Текст книги "Изобретение инженера Комова"

Автор книги: Валентина Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В статье Алексея Толстого «Как мы пишем» есть такие строки: «Когда писал «Гиперболоид инженера Гарина» (старый знакомый, Оленин, рассказал мне действительную историю постройки такого двойного гиперболоида; инженер, сделавший это открытие, погиб в 1918 году в Сибири)…»

К сожалению, неизвестно, что именно рассказал Оленин. В одной из записных книжек А. Толстого помечено: «Оленин П. В. Концентрация света, химических лучей. Луч – волос. Ультрафиолетовый луч – вместо электрического провода. Бурение скал. Бурение земли. Лаборатория на острове в Тихом океане. Владычество над миром…»

Достоверен ли рассказ Оленина? Кто этот инженер, сделавший изобретение? При каких обстоятельствах он погиб? На первый вопрос можно ответить: «Да, в какой-то части достоверен». На второй: «Неизвестно. По-видимому, он был прообразом Гарина», Ответить на третий вопрос я попыталась в этом рассказе.

Солнце прорвало на миг тучи и, царапнув город холодными лучами, исчезло. Снова повалил мокрый снег. Длинная очередь возле наглухо закрытой булочной подобралась, съежилась. Вяло переругиваясь, люди думали о своем: в депо вторую неделю не работали, на чугунолитейном опять срезали заработок. Надвигалась голодная зима.

Мимо прошел английский патруль. Рослые, сытые солдаты лениво посматривали по сторонам. Удивлялись: «Зачем так много бумаги на стенах?»

Бумаги и в самом деле было много. Рядом со свежими – только из типографии – приказами верховного правителя адмирала Колчака висели воззвания директории, декреты Сибирского временного правительства. Кое-где, еще с весны, сохранились обрывки пожелтевших листовок с хлестким обращением: «Товарищи!» и подписью «Омский комитет РКП(б)».

У приземистой, сплошь обклеенной афишной тумбы стояли двое. Пожилой солдат в обтрепанной шинели без хлястика читал речь Колчака в «Правительственном вестнике»:

– Глав-ной своей за-да-чей став-лю по-бе-ду над боль-ше-виз-мом, уста-нов-ление закон-ности и соз-да-ние бое-спо-собной армии…

Медленно повторил: «Боеспособной армии», выругался и опасливо посмотрел на стоявшего рядом. Время такое – всякий донести может.

Высокий человек в дорогом касторовом пальто и мерлушковой шапке, казалось, ничего не слышал: он читал объявление о распродаже имущества. Солдат сплюнул и быстро пошел прочь, подозрительно оглядываясь, волоча по талому снегу размотавшуюся обмотку.

Человек в касторовом пальто дочитал объявления, поправил пенснэ и не спеша зашагал в противоположную сторону, к центру. Шел, благожелательно поглядывая на прохожих, предупредительно уступал дорогу офицерам, останавливался у витрин. Магазины торговали втридорога, но бойко. Да и было кому покупать! Черт знает, скольких людей согнала революция с насиженных мест! Финансовые воротилы из Питера, московские промышленники, купцы с Поволжья, помещики орловские, курские, самарские, оренбургские… Горели по ночам огни ресторанов, ревел духовой оркестр в офицерском собрании, на улице, рядом с колчаковской ставкой, меняли деньги: керенки на колчаковские, колчаковские – на фунты стерлингов…

Человек в касторовом пальто свернул на Красноярскую, Остановился у окна мастерской, достал из кармана платок. Протирая пенснэ, быстро оглядел улицу и скрылся в подъезде бревенчатого двухэтажного дома.

В маленьком коридорчике было темно. Человек прислушался, постучал. Помедлил и стукнул еще – едва слышно.

Дверь приоткрылась. Хриплый голос негромко сказал: «Проходи».

* * *

В комнате было холодно, Хозяин, немолодой, худощавый, в застегнутом ватнике, сидел на корточках перед железной печью. Подкладывал щепочки. Большой жестяной чайник на печи тихо посвистывал. Человек в касторовом пальто ходил по комнате.

