Текст книги "Родом из ВДВ"

Автор книги: Валентин Бадрак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

О, Алексей с удовольствием рассказал бы, как недавно встреченный им на улице Антон Терехов, вечный отличник Тереха, без сомнений ушедший из армии, к его удивлению, раньше всех, поведал о своих сногсшибательных успехах на рынке. Что из их взвода уже и Утюг подался в непонятный бизнес в Москве, что Губа, над которым все смеялись, осел в каком-то банке в Саратове, что уволился даже Сизый, живший всегда в своем неприхотливом тусклом мирке.

И уже совершенным табу стало бы откровение, что в армии он ощущает свое собственное отупение. Что его разум, во всякие времена требующий духовной пищи, стремительно усыхает и отмирает как непотребный военному организму атавизм. Но и сказать, что он безумно доволен службой, означало соврать. Ведь любое вранье таило в себе слишком большую опасность разоблачения, а он страшится почти фантастической осведомленности этого пиджака из разведки. Потому он постарался ответить осторожно и дипломатично:

– На этом этапе она меня удовлетворяет. Однако не буду скрывать, что я всегда готовил себя для чего-то большего. И я чувствую себя способным на большее…

Разведчик встал из-за стола и прошелся по кабинету, как бы для снятия напряжения. Или, может быть, обдумывая новые вопросы. Он вел себя так, как будто Алексея не существует. Подошел к окну, посмотрел на шагающих по плацу курсантов младших курсов. Затем прогулялся почти до двери, все время поигрывая своим карандашом и искоса поглядывая на старлея. Как будто хотел рассмотреть его со всех сторон. Алексей застыл, еще более напрягаясь и сжимаясь внутри. Взгляды эти ему были неприятны. В пытливости, в логических размышлениях офицера из Москвы проскальзывало нечто, что он не мог понять, не в состоянии был уловить ход его мыслей, и это напрягало. Этот человек, делавший по ходу беседы беглые записи в блокноте, как казалось Алексею, видел все его нутро. Когда он прохаживался, то ступал как-то с пятки на носок, нарочно немного хлопая подошвой по линолеуму, и Алексей мельком заметил, как до блеска начищены его туфли. «Верно, дорогая обувь, купленная в модном бутике», – почему-то подумал он, невольно сравнивая со своей, единственной парой тупоносых туфлей, невостребованными пылящихся в шкафу.

– Почему вы остались служить в училище, ведь в некоторых, всем известных местах продвижение по карьерной лестнице гораздо быстрее?

«Вытаскивает из меня признание моей тайной нелюбви к плацу и выхлопным газам боевых машин», – подумал Алексей. – Клещами тянет. Не выйдет, товарищ полковник». Он выстроил пространный, аргументированный ответ.

– Для меня этот выбор был прост. В курсантские годы я занимался офицерским четырехборьем, выступал за училище на чемпионате ВДВ. Мастера спорта мне не присвоили, не добрал по очкам, но результаты мои остаются стабильными и позволяют рассчитывать на третье-четвертое место на состязаниях такого уровня, мы ведь друг друга хорошо знаем. Так сложилось, что именно в нашем курсантском батальоне были наиболее сильные спортсмены и выпуск заметно ослабил училищную команду. Многим из них предлагали остаться служить в училище, но по разным причинам они выбрали иные места службы. Меня предложение кафедры физической подготовки вполне устроило. Тем более что у меня жена – из местных.

– Чем для вас является спорт? Нет ли у вас желания быть спортсменом?

Опять заложил в вопрос противоречие. Ведь выходило, что он остался служить из-за спорта.

– Ну что вы. Спорт – скорее универсальный способ поддерживать хорошую спортивную форму, которая важна при выполнении моих функциональных обязанностей. Хотя как командир роты я могу в большинстве случаев сопровождать тот же переход в учебный центр на машине, но какое тогда отношение будет у курсантов к своему командиру. Я хожу в полевой учебный центр Сельцы в пешем строю, и из пятидесяти пяти километров добрых пятнадцать – двадцать – бегом. Так что моя подготовка имеет прямое отношение к службе, на этом я могу настаивать не кривя душой.

