Текст книги "Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа"

Автор книги: Валентин Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Валентин Лавров
Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

© В.В. Лавров, 2020

© «Центрполиграф», 2020

* * *

Вся Россия стонет от ужаса вырвавшихся наружу, ничем не сдерживаемых зверских инстинктов, побуждающих людей совершать самые ужасные, бессмысленные убийства.

Л.Н. Толстой. Не убий никого

От автора

О Евно Азефе созданы горы книг – ученых и художественных, – ставились пьесы, снималось кино. Об Азефе писали многие известные мастера: Максим Горький, Алексей Толстой, Марк Алданов, Роман Гуль, Борис Николаевский и другие. И все они, повторяя один другого, дружно называли Азефа «Иудой XX века», «величайшим предателем и негодяем».

На мой взгляд, такие суждения однобоки, более того – глубоко ошибочны. Прошло достаточно времени, чтобы дать трезвую оценку той эпохе и тем людям, которые творили ее. Те, кто называет Азефа предателем, не утруждают себя встать на объективную позицию, отрешиться от сложившегося и очевидно ошибочного мнения.

С позиций экстремистов, готовивших кровавый переворот в России, Азеф – негодяй, ибо он, по сути, в одиночку сумел развалить мощную и жестокую Боевую организацию эсеров. Весь мир смеялся над революционерами с их заговорами, шептаниями по углам, псевдонимами. И всю эту клику сделал посмешищем Евно Азеф.

Азеф не предатель. Да, он был членом ЦК партии эсеров, формальным руководителем Боевой организации (фактически ею руководил Борис Савинков), но в первую очередь он являлся штатным сотрудником Департамента полиции. Террористов он не предавал, а выявлял. Азеф не организовал ни одного убийства – почему-то исследователи дружно прошли мимо этого факта, хотя после разоблачения Азефа террористы пытались приписать ему преступления, которые он не совершал. Ни один человек, привлеченный Азефом к Боевой организации, никогда не подвергался аресту.

Благодаря усилиям Азефа Департамент полиции сумел предотвратить множество террористических актов, в том числе и против государя Николая Александровича и премьер-министра П.А. Столыпина. Азеф, постоянно рискуя жизнью, служил делу укрепления великой Российской империи. Легенду о «кровожадном животном» пестовали террористы и революционеры – враги человечества и беззастенчивые лгуны.

Об этом доказательно сказал Столыпин в своей речи, посвященной «Делу Азефа» и произнесенной в Государственной думе 11 февраля 1909 года, подчеркнув: «У меня нет… данных для обвинения Азефа в так называемой провокации».

Впрочем, в последнее время застарелая точка зрения начала меняться. В первую очередь я имею в виду серьезное исследование Анны Гейфман (США) «В сетях террора» (2002). Весьма любопытен интересный труд З.И. Перегудовой «Политический сыск России (1880–1917)» (2000). Из мемуаров своей объективностью и доброжелательным подходом к Азефу выделяется книга руководителя охранного отделения Петербурга с 1905 по 1909 год А.В. Герасимова «На лезвии с террористами» (на немецком и французском языках впервые увидала свет в 1934 году). Именно Герасимов, плотно сотрудничавший с Азефом, утверждал: «Если бы я не имел в это время своим сотрудником такого человека, как Азеф, занимавшего в партии центральное положение, политической полиции… почти наверное не удалось бы так успешно и так систематически расстраивать все предприятия террористов. А трудно себе представить, что случилось бы с Россией, если бы террористам удалось в 1906–1907 годах совершить два „центральных“ террористических акта. Надо знать, какое смятение вносили такие террористические акты в ряды правительства… Если бы в дни Первой Государственной думы был бы убит Столыпин, если бы удалось покушение на Государя, развитие России сорвалось бы гораздо раньше».

Азеф любил деньги и женщин, мировые курорты, ресторанные застолья и хорошую одежду. У него была размашистая натура, порой напоминавшая разгульной широтой русского купца. Он помогал родственникам и бедным людям.

Читатель спросит: так что заставило Азефа вступить на опасный путь секретного агента, постоянно грозивший ему разоблачением и смертью? Любовь к авантюре? Жажда денег? Ненависть к жестокости и террору? Желание одновременно властвовать над террористами и правительством? А может, все это сплелось в единый клубок человеческих страстей? Или, как говорит народ, «так уж случилось, знать, судьба»? Об этом наша книга.

