Текст книги "Смотрящие вперед"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава вторая
ЦЕЛЬ ФИЛИППА МАЛЬШЕТА

Вечерами свистел ветер в галереях погасшего маяка, принося с собой все запахи моря; за раскрытыми окнами мерцали на тёмно-синем небе далёкие звезды; на растрескавшийся каменный фундамент маяка наползали дюны, я всегда их чувствовал. Мне казалось, что песок хочет сдвинуть старую башню с места, поглотить её, как он поглотил покинутый посёлок Бурунный.

Мальшет рассказывал о море. Иногда он говорил так понятно и интересно, а порой забывался и забредал в такие научные дебри, что мы совсем ничего не понимали. Или хватал карандаш и на первом попавшемся клочке бумаги что-то чертил... Зелёные глаза его разгорались, лицо бледнело, он с таким неистовством ерошил рыжевато-каштановые волосы, что они подымались дыбом. Отец начинал поглядывать на него с опаской. Действительно, моментами он походил на маньяка, но мы с Лизой верили ему с первого дня. Мы с ней готовы были совсем не ложиться спать, только слушать его, хоть всю ночь.

Загадочные наступления и отступления Каспия – вот что занимало и волновало Мальшета, вот о чём беспрестанно думал он и тогда и в последующие годы. Ни одно море на земном шаре не испытывало таких неожиданных и резких колебаний в своём уровне, как Каспийское. В совсем недавнее геологическое время его уровень подвергался колебаниям в сорок метров!

Несколько тысяч лет тому назад уровень Каспия был так высок, что его волны бились у широты теперешнего Волгограда. Именно тогда бурными полноводными реками пробрались в Каспий обитатели Северного Ледовитого океана – тюлень, лосось, белорыбица. За миллионы лет своего существования Каспийское море временами покрывало почти всю Европу, вторгалось на восток, в Среднюю Азию, вытягивалось на север. А то усыхало почти до размеров одной только южной своей части.

В XII веке уровень Каспия стоял ниже теперешнего метра на четыре. Тогда были построены в Баку Караван-Сарай и крепость Салгир, погруженные теперь в воду. В тихую погоду можно видеть на дне бухты затопленную дорогу от крепости на берег. В XIII—XIV столетиях за какие-нибудь 50—100 лет уровень моря повысился на 16 метров. На сохранившейся карте венецианского купца Марино Сонуто 1320 года его рукою написано: «В море был омут, в который уходили воды, но вследствие землетрясения он закрылся. По этой причине море прибывает на одну ладонь ежегодно, и уже многие хорошие города погибли». Катастрофа наступила, когда уровень Каспия поднялся почти на 13 метров. Марино Сонуто можно верить: генуэзские и венецианские купцы в те времена вывозили шёлк с южных берегов Каспия и строили здесь корабли. Они были прекрасно знакомы с географией Каспийского моря.

Но, разумеется, насчёт «омута», куда уходит вода Каспия, это сплошная выдумка, так сказать, гипотеза того времени. Надо же было как-нибудь объяснить колебания уровня этого странного и загадочного моря. Таких гипотез среди мореплавателей того времени было много, и самых фантастических.

Одни утверждали, что существует подземная связь Каспия с Черным и Аральским морями и даже с Персидским заливом; другие говорили о могучих вулканах на дне моря, которые то поглощают воду, то вновь извергают её. Но самые страшные легенды, пугавшие моряков в течение столетий, связаны с заливом Кара-Бугаз-Гол – по-русски «чёрная пасть».

Есть на дне этой чёрной пасти ужасный водоворот, который втягивает воду внутрь земли: Горе кораблю, слишком приблизившемуся к роковому заливу; поток мчащийся с неимоверной силой, втянет его, как слабую рыбёшку, и увлечёт в бездонную пропасть – к центру Земли.

Все эти непрерывные разговоры о море вызывали у меня какую-то нервозность. Каждую ночь мне снился этот проклятый водоворот, куда меня несёт со страшной силой не то на лодке, не то на льдине. Сердце замирает от ужаса, я хочу крикнуть – и не могу. Только смотрю широко открытыми глазами на приближающиеся тёмные громады скал, зияющее отверстие между ними – чёрную пасть.