– Волнуешься, Сергей Николаевич, – усмехаясь, говорил хозяин. – Вот ходишь, шумишь. А сосед дома. Стены здесь такие – все слышно.

Сергей Николаевич отошел к окну и с минуту задумчиво смотрел на отсветы пламени, игравшие на стекле.

– Плохой ты конспиратор, – продолжал хозяин. – Давно бы завалился, да вид у тебя барский. Лучше всякого документа. Меня хоть в шубу одень, не поможет, – он посмотрел на свои руки, почерневшие от машинного масла. – За версту мастеровщиной пахнет.

– Перестань, Мостков, – с раздражением сказал Сергей Николаевич.

– Ну, вот! Какой же я Мостков? Я новониколаевский мещанин Худяков Савелий Павлович, часовой мастер.

Он достал с полки стаканы, коробку с рафинадом. Критически взглянул на стол, усмехнулся: «Кушать подано…»

Сергей Николаевич пил чай, придерживая стакан обеими руками. Слушал Мосткова. Тот говорил тихо, наклонившись над столом:

– Откладывать на этот раз не будем, начнем в час ночи, сразу во всем городе… Комитет назначил представителей по районам. В Куломзино пойдешь ты. Командует там Антон Поворотников. Помни: надо сразу взорвать железнодорожные пути. Динамит на Большой Луговой, у Алексея Мокрова. Вечером, в одиннадцать часов, оттуда выедет пролетка. Извозчик – наш человек…

Мостков замолчал, прислушиваясь к отдаленному цоканью копыт. Оно приближалось. Мостков подошел к окну, взглянул поверх занавески.

– Казаки! Шестеро… И офицер. Похоже – к нам.

Он бесшумно убрал недопитые стаканы, пристально оглядел комнату: старенький шкаф, застланную солдатским одеялом кровать, иконы в углу. Достал из ватника часы, положил на стол.

– Ты пришел чинить часы. Понял? Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Мостков склонился над часами, громко сказал:

– Починить можно, господин Воротынцев, отчего же не починить… Однако поимейте в виду…

* * *

Казачий офицер, в черкеске с газырями, поднялся по лестнице, чиркнул спичкой, освещая темный коридор. Постучал в первую дверь. Послышались громкие шаги. Дверь открылась. На пороге стоял человек в темном, английского покроя костюме.

– Господин Комов?

Тот усмехнулся – уголками тонких губ.

– Да. Чем могу быть полезен?

Офицер перешагнул порог. Снял фуражку. Достал надушенный платок, вытер плоское, в рябинках лицо.

– Честь имею представиться – есаул Кульнев. Он немного шепелявил, говорил: «чешть», «ешаул».

Комов спокойно спросил:

– Из контрразведки?

В глазах есаула вспыхнули желтоватые, недобрые огоньки.

– Из контрразведывательной части осведомительного отдела штаба верховного правителя.

– Прошу, господин есаул. Счастлив познакомиться.

Кульнев, словно не заметив иронии, не спеша прошелся по комнате.

– Со вкусом устроились, господин Комов, – сказал он, оглядывая золотистый афганский ковер, картины, беккеровский рояль, шахматный столик китайской работы. – От папаши осталось? Почтенный был коммерсант. Мельницы, лесопилка…

– Вы и это знаете? – любезно спросил Комов.

– Приходится. По долгу службы-с, – есаул подошел к шахматному столику, поправил расставленные фигуры, передвинул белую королевскую пешку на две клетки. – Забавная игра… Увлекаетесь?

Комов, стоявший по другую сторону столика, молча сделал ответный ход.

– Да, господин Комов, – продолжал есаул, двигая ферзя, – такая уж служба. Все приходится знать. И то, что по окончании курса в университете вы отбыли за границу. И то, что в Париже встречались с большевиками.

– И то, что отказался примкнуть к их движению, – в тон есаулу сказал Комов, продвигая пешки на королевском фланге.

– Точно так-с. Отказались. Знаем и это. Но кое-что не знаем. Например, род ваших занятий. С вашего разрешения, сниму пешечку.

– Пожалуйста, господин есаул. Вы слабо играете. За две пешки я беру у вас слона. А род моих занятий тайны не составляет. Научная работа.