– Вы стали командиром четырнадцатой роты спецназовцев. Мне говорили, что в училище считается большой редкостью назначение, так сказать, непрофильного командира, не из спецназа. Как вы можете это объяснить?

Алексей ждал и этого вопроса. Тут, разумеется, тоже не все было просто. Ответить, что полковник Мигулич замолвил за него слово? После того как Алексей рассказал тому о встреченном в городе Терехове и его художественных описаниях успехов на рязанском рынке, Иван Тимофеевич проговорил с ноткой отцовской строгости: «Леша, ты на рынке промышлять не сможешь. Ну не такой ты человек, чтобы на бюстгальтерах капиталы растить – через два месяца волком выть начнешь». Прозорливый мужик этот Мигулич! Прозорливый и в то же время несчастливый. Может быть, даже из-за своей патологической интеллигентности, какой-то несвойственной грубовато-туповатым военным мягкости под блестящей упаковкой полковничьих погон. Но сказать о Мигуличе больше, чем о начальнике кафедры училища, Алексей считал немыслимым. Ведь так можно бросить тень на человека, который ему уже дважды помог в жизни и которого он безмерно уважал. Как отца.

А управляться со спецами Алексею, конечно, было не просто. Когда он пришел на первый подъем, четвертый курс попробовал его протестировать на прочность. «Фу, что-то траками запахло», – глухо, как из медвежьего логова, проворчал один из сержантов. Спецназовцы считали себя элитой, греша таким же отношением к общему факультету, как вся десантура к остальной «некрылатой пехоте». Но вместо всплеска эмоций новый ротный подошел к двухярусной кровати и перевернул ее, вывалив на пол косматое чудовище с большой головой, которая на показухах использовалась для разбивания кирпичей. Но шипение и злая ругань в адрес нового ротного улетучились, когда пошли марши и кроссы. Все это молниеносно проплыло перед Алексеем, но маленькие темные точки узко посаженных глаз за столом напротив него врезались сверлами в его обнажившуюся беззащитную душу, и выдержать напор этого непрерывного сверления было непросто.

– Я думаю, что дело все в том же спорте. И может быть… – тут Алексей осекся, но затем решительно продолжил: —…и может быть, в особой обособленности спецназа. Спецназ действует маленькими группами, даже не ротами и тем более не частями и соединениями, как ВДВ. И если во втором случае сбой на уровне одного человека допустим и даже предусматривается, то в спецназе буквально от каждого зависит исход боевой операции. Я по своей структуре личности являюсь большим приверженцем повышенной индивидуальной роли… Может быть, это сыграло роль, но точнее может ответить подполковник Кротополов, потому что он давал «добро» на мое назначение и без его позитивной оценки назначение было бы невозможно.

– Подполковник Кротополов хорошо оценивает вашу работу в качестве командира роты. Но добавляет, что при выборе вас в ротные его никто не спрашивал.

Последние слова разведчик особо подчеркнул. Откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Не верит! Или знает, черт пархатый! С неимоверным трудом Алексей выдержал пронизывающий, с прищуром, взгляд дотошливого разведчика.

– Не знаю, – ответил Алексей четко, с такой же ровной модуляцией, как отвечал командиру батальона. – Мне тут нечего добавить. Вероятно, я не до конца информирован.

Он твердо решил не упоминать Мигулича, не прояснять его роль в своей жизни. Это казалось ему слишком личным, непостижимо интимным. И кадровик отстал. Или, может быть, затаился?!

– Как у вас складываются отношения с сослуживцами?