Просыпался я весь в поту, с бьющимся сердцем и долго не мог уснуть, размышляя о слышанном от Мальшета.

По словам Мальшета выходило, что, поскольку в недалёком прошлом уровень Каспия был ниже современного метров на пять, естественно ожидать, что Каспий вернётся к былому состоянию. Это была бы настоящая катастрофа: все каспийские порты очутились бы на суше, северная часть моря сделалась бы несудоходной, погибли бы богатейшие в мире рыбные нерестилища.

Но Мальшет был уверен, что человек никогда этого не допустит, он покорит море, будет сам, по своему желанию, регулировать его уровень. Вот какими мыслями был занят Филипп Мальшет. Он смотрел далеко вперёд. Однажды отец спросил его:

– Что вы за человек – смотрю на вас и не понимаю... Чего вы хотите от жизни? Какая у вас цель?

Мальшет задумчиво посмотрел на отца и сказал просто:

– Что тут понимать, человек я несложный... Цель у меня одна, ясная и простая: хочу добиться, чтобы уровнем Каспия можно было управлять. При современной технике это вполне осуществимо. Придётся побороться кое с кем – я готов.

– Дело государственной важности, что говорить, – подтвердил отец, – но ведь это всё по работе. А для себя лично чего вы хотите?

– Для себя этого и хочу, – как-то даже удивился Мальшет.

– Есть ли у вас невеста, учёное звание, дом или хорошая квартира? Кто ваши родители? Никогда вы не говорили о себе, а я любопытствую.

Мальшет с готовностью рассказал о себе.

Учёного звания и невесты у него пока ещё нет. Живёт у матери. Квартира небольшая, но изолированная – спокойно там работать, – и в центре Москвы, на Котельнической набережной. У каждого своя комнатка. Мать его замечательная женщина, поэт и переводчик, знаток восточных языков. Отец был инженер, строитель портовых сооружений, дамб, молов. Умер перед самой войной.

Закончив свою биографию, Мальшет достал рюкзак и, порывшись, вытащил небольшой томик.

– Стихи моей матери, – с гордостью сказал он и протянул томик Лизе.

Лизонька почему-то очень покраснела и, почувствовав это, стала, низко наклонившись, листать страницы.

Вскоре Мальшет перестал бродить с нами по окрестностям. Целыми днями сидел он на верхней галерее маяка, где ему поставили стол, и работал над проектом дамбы, которой собирался перегородить море.

В еде он был совсем неприхотлив – что дадут, то и будет есть. Но очень любил жареную рыбу. Отец специально для него ездил на велосипеде в посёлок за рыбой, а Лиза старательно жарила. Вообще мы, как могли, окружали его заботой.

Всё же и мы не понимали, почему он не писал этот проект в своей отдельной комнате на Котельнической набережной. Быть может, чтобы покорить врага, надо иметь его перед собой? Пески неотступно надвигались, и Мальшет должен был видеть это собственными глазами, чтоб написать хороший проект.

Мы очень привыкли к Филиппу Мальшету, но приближался конец августа, и он уже должен был ехать в Москву. Перед самым отъездом учёный-океанолог так удивил нас, что отец даже стал его меньше уважать после этого. Только не мы с Лизой.

Всё случилось из-за Фомы Шалого. Вот уж кому подходила эта фамилия.

Глава третья
ФОМА ШАЛЫЙ

Фому у нас в посёлке не уважали, потому что считали лодырем и хулиганом. Я один только всегда ждал от него чего-нибудь необыкновенного: подвига, или открытия, или просто доброго поступка. По-моему, Фома был хороший человек. В школе он учился так себе, посредственно – в начале четверти двойки, к концу натянет на тройки. Так бы на тройках и кончил десятилетку, но его исключили из десятого класса за драки.

Больше всего на свете Фома любил драться на кулаках. Когда он подрос, то поколотил почти каждого ловца и капитана в Бурунном и в соседних сёлах. Избив, чуть ли не со слезами просил прощения, уверяя, что не может не драться – такой уж уродился.

Когда мы изучали былину о Ваське Буслаеве, я поднял руку и сказал учительнице, что у нас в Бурунном тоже есть Буслаев, это – Фома Шалый. В точности былинный богатырь, только он ещё ни у кого не выдёргивал рук и ног, а так, кулаками даёт.

