Текст книги "КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2"

Автор книги: Валентина Мальцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мальцева Валентина
КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2

Моей маме с надеждой, что она успеет прочесть эту книгу

1. ЛОНДОН. КНИЖНЫЙ МАГАЗИН В РАЙОНЕ МЭЙФЕР

Апрель 1978 года

Узорчатая арка над входом в книжный магазин «Филипп Кентенбери» в районе Мэйфер, одном из самых респектабельных в Лондоне, где даже суета носила отпечаток сдержанности и благополучия, была украшена огромными золотыми цифрами «1865». Не вызывающая никаких сомнений английская фамилия Кентенбери в сочетании с четырьмя магическими цифрами, по замыслу создателя этой своеобразной визитной карточки должны были напоминать обитателям и гостям Мэйфера, как бесконечно давно существует это святилище духа, культуры и интеллекта, напоминавшее сквозь идеально вымытые стеклянные витрины книжного магазина объемную гравюру середины прошлого века с изображением крохотного уголка безнадежно канувшей в прошлое британской империи, так милой сердцу любого добропорядочного англичанина.

Столь необычный интерьер, как правило, притягивал прохожих. Многие люди, в которых – во всяком случае, внешне – трудно было заподозрить страстных книгочеев, даже заходили внутрь, извещая о своем появлении мелодичным треньканьем колокольчика, подвязанного витым китайским шнурком к верхней части старинной черной двери с бронзовой ручкой.

Магазин представлял собой достаточно скромное по площади двухплоскостное пространство, насыщенное чистым, кондиционированным воздухом с легким, почти неуловимым запахом жасмина. Первый уровень занимали четыре параллельных ряда великолепных старинных книжных стеллажей цвета выставленного на солнце бокала со старым бренди. Книги, многие из которых были ровесницами, а некоторые – даже родителями своего деревянного хранилища, представляли собой немалую ценность и имели шанс перекочевать из этого магазина в библиотеку постоянного или случайного посетителя только в случае достаточной финансовой состоятельности последнего. В основном это были старинные английские и ирландские романы, к целомудрию которых не смогли бы предъявить претензии даже представители пуританских сект, поваренные книги XVI–XVII веков, толстенные фолианты по астрологии и оккультизму в добротных переплетах свиной кожи, богато иллюстрированная детская и юношеская литература начала века, исследования знаменитых британских путешественников и этнографов с географическими картами и литографическими изображениями сцен охоты на львов в африканской саванне, заботливо отделенные от желтоватых страниц тончайшим пергаментом, а также фундаментальные альбомы конца прошлого века по истории живописи, архитектуры и театрального костюма.

Вторая плоскость помещения, которую соединяла с первой широкая деревянная лестница с перилами, обитыми темно-вишневым портьерным бархатом, возвышалась примерно на полметра и представляла собой нечто среднее между читальным залом и гостиной. Сюда приглашались только постоянные клиенты магазина. Здесь, за чашкой цейлонского чая, им предлагали уже несомненные книжные раритеты, стоимость которых могла вызвать уважительно-удивленное «О-о!» даже у привыкших к пятизначным цифрам завсегдатаев самых респектабельных международных аукционов.

Конторка владельца, Питера Уотермайера, занимавшая правый от входа угол помещения, настолько естественно вписывалась в общий интерьер книжного магазина, что некоторые, самые рассеянные посетители, задумчиво прохаживаясь между стеллажами, неизменно натыкались на старинное бюро-секретер с мраморным письменным прибором на зеленом сукне стола и предупредительно-вежливую улыбку владельца магазина, с радушием принимавшего сбивчивые извинения.