Тут дело обстояло гораздо проще, и Алексей перевел дух. В корпоративной офицерской среде, прямолинейной и простоватой, ему не было сложно – за спиной железобетонной опорой стояли четыре казарменных года с ночными маршами, воруемыми друг у друга хлястиками от шинелей, бесконечными нарядами, пресной холодной кашей после выбросок, наглыми крысами в солдатских казармах и уборных… В десантной среде, где отношения вообще лежат на поверхности, решительно все и легче, и проще. Тут не любят хитросплетений аппаратных интриг, презирают ужимки и манерность, а все недомолвки можно разрешить за стаканом водки. Что же касается патологической тяги Артеменко к книгам, философии, вообще премудростям, то у каждого свои клопы в голове. Так говаривали в офицерской среде. Главное, что не умничал, не умствовал прилюдно, не поднимал свой авторитет за счет других. И Алексей, отменно за четыре года выучивший повадки грозной стаи, научился держать при себе те мысли, которые были этой стае явно чуждыми. Без труда умел напялить на себя маску грубого беспородного пса войны, при необходимости мог пройтись по кому-нибудь крепким матом, без излишней вычурности.

– Вы знаете семь чудес света? – спросил ни с того ни с сего грушник, абсолютно невозмутимо, не меняя выражения лица.

– Что?! – изумился старший лейтенант Артеменко и, совершенно сбитый с толку таким переходом, удивленно посмотрел на собеседника. Наверное, лицо его выражало недоумение и он выглядел глупо, потому что незнакомец из Москвы улыбнулся – весело и несдержанно, сменил позу, закинув ногу за ногу. Преображение оказалось столь неожиданным, что Алексей онемел. Даже если и не знал ответа, не надо было так реагировать! Алексей мысленно ругал себя за оплошность. Соображал, как выбраться из капкана, но ничего не приходило в голову.

– Семь чудес света. Галикарнасский маяк… Висячие сады Семирамиды… Не приходилось слышать? – и штабник снисходительно улыбнулся. Такая улыбка превосходства порой появляется у учителей, когда они разговаривают с непонятливыми учениками, которых считают безнадежными тугодумами.

Только теперь Алексей понял, что от него хотят, и сжал губы от досады. «Играется, – подумал он, – в кошки-мышки. Ему просто весело». В этот момент он вспыхнул ненавистью к человеку напротив. Возникло вдруг непреодолимое сиюминутное желание схватить его за грудки, приподнять и потрясти. И Алексей представил, как быстро потерял бы форму его столичный пиджак и утратил бы солидность его хозяин.

– Ладно, проехали, – бледное лицо офицера снова обрело привычную непроницаемость. – Часто приходится бывать на родине? – В вопросе кадровика вроде бы не было подвоха.

– Если честно, не так часто, как хотелось бы. – Тут Алексею не надо было прибегать к ухищрениям. – У меня пожилая мама в Умани, это Черкасская область. Но сейчас время очень непростое, нам с женой приходится экономить. Так что лишних средств нет, да и дорога все дорожает…

– Вы испытываете большие финансовые трудности?

Алексей лишь немного поколебался, но затем признался:

– Да, если честно. Но мы справляемся. Понимаем, что это временно.

Легко сказать, «справляемся». Алексей ничего не добавил к этому, хотя жилось им в это время с Алей очень туго. Жили втроем на одно лишь скудное денежное содержание офицера.

Аля к тому же тянула, как горьковские бурлаки на Волге, свой мединститут. Волоком, сцепив зубы, молча… Один только Бог знает, как бы складывалась их жизнь, если бы не ее простая и вместе с тем сакраментальная фраза-попутчица «Ничего, милый, дорогу осилит идущий». И они шли вместе, крепко взявшись за руки. Вместе с недавно родившейся дочерью. Они добрую часть года просто сидели на кашах и картошке. Даже на необходимые ребенку витамины, фруктовые соки выкраивали с огромным трудом. А однажды, о ужас! – он вдруг отчетливо вспомнил, – совсем сидели без денег, и занять не у кого было… Дошли до того, что осталась булка черного хлеба и полбутылки подсолнечного масла. Аля не растерялась вечером, аккуратно разрезала хлеб на кусочки, полила их маслом, посыпала солью… О, он запомнит тот ужин на всю жизнь!