Учительница почему-то страшно возмутилась и заявила, что я говорю глупости. Никакой он не Буслаев, а просто хулиган, и напрасно никто не подаст на него в суд.

Все ребята, даже девочки, единодушно поддержали меня. Во время проработки этой былины все бегали смотреть на Фому, и его авторитет у школьников сильно возрос. Благодаря Фоме все ребята, даже заядлые двоечники, ответили про Василия Буслаева на «пять» и на экзамене про него знали лучше всего. Но учительница почему-то была недовольна.

В детстве мы жили по соседству, и часто, по просьбе своей матери Аграфены Гордеевны, Фома оставался у нас ночевать.

Его мать была «дурная женщина» – так все считали, так оно и было, хотя Фома, кажется, очень любил её. Как мы ни были тогда малы, но уже могли наблюдать и сравнивать. У нас тоже отец на фронте, но мать оставалась верной. Она честно работала и не спекулировала.

Аграфена Гордеевна была необычайно красива, молода, крепка. Почему она не хотела честно трудится, как другие женщины?

Мне было шесть лет, когда однажды зимним вечером вернулся с фронта отец Фомы Иван Матвеич Шалый, правильнее сказать, из госпиталя, где он пролежал больше года после ранения ног иконтузии. Ноги у него хотели отнять, но он не дался, и хорошо сделал: ноги зажили.

Дома он застал развесёлую компанию, где несомненным председателем был огромного роста незнакомец– не то геолог, не то инженер какой-то. Он часто заглядывал в Бурунный (и тогда Фома приходил к нам ночевать).

Мы сидели у ярко пылающей плиты – мама, Фома, Лизонька и я. Слушали Лизу, она рассказывала «Таинственный остров» Жюля Верна, когда в окно громко постучали. Мама быстро поднялась с табуретки и, посмотрев сквозь стекло, громко ахнула. Затем впустила в дом Ивана Матвеича.

Они молча, как родные, поцеловались три раза, а потом он уставился на вскочившего Фому.

– Сынок!... – сказал он хрипло и, шагнув вперёд, прижал его к себе да так и замер. Он и нас поцеловал, оцарапав мне нос колючей щекой. Только потом снял шинель и вещевой мешок. Затем присел на скамью у стола, обхватив голову руками, и замычал от боли. – Рассказывай, Марина, всё равно уже многое знаю – писали добрые люди в госпиталь. Скорее бы с этим покончить.

– Узнаешь, погоди, – неохотно ответила мать, – как при детях рассказывать о твоей жене? Да разве и не ясно тебе! Что душу зря бередить... Но этот... высокий – что-то серьёзное. Здесь любовь. Она стала лучше последнее время. Спекуляцию бросила, боится, как бы он не узнал.

Скоро пришла Аграфена Гордеевна, уже спровадившая гостей. Она была пьяна и расстроена. Но до чего же она была красива!

– Иди домой, все ушли, – позвала она мужа. Тот и не шевельнулся.

– Иди, будет притворяться-то, сам, поди, не монахом по фронтам ходил... – Молчи!... – и обозвал её нехорошим словом.

С каким-то детским удивлением он сказал моей матери:

– А ведь я был ей верен... такой.

Он посмотрел в раскрасневшееся, потное лицо жены с выбившимися прядями тяжёлых чёрных волос и сжал кулаки.

– Бить хочешь? – дерзко спросила она. – Не те времена. Только напрасно так. Много ли ты слал мне? Ничего, как есть. А другие-некоторые своим жёнам посылку за посылкой. Жить-то мне надо было? У меня ведь сын... Не все такие герои, как Маринка, а я моря боюсь... и не мужик.

– Больше у тебя не будет сына, – глухо сказал Иван Матвеич. – Будешь судом требовать, засажу в тюрьму за спекуляцию. Свидетели найдутся. Уезжай с тем... пока цела.

– Не прогоняй, я и без того уйду. У его жены рак. Вот умрёт, я туда и перееду. К нему, в Москву...

– Мразь... убью!—закричал Иван Матвеич, весь побелев от омерзения и гнева.