Питер Уотермайер – невысокий 54-летний седой англичанин с длинным, в мелких красных прожилках лицом, вытянутость которого еще больше усиливали роскошные бакенбарды, скрывавшиеся где-то под крахмальным воротничком белой рубашки, имел самое непосредственное отношение к Филиппу Кентенбери – он был правнуком основателя дела и получил книжный магазин в наследство от своей матери почти сразу же после окончания Кембриджского университета – то есть когда Питеру Уотермайеру исполнилось двадцать пять лет. Это было в сорок девятом году. В Кембридже Уотермайер с отличием закончил археологический факультет. Он был молод, но не по годам корректен, сдержан и даже инертен. Единственным увлечением, которому Питер предавался с пылкостью молодого возлюбленного, были книги. Читал он сутками, запоем, обретая в таинственном и непредсказуемом мире чужих переживаний, поисков и открытий так недостающую ему уверенность в своих силах, в своих способностях, которые, по его глубокому убеждению, должны были, не будучи востребованными и оцененными по достоинству, обратиться с годами в тлен и навсегда исчезнуть вместе с ним. Стоит ли удивляться, что немногочисленные друзья и знакомые находили Питера довольно пресным и нудным собеседником, начисто лишенным обаяния и индивидуальности. Уотермайер был далеко не глуп, прекрасно понимал, что людям он в тягость, а потому, со временем, превратился в самого настоящего затворника, отгородив себя от остального мира книжными стеллажами.

Несмотря на прекрасные результаты, достигнутые на стезе образования, Питер всем сердцем ненавидел археологию, которую взялся изучать под давлением своей деспотичной матери. Вот почему скоропостижная смерть его еще не старой родительницы и наследство в виде респектабельного книжного магазина в самом престижном районе Лондона явились для Питера своеобразным знамением свыше.

Едва только вступив в права наследования, Питер засунул в самый дальний ящик письменного стола диплом об окончании с отличием Кембриджского университета, купил в магазине на Бонд-стрит два совершенно одинаковых черных сюртука, сшитых по моде тридцатых годов, и практически переселился в свой книжный магазин, где впервые в жизни почувствовал себя почти счастливым. Почти, поскольку Уотермайер был еще сравнительно молодым мужчиной и нуждался в пусть минимальном, но все-таки общении с какой-нибудь женщиной. Плотские утехи, которые круглосуточно предоставлялись в сомнительного рода заведениях под красными и розовыми неоновыми фонарями в Сохо, Питер с чисто британским снобизмом категорически отвергал. А потому женился в пятьдесят первом году на миловидной, хоть и с некоторыми признаками перезрелости, особе по имени Гортензия Мак-Менэм, с которой Питера познакомила тетка по отцовской линии. Гортензия была старше его на четыре года, происходила из достаточно богатой шотландской семьи, была образованна, скупа и до неприличия любопытна. В принципе Гортензия признавала необходимость секса в рамках семейного сосуществования, однако обязанность сию считала не только утомительной, но и вредной для здоровья. Новоявленная мисс Уотермайер сразу же после обряда венчания, состоявшегося в соборе Святого Георга, заявила супругу, что заниматься этой «мерзостью» она готова не чаще одного раза в месяц, причем выторговала себе право назначать этот самый «раз» в тот день, который она сочтет наиболее приемлемым. Питер сразу же понял, что угодил в крупное дерьмо, однако отступать было поздно. Их брак, как и следовало ожидать, продлился недолго. После первого же рецидива брачного соития Питер Уотермайер твердо решил для себя, что совершать подобное даже раз в месяц – это самый настоящий гражданский подвиг, на который он не способен ни физически, ни морально. Через восемь месяцев они разошлись, весьма довольные друг другом. Гортензия Мак-Менэм, помимо двадцати тысяч фунтов, выторгованных у Уотермайера ее прытким адвокатом в качестве компенсации за «безвозвратно утраченную девственность», получила возможность прожить оставшуюся жизнь настоящей леди, а не старой девой. Что же касается самого Питера, то, открыв дверь своего любимого магазина на следующий день после развода, он наконец-то понял, что такое настоящее, СВЕРШИВШЕЕСЯ счастье.