Ясно одно: Азеф – одна из самых загадочных и прекрасных фигур борцов с русской революцией и терроризмом.

Часть 1. Дорога в пропасть

Переполох филеров

Загадочное исчезновение

В помещении московской охранки, что в Гнездниковском переулке, шло жаркое обсуждение не совсем обычного происшествия. В просторном, с низкими потолками кабинете стояли длинный стол для совещаний и с обеих сторон дюжины две массивных стульев. Вдоль стены – шкафы с бумагами и каталожными ящиками.

Видавший виды филер Геннадий Волков, имевший должность старшего разведчика, за свою неутомимость получил кличку Волчок. Упершись ладонями в край обитого зеленым сукном стола, с ангельской невозмутимостью глядя в лицо легендарного начальника московской наружной службы Евстратия Медникова, Волчок рассказывал о том, как вчера он с двумя помощниками упустил фигуранта по кличке Толстый.

Проступок был тяжелым, однако в голосе Волчка звучали не нотки раскаяния и вины, а скорее удивления.

– В девять семнадцать утра Толстый вышел из гостиницы «Альпийская роза», крикнул лихача с номером на коляске сто семь, погрузился и покатил вверх по Тверской. Мы с Федуловым и Загоровским тоже взяли лихача – номер триста восемьдесят – и проследовали за объектом. У магазина Елисеева коляска остановилась, Толстый покрутил, покрутил головой, как я понимаю, насчет слежки: нет ли? На нас он внимания не обратил, потому как мы встали за подводой, груженной пустыми пивными ящиками. Затем Толстый спрыгнул на тротуар, витрину зеркальную изучал, а глазищами – зырк, зырк – во все стороны. Но нас на мякине хрен два проведешь – мы среди людей в толпе растворились. Толстый потопал внутрь «Елисеевского», я – за ним.

Медников, пятидесятилетний человек с густыми усами-палками, с серыми усталыми глазами и мужественным лицом римского гладиатора, разглядывал «Карту наблюдения». На небольшого формата плотном листе – десять сантиметров на двадцать – написано: «Фамилия. Азеф. Имя. Евно. Отчество. Фишель. Звание. Мещанин местечка Лысков Гродненской губернии. Вероисповедание. Православный. Революционные клички. Француз, Плантатор, Гастон Леви, Иван Николаевич, Валентин. Клички наблюдения. Раскин, Толстый. Организация. Социал-революционер. Аресты и обыски. Не подвергался. Агентурные сведения. Весьма серьезный активный представитель партии эсеров, ее Боевой организации. Принадлежал к кружкам Юделевича, Мееровича, Аргунова. Принимал весьма деятельное участие в рабочей пропаганде. Имея возможность постоянно разъезжать под видом торговых дел в разные города империи, оказывал немаловажные услуги „Ростовскому кружку“ доставлением нужных сведений. Крайне опасен».

Медников раскрыл другой рабочий документ-гармошку – «Альбом филера», пробежал взглядом фотокарточки наблюдаемых лиц, нашел Азефа. С фото – что в профиль, что анфас – глядело странное лицо, весьма широкое, полное, с мясистыми губами, с крупными, навыкате маслинами глаз, с короткой шеей и двойным подбородком.

В альбом заглянул Волчок.

– Евстратий Павлович, это он, Толстый. – Расхохотался. – Ну и рожа!

Медников пресек:

– Ты, братец, на свою полюбуйся! И мозги мне не конопать.

– Слушаюсь! Попить можно? – Волков налил из сифона шипучей воды и большими глотками осушил стакан.

Медников поторопил его:

– Итак, Толстый зашел в магазин, а что вы, гении прослежки, сделали?

Волков бодро отвечал:

– Как вы, Евстратий Павлович, учили: заняли наблюдательные позиции: Загоровский со стороны Тверской, а Федулов побежал в Козицкий переулок. Я – за Толстым в магазин. Он прошел мимо колбасного ряда и отправился вправо к винному разделу, что ближе к выходу в Козицкий. Я, значит, осторожно продвинулся за Толстым. Тот нырнул в служебное помещение. Думаю: «Буду тут ждать, все равно обратно выйдет, потому как хода ему никакого другого нет!» А в витрину вижу Носа, то есть Федулова, – он с подворотни глаз не спускает. Ведь мы, Евстратий Павлович, «Елисеевский» во как отшлифовали, – показал ладонь, – вдоль и поперек все излазили, каждый кирпич по имени-отчеству знаем.