– Правильно изволили заметить, господин Комов; слона я проиграл. На войне как на войне… Однако же, как это прикажете понимать – научная работа?

– А очень просто. Хоть это и далеко от моей специальности, но сейчас я готовлю монографию о хроматической абберации кварцевых линз. Думаю издать в Лондоне. Шах королю..

– Короля мы прикроем. Значит, хроматическая абберация? Так-с… В таком случае разрешите полюбопытствовать – для чего же вам понадобился ящик детонаторов? И как он к вам попал из порохового склада?

Комов пожал плечами. Решительно передвинул коня.

– Как попал? В писании сказано: неисповедимы пути господни…

– Неисповедимы? – переспросил есаул и, почти не глядя, сделал ответный ход ладьей.

Комов внимательно смотрел на доску. В дерзких, с темным ободком глазах мелькнула усмешка.

– Вы проиграли, господин есаул, – сказал он. – Шахматы – это искусство. Грубая сила здесь не котируется. Ваш ферзь погиб.

– Погиб, – согласился есаул. Быстро, не думая, рванул по диагонали слона к черному, прижатому в угол королю.

– Шах. Следующий ход – мат.

Выигрыш был мастерский – с жертвой ферзя. Комов присвистнул, рассмеялся.

– Поздравляю, господин Кульнев. Вот уж не подозревал…

– Итак? – желтые глаза есаула цепко смотрели на Комова. – Детонаторы у вас там? – он кивнул на дверь, скрытую бархатной портьерой. – Может быть, посмотрим?

Комов подошел к шкафчику, достал начатую бутылку коньяка, налил себе и есаулу.

– Ваше здоровье, господин Кульнев. Есаул потянул дверь – она была заперт.

– Ключ?

Комов сказал весело:

– К чему? Я же говорил – детонаторы там. Сегодня привезу еще два ящика.

Есаул нажал на дверь, она заскрипела.

– Одну минуту! – Комов порылся в карманах, протянул есаулу плотный, вчетверо сложенный лист бумаги. – Взгляните.

На гладком, с гербовой печатью листе значилось: «Коменданту порохового склада полковнику Бурсаковскому. Выдать подателю сего господину Комову требуемое количество детонаторов и динамита. Начальник штаба верховного правителя генерал Лебедев».

Рябоватое лицо есаула покрылось бурыми пятнами.

– Какого же черта вы молчали? – грубо сказал он. – Если есть разрешение генерала Лебедева…

Комов громко рассмеялся. Придвинул есаулу рюмку.

– Реванш, господин Кульнев. В отместку за шахматы. Пейте, коньяк отличный…

* * *

Мостков и Воротынцев отошли от стены. Сели к столу. С улицы донесся стук копыт.

– Плохо, – сказал Мостков. – Отсюда нужно уходить.

– Комова я знаю, – задумчиво проговорил Воротынцев. – Вместе учились. Странный человек. Но доносить не будет. Я другое думаю – можно было бы воспользоваться разрешением Лебедева. Довести динамит до Куломзино не так-то просто.

Мостков с сомнением покачал головой.

– Если Комов узнает…

– Не узнает, – перебил Воротынцев. – Сделаю так, что не узнает… Ну, соглашайся!

Мостков помолчал Достал кисет с махоркой, свернул цигарку.

– Ладно. Попробуй. Но помни – о восстании ни полслова. Прежде всего выясни, как к нему попало это разрешение. И для чего ему понадобился динамит.

Мостков взглянул в окно, нахлобучил меховой треух, скользнул в дверь. Сергей Николаевич смотрел на потухшую печь, ждал. Потом вышел в коридор, постучал к Комову.

Дверь открылась рывком.

– Ну? Кто?.. Воротынцев? Вот встреча! – Комов обрадованно засмеялся – Заходи, Сергей Николаевич, раздевайся, у меня тепло. Черт, вот встреча! Ты же мне нужен, сегодня только думал – как тебя разыскать…

Он придвинул кресло к высокой, в изразцах печи.

