Текст книги "Стратегии счастливых пар"

Автор книги: Валентин Бадрак

Уже в самом конце жизни мастер написал «Реквием», снова вспоминая о своей великой и единственной любви:

 
Годы мои, как рассыпанная листва.
Кто-то раскрашивает мои картины,
А ты озаряешь их светом.
 
 
Улыбка на твоем лице
Все яснее сияет из-за облака, – и я тороплюсь
Туда, где ты, задумавшись, меня ожидаешь.
 

Артур Конан Дойль и Джин Лекки

Они полюбили друг друга сразу же, отчаянно и навеки. Его письма к ней, написанные, когда ему шел семьдесят первый год, звучат так, словно их писал человек, всего лишь месяц назад женившийся.

Джон Диксон Карр. «Жизнь сэра Артура Конан Дойля»

Что касается самого интимного и, может быть, самого важного аспекта жизни мужчины – его нравственного отношения к женщине, то эпилог к книге доктора Ламонда «Артур Конан Дойль», который моя матушка оставила потомкам, есть сияние чистейшего света, и не одна женщина, прочитавшая эти строки, написанные на тридцатом году брака, не нуждается в моих пояснениях.

Адриан Конан Дойль. «Истинный Конан Дойль»

На первый взгляд может показаться, что Артуру Конан Дойлю несказанно повезло с женщинами, окружавшими его в течение жизни, и в этом усматривается секрет его семейного счастья. Теснейшая связь с матерью, до самых последних дней знавшей все его секреты, влиявшей на его личную жизнь и, скажем прямо, на некоторые творческие решения. Чуткость и бесконечная преданность сестер. Крепкая и нежная привязанность к первой жене, ее кроткая взаимность, удивительная жизненная стойкость и терпение, неугасающее желание слышать друг друга. Отношение к ней, пожалуй, сопоставимо с любовью и могло бы так называться, если бы не одно обстоятельство, перевернувшее весь его внутренний мир… Если бы не появилась в его жизни та блестящая выразительная женщина, которая однажды роковым образом ворвалась в его мир, затмив своим божественным сиянием все, заслонив любовью весь остальной свет. Так продолжалось до самого последнего вздоха неординарного сочинителя, утверждавшего устами своего бессмертного героя, что в формировании своей жизненной стратегии он «пользуется умом, а не сердцем». Может быть, так оно и было, хотя порой кажется, что совсем наоборот.

Если пристально приглядеться к семейной модели Конан Дойля, можно разглядеть, прежде всего, величественный образ рыцаря, уверенно держащего охранный щит и над домашним очагом, и над самими отношениями писателя с представительницами прекрасного пола, которые вошли в его жизнь. Инстинкт аристократа, рано привитые повадки рыцаря, собственными усилиями развитый интеллект созидателя – все это «работало» на пользу эмоциональному и душевно теплому служению женщине. Женщине вообще, представительнице прекрасного пола как таковой, создательнице душевного уюта и психологического комфорта. И уж во вторую очередь отношение к женщине искренне переносилось на жену, избранницу, которой он, согласно собственному утверждению, оставался верен при любых обстоятельствах, также по-рыцарски служа ей и пребывая в готовности преклонить перед ней колено.

Со своей первой женой Луизой Хокинс, от которой писатель имел двоих детей, он прожил почти двадцать один год, до ее смерти от туберкулеза, заботясь лишь об одном – чтобы ненароком не обидеть, нечаянно не уколоть эту стойкую и вместе с тем аскетически покорную женщину. Ее жизнь была катехизисом семейной преданности, каждый день она проживала как последний, стремясь к свету, подобно хрупкому цветку, знающему о своей недолговечности. Их отношения всегда были образцово-нежными, но в них не хватало безудержной страсти, раздувающей пламя любви, подобно мехам в кузнице. Последние тринадцать лет жизни она отчаянно боролась с тяжелой болезнью, но этого не видел никто, даже муж, в силу того что она маскировала свои переживания, артистично представала перед супругом жизнерадостной «половинкой». В течение последних девяти лет их совместной жизни сам Конан Дойль противостоял иной фатальной болезни – сжигающему пламени любви к другой женщине, пробудившей в нем совсем иные, неведомые до того чувства.