Алексей порой дивился жене, которая даже не взяла академический отпуск. Только похудела, слегка осунулась, под глазами появились темные круги от постоянного недосыпа. Но ее взгляд не стал колким, не потерял ни нежности, ни заботы. Разве что приобрел особую остроту, как у людей, научившихся видеть в ночной темноте так же легко, как при свете дня. И она вовсе не утратила своего очарования, которое, как он уже тогда хорошо знал, зиждется на ее оптимистических мироощущениях, абсолютном позитиве по отношению к происходящему. Только как-то быстро повзрослела, и ее совсем недавно еще детское лицо теперь все чаще казалось серьезным и задумчивым. Не мечтательным, как у набоковской русалки, а деловитым, деятельным. Но как же ему порой было жаль ее, и как он любил ее за эту невероятную, немыслимую стойкость. И еще более удивительную цепкость, живучесть, волю к жизни; ведь даже няньку, которой надо было бы платить из скудного семейного бюджета немалые деньги, она нанимала не каждый раз. То сама пропустит пару, то упросит подругу, а бывало и такое, что Алексей отправлял одного из курсантов из многодетной семьи подежурить с малышкой пару часов.

Заезжий чужак, живущий в достатке блестящей столицы, ему незачем это знать… И действительно, он вдруг легко, как кузнечик, перескочил на другие сферы жизни Алексея, осведомился о школьных друзьях и отношениях с ними, о том, есть ли у него хобби, увлечения. Наконец с особым смаком грушник подобрался к его семейной жизни. Он подробно расспрашивал об обстоятельствах знакомства с Алей, о некоторых, казалось бы, слишком деликатных нюансах, из которых все-таки при желании можно было бы выстроить всю парадигму их отношений. Если бы это не было связано с будущим, застенчивый и скрытный в этих вопросах Алексей ни за что бы не впустил незнакомого человека в камору семейных тайн. Впервые он приоткрывал завесу святая святых перед посторонним и оттого ощущал себя не просто неуютно, но даже несколько уязвленным, как бы раздетым и потому оскорбленным. Собеседник своими вопросами все время приближался к грани дозволенного, но, подобно доктору, прощупывающему тело пациента, тотчас отступал, когда чувствовал болезненные ощущения того. Однако стоило пациенту перевести дух, как его чувствительные пальцы уже исследовали другую часть тела. Никто, даже мать, не задавали ему таких вопросов…

– Вы поженились еще до окончания училища, а ребенок появился лишь недавно. Тут есть какие-нибудь особые причины?

По правде говоря, Алексей ожидал этого вопроса. Но и скрывать тут особо было нечего – все лежало на поверхности.

– Понимаете, после окончания мною училища ситуация в стране стремительно менялась, офицер стал терять свой исконно высокий статус в обществе, беднеть. Поэтому мы с женой решили немного подождать, тем более что квартиру мы снимаем. У жены родители умерли, помощи нам ждать неоткуда. Тем более учеба… Первые годы нагрузка была неимоверная… Потому мы попросту боялись, чтобы это не помешало службе.

– То есть вы с женой не испытываете проблем со здоровьем? Я имею в виду – в этой сфере, – уточнил он с предельной прямотой, которая немало озадачила Алексея. Он впервые подумал о том, что, может быть, если все-таки станет частью этой странной когорты людей, у него не должно быть никаких личных тайн, вообще ничего личного… Алексей на мгновение ужаснулся такой перспективе, но отогнал эту мысль привычной формулой: «Ничего, ввяжемся в бой, а дальше посмотрим! Не может быть, чтобы не было возможностей для маневра».