– Садись, садись… Как ты нашел меня? Случайно? Ха… Сегодня у меня день случайных встреч. Только что был есаул из контрразведки. Подлец, даже родословную знает. И родителя вспомнил, и университет… Эх, было золотое время! – Комов быстро шагал, почти бегал по комнате. Говорил громко, оживленно. В больших, с темным ободком глазах лихорадочно отсвечивали огоньки. Худощавое, бледное лицо порозовело. – Сколько воды утекло. Но ничего! Все впереди… Все возьму, за все годы… Ты что сейчас делаешь?

– Работаю на чугунолитейном.

– А с большевиками как? – и не дожидаясь ответа: – Ладно, твое дело. Молчи. Я другое хочу знать – что думаешь дальше?

Воротынцев пожал плечами, промолчал. Комов подтолкнул кресло, сел рядом, совсем близко.

– Глупый вопрос – сам знаю. Такое время, живем на вулкане… Ну, да я не об этом. Хочешь со мной работать? Дело огромное, миллиардное…

Комов принес коньяк, нарезал бисквит.

– Выпьем, Сергей Николаевич. Выпьем за ум, за дерзость…

Воротынцев удобнее устроился в кресле, потянулся к папиросам – на столике лежала начатая пачка. Комов вновь наполнил рюмки.

– Помнишь, в гимназии учили легенду об Архимеде? При осаде Сиракуз Архимед зеркалами сжег римский флот… Выпьем за старика Архимеда – он навел меня на великую мысль.

Комов поставил рюмку, надломил бисквит. Говорил тихо, серьезно:

– Тепловые лучи. Оружие, которого не знал мир. Сомневаешься? Вижу, по глазам вижу… Зря. Сто семьдесят лет назад Бюффон построил зажигательный прибор из нескольких десятков зеркал. Этой штукой удавалось зажечь лежавшую в ста шагах смолистую сосновую доску. Но это ерунда, детские игрушки! Чтобы сжигать на расстоянии в одну версту, потребовались бы зеркало высотой с Эйфелеву башню… Формулу Манжена помнишь? Освещенность прямо пропорциональна яркости источника света и его площади. Площадь зеркал увеличивать нельзя, прибор должен быть небольшим. Но яркость… За счет концентрации теплового пучка ее можно сделать огромной. Он налил коньяку, быстро выпил.

– Хочешь посмотреть?

Не ожидая ответа, открыл дверь за бархатной портьерой.

– Идем!

* * *

В просторной комнате неярко горела электрическая лампочка. У завешенного окна лежал странной формы прибор – нечто вроде опрокинутого набок самовара. Короткая, сужающаяся труба была направлена на дверь. На полу валялись куски жести, окурки, обугленные доски.

Комов возился с прибором. Подсоединил провода, обернулся к Воротынцеву: «Смотри!» – и рванул рычажок.

В «самоваре» что-то ахнуло, загудело, забилось, и узкий – с вязальную спицу – световой луч прорезал комнату. В нем ярко вспыхивали пылинки. На стене задымились обои. Комов молча водил аппаратом. Световой луч потускнел, вспыхнул дважды и погас. Когда глаза Воротынцева освоились с полумраком, он увидел на стене выжженное: «Комо…»

Комов радостно улыбался, глаза поблескивали.

– Ну, как?

Вернулись к креслам. Комов жевал бисквит, подливал себе коньяк.

– Это начало. Проба пера, – он покосился на Воротынцева. Тот молчал. – Я начал с порохов. Ничего не выходило – медленно горят. Перешел к динамиту. Зверская штука! Дважды аппарат разносило на куски. Но зато мощность поднялась. И все-таки мало. Теперь думаю попробовать гремучую ртуть. Раздобыл детонаторы…

Воротынцев покачал головой.

– Гремучая ртуть – инициирующее взрывчатое вещество. Гореть она не будет, произойдет взрыв.

– Возможно, – Комов взволнованно шагал по комнате. – Возможно. Поэтому ты мне и нужен. Я в физике и химии пас… – он вплотную подошел к Воротынцеву. – Слушай, Сергей Николаевич… Мы знаем друг друга не первый год. Я предлагаю тебе войти в компаньоны.