Словно проверяя писателя, судьба вместе со смертью первой жены вручила ему шанс подтвердить способность к несокрушимой любви. И последующие двадцать три года стали доказательством, демонстрацией широты души, чистоты внутренних убеждений и помыслов. Расставанием с любовью, которую он нес в сердце в течение тридцати трех лет, как и общей, итоговой точкой, стала его совершенно безмятежная и, пожалуй, даже счастливая смерть. Это была награда за убеждения, за безупречную честность и порядочность, за безмерный труд. Его женщинам, кажется, не в чем было его упрекнуть; он же был плотно укутан теплой защитной шалью их чарующей любви.

Как известно, впечатления детства чаще всего являются самыми сильными и могут влиять на развитие личности в течение всей жизни. Что касается Артура Конан Дойля, появившегося на свет в обедневшей семье ирландских католиков, несказанно гордившихся своими древненорманнскими истоками, символы детства остались для него немеркнущими звездами, мерцавшими нам ним до самого смертного одра. Непрерывные «толкования о великих предках», ощущение потрясающей сосредоточенности своего отца на живописи (идея, доставшаяся по наследству от деда) да зловещий дух нищеты в семье – вот чем было насквозь пропитано пространство обитания старшего из двух мальчиков в этой неординарной семье с незыблемыми принципами. Это то наследство, которое он должен был принять в сердце и, как копье в походе, пронести по жизни. Он с самого детства уяснил, что помощи ждать неоткуда, кроме как от самого себя; он безоговорочно признал родовые принципы в качестве жизненного фундамента и перенял отцовские последовательность и терпение на пути к достижению цели. Это, кажется, оказалось едва ли не единственным отцовским наследством.

Мать же неизменно играла ключевую роль на протяжении почти всей жизни Конан Дойля, начиная с того времени, когда она познакомила маленького сына с геральдическими символами. Снабдив его детальными объяснениями связи гербов с историей их рода, мать пробудила в нем живой, не ослабевший с годами интерес к древним семейным и родовым ценностям, вписанным золотыми буквами в общую историю. Но еще больше она повлияла на формирование в сыне чувства почтения к древним родовым традициям, в которых законы рыцарства, обладая магической силой воздействия на молодых людей, стали точкой отсчета на ценностной системе координат. И хотя это касалось каждого из детей, Артур как старший в глазах матери являлся основным носителем семейной геральдической эстафеты, которую он обязан был передать своим детям. «Когда к нему в руки попали школьные учебники, сыгравшие весьма второстепенную роль в его образовании, он уже с головой ушел во все хитросплетения своей родословной… Ему был привит незыблемый и неумолимый кодекс древнего рыцарства», – утверждает сын писателя Адриан Конан Дойль в разъяснительном труде «Истинный Конан Дойль», подтверждая, среди прочего, могущественное духовное влияние бабушки в части родовой символики и на его собственное становление. Это довольно важное замечание, поскольку сложившаяся в семье атмосфера подтолкнула Артура к самостоятельному развитию знаний об интересующем предмете, а в итоге и к постижению бесчисленного множества книжных формулировок, которые составили основу его острого аналитического ума. Конечно, дело еще и в том, что Артур оказался старшим мальчиком в большой семье, и это определило отношение к нему матери во всем, что касалось формирования интеллекта и системы ценностей. По разумению матери, этот ребенок должен был стать знаменосцем семьи с развивающимся стягом, победоносно реющим для всех остальных. Мать видела его вожаком этой маленькой, воинственной и вместе с тем сплоченной стаи, каждый член которой мог выбирать свой путь, но всегда знал о существовании ведущего и возможности стать ведомым, хотя бы на время переложив ответственность на его плечи. Впрочем, матери удалось создать семейную настойку редкой крепости, замешанную на очень тесных, нежных отношениях между детьми, которые в течение всей жизни не только состояли в теплой переписке, но и считали своим первым долгом поддерживать друг друга. Сказать, что родительская модель построения семьи, как и семейно-родовые традиции в целом почитались в этой семье – значит ничего не сказать. Семья, род и связанные с этим символы были настоящим культом, которому с благоговением служили сам Артур, его младший брат Иннес и пять сестер. Служили с рвением и верой тех первых христиан, что слышали глас апостолов и были готовы отдать жизнь за верховенство священных принципов. Поэтому не стоит удивляться, например, тому, что младший брат и сестра могли определенное время жить у Артура, магнитом притягивая к себе порой даже больше внимания гостеприимного хозяина, чем его жена. Вполне естественно, копирование семейных традиций становилось для каждого из подрастающих членов семьи верным предвестником правильной закладки новых семейных зданий.