– Мы абсолютно здоровы, к счастью. Могу вас в этом заверить.

Кажется, въедливый кадровик был удовлетворен. Задав еще несколько уточняющих вопросов, пронырливый разведчик вконец ошарашил Алексея своим последним желанием.

– Алексей Сергеевич, я хотел бы встретиться с вашей женой.

– Если это необходимо, я попрошу ее завтра не ходить в институт. – Алексей быстро соображал, что Аля может сказать такого, что войдет в противоречие с его собственным рассказом. Ничего, вечером он подготовит ее, и все будет нормально.

– Нет, вы меня не поняли. Мне необходимо встретиться с ней сегодня, во второй половине дня, причем тет-а-тет. Она сейчас дома?

Голос москвича звучал спокойно, естественно и уверенно. Свое настойчивое желание столичный кадровик дополнил внушающей доверие и вместе с тем не терпящей возражений улыбкой. Превосходной улыбкой хозяина положения, от которой Алексею стало тошно. Он закусил губу, потому что чувствовал, что выглядит растерянным.

– Нет, она в институте. Но к четырем часам должна вернуться.

– У вас есть возможность предупредить ее по телефону или через посыльного. Я бы хотел посетить ее ориентировочно в пять часов.

Этот иезуит все так же поигрывал карандашом, вставив его между тонкими, аристократическими пальцами. «Такие пальцы, – подумал Алексей, – вероятно, хорошо знают клавиши какого-то музыкального инструмента, но никак не молоток». Волна дикой агрессии по отношению к этому человеку беспричинно, ниоткуда возникла у Алексея, ком злобы подкатил к горлу. Он вдруг подумал, а как бы выглядел этот щуплый городской болванчик, если бы он выхватил необычайно раздражающий его карандаш, сжал в кулаке, подобно иваре, чтобы острый кончик выглядывал из кулака оточенным, опасным наконечником, да и всадил бы ему куда-нибудь в висок… О, для хорошего спецназовца эта задача – вопрос нескольких мгновений. Но Алексей, чтобы скрыть неожиданно нахлынувшее чувство, глубоко вздохнул, как бы из сожаления к ситуации, и ответил как можно спокойнее:

– Я позвоню соседке, которая сейчас с ребенком. Она и передаст ей.

Разговор с Алей произошел у них дома. И хотя Алексей за это время дошел до крайней степени беспокойства и даже был вынужден несколько раз подходить к спортивному городку в казарменном расположении роты, чтобы изматывающим подтягиванием выжать из себя чрезмерные возбуждение и тревогу, беседа прошла успешно. О, как люто в эти мгновения он ненавидел заезжего разведчика, как бы желал свести с ним счеты! Как проклинал свое бессилие и власть обстоятельств, которые он не мог победить, которым был не в состоянии противостоять. Но Алька, его смышленая, прозорливая девчонка, все сделала как надо. Сказала именно то, что хотел услышать этот холеный офицер ГРУ. Но и он показал себя джентльменом. Как потом рассказала Аля, пришел с цветами и шоколадкой, ограничился получасовой беседой с кофе, во время которой был исключительно вежлив и тактичен. Але нетрудно было догадаться, что главными вопросами собеседования с женой будущего сотрудника разведки может быть крепость семейных уз и ее готовность безропотно следовать за мужем хоть на край света. Она рассказывала, что испугалась только в первый момент, когда услышала в трубке напряженный, непривычно дребезжащий металлом голос мужа: «Аля, к тебе сейчас придет гость… Офицер военной разведки… Из Москвы… М-м-м… Ты ответь, пожалуйста, на все его вопросы… М-м-г-г… Без ограничений… Это связано с нашей дальнейшей судьбой…» Но уже через несколько минут она сумела взять себя в руки. И не только. После рассказа жены Алексею показалось, что она контролировала ситуацию и даже слегка пофлиртовала со столичным офицером. Алексей испытал прилив смутной ревности, которую быстро подавил, в душе назвав себя неблагодарным. Но постоянные напряжение и беспокойство начали спадать лишь после отъезда кадровика. Алексею казалось, что он сходит с ума, он ни о чем, кроме этой чертовой академии, не в состоянии был думать в течение нескольких дней…