Уотермайер, получивший в наследство от матери, помимо магазина в Мэйфере, еще два доходных дома и довольно кругленькую сумму, обеспечивавшую ему пожизненную ренту и безбедное существование, был, наверное, очень счастливым человеком. Ибо, во-первых, занимался любимым делом, а во-вторых, был избавлен от необходимости ежедневно думать о добывании хлеба насущного. А если добавить к сказанному его абсолютную неподверженность человеческим страстям и порокам, его законопослушание, трусливость, корректность, а также принять во внимание тот бесспорный факт, что Питер Уотермайер ни разу в жизни не вступал в противоречия ни с хулиганами на улице, ни с законами в суде, ни с полицейскими при исполнении служебных обязанностей, то следует признать, что сей господин явился на свет Божий, чтобы прочесть десять тысяч книг, съесть двенадцать тысяч ростбифов с салатом и жареной картошкой фри, выпить десять декалитров темного «гиннеса», выкурить шесть тысяч сигар «Эрл Бевербрук» по двенадцать пенсов за штуку (это если покупаешь оптом, сразу по сто штук. А если в розницу, то получится на два пенса дороже) и отойти к Господу в состоянии полного душевного умиротворения, никого не обидев, ничего не создав и ничем не омрачив свое присутствие на нашей грешной земле.

Но судьба, как известно, – дама не только капризная и непредсказуемая. Она порой демонстрирует черты старой склочницы-интриганки, физически не переносящей благоденствие по-настоящему спокойных, тихих людей. А собственно, что это может быть, как не судьба, если Питер Уотермайер, который ни разу в своей сознательной жизни не отдалялся от родного книжного магазина больше чем на три мили, в одно прекрасное утро тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года случайно прочел в «Тайм», которую выписывал много лет, объявление о замечательной экскурсии в знаменитую Дрезденскую галерею, которая представилась Питеру еще более заманчивой, когда он сравнил обещаемые туристическом компанией радости с весьма скромной ценой. Короче, через пятнадцать минут Питер забронировал себе по телефону место в британской группе поклонников средневековой живописи, а еще через неделю уже медленно, ОСМЫСЛЕННО, прохаживался вдоль изумительных полотен, каждое из которых воспринималось утонченным интеллектом господина Уотермайера как редкие в его размеренной жизни именины сердца.

Надо сказать, что за неделю Питер не на шутку влюбился в Дрезден. На его взгляд, город был неповторимо красив, изящен, зелен и наполнен милыми, приветливыми людьми, так не похожими на суховатых англичан, превращавшихся из манекенов в живых людей лишь в том случае, если им задавали какой-то вопрос. Причем лучше всего, если вопрос относился к области топографии. К примеру, как пройти на Трафальгар-сквер?

Дрезденцы, наоборот, излучали добросердечие, беспричинно улыбались и выказывали готовность всячески услужить любознательному и бесконечно влюбленному в изобразительное искусство и старые книги англичанину в смешном сюртуке и старомодной рубашке с высоким воротничком. Особенно старался Вернер Шредер – молоденький и прыщавый студент пятого курса местной Академии изящных искусств, с которым Питер случайно познакомился в галерее. Вернер, несмотря на свою молодость, прекрасно говорил по-английски, еще лучше разбирался в средневековой живописи, особенно в фламандской школе, которую Уотермайер ставил выше других, да и сам был весьма перспективным живописцем, в чем Питер мог убедиться лично, просмотрев наброски углем в огромной синей папке, которую Вернер постоянно таскал с собой.

Когда до окончания экскурсии оставались сутки, Вернер, который, как всегда, зашел за Питером в его отель, неожиданно сказал:

– Сэр Уотермайер, я хочу вам кое-что предложить, но, честно говоря, не знаю, как вы на это отреагируете.

– В чем дело, мой друг? – Питер с улыбкой посмотрел на молодого, симпатичного художника, нахмуренные брови которого выдавали неподдельную озабоченность.