С той, конечно, оговоркой, что традиции должны подкрепляться собственными приемлемыми для семьи чертами характера, прозорливостью относительно избранника или избранницы, да еще добытыми в борьбе ресурсами. Если традиции вливаются в юные души с молоком матери, то все остальное – дело воспитания, влияния окружения и собственного кропотливого труда.

Артуру определенно повезло с семейной атмосферой, никак не сдерживавшей его любопытства и детского желания проверить все самому. Любимый сын, являвшийся для матери «божеством ее души», но при этом ничем и никем не сдерживаемый, Артур рано открыл для себя увлекательный мир книги, созданное мастерами слова параллельное бытию виртуальное пространство, где можно было отыскать такие откровения, на которые не решатся самые близкие люди. В то же время самостоятельность будущего создателя детективных лабиринтов развила учеба в школе в отдалении от семьи. Несмотря на отвращение к пресным стилизованным пакетикам знаний, неким сублимированным продуктам человеческого разума, компактно уложенным в спрессованные коробочки-предметы, юноша тщательно подготовился к поступлению в университет; сказалась подпиравшая сзади безысходность в случае отсутствия образования. Диплом же давал перспективу, а знание того, что учеба оплачивается благодаря немыслимой экономии матери, заставляло его отрешенно вгрызаться даже в не особо любимые науки. Молодой человек рассматривал это как тяжелую необходимость, которую требуется осилить волевым порывом, подобно тому как один борец на ковре валит другого, чтобы не оказаться на лопатках самому. Окончание школы потребовало крайнего напряжения сил, и с этого времени он приучил себя концентрироваться на цели всякий раз, когда этого требовали обстоятельства.

Если ощущение принадлежности к великим норманнам и уверенность в себе рыцаря-победителя прививала мать, то бойцовские качества ковались мужчинами, в частности дедом Артура Джоном Дойлем. «Хотя мой отец был еще мальчиком, когда скончался его дедушка, влияние Джона Дойля было определяющим», – заявлял позже сын писателя. Повествуя о формировании жизненных ценностей своего отца, он особо подчеркивал значение художника, скрывавшегося за загадочным псевдонимом «НВ», «чьи анонимные карикатуры настолько захватили внимание публики, что их появление в книжных лавках или витринах издателей сопровождалось длиннющими очередями». И если викторианское время стало пиком почитания родителей и традиций рода, то докатившееся до Артура Конан Дойля эхо славы деда заметно усилило его неординарные творческие способности. Именно дед привнес в семью такие принципы, как создание закрытого и автономного семейного учреждения при удивительно талантливом и избирательном умении наладить связи с сильными творческими натурами. Адриан Конан Дойль среди добрых знакомых деда писателя называет Байрона и Скотта, а в друзьях его детей ходили Теккерей и Милле. И не только это. Одним из усвоенных принципов, засевших в подсознании Артура, стало внезапное осознание одной хитроумной детали, а именно того, что творческим трудом можно решить сразу две задачи: и преодолеть тягу к материальным благам, и удовлетворить непомерный аппетит честолюбия, присущий мужчинам этого героического семейства. Если хорошенько покопаться в жизни деда, покажется неудивительным, что Конан Дойль-отец смело пополнил ряды художников, а сам Артур относился к этому творчеству с исконно сыновним благоговением, открыв на закате своей жизни выставку полотен своего неутомимого, хотя и опьяненного парами собственных иллюзий родителя. Он счел это делом чести, и шаг, кажущийся странным (ведь отец его не был выдающимся художником), проливает свет на роль родителя. Это страстное почитание дела предков более внятно объясняет причину военного карьеризма в семье Конан Дойля: младший брат писателя Иннес, а также сын Адриан в итоге стали генералами.