Медников оборвал:

– Хвастать нечего! Что дальше?

– Я, значит, контролировал выход Толстого. Ждал полтора часа, нет и нет. И Федулов, вижу, киснет. Что за оказия? Отправился в служебную дверь, вслед за Толстым.

– И чего, Волчок, любопытного увидал там? – ядовито усмехнулся Медников.

– Там коридор и несколько кабинетов – бухгалтерия и приказчики. На меня никто внимания не обратил, потому как за поставщика приняли.

– А еще там старший кассир – вторая дверь слева, а дальше – кабинет главного бухгалтера. В торце коридора – чуланчик, где уборщики инструмент оставляют, а прямо – выход во дворик! – уточнил Медников, и все филеры с удовольствием посмотрели на начальника: все знает!

– Так точно, Евстратий Павлович! Я, значит, во все двери сунулся. Что за наваждение? Сгинул Толстый, испарился. Прошел я, значит, до конца, заглянул даже в чулан – нету нашего персонажа! Вышел во дворик. Дворик маленький такой, со всех сторон домами замкнутый, ни одной двери, ни даже пожарной лестницы. Там были две арки – слева и прямо, но там давно склады, и они закрыты. Тьфу, что ж это такое? Верите, Евстратий Павлович, в своем разуме даже сомневаться начал: истинно наваждение! Вы правильно подметили: деться Толстому некуда, но ведь нет же его! Справа – арка, проход в Козицкий, а там на точке Нос, то есть Федулов. Он мне знак подает: Толстый не выходил! Я, значит, обратным путем, снова во все двери заглянул – исчез, паразит, как под землю провалился.

Два других филера (по штатному расписанию – разведчики), Загоровский и Федулов, дружно подтвердили:

– Коли бы Толстый вышел, мы его не упустили бы, да и пиджак на нем в полоску, издали приметный.

Медников с ехидством протянул:

– Надо же, какой паразит этот Толстый, не вернулся к вам! Ай-яй-яй! Ночевать, может, у Елисеева остался, а?

Филеры, которых разбор не касался, заржали. Они почитали Медникова за отца родного и все его нагоняи воспринимали без обиды. Медников свел брови:

– Цыц! Что тут, цирк, что ль?

Провинившиеся молча засопели. Волчок вздохнул, утупил взгляд, обреченно повторил:

– Объект не выходил, вот истинный крест, – перекрестился. – Когда что, мы все по правде докладываем, а тут – фокус и истинное наваждение.

Филер Загоровский задумчиво разглядывал потолок и докладывал:

– Извозчик, который Толстого доставил, выражался, дескать, не господа нынче пошли – змеи гремучие. И впрямь, какая-то загадка натуральная…

Медников верил рассказу своего любимого филера – Волчку и сам был весьма озадачен. Он ткнул кулаком Волчка в нос:

– Чем пахнет, ну?

Волчок понял: простил! Радостно крикнул:

– Евстратий Павлович, смертью, значит, пахнет!

– Правильно, Геннадий Иванович! В другой раз я тебе нос лепешкой сделаю, будешь как гиппопотам африканский. – Повернулся к филерам: – Конечно, эта тройка виновата, но в нашем деле честность – главное. Прошляпил фигуранта – прямо скажи, винись, кайся, а не юли – пойму. Я сам в вашей шкуре не одну пару сапог стесал, знаю, как вам трудно бывает. Но обязаны быть внимательны, действовать – как учу вас, балбесов. Уразумели?

Филеры дружно загудели:

– Обязательно, Евстратий Павлович! За науку вашу весьма обязаны и потому по службе усердствуем.

Медников продолжил:

– Я вас так не учил – бросать фигуранта. Он в магазин – и ты за ним, он в служебный коридор – и ты туда же, он в сортир – и ты садись рядом, кряхти. Может, в магазине за дверями у него важная встреча, может, он динамит кому передал? А ты в торговом зале окусываешься и ворон считаешь. Ты понял, Волчок? Да гляди мне, засранец, в глаза, я с тобой разговариваю, а не с памятником Минину и Пожарскому. Ты старший группы, ты и отвечаешь.