Моя мать их разняла.

Фома угрюмо смотрел в пол, ни кровинки не было в его лице.

На другой день Аграфена Гордеевна уехала вместе с незнакомцем. Больше мы её и не видели.

Фома рос мрачным, драчливым, задиристым, никто его не любил в посёлке, кроме меня да Ивана Матвеича. Мне кажется, в отношениях отца и сына не хватало теплоты. Скрытные были оба.

Все парни в посёлке боялись и слушались Фому, но друга у него не было.

И вот этот самый Фома не надумал ничего лучшего, как влюбиться в четырнадцатилетнюю девчонку – мою сестру Лизу.

– Я буду ждать, когда ты вырастешь, и тогда на тебе женюсь, – объявил он ей, – буду верен тебе до тех пор... Впрочем, ты в этом ещё ничего не понимаешь. В общем, буду тебя ждать.

– Ты дурак! – сказала Лиза, густо покраснев. – Я никогда не выйду замуж – ещё чего.

Фома только ухмыльнулся.

– Так я буду ждать, – повторил он как угрозу. Когда отец узнал об этом сватовстве, он просто из себя вышел. Нажаловался Ивану Матвеичу, но тот неожиданно принял сторону Фомы.

– Лучшей жены я бы ему не желал, – возразил он, – лет через пяток...

Отец чуть не задохнулся от гнева. Только пожалев Ивана Матвеича, не высказал он своего мнения о Фоме. Но старый лоцман понял и насупился – холодок с тех пор пробежал между давнишними друзьями. Это было года два назад.

И вот, прослышав, что у нас поселился молодой учёный из Москвы, этот чудак Фома возревновал.

Подождав, когда отец ушёл на трассу, он явился к нам и потребовал, чтоб Мальшет стал драться с ним на кулаках.

Мы с Лизой просто обомлели. Мальшет с весёлым изумлением разглядывал неожиданного противника. Он уже слышал о нём от меня, хотя Лиза и запретила рассказывать: она стеснялась.

Мы все четверо стояли на устланном камнем дворе маяка. Ветер трепал белье, сушившееся на верёвке, протянутой через двор. Половина двора была в тени от башни, половина залита слепящим солнцем. Огромные, как горы, кучевые облака белели на голубом небе.

– Фома, уходи, как не стыдно! – звонко крикнула Лизонька.

Фома только сжал огромные кулаки и наклонил голову, словно собираясь бодаться.

– Это профессор, он проект пишет, – увещевала его Лиза (второпях произвела Мальшета в профессора!). – Понимаешь, он просто профессор!

– Ничего ему не сделается, если я его разок поколочу! – возразил Фома уже более миролюбиво.

Он именно так и понял Лизу, как она хотела, то есть что Филипп Михайлович не жених, а «просто профессор». Но от желания «задать ему взбучку» он уже не мог отступиться.

К великому моему восторгу, Мальшет не стал отнекиваться, а деловито и спокойно снял пиджак, с улыбкой бросив его мне. Я подхватил пиджак на лету.

– Вот что, дорогой товарищ, – сказал он просто Фоме, – эта... гм... девушка не желает иметь с тобою никакого дела. Поэтому ходить сюда тебе незачем. Так я

говорю, Лиза?

– Так. – Лиза торопливо закивала головой, раскрасневшись от удовольствия, что её назвали девушкой: все считали её девчонкой, кроме разве Фомы.

В ответ раздалась брань, и Фома, как буйволёнок, налетел на океанолога. Мы с сестрой невольно попятились назад. Но Мальшет уже приготовился, и Фома наскочил на два небольших, но жёстких, как железо, кулака. Парень опять выругался и стал по-медвежьи ходить вокруг Мальшета. Раза два ему удалось нанести учёному меткие удары под одним и другим глазом, на что он был большой мастер. Лиза смотрела на дерущихся серьёзно и огорчённо. Я же был в восхищении. Оба дрались весело, с явным удовольствием, даже подшучивая друг над другом. Настроение у Фомы заметно повысилось, драка была его стихия, призвание. На стороне рыбака были ловкость, сила, азарт —то, что в спортивном мире называется хорошей реакцией, – уменье защищаться мгновенными, почти инстинктивными уходами и уклонами.