– Я уже рассказывал вам, сэр Уотермайер, что я – сирота. Так вот в данное время, пока я не завершил Академию и не получил постоянную работу, мне приходится с колоссальным трудом сводить концы с концами. Сейчас у меня самый настоящий финансовый кризис…

– Я все понял, – кивнул Питер и полез во внутренний карман сюртука за бумажником. – Можешь мне ничего больше не объяснять. Я сам был студентом и знаю, каково молодому…

– Вы меня совсем не поняли! – перебил Вернер. На тонких губах молодого художника застыла гримаса обиды. – Неужели вы могли подумать, что я возьму деньги у постороннего человека, да еще к тому же иностранца?!

– Прости, если я тебя обидел, – пробормотал Питер. – Просто я подумал, что…

– У меня есть ценность, – вполголоса проговорил немец и почему-то оглянулся, словно в гостиничном номере мог присутствовать еще кто-то. – Настоящая ценность, сэр Уотермайер. И я дал себе слово, что никогда, даже в самую критическую минуту своей жизни, с ней не расстанусь. Но сегодня мне пришла в голову одна мысль. И я хочу с вами ею поделиться…

– Я слушаю тебя, Вернер.

– В наследство от матери мне досталась небольшая акварель Сезанна…

– Боже мой! – прошептал Уотермайер и молитвенно сложил руки на груди.

– Думаю, что сегодня эта работа стоит не менее ста тысяч долларов, однако дело совсем не в деньгах, – продолжал Вернер, совершенно не обращая внимания на шоковое состояние англичанина. – Я не собираюсь расставаться с этой акварелью. С другой стороны, я понимаю, что просто не имею права держать ее на обычной съемной квартире, замок которой, при желании, можно открыть ногтем мизинца…

– Ты абсолютно прав, Вернер, – ^машинально пробормотал Уотермайер, думая совершенно о другом – «Сезанн! Боже мой, настоящий Сезанн!!»

– За те несколько дней, что мы с вами знакомы, сэр Уотермайер, я убедился, что вы – настоящий джентльмен, для которого такие понятия, как «книги», «искусство», «общечеловеческая культура», – не пустой звук. И я подумал: «А что, если я передам эту картину на временное хранение сэру Уотермайеру? Ведь он никогда не обманет меня, не скажет, если я через сколько-то лет появлюсь в Лондоне, что знать меня не знает». Ведь так?

– Как ты мог подумать подобное?! – совершенно искренне возмутился Питер.

– Я хочу сдать вам эту акварель, как сдают вещи в ломбард. То есть вы дадите мне какую-то сумму денег, а я вам – картину. Но в тот день, когда я смогу вернуть вам ваши деньги, естественно, с процентами, вы обязаны вернуть моего Сезанна. Что вы на это скажете?

Уотермайер молчал, не в силах произнести ни слова, и только хлопал совиными глазами, обрамленными сверху короткими рыжеватыми ресницами.

– Я так и знал, что вы не согласитесь, – вздохнул Вернер. – Ладно, как-нибудь перебьюсь, в конце концов, не в первый раз…

– Погоди, Вернер! – вдруг ожил Уотермайер. – Я же не сказал «нет». Сколько денег тебе нужно ссудить?

– Много, сэр Уотермайер, – немец опустил голову. – Очень много. У меня накопились долги, я совсем обносился, мне стыдно приходить на занятия в Академию…

– Так сколько? – нетерпеливо повторил вопрос англичанин.

– Триста фунтов стерлингов, – шепотом, как страшную тайну, произнес Вернер.

– Всего-то?! – Питер с облегчением улыбнулся. – Послушай меня внимательно, друг мой. Я могу дать тебе эти деньги даже без расписки, под честное слово. И акварель твоя в качестве залога мне совершенно без надобности. Я верю, что ты – порядочный молодой человек, решивший посвятить свою жизнь служению искусству. Когда-нибудь ты станешь совсем взрослым, добьешься большого успеха и обязательно вернешь свой долг. Я даже не сомневаюсь в этом! Так что возьми эти триста фунтов и забудем об этом разговоре…

– Об этом не может быть и речи! – замотал головой немец. – Без соответствующего обеспечения я должен воспринимать ваши деньги как милостыню. На это я никогда не пойду, сэр Питер! Считайте, что между нами не было никакого разговора!..