Семья Конан Дойля на любом отрезке его жизни оставалась главной инстанцией во всем, но от нее не исходило скрытого принуждения или откровенного диктата; требование поклоняться всегда относилось только к принципам. Например, незыблемым оставалось на протяжении нескольких поколений отношение к женщине. Забавные истории в связи с этим приводят Джон Диксон Карр и Адриан Конан Дойль. Первый поведал о том, как в купе поезда в Южной Африке во время спора взрослых сыновей писателя Адриан назвал какую-то женщину безобразной и получил от мгновенно вскипевшего от негодования отца жестокую оплеуху. «Запомни, безобразных женщин нет», – орал взбешенный отец, наседая на ошеломленного отпрыска. Во втором случае сам Адриан описал реакцию отца на его непочтительное отношение к служанке, что Конан Дойль считал гораздо большим грехом, чем, к примеру, разбить автомобиль. И как худшую из подлостей этот рыцарь времен расцвета цивилизации рассматривал предательство принципов. Деньги на автомобиль можно заработать, приобрести же однажды попранное чувство чести невозможно. Свою же репутацию он охранял с истинно английской чопорностью и наверняка предпочел бы скорее умереть, чем потерять ее.

Артур не проявил подлинного интереса к живописи отнюдь не в силу немощи своего интеллекта или из-за отсутствия художественного прозрения; скорее нечеловеческая сосредоточенность отца открыла ему путь к свободному выбору и самостоятельному знакомству с иными способами самовыражения. Ранее, чем он осознал величие создания полотен, друзья-писатели приковали его внимание к литературе. Ничто так не потрясало его в детстве, как бесконечные печатные страницы, с которых чередой сходили к нему великие герои. Книги он боготворил так же, как и семейные ценности, как гербы своего рода, символы культуры, к которой он принадлежал. Биографы писателя сходятся на том, что поворотным моментом в судьбе Конан Дойля стало знакомство с Эдгаром По, совпавшее со временем учебы в Эдинбургском университете. Вторым стимулом для покорения литературных вершин стало знакомство с загадочным и непостижимым доктором Джозефом Беллом, преподававшим в университете. Методы пристального наблюдения и беспристрастного анализа показались молодому человеку не просто оригинальными, а в чем-то даже революционными. Будучи продуктом викторианского воспитания, он осознавал, что должен сам определить свою судьбу. В этой задаче, что определенно было внушено самой картиной жизни в родительском доме, выделялись два основных пункта: создать условия для достатка своей семьи и построить саму семью, способную не только произвести на свет потомство, но и выйти за рамки обыденности. Как сделали его дед и отец…