– Алексей Сергеевич, если ничего экстраординарного не случится, вам в промежутке с февраля по май текущего года придет вызов на экзамены в Академию… В Академию Советской армии, как говорят в народе. – Представитель разведки Генерального штаба теперь казался всемогущим, спасителем, официально ниспосланным ангелом в современном обличье. Он совсем не догадывался о том, что творится в душе у этого странного старлея, старательно штудирующего иностранные языки, международную политику, экономическую географию и классическую литературу…

– Спасибо вам, Александр Дмитриевич… Что… Что бы вы порекомендовали для подготовки?

– Советовать читать тома Толстого или перелопатить гору учебников бессмысленно. Что уже успели освоить, то и ваше. Главное – не робейте в принципе, как с чудесами света, – тут он опять улыбнулся и подмигнул, но в выражении его уже не было снисхождения или надменности, скорее дружеское расположение, – надо уметь быстро переключаться. И даже, если нет ответа на вопрос, надо что-то убедительно и четко говорить, ни в коем случае не теряться. Поработайте над заготовками. Все вопросы, конечно, все равно не предусмотрите, но сама суть такой тренировки полезна… Желаю успеха!

– Еще раз спасибо вам, Александр Дмитриевич, огромное спасибо… – как слова волшебного заговора повторял Алексей, крепко пожимая руку пришельца, явившегося словно по мановению Всевышнего, когда запас энергии Алексея уже начал иссякать. Сколько бы он еще выдержал линейной службы с подметанием луж, крашением травы и привязыванием листьев? Да, теперь он уже руководил всеми этими работами, но, как оказалось, это ему было еще неприятнее, чем в те времена, когда он выполнял подобные приказы. В нем с каждым днем росло ощущение, что это несерьезная работа и он зря тратит время, что его предназначение может быть гораздо выше. Он жаждал миссии, хотя и не знал точно, какой именно. И вот с появлением в его жизни трех магических слов «Академия Советской армии», а именно так в военных кругах называли это элитное военное заведение, Алексей приобрел новый смысл жизни. Правда, в академию еще надо поступить… Но у него, как у бегуна, открылось второе дыхание, стало так легко, как будто за спиной выросли крылья, а внутри появилось еще одно сердце.

2

Поступающих на его потоке было около сорока человек. Уже перед самым отъездом Артеменко узнал, что его коллега капитан Белоконь, командир тринадцатой роты, сам отказался от поступления – в пользу общевойсковой академии имени Фрунзе. «После той академии генералами не становятся, – поведал ему Артем причину своего поступка, – а я хочу взять жизнь за бороду». «Сороки и военные одинаково неравнодушны к блестящим предметам, типа звезд на погонах», – усмехнулся про себя Алексей, пожимая руку командиру соседней роты, с которым немало делили и тяжелых переходов, и водки в промежутках между ними.

Офицеры-абитуриенты быстро объяснили Алексею, что это лишь один из нескольких потоков и ему необязательно знать всех поступающих, как и всем необязательно знать его. Вдруг он поступит, заметил с ухмылкой тучный офицер лет тридцати двух-тридцати четырех с лицом штабного клерка, ранними залысинами и огромным красным носом в форме вставленной морковины, как у героя детского мультфильма.