Но Мальшет отнюдь не робел перед своим мощным противником. Удары его сыпались с молниеносной быстротой, сливаясь в один ритм, как пулемётная очередь. Ростом он был несколько выше Фомы и умело пользовался этим преимуществом, прибегая к длинным прямым ударам, как бы держа Фому на расстоянии. Фома двигался тяжеловато, неуклюже, тогда как Мальшет как бы скользил, словно на коньках по льду, – взад и вперёд: шаг, требующий упорной тренировки, как я узнал потом.

Поняв, что противник серьёзен, Фома стал осторожнее. В то же время его сердило, что удары, которые он обрушивал на учёного, большей частью не доходили до цели, и он только бил воздух. Мальшет был словно неуязвим. Стройный, крепкий, лёгкий в движениях, он совсем не горячился, а настойчиво, словно по заранее задуманному плану, начинал оттеснять Фому в глубину двора.

Я замер, притаив дыхание, едва успевая следить за стремительными движениями боксёров. Странно, но почему-то мне очень не хотелось тогда, чтоб Фома был побеждён, я сам не знал почему. Какое-то смутное чувство справедливости: на долю Филиппа Мальшета и так было отпущено много. В этот момент Филипп получил такой сокрушительный удар сбоку, что отлетел назад, зашатался и повис на бельевой верёвке, ухватившись за неё обеими руками, как на ринге...

Лиза метнулась вдруг к сараю и стала изо всей силы бить чем-то по ведру.

– Гонг! – закричала она. – Раунд кончился.

Когда я вновь посмотрел на. Мальшета, он лежал на земле, а Фома помогал ему подняться.

– Ничего... – бормотал Фома смущённо. – Разок подрались, я со всеми дерусь, такой уж уродился...

– Как тебе не стыдно! – вспылила сестра, подбежав к Фоме. – У-у, какой дурак!

– Из вас... ох... вышел бы первоклассный боксёр, – простонал Мальшет, поднимаясь, – прирождённый боксёр, просто поразительно... Такие способности пропадают никем не оценённые. Поучиться бы вам, и... – Филипп приложил ладони к заплывающим глазам, – вышел бы чемпион СССР.

– Чемпион! – восторженно выдохнул Фома, с обожанием смотря на Мальшета.

– Чемпион... – как эхо, повторил я, – а у нас его хулиганом объявили, всё собираются под суд отдать.

– Вы это серьёзно, что ли? – по-детски наивно спрашивал Фома, умильно заглядывая в опухшую физиономию молодого учёного.

– Абсолютно серьёзно, я вас и к тренеру хорошему направлю. Он сделает из вас настоящего боксёра, будете на ринге выступать.

Тогда ошеломлённый Фома уставился на Лизу. Может, в этот момент он впервые подумал о славе, чтоб победить с её помощью непокорное девичье сердце. Как бы прочитав его мысли, Лиза, надувшись, отошла. Фома медленно повернулся к учёному:

– Вот спасибо, друг!

Обеими руками он стал жать его руку...

– Идите в дом, а то чай остынет, – сдержанно напомнила Лиза.

Мы собирались завтракать, когда пришёл Фома.

– Лизочка, разрешите и ему войти, – попросил за Фому океанолог, – надо же дать человеку адрес тренера. Сестра уже скрылась в дверях. Мальшет подмигнул Фоме, и они, мирно разговаривая, стали подниматься по лестнице. Восхищённый, просто в упоении, я поднялся за ними.

После пережитого напряжения ароматный индийский чай вприкуску с арбузным мёдом показался невыразимо вкусным, и брынза тоже. Теперь Фома не казался свирепым, наоборот, он выглядел кротким и смущённым. Яркий румянец заливал его смуглые скулы, чёрные сияющие глаза смотрели с доверчивым ожиданием. У него был резко очерченный мужественный рот, энергичный подбородок. По-моему, он был красив.

За чаем Мальшет рассказывал о разных знаменитых боксёрах – целой плеяде чемпионов СССР. Яков Браун, например, начал заниматься боксом с четырнадцати лет. (А наш Фома с шести лет!) Шестнадцатилетним пареньком он уже стал чемпионом страны.