Волчок покорно глядел в лицо начальника. Тот продолжал:

– К наблюдаемым не приближайся, разговоров их не подслушивай, дабы не провалить наблюдение. Коли следуешь пешком, так смешайся с толпой, а лучше того – следуй по другой стороне улицы. В вагон конки вспрыгнул, стой на площадке у дверей, а внутрь не лезь, издали осуществляй визуальный контроль. Поняли?

– Так точно, Евстратий Павлович! – кивали головой филеры.

– Скажи-ка, Волчок, если фигурант зашел, скажем, в трактир или ресторан, ты что будешь делать?

Филер резво поднялся со стула и отчеканил:

– Останусь, значит, на улице и буду наблюдать за выходом!

– А если у фигуранта встреча за графином водки с подельником-террористом?

– Зайду внутрь и займу место поодаль от наблюдаемого. – Улыбнулся. – Но это только в том случае, ежели вы, Евстратий Павлович, приказали кассе выдать мне деньжат на трактир. Но вы экономию теперь наблюдаете!

Филеры дружно раскатились смехом. Медников отмахнулся:

– Ну, шастать по трактирам вы мастаки. Волков, тебя, как старшего, для начала штрафую на трешник, а другой раз накажу крепче. – Задумчиво оглядел соратников. – Жаль, мы никогда не узнаем, как Толстый от прослежки соскочил. Я-то посрамил бы вас, ибо уверен: Толстый вернулся из служебного коридора обратно в магазин, может, шляпу или пиджак другой надел, очки на нос нацепил, то есть сделал маскарад, а ты, Волчок, лопухнулся. Понял?

Волчок упорствовал:

– Маскарада не было, я всех выходивших по ботинкам проверял, у Толстого светлый нос на коричневом штиблете. Трешник напрасно реквизировали…

Медников успокоил:

– Если, Геннадий Иванович, докажешь, что Толстый на небо вознесся или под землю провалился, трешник верну.

Необычный ученик

В этот момент дверь приотворилась, и в кабинет вошел Зубатов, начальник Московского охранного отделения. Медников крикнул:

– Встать!

Филеры, поднимаясь, задвигали тяжелыми стульями по натертому до зеркального блеска паркету.

Зубатов совершенно не был похож на военного человека. Все в нем было скромно, неброско: среднего роста, небольшая бородка на умном, интеллигентном лице, гладко зачесанные назад каштановые волосы, серые смеющиеся глаза, чаще всего спрятанные за дымчатыми очками. Попав однажды в ряды полицейских, Зубатов сразу же выделился неуемной энергией и исключительными способностями. Сделал карьеру, стал начальником Московского охранного отделения. И тут Зубатов развернулся вовсю. Он ввел фотографирование всех арестантов, первым в России стал применять дактилоскопию, разработал и привел в систему наружное наблюдение и вообще поднял технику раскрытия преступлений на небывалую до того высоту. Европа вполне могла завидовать.

Зубатов махнул рукой:

– Садитесь! Слышу, весело у вас тут. Думаю, надо зайти, узнать, чему разведчики радуются.

– Это смех сквозь слезы. На ошибках учимся, Сергей Васильевич! К сожалению, не на чужих, а на собственных, – отвечал Медников.

– Вы заканчиваете летучку? Наряды на прослежку раздали?

– Так точно! Наряды раздали, дела обмозговали, теперь свободные от дежурства по домам пойдут.

– Вот и хорошо! Евстратий Павлович, мне с тобой двумя словами надо перекинуться. – Голос Зубатова звучал подозрительно ласково.

Медников сказал филерам:

– Все свободны.

Филеры дружно поднялись, переговариваясь, посмеиваясь над опростоволосившимися товарищами, поспешили из кабинета.

* * *

Зубатов продолжал все тем же медовым голосом:

– Ну как, Евстратушка, поживаешь? Что твое здоровье?

Медников устало потянулся, хрустнув ревматическими суставами, и произнес:

– Эх, Сергей Васильевич, вчистую замучился на службе государевой, а годы мои немолодые, скоро пятьдесят справлять буду, коли доживу.

– Доживешь, обязательно доживешь, гордость ты наша, Евстратушка.