Другими словами, Артур Конан Дойль к моменту создания семьи имел очень четкие установки, как это сделать и как именно он будет относиться к своей супруге, матери его детей. Он намеревался создать полноценный слепок семьи своих родителей, стараясь шагнуть дальше и копнуть глубже. Для этого у молодого доктора, выпускника университета были все основания: отсутствие средств, обжигающее честолюбие и непомерная гордость средневекового рыцаря. Все эти качества лучшим образом подтвердились решением (подкрепленным матушкиным благословением) отправиться в нелегкое плавание в качестве корабельного врача, дабы добыть средства и рассеять пелену тумана вокруг своего будущего. Наиболее любопытным штрихом небезопасного морского плавания к берегам Африки являлось то, что решительная мать одобрила рискованное предприятие в тот момент, когда у него появилась девушка; увещевала она и первую возлюбленную Артура, мисс Элмо Уэлден, уверяя, что пару лет ожидания для молодых людей сослужат добрую службу, укрепив чувства. Правда, когда изнуренный «адским климатом» отпрыск уведомил, что намерен зарабатывать средства на жизнь в более цивилизованных местах земного шара, проглотила решение старшего сына молча и безропотно. Судьба предлагала Артуру новые решения главной жизненной проблемы – обеспечения существования, – и он, подобно рыцарю, принимал вызов.

В двадцать лет он написал первый рассказ, сделав это не ради продвижения какой-то незаурядной идеи, а с довольно рутинной целью испытать судьбу, испробовать себя на другом поприще. Он возненавидел любую форму зависимости, а то, как жестоко с ним обошлись, когда он взялся подработать ассистентом доктора, навсегда запечатлилось в его памяти. К этому добавилась и не слишком большая склонность клиентуры к посещениям молодого врача. Но трудности шли на пользу молодому доктору. Он ожесточался, но не против всего мира, а против лени и безволия, взваливая на свои развитые спортивными упражнениями плечи все больший груз ответственности. Момент истины наступил, когда ему только что исполнилось двадцать четыре: журнал «Корнхилл мэгэзин», наиболее авторитетное в литературном мире издание страны, взялся опубликовать один из рассказов Конан Дойля. Вместе с запахом успеха он почувствовал и сладкий аромат семейного очага и теплого просторного дома, а с ним и долгожданную возможность обретения брачного ложа. Последнее было действительно важным, у повзрослевшего мужчины его вожделение прорывалось в те крайне редкие моменты, когда он позволял себе расслабить мозг алкоголем и поговорить о любви сразу с несколькими девушками в течение одного вечера.

Но эти неожиданные откровения молодого доктора важны исключительно для понимания его душевного состояния в то трудное время, потому что во всем остальном он выглядел как туго сжатая пружина; его неподкупный, сугубо рациональный, склонный все просчитывать в любой ситуации на три шага вперед ум не оставлял места эмоциям. Как и у его великого героя Холмса, разум у Конан Дойля являлся абсолютом, владеющим всем; сердце с его неизменными желаниями было полностью подчинено принципам. Девушка его времени, выходя замуж, должна была полагаться на супруга, находиться «за мужем» в полном смысле этого слова, что подразумевает и материальную, и социальную зависимость. И потому для благородного джентльмена, образованного и подготовленного к браку, скудость кошелька составляла серьезную преграду и психологическую проблему, преодолеть которые ему хотелось больше всего на свете. В этой неумолимой фрустрации, хитром обмане судьбы кроется разгадка его женитьбы на Луизе Хокинс – девушке непогрешимой и кристально чистой, как горный источник, которую он на самом деле никогда не любил.