Воротынцев снял пенснэ, прищурил близорукие глаза.

– Допустим, что аппарат построен. Что дальше? Комов ответил не сразу. Задумчиво смотрел на огонь:

– Война покончила с сентиментальной болтовней. Гуманность, прогресс, цивилизация – вздор, вздор. Человечество признает только силу. Мой аппарат – это сила. Не собираюсь ее отдавать. Да и некому. Капитализм идет на спад – в этом я с большевиками согласен. Но только в этом. Наивная мечта – с безграмотными мужиками перекроить Россию. Не верю. Последнее слово за нами, инженерами. Управлять должны ученые, инженеры. Капитализм привел к мировой войне. Дальше некуда, большевики начали с гражданской войны. Спасибо. Мы, инженеры, должны сказать: «Хватит!» Рабочего можно заменить автоматом, механизмом, наконец, неграми из Центральной Африки. А без ученых, без инженеров мир погибнет в неделю, Станут заводы, не выйдут в море корабли, остановятся поезда, не будет света, воды, хлеба… Люди вернутся к пещерным временам… Если этого не понимают, нужно внушить силой.

– Тепловым лучом?

– Хотя бы.

– Утопия. И вредная утопия.

– Не веришь в науку?

– В науку? – переспросил Воротынцев. Встал, прошелся по комнате. – В науку я верю. Но ее создают люди. Не автоматы, не механизмы, не отдельные гении – нет. Люди! Ты сказал – люди признают только силу. Самодержавие было силой, не так ли? Но эту силу сломили. И «хватит!» войне уже сказали. Не инженеры, а рабочие и… безграмотные мужики. Декрет о мире забыл? А гражданская война… Что ж, старое не уходит без боя. И этот бой не выиграешь тепловым лучом…

И с научной точки зрения это – чушь. Одно дело спалить обои в десяти шагах, другое – разрезать дредноут на расстоянии десяти верст. В формуле Манжена, о которой ты говорил, есть еще одна величина – расстояние. Освещенность, если не ошибаюсь, обратно пропорциональна квадрату расстояния. Значит, на достаточном отдалении тепловой луч будет не страшнее прожекторного. А рассеяние света? А отражение света белыми предметами?..

Но дело не в этом. Допустим, аппарат, настоящий аппарат, не модель – создан. Что ж, появится еще одно оружие. Разве из-за этого люди перестанут бороться за свободу?

Воротынцев досадливо поморщился.

– Ладно, что об этом говорить… Эх, Петр Петрович, сколько лет прошло после Парижа, а ты не изменился… Наука… Верю в науку. Верю – освобожденные люди создадут новую науку. Создадут новые двигатели, выведут новые растения, построят новые города… Чувствую – в двадцатом веке наука гигантскими шагами уйдет вперед.

Он подошел к окну, приподнял штору. Смотрел в темноту.

– Через десять лет безграмотные мужики станут грамотными, а еще через десять – двадцать лет среди них появятся свои Резерфорды, Эдисоны, Комовы – и не одиночки, а тысячи, десятки, сотни тысяч… Ты знаешь, что такое страна, где каждый рабочий будет изобретателем?..

Он повернулся к Комову. Снял пенснэ. Глаза добро прищурились:

– Петр Петрович, изобретать для себя бессмысленно. Для людей, только для людей!

Комов невесело рассмеялся.

– Нет, Сергей Николаевич, здесь наши дорожки расходятся. Я индивидуалист, таким и останусь.

Воротынцев пожал плечами:

– Слушай, индивидуалист, ты, по крайней мере, с гремучей ртутью не балуйся. А для верности, – он усмехнулся, – отдай-ка мне эту бумажку, обойдешься без детонаторов.

Их взгляды встретились: острый, насмешливый – Комова, спокойный, ясный – Воротынцева.

– Для верности? – переспросил Комов. – Хм… Для верности… Ну, ну… Ладно, получай.

Он достал плотный, вчетверо сложенный лист бумаги.