Мальшет рассказал о турнире лучших мастеров ринга в Берлине, когда боксёры двадцати трёх стран боролись за почётный спортивный трофей – золотой пояс чемпиона Европы; о финальном бое Геннадия Шаткова со шведом Стигом Шелином, чемпионом Европы, призёром Олимпийских игр в Хельсинки, четырёхкратным чемпионом Швеции и Скандинавии.

Я вдруг увидел переполненный разгорячённой ревущей толпой огромный зал «Шпортпалас» в Берлине и на ослепительно освещённом ринге тяжело дышащего смущённого советского студента в тот момент, когда судья торжественно, при звуках фанфар, надевал на него золотой пояс чемпиона Европы.

Слушая, я от души радовался победе нашего боксёра, но больше мне ни о чём это не говорило. Спортивные победы и поражения интересовали меня не более как любого мальчишку моих лет, но не затрагивали во мне основного – каких-то струн в сердце, что ли. Нет, это не было моим призванием.

Не то было с Фомой. Он даже о Лизе забыл, впившись взглядом в Мальшета. Ещё, ещё – молил этот взгляд, и Филипп добродушно рассказывал историю за историей. Фома бледнел и краснел, смеялся, испуганно охал, наклоняясь вперёд, на его выпуклом упрямом лбу выступили капли пота. Недопитый чай стыл в стакане.

Как ни был я мал тогда, но понял, что присутствую при редком и прекрасном моменте в жизни человека, когда он находит себя, когда блеснёт перед ним единственно верная дорога к заветной цели. Ещё час назад Фома был хулиганом, драчуном, отщепенцем, а теперь – словно Мальшет прикоснулся к нему волшебной палочкой – это уже был боксёр, деловито обсуждавший, где и с кем он будет тренироваться. Это чудо совершил Мальшет.

«Конечно, Фома тоже будет чемпионом, – думал я одобрительно, – ну что ж, тогда он, по крайней мере, сможет драться сколько душе угодно, и никто уже не скажет, что он хулиган».

– Но ведь бокс... это просто драка? – вдруг сказала сестра. – Разве это может стать целью жизни? Жалкая цель...

– У тебя неверные представления о боксе, – возразил, улыбаясь, Мальшет. Он был несколько бледен, глаза его совсем заплыли – каждый синяк с пятикопеечную монету. Фома посадил их так симметрично, словно вымерял циркулем. Теперь-то он раскаивался, но было поздно.

– Бокс – полезный и нужный вид спорта, – назидательно проговорил Мальшет и удивлённо посмотрел на Лизу.

Она так и покатилась вдруг со смеху.

– Что ты понимаешь в боксе – ведь это мужское дело! – вспылил Фома и даже покраснел от гнева.

Как твёрдо и решительно отрубил он эту фразу! Затем Фома, о молчаливости которого знал весь район, продолжал со стремительностью:

– У русских с самых древних времён не было лучшей забавы, как молодецкий кулачный бой. Я читал в журнале, что ещё в дружине князя Святослава был такой обычай: испытывать свою силу, ловкость, удальство в кулачных боях. Бойцы честно вели поединок, по правилам. Нельзя подножку делать, в спину бить или лежачего. Потому и пословица: лежачего не бьют. Русские сроду любят кулачный бой, особенно по сёлам, – закончил он и, багрово покраснев, умолк.

Вот так Фома!

– Неужели тебе никогда не приходила в голову мысль сделаться боксёром? – поинтересовался Филипп. – Нет, я не догадывался. И все твердят: «Хулиган, хулиган»! Ну я и думаю, значит, правда хулиган, таким уж уродился. Меня ведь из школы исключили за это самое – кулачный бой, из десятого класса и... из комсомола. А вы вправду думаете, что я стану настоящим боксёром?

– Уверен в этом! – убеждённо проговорил Мальшет и, кряхтя, поднялся из-за стола. – Закурим? – предложил он Фоме, но тот отрицательно качнул головой:

– Не балуюсь этим!

С тех пор Фома стал часто бывать у нас. Однажды он спросил Мальшета, почему он сам не стал боксёром, у него тоже ведь есть данные для этого? Мальшет усмехнулся.

– Море... – сказал он коротко.