Уже в одном из первых произведений о Шерлоке Холмсе знаменитый сыщик заявляет о том, что жизнь представляет собой «огромную цепь причин и следствий, природу которой мы можем познать по одному звену». По иронии судьбы в жизни самого Артура Конан Дойля существовало это звено, и имя ему – рыцарство. Это был не просто какой-то идеальный образ мужчины, к которому он стремился, а некое состояние души, неотступное ощущение. Как иной человек обуреваем неистовым, необузданным желанием совершить грех, так и он имел совершенно неподвластное раздражителям стремление к праведности и благородству. В жизни знаменитого писателя, помимо его отношения к семейной жизни, есть немало подтверждений того, что это не был фарс или ловкая, продуманная игра. Это может подтвердить хотя бы неожиданное для окружающих участие в англо-бурской войне, изумляющая стойкость врача, вокруг которого десятками умирали от брюшного тифа люди. Он являл миру образ настоящего джентльмена, до мозга костей проникнутого ощущением внутреннего благородства и ценности человека. Ему было несвойственно малодушие, и он не мог понять, что кто-то иной способен на низменные чувства и слабохарактерность. Из этого вытекает и его непримиримый спор с ироничным обличителем Бернардом Шоу – по поводу поведения пассажиров и экипажа во время столкновения «Титаника» с айсбергом и гибели исполинского корабля. И все, даже непонимание ошеломляющей честности неумолимого в отношении к человеческим слабостям ирландца, было искренне; под маской и латами сражающегося с копьем наперевес рыцаря не было иной маски, там было его лицо. И черты этого лица были схожи с чертами Айвенго, которого он боготворил с детских лет.

Только понимание рыцарского духа Артура Конан Дойля может позволить понять, как он, обретя любовь к одной женщине, оставался верен другой в течение добрых двенадцати лет, отвергнув искушения и развода, и тем более адюльтера. Это был человек, о котором сын спустя много лет с нескрываемой гордостью написал, что «в нем угадывалась железная воля того, кто не способен ни понять, ни простить малейшего отклонения от кодекса чести, которого он сам придерживался». Постичь систему ценностей писателя необходимо, ибо он именно себе отводил роль капитана на семейном корабле, и его установки всегда оставались незыблемыми для всех членов его семьи. Лишь мать обладала способностью влиять на решения сына, который (биографы не скрывают этого) нередко был несносным, властным и даже злопамятным, с оговоркой – только не в отношении женщин!

Первая жена Артура Конан Дойля, Луиза Хокинс, была замечательной женщиной во всех отношениях. Но на этой безупречной особе самой жизнью была поставлена тяжелая печать обреченности, фатальная отметина скорби, теряющийся в глубинах ее уютной души рубец страдания. Она выросла в чрезвычайно скромных условиях, жила с матерью и безнадежно больным братом, всегда непритязательная, не страшащаяся бытовых неурядиц, последовательная и в любое время готовая прийти на помощь. Она воспринимала удары судьбы как проявления самой жизни, и в ее поступках неизменно проскальзывало неугасимое милосердие, столь притягательное и ангельское, от нее веяло спокойствием и смирением, и от этого сжималась в беспредельной тоске любая, даже самая черствая душа. Ее постоянное психическое напряжение и необычайная впечатлительность, связанные с вынужденным наблюдением жутких сцен медленно умирающего от менингита брата, сделали ее тонкую чувствительную натуру абсолютно покорной обстоятельствам. Хотя она научилась быть жизнерадостной, в ее душе с самых юных лет поселилась безнадежность… Жизнь сделала ее добрым ангелом, призванным альтруистически раздавать другим предназначавшееся ей счастье. Она не имела образования, которое выпячивала аристократическая среда, она не получила изысканного воспитания, основанного на изящных навыках и манерах. Ей претило кокетство и пронизавшее женскую часть общества жеманство, эта женщина была естественна и натуральна, как выросший в лесу цветок. Этой природной свежестью и неподдельностью, отсутствием масок и декораций, упорной жизненностью Луиза и компенсировала пробелы воспитания и образования, делавшие ее в глазах семьи Конан Дойля чужой. Выйдя замуж за молодого образованного врача, она испытала ощущение инопланетянки, приземлившейся на приветливую, но все же чуждую ей планету.

Артур Конан Дойль повстречал Луизу во время последнего акта развернувшейся ужасной драмы: ее брат доживал последние дни, а две женщины подле него – она и ее мать – могли лишь тихо плакать от бессилия. Ситуацию усугубляло то, что никто не желал сдавать им жилье из-за тяжелых приступов больного. И начинающий практик просто сжалился над ними, поселив у себя. Но жизнь порой расставляет удивительные ловушки: несчастный юноша умер в один из холодных мартовских дней едва ли не сразу после переезда; а уже в начале августа Артур и Луиза обвенчались.