Недельный вихрь экзаменов закрутил его таким безумным, горячим потоком, что Алексей даже не успел осознать, что находится в столице. Впрочем, мартовская Москва встретила мглистой, необычайно холодной и насквозь пронизывающей водяной пылью, которая выравнивала различия между улицами, зданиями и людьми. Тревожный шепот погоды казался старшему лейтенанту Артеменко зловещим, первой ночью ему мерещилось что-то слизкое, расплывчатое, с гиблым болотным запахом серы, вечной гнили и пугающей непредсказуемостью вязкой тины. От помещений академии на улице Народного ополчения, 52, закупоренных подобно консервной банке, веяло тяжелой аурой неприступного каземата, какой можно ощутить порой в старинном средневековом замке. Везде витал дух монументальности, подавляющий и низводящий новичков до состояния пигмеев в царстве великанов. Но коллектив, за исключением нескольких, явно непростых офицеров из столичных воинских частей, собрался веселый и неприхотливый, хотя и несловоохотливый. Все события интерпретировались с юмором и сводились к шутливой иронии, как будто они приехали не на судьбоносное испытание, а ради забавы решились протестировать свои возможности. На самом деле у многих Алексей угадывал за показной бравадой нетерпение, тщательно скрываемую тревогу и нечеловеческое напряжение. Ему казалось, что он выглядит напряженнее остальных из-за того, что приблизился к ключевому моменту своей жизни, когда дальнейшее ее развитие может с равной вероятностью пойти по нескольким, совершенно различным направлениям. И эта напряженность доводила его до исступления. Как выяснялось по ходу, он знал много меньше остальных об этом заведении, будучи далеким от реалий. Один из офицеров сообщил, что потоки прибывающих офицеров будут сдавать экзамены с февраля по июнь, но конкурса здесь нет вообще. На вопрос «Как это нет конкурса?» он ответил, что, если, к примеру, из их потока подойдут по качествам все, то и зачислят всех. Если не подойдет никто, то и вообще никого не возьмут. Алексею это казалось странным и неправдоподобным, и потому он тихо нервничал больше остальных.

И все-таки, вглядываясь в непроницаемые лица товарищей по испытанию, Алексей с удивлением не находил в них того внутреннего задора и рвения, которые с каждым днем все больше проявлялись в нем самом. Он видел преимущественно прежних линейных командиров и начальников, для которых ни пребывание тут, ни возвращение в части ничего знакового для жизни не несли. Более того, глядя на некоторых из них, он вспомнил слова полковника Мигулича, сказанные ему перед отъездом. Неожиданно признавшись, что его родной брат служит в ГРУ ГШ в Москве, Иван Тимофеевич этим не только приоткрыл завесу интереса тайной государственной организации к скромной персоне старшего лейтенанта Артеменко, но откровенно сообщил, что сама академия переживает не лучшие времена. Пространные объяснения Мигулича сводились к тому, что слишком много поступало и поступает туда «блатных», которые потом отправляются колесить по странам военными атташе и малорезультативными дипломатами. Само время требует рабочих лошадок. Он добавил, что совсем недавно была дана негласная команда разбавить «звездоту», так что ему, Алексею, надо показать прежде всего рвение и цепкость. Алексей надолго запомнил эти слова, часто повторял их про себя, как таинственные мантры. Ничто ему не давалось в жизни легко, и он, как и когда-то поступая в десантное училище, и теперь грыз землю зубами, чтобы победить.