– Ну, хорошо! – Уотермайер поскреб пальцами висок. – Где твоя акварель?

– Дома.

– Принеси ее мне, – улыбнулся Уотермайер. – Должен же я посмотреть залог, под который ссужаю аж 300 фунтов стерлингов.

– Договорились! – сразу же повеселел Вернер. – Вечером я принесу ее к вам в номер…

День тянулся томительно медленно. Питер Уотермайер даже отказался от прогулки по городу и, лежа в одежде на застланной гостиничной постели, курил одну сигару за другой и пытался представить себе, как выглядит вожделенная акварель великого Поля Сезанна.

Юноша сдержал свое слово и, как обещал, постучался в номер в половине девятого. Под мышкой у Вернера был зажат потертый коричневый тубус, в котором студенты политехнических и архитектурных институтов носят обычно чертежи. После того как Уотермайер извлек из протянутого тубуса дрожащими руками небольшой рулон и развернул его, став спиной к гостиничному бра, то на секунду замер: вне всякого сомнения, он держал в своих руках подлинник. Это была совершенно изумительная акварель – тонкая, изящная, словно сотканная из воздуха и цвета, выписанная в неповторимой манере Сезанна. Уж в чем в чем, а в настоящей живописи Питер Уотермайер разбирался профессионально.

Здесь же, в номере, Питер отсчитал Вернеру триста фунтов стерлингов, оставил ему все свои координаты в Лондоне и пожелал юноше стать великим художником.

Довольные друг другом, приятели расстались.

Утром вся группа, состоявшая из четырнадцати человек, выехала на туристическом автобусе из Дрездена в Восточный Берлин и через три с небольшим часа подъехала к международному аэропорту Темпельгольф, откуда английские туристы должны были вылететь в Лондон.

Дальнейшее произошло настолько стремительно, что всю последующую жизнь Питер Уотермайер задавал себе один и тот же вопрос: «А не сон ли это был?» Он даже не успел подойти к стойке регистрации, как группу английских туристов разрезала на отдельные лоскутки какая-то шумная и говорливая группа молодых парней, судя по экипировке – спортсменов. Оказавшись оттиснутым куда-то в угол неуютного зала аэропорта, стены которого, как в общественной бане, были выложены белыми кафельными плитками, Питер увидел прямо перед собой моложавое безусое лицо мужчины, который на скверном английском, но очень внятно, произнес:

– В ваших же интересах, господин Уотермайер, немедленно, пока ваше отсутствие не заметили товарищи по группе, проследовать со мной! Немедленно!..

Питер, который никогда не отличался храбростью и из принципа не читал детективную литературу, сник моментально, едва только услышал в голосе чужака повелительные интонации.

Через минуту они оказались в тесной комнатке, все убранство которой составляли небольшой письменный стол и шкаф, плотно набитый разноцветными папками. За столом сидел пожилой мужчина в сером пиджаке и клетчатой «ковбойке» с расстегнутым воротом.