Что же произошло и в чем заключалась причина столь поспешного решения? Для начала вспомним, что Артур недавно пережил разрыв со своей возлюбленной, кажется даже, первой женщиной, вызвавшей у него ощущение пылкой влюбленности и чисто мужскую страсть. Он с патетическим вызовом своему незавидному положению обещал жениться на этой «очень бойкой девушке» Элмо Уэлден и искренне желал этого, как только может желать впервые увлекшийся молодой человек. Но оба они обладали сходными взрывными характерами, у обоих были горячие головы, оба были склонны к бурным эмоциональным порывам, не всегда логичным, а в случае с самим Конан Дойлем, не исключено, вызванным слишком уж продолжительным воздержанием. Может быть, их отношения и не были подлинной любовью, но, определенно, оба вожделели друг друга. Однако они поссорились, и так как были оба непомерно гордыми, то разошлись. Когда же возникшую пустоту неожиданно заполнила тихая и неискушенная, но поразительно влекущая обаянием и мягкой женственностью Луиза, которую он ласково называл Туи, Артур с тихой радостью поддался мимолетному порыву. Не любовь, но огненная вспышка влюбленности, подкрепленная первыми успехами практикующего доктора и первыми публикациями сочинителя, открыли путь к алтарю. Девушку же захватила влекущая эйфория его восторга, передавшаяся ей, бешеная деятельность создателя семьи, к чему он одновременно тайно и явно стремился долгие годы. В подсознании двадцатишестилетнего Артура этот акт был делом чести; для безропотно перезревающей, как никем не сорванный плод, двадцатисемилетней Луизы это был и способ изменить жизнь, и форма высвобождения накопившихся за долгие годы тоски, эмоций, невысказанных слов. Не исключено, что еще одна деталь привела Конан Дойля к брачному решению: с Луизой любое развитие событий было приемлемо, ничто не создавало угроз ни при каких обстоятельствах – удивительная непритязательность и предсказуемость этой сущей божьей коровки поглощали все возможные будущие риски. То, что вызывало легкое раздражение у родни, влекло его самого.

Действительно, Луиза была покладистой, теплой и душевной, как бы созданной для идеальной семьи, к которой она, как и Артур, имела глубокую внутреннюю предрасположенность. Но ее семейная зрелость вытекала из все той же подслеповатой девичьей покорности, безропотной готовности следовать социальным законам, которые регулируют общественные устои, формируют мораль, управляя в большинстве случаев тайным миром мужчины и женщины. Луиза, маленькая отважная Туи, казалась неприкаянной и прозрачной, как тюль на окне, но в своей духовной блеклости и эмоциональной бескровности такой домашней, такой бархатно-мягкой, что предать ее было просто немыслимо, словно она являлась сошедшим на землю божеством. Абсолютно беззащитная, она, сама нуждающаяся в помощи, отчаянно оберегала мужа от всяческих волнений, стараясь создать для него неземной комфорт. Воспитанная «хорошей девочкой», она превратилась в безукоризненную жену и мать, становясь для семьи тем вышколенным телохранителем, который не задумываясь закроет собой того, кого призван защитить от роковой пули.

Это время совпадает, пожалуй, с самой бурной и разносторонней деятельностью Конан Дойля. Остервенелое постижение истории, бесконечное чтение беллетристики, ни на день не прекращающиеся отчаянные попытки писательской деятельности на фоне набирающей обороты медицинской практики одновременно и истощали его физически, и насыщали душу новыми эмоциями. Когда с публикацией «Этюда в багровых тонах» пришел вполне зримый успех, Артура здорово поддержал его отец: Чарльз Дойл по предложению издателей проиллюстрировал произведение. Вместе с этим первым, почти неосознанным признанием начинающий писатель получил еще один подарок – беременность своей Туи и радость ожидания первенца. Артур Конан Дойль становился добропорядочным семьянином с намеком на будущий сногсшибательный успех. Его возраст приближался к тридцати, он был полон сил и энергии и все еще влюблен в свою жену. Жизнь кружила его в обворожительном танце, готовя новые испытания… Неумолимыми тестами на прочность его рыцарских воззрений стали смертельная болезнь Туи и искристая, нестерпимая, как боль, любовь к другой женщине. На момент роковой встречи ворвавшейся в его жизнь Джин Лекки было двадцать четыре, возраст его самого приближался к отметке тридцать восемь.