Первыми были тесты, так называемый профотбор. Начался он в семь тридцать утра и завершился только к восьми вечера. Тесты шли непрерывно, постоянно усложняясь. Сложность порой возникала не из-за самих задач, а из-за темпа их выполнения, из-за специально организованных шумовых или зрительных эффектов – внезапно возникающих, вероятно, записанных на диски, криков, отвлекающих вспъштек света. Периодически тесты останавливали, и в большой зал входило несколько медиков, которые настойчиво щупали пульс, измеряли кровяное давление, с отстраненным видом осматривали глазные яблоки. Это походило на лабораторию, где постепенно увеличивается доза вводимого в организм психотропного вещества, а отношение медиков к изучаемым организмам – на отношение к подопытным крысам. После их посещений все продолжалось, причем акцент делался на внимание и способность запоминать детали. Алексей работал, как робот. Но даже он чуть не запаниковал, столкнувшись с задачей максимально быстро описать внешность недавно вошедшего в зал человека, на которого никто почти не обратил внимания. Но успокоился, напряг память и неимоверным усилием направленной энергии и трепещущей воли как бы увидел его вновь внутренним зрением. Этого хватило, чтобы сделать несколько строк и не пропустить пункт. Другая, схожая ситуация возникла, когда начались фильмотесты. На экране мелькали машины, лица людей, дома, какие-то огромные часы на кирпичной башне. Никто понятия не имел, что именно нужно запомнить, потому старались удержать в памяти все. Но информации оказалось слишком много для истощенной от многочасового напряжения памяти. Потому, когда прозвучал вопрос о том, который час указывали часы, только несколько человек, и в том числе Алексей, сумели дать ответ. К концу тестирования Артеменко все чаще испытывал ощущение, что со всех сторон на испытуемых взирают серые каменные лица людей, напрочь лишенных человеческих чувств и эмоций и, возможно, годами тренировавшихся, чтобы не выдать напряжением какого-либо мускула, обострением какой-нибудь черточки своего настроения. Эти непроницаемые физиономии мужчин в одинаково темных костюмах со схожими резиновыми полуулыбками давили на психику Алексея своей нарочитой молчаливостью и взорами надменных, насмешливых, бесцеремонно-наглых менторских глаз.

Затем несколько дней шли экзамены, которые давались Алексею, как ни странно, довольно легко. Везде он ожидал подвоха, но возможностей его собранной в один кулак, сконцентрированной энергии оказывалось достаточно, чтобы все выдержать. Для начала проверяющие опять обратили особое внимание на безукоризненную физическую подготовку командира роты спецназа, занеся его имя в какую-то книжечку в кожаном переплете. Затем он почти без напряжения сдал иностранный язык – сказался почти год не афишируемого, но настойчивого посещения занятий на спецфакультете училища. Правда, при этом чуть не потонул на сдаче русского языка, где требовались знания различных правил грамматики, объяснения правописания различных слов, спряжение глаголов и склонение существительных. Он основательно взмок, прежде чем был отпущен с миром, разумеется не зная, как оценен. Вообще неизвестность более всего изматывала абитуриентов, порой вызывая оцепенение или повышенную нервозность, а то и неожиданную словоохотливость. Никто не знал ни одной оценки, и от этого неведения вся экзаменационная гонка казалась бессмыслицей. К концу недели все абитуриенты были опустошены и доведены до состояния полубредового маразма, как арестанты тридцатых годов, которых специалисты по изощренным истязаниям пытали бодрствованием и бесконечными перекрестными допросами. Наконец осталось пройти серию заключительных собеседований, увенчивающихся многозначительными заседаниями Подмандатной и Мандатной комиссий.

– Товарищ председатель Подмандатной комиссии! Товарищи члены комиссии! Капитан Артеменко для собеседования прибыл.

Ему не предложили сесть, и он так и остался стоять перед широким столом, накрытым пурпурным бархатом, из-за чего возникла забавная ассоциация с советским партийным собранием, в ходе которого его должны были принять в ряды несокрушимой организации, предварительно основательно пропесочив. Алексею бросилось в глаза хитроумное расположение стола, состоящего из нескольких составленных вместе и образующих как бы три стороны квадрата, в пространство которого он вошел. Тотчас у Алексея появилось ощущение незащищенности, ему показалось, что все участники заседания рассматривают его, как экзотического папуаса, прикрытого лишь фиговым листом. Но во взглядах этих он улавливал не только интерес, но и плохо скрытое превосходство стоящих намного выше его на иерархической лестнице, как будто его, смертного, вдруг пригласили на Олимп для отчета.