– У нас всего несколько минут, – на куда более приличном английском заявил мужчина и улыбнулся, обнажив отвратительные желтые зубы. – Пока мой товарищ будет обыскивать ваш портплед и извлечет оттуда то, что и должен извлечь, я должен вам кое-что сообщить, господин Уотермайер. Вы пытались вывезти за пределы ГДР художественное произведение, картину, которая два месяца назад была выкрадена из Дрезденской галереи группой неизвестных грабителей, которых разыскивает Интерпол. Это могут подтвердить несколько человек, в том числе и тот самый юноша, который продал ее вам за 300 фунтов стерлингов вчера вечером, в номере вашего отеля. Кроме того, сцена покупки картины снята на камеру и будет фигурировать в суде в качестве главного доказательства вашей вины. По законам ГДР вы, мистер Уотермайер, получите за это преступление 12 лет тюрьмы. Ваше имя будет внесено в картотеку Интерпола и даже после того, как вы окажетесь на свободе, ваша репутация в Лондоне будет окончательно подмочена. Короче, вы оказались в весьма скверной ситуации, господин Питер Уотермайер. А вот, кстати, и акварель! – хмыкнул пожилой немец и одобрительно кивнул, когда подчиненный положил свернутую в рулон акварель Сезанна на письменный стол. – Даю вам ровно три минуты. Либо вы подписываете свое добровольное согласие работать на Штази…

– На кого, простите? – пролепетал вконец оглушенный всем свалившимся на него Питер.

– На политическую разведку Германской Демократической Республики, – снисходительно пояснил мужчина. – Либо прямо отсюда вы будете препровождены в камеру предварительного заключения, где вам и специально приглашенному послу Великобритании в ГДР будет предъявлено официальное обвинение в незаконной скупке краденного произведения искусства и попытке его вывоза за пределы Восточной Германии. Время пошло!..

Если бы у Уотермайера не ссохлось от дикого напряжения горло, а язык не превратился в какое-то бесформенное месиво, заполнившее рот целиком, он ответил бы «да!» в ту же секунду, как его предупредили, что время пошло. Но Питер не мог выдавить из себя ни звука, словно его хватил инсульт, парализовавший именно речевые участки головного мозга. Уотермайер лишь хлопал глазами и пытался оторвать от колен разом взмокшие и отяжелевшие, словно залитые изнутри свинцом, руки.

– Три минуты прошло! – сообщил пожилой немец. – Ваш ответ, господин Уотермайер?

Понимая, что сказать что-либо он бессилен, Питер судорожно кивнул головой. Потом еще раз. И еще. И еще…

– Так вы согласны? – с некоторым недоумением спросил мужчина. – Или нет? Скажите!

– Д-д-да!!! – голос Питера, прорвавшийся, наконец, через клейкие, вяжущие образования в гортани, прозвучал как жесть водосточной трубы, через которую упал оттаявший кусок льда.

– Тогда подпишите вот это, – мужчина придвинул Питеру лист бумаги с английским текстом.

Не глядя на документ, Питер схватил скрюченными от напряжения пальцами протянутую ручку и, дрожа всем телом, подписал документ.

– Поторопитесь, господин Уотермайер, – голос мужчины сразу же стал вежливым. – Вам надо успеть к стойке регистрации. Думаю, ваше отсутствие прошло незамеченным. Но если кто-то спросит, где вы были, ответите, что зашли в туалет. Поняли меня?

– Да.

– Вы помните имя парня, который передал вам Сезанна?

– Да.

– Назовите его.

– В-вернер.

– Отлично! Для человека, который скажет вам фразу «Вернер просил передать вам привет!» – вы должны сделать все, что он потребует. Понятно?

– Понятно.

– Забирайте картину, кладите ее в свой портплед и отправляйтесь! – приказал пожилой. – Счастливого пути!..

– Забрать? – Совершенно потерянное лицо Питера приняло изумленное выражение. – Как забрать? Зачем?..

– Это вам подарок от нас, господин Уотермайер. – Пожилой мужчина еще раз ощерился в противной желтозубой улыбке. – Так сказать, в порядке аванса. Берите, не стесняйтесь, акварель подлинная…

– Но ведь она же краденная? – упавшим голосом напомнил Питер. – Вы сами сказали, что она была выкрадена из Дрезденской галереи!..