* * *

Извозчик запоздал. С Большой Луговой выехали в первом часу ночи. Путь предстоял немалый: в объезд – к Иртышу и через реку – на Куломзино. Ночь была морозная, туманная. Сергей Николаевич поднял воротник, спрятал руки в карманы. В ногах покачивались два больших, перевязанных ремнями чемодана. Ехали в темноте, по немощеным улочкам.

У Воротынцева слипались глаза. Он мотнул головой, отгоняя сон, закурил, прикрывшись от ветра, и, щелкнув массивной крышкой часов, сказал:

– Тридцать пять первого. Махнем мимо кадетского корпуса. Ближе.

Знал, что рискует, но выхода не было. Начнется восстание – совсем не проедешь.

Извозчик, молодой парень – лицо его Воротынцев так и не успел разглядеть – ответил коротко: «Дело».

Лошади потянули быстрее – выехали на мощеные улицы. Здесь было светлее, горели керосиновые фонари. Сон прошел. Воротынцев напрягся, подобрался, настороженно косился по сторонам, рука сжимала в кармане револьвер.

У серой громады кадетского корпуса, возле оседланных коней, спешившись, стояли казаки. Они смотрели на запоздалого извозчика, но Воротынцев понял – смотрят без интереса. Мелькнула мысль: «Пожалуй, проскочим». Кучер щелкал языком, весело покрикивал. Казаки уступили дорогу.

Воротынцев устало откинулся на спинку сиденья, опустил воротник и не почувствовал холода. Миновали освещенный центр, свернули в узкий, безлюдный переулок.

Сергей Николаевич прикинул, выходило – опоздания не избежать, зато все, кажется, обошлось. И тут же его ослепил луч карманного фонарика. Повелительный голос приказал: «Стой!»

Извозчик выругался, резко осадил лошадей, пролетка остановилась. – Документы! Прошу вас предъявить документы. Прищурившись, Воротынцев с трудом разглядел невысокого офицера в бурке, двух солдат с карабинами. Голос офицера – глуховатый, с шепелявин-кой – показался знакомым. Луч света, рыскнуп, уперся в чемоданы, Сергей Владимирович вытащил плотный, вчетверо сложенный лист бумаги: – Пожалуйста, господин офицер.

Офицер посветил фонариком, прочел вслух: «Коменданту порохового склада полковнику Бурсаковскому. Выдать подателю сего, господину Комову…» Усмехнулся, спросил:

– Вы Комов?

Воротынцев сейчас же ответил:

– Да, да. Петр Петрович Комов. Проживаю по Красноярской…

– Именно так, – перебил офицер. – Все в порядке. В полном порядке-с. Кроме одной мелочи. Господин Комов, проживающий по Красноярской, изволил два часа назад погибнуть при взрыве детонаторов. Неосторожное обращение с гремучей ртутью и…

Не слушая, Воротынцев выхватил револьвер, выстрелил прямо на свет. Кучер дико свистнул. Кони рванули, понесли.

Сзади загремели выстрелы. Воротынцев сполз с сиденья, прижался к чемоданам. «Только бы не сюда, только бы не сюда, – машинально билась мысль. – Одна пуля – и все погибло…» Он потерял пенснэ и теперь ничего не видел.

Кучер нахлестывал лошадей. Пролетка прыгала по камням Ударившись о мостовую, с визгом прорикошетила пуля. Свернули. Испуганно шарахнулся в сторону какой-то прохожий.

Только теперь Воротынцев вспомнил, где он слышал этот глуховатый, шепелявый голос: «Есаул Кульнев… Но Комов… Эх, Комов!..»

Извозчик обернулся, спросил:

– Ну, как?

Воротынцев возбужденно засмеялся.

– А я думал, крышка, – сказал извозчик. – Наше счастье – фонари не горели… Покурить у вас найдется?

Ответить Сергей Николаевич не успел. Где-то гулко ударили выстрелы, заревели гудки. Громыхнул взрыв и еще, еще…

– Похоже, наши, – сказал кучер. – Ну, дела… Теперь поспешать надо, товарищ.

– Гони напрямую, – откликнулся Воротынцев, – ждут нас.

Он достал часы, зажег спичку. Был час ночи. Далеко впереди, за низкими крышами, расползалось по небу малиновое зарево.

Восстание началось.