В том-то и дело, что Джин абсолютно не походила на покорную серую мышку Туи. Как и сами Дойли, мисс Лекки принадлежала к древнему роду, правда шотландскому. Она обладала всем тем набором манер и талантов, которых так не хватало Туи и которые привлекательную женщину делают лучезарной, неотразимой и неповторимо выразительной. Джин Лекки, казалось, была рождена для того, чтобы блистать. Она отлично музицировала; у нее было даже такое редкое достоинство, как изумительный голос, который она собиралась оттачивать во Флоренции. И при этом девушка бесстрашно выглядела в седле, могла отважно промчаться на лошади, чтобы продемонстрировать свою разностороннюю исключительность. Наконец, ее родители дали дочери не только обеспеченное положение, но и хрестоматийные религиозные правила, которые при всей живости и темпераментности делали ее весьма скованной в маневре, то есть она была прекрасным, активным и свежим продуктом своего времени и походила на солнечный зайчик, отражающий в своих немыслимых прыжках весь волнующийся дух эпохи. К этому стоит добавить, что Джин как раз отвечала ожиданиям матери писателя, что имело чрезвычайную важность для восприятия ситуации самим Конан Дойлем. Ведь именно ободрение матери лежало в основе его стойкого решения любить и, стиснув зубы, продолжать исполнять роль безупречного семьянина. Чтобы поддержать сформированное глубоко внутри решение любимого сына, матушка, посвященная в дилемму Артура, даже пригласила Джин Лекки с ее братом погостить у нее.

Очевидно, что Артур Конан Дойль увлекся девушкой и бесповоротно влюбился в нее вовсе не потому, что Джин Лекки оказалась таким царственно красивым экземпляром представительницы изящного пола. Все и проще и сложнее, ведь вопрос любви всегда оставался проблемой восприятия в пространстве своего зеркального отражения. Как и соотношения собственной личности в данный момент с чувством беспредельной, слабо контролируемой тоски по идеальному образу, весьма близкому к материнскому. Со времени женитьбы Конан Дойля прошло почти двенадцать лет, и за этот период его самоидентификация модифицировалась. Во-первых, изменился его социальный статус: если во время женитьбы он был сомневающимся в себе литератором, то к моменту встречи с Джин Лекки – признанным в мире писателем детективного жанра, способным совершить в литературе еще немало переворотов. Но судьба неожиданно послала ему Джин Лекки, а сам Артур Конан Дойль перестал опасаться вызывающе дерзкого внутреннего голоса, пугаться ошеломляющих установок. Он подсознательно искал ее, и неважно, как именно ее звали. Бесконечно преданный своей угасающей и почти безжизненной Туи, находящийся в расцвете физических и творческих сил Конан Дойль вдруг столкнулся с почти полной ее противоположностью. Он увидел бурлящую жизнь, сокрушительную динамичность, невыносимый рокот чувств – то же самое, что было в нем самом. Он не поверил своим чувствам, он включил свой отточенный разум, но отпустить обворожительную Джин уже не смел, ибо знал – это его женщина. Та, рядом с которой ему больше никого не хотелось видеть и кроме которой ему больше никто не был нужен. Если упрямый мозг рыцаря твердил ему, что поступать подло он не имеет права, то сердце уже расписалось в бессилии вытеснить новые влекущие ощущения.