– Акварель принадлежит народу Германской Демократической Республики, – жестко пояснил мужчина. —

А я – представитель этого народа. Теперь картина принадлежит вам на законном основании…

Питер повесил Сезанна на втором этаже своего книжного магазина. Он так и не мог понять, почему сделал это, ведь акварель вызывала в нем ужасные чувства, смотреть на этот шедевр живописи было выше его сил. И только позднее, лет через десять после Дрездена, до него дошла глубинная, подсознательная природа этого странного, противоестественного поступка. Всякий раз, когда Питеру казалось, что все происшедшее с ним тогда, в ГДР – короткий и страшный сон, он поднимался наверх и заставлял себя вглядеться в нежные линии акварели. И сразу же понимал, что это – реальность.

За те двадцать лет, что так незаметно, БУДНИЧНО минули после его молниеносной вербовки в аэропорту Темпельгольф, после этого кошмара с желтозубым оскалом и угрозами лишить его всего, что было в жизни, даже Питер, – человек, бесконечно далекий от нюансов шпионского ремесла и анализа поступков посторонних ему людей, постепенно понял, что его книжный магазин используется в качестве самого примитивного почтового ящика. «Привет от Вернера» ему передавали не часто, два-три раза в год. И всякий раз речь шла о книге или альбоме, которую заберет «господин Т.» или «миссис М.». Однажды к нему зашел самый настоящий хиппи – нечесаный, грязный, босой, со свисающим до пупа ожерельем из акульих зубов, передал привет от Вернера и вежливо, словно извиняясь, попросил Питера закрыть магазин на перерыв, а самому оставаться внизу. Хиппи исчез на втором этаже и провел там часа два. Уже потом, прибираясь после закрытия магазина, Питер обнаружил за диваном обрывок мягкой серебристой фольги, в которую обычно упаковывают фотопленку, и понял, ЧЕМ занимался очередной посланец от мифического Вернера.

Несколько раз, словно монах-схимник о запретной и от того особенно желанной женской плоти, Питер ПУГЛИВО задумывался о том, на кого же он, собственно, работает? Кому и, главное, в чем он помогает? Является ли он таким образом врагом собственной страны, которая ничего плохого ему не делала? Понимая, что ответ на эти вопросы он никогда не получит, Питер, презирая себя за слабость, впервые в жизни начал покупать «Санди таймс», на первой странице которой часто публиковались сенсационные материалы о разоблачении шпионов из-за «железного занавеса», о происках КГБ, Штази, болгарской разведки, о палестинских террористах, поддерживаемых деньгами и оружием таинственной Москвой… Иногда в статьях приводились конкретные имена и даже фотографии. Обмирая от ужаса, Питер вглядывался в смазанные, снятые в спешке, изображения мужчин и женщин, заклиная Создателя, чтобы ими не оказались люди, посещавшие его книжный магазин…

Все эти годы Питер Уотермайер не просто боялся, – он трепетал от страха, обливался холодным потом от каждого шевеления колокольчика на входной двери, от любого окрика на улице за своей спиной, от неожиданно заданного вопроса покупателя, от прикосновения к локтю… Питер приходил в форменный ужас, представляя себе тот страшный момент, когда в его магазин, в его собственный, любимый и заботливо отгороженный от окружающей действительности микромир, созданный с такой нежностью и старанием, ворвутся рослые, грубые люди из контрразведки, скрутят ему руки и навсегда переведут его в другую жизнь, в иное пространство, в котором он не выдержит и умрет. Как умрет любой нормальный земной человек, стоит только выбросить его на поверхность Марса или Юпитера.

Со временем, правда, Питер Уотермайер немного успокоился. Беспокоили его не часто, обязанности его были, в общем-то, пустяковыми, а страх… Что ж, человек, как известно, привыкает ко всему, даже к страху. Привык и Питер Уотермайер. Привык настолько, что однажды проявил совершенно не свойственную ему общительность и после обмена паролем с незнакомой дамой, выглядевшей и одетой как стопроцентная британская леди из самой добропорядочной семьи, какую себе можно было только представить, неожиданно спросил:

– Скажите, мисс, а война будет?

– Что? – недоуменно уставилась на него леди.

– Я спрашиваю, будет ли война? Я имею в виду, – торопливо пояснил Питер, – война мировая?

– А что, она разве когда-нибудь прекращалась? – с выражением олимпийского спокойствия на высокомерном лице ответила дама и, холодно кивнув, распрощалась.

С тех пор Питер уже не задавал никаких вопросов. Постепенно он смирился со своей двойной жизнью, с паническим страхом перед неизвестным, который стал такой же органичной частью его сознания, как стремление к умиротворению и покою, любовь к старинным книгам и способность находить своеобразное очарование в невыразительной, СМАЗАННОЙ природе британских островов. Как и все замкнутые, малообщительные люди, не имеющие возможности поделиться сокровенным или наболевшим с близким человеком и в то же время не способные жить в атмосфере внутренних противоречий с самим собой, под давящим прессом духовного дискомфорта, нестерпимость которого усугубляло полное и безнадежное одиночество, Питер Уотермайер часами вел лишенные всякого смысла, выматывающие душу диалоги с безмолвной пустотой и холостяцким запустением собственного дома, и со временем сумел-таки обрести некое равновесие души, сформулировав философское обоснование своей исковерканной, двойной жизни. «Я ведь не Господь Бог, – утешал себя Уотермайер, захлопывая перед сном книжку и выключая ночник. – Я обычный человек, и мне не дано проникнуть в помыслы и чаяния других людей. Возможно, те, кто пользуется моей мягкостью, покорностью и наивностью, на самом деле вовсе не злодеи, а как раз наоборот: честные и богопослушные люди, творящие добро. А Провидение решило сделать меня помощником в их добром промысле».

Это философское обоснование со временем превратилось для Питера в нечто вроде молитвы, убаюканный которой он и засыпал с успокоенной, умиротворенной совестью. Двадцать лет подряд. И если была у пятидесятичетырехлетнего Питера Уотермайера по-настоящему сокровенная, тайная мечта, в которой он не признавался даже самому себе, то сводилась она к желанию отойти в мир иной именно в этом состоянии, – не проснувшись…

* * *

– Добрый день, сэр, – вежливо произнес мужчина лет тридцати в черном плаще и с невыразительным, светлым лицом.

– Добрый день, – вежливо откликнулся Уотермайер, сразу же определив наметанным взглядом кабинетного психолога, что посетитель явно не англичанин – скорее всего, славянин. Серб или словак. – Чем могу быть полезным, сэр?

– Господин Уотермайер, не так ли?

– Да, это я, сэр. С кем имею честь?

– Меня просил передать привет ваш старый друг Вернер…

– Как он поживает? – Питер даже поразился, насколько спокойно, без привычной дрожи в коленях, он произносит самый заурядный шпионский пароль. Воистину время лечит все, даже человеческое ничтожество…

– Спасибо, вроде неплохо, – рассеянно ответил посетитель и незаметно огляделся.

– Я слушаю вас, сэр.

– Вы не возражаете, господин Уотермайер, если я навещу вас завтра ближе к вечеру? Часов этак к семи?

– К этому времени я обычно закрываюсь, – мягко напомнил Питер. Возможно, вы…

– Мне это известно, – холодно улыбнулся посетитель и сконцентрировал на хозяине книжного магазина внимательный, УВЕСИСТЫЙ взгляд. Так, обычно, смотрят на должников, которым нечем расплатиться.

– Пожалуйста… – Питер пожал плечами и натянуто улыбнулся.

– Да, и вот еще что… – славянин протянул Питеру потрепанную книгу. – Это очень редкое издание Джона Голсуорси. Вы бы не могли мне помочь его переплести?

– Конечно, сэр.

– Но если за ней зайдет кто-нибудь от нашего общего друга, то отдайте книгу ему – возможно, его переплетчик сделает это лучше.

– Как скажете, сэр, – кивнул Питер и положил книгу на зеленое сукно бюро.

– Значит, до завтра, господин Уотермайер…