– Потому и терпим, что государю служим. Люди словно обезумели, бояться перестали. Нынче повсюду недовольство, не таясь ругают государя, проклинают полицию. А что вытворяет интеллигенция? Деньгами субсидируют социалистов. Вон, в газетах пронюхали, напечатали: сынок чайного короля Цетлина эсерам-террористам громадные тысячи передал. Я бы таких господ за шкирку и этапом в Сибирь, на вечное поселение.

– Не помешало бы! – поддакнул Зубатов. Он вкрадчиво запел: – Дорогой Евстратушка, сделай доброе дело, прими, как сына родного, одного человечка…

– Куда принять? – буркнул Медников. – К себе на службу?

Зубатов усмехнулся:

– Нет, он уже служит! Дай несколько уроков наружного наблюдения. Он должен освоить азы науки, которой ты, Евстратий Павлович, владеешь в совершенстве: умением распознать прослежку, избавиться от нее… Ты ведь у нас профессор наружной службы.

Медников, с начальством безропотный, вдруг заартачился:

– Сергей Васильевич, мне дыхнуть некогда, не то что кого учить. Я, пардон, в туалет бегом бегаю, обедать забываю – нету времени, а тут, видите ли, филерскую школу для одного неграмотного открыть должен. Могу посоветовать кого-нибудь из своих ребят, того же Волчка, он научит нашим премудростям.

Голос Зубатова вмиг переменился, обрел жесткие, начальнические нотки.

– Я не могу этого человека раскрывать перед рядовыми филерами. Два-три урока, и все! Он очень способный, все схватывает на лету. Дело требует этого. Как думаешь, кто отдал приказ этого ученичка направить именно к тебе? Тебе кланяется просьбой сам директор Департамента полиции…

– Лопухин? – изумился Медников. – А он не приказал мне жалованье увеличить?

– Я сам тебе за этот месяц премию выпишу…

Медников задумчиво протянул:

– Во-от оно что! Птица, поди, важная?

– Не обычный ученик! От твоей учебы зависит не только жизнь этого человека, но, быть может, государственное спокойствие. Ты, Евстратий, масштаб осознай. Его зовут Иван Николаевич.

– Хоть Иван Васильевич Грозный. – Медников с молодых лет взял себе за правило: начальству не перечить, от службы не бегать. – Пусть войдет!

Зубатов широко улыбнулся, с чувством пожал Медникову руку:

– Спасибо, Евстратушка! Вот за что тебя уважаю – за понимание государственных интересов. – Он поднял вверх палец. – Еще раз прошу, пожалуйста, ничему не удивляйся. Приказ начальства не подлежит обсуждению и удивлению. – Заливисто рассмеялся.

Гиппопотам с тростью

Не прошло и минуты, как дверь открылась. В кабинет вплыла фигура вида необычного. На вошедшем был дорогой костюм, в одной руке – небольшой кожаный портфель, в другой – трость с серебряным набалдашником в виде человеческого черепа. Темные маслины умных выпученных глаз настороженно глядели исподлобья.

Глава филеров, видавший виды, на сей раз испытал потрясение. Если бы в его кабинете застучал копытцами с хвостом и рогами, пахнущий серой нечистый, то знаменитый филер удивился не больше. Подумалось: «Господи, это что, у меня уже грезы начались?»

Этого человека он знал по филерским фотоальбомам. По многолетней привычке сличать натуру с описаниями примет моментально вспомнил запись в полицейской картотеке: «Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки непропорционально маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, смуглое, череп кверху сужен, волосы темного цвета, прямые, жесткие, обыкновенно подстрижены коротко. Лоб низкий, брови темные, густые, глаза карие, навыкате. Нос большой, чуть приплюснутый, скулы выдаются. Губы толстые, выпяченные, чувственные. Бороду обычно бреет, усы носит подстриженными». Подумалось: «Монументален, словно гиппопотам».

Сомнений не было – перед Медниковым стоял тот самый наблюдаемый по кличке Толстый, за потерю которого Волчок и его двое товарищей только что получили взбучку. Настоящее имя – Евно Азеф, один из руководителей эсеров-террористов, член ЦК.

Азеф держался уверенно, с апломбом.

– Позвольте, сударь, представиться – Иван Николаевич. – И не протянул руки.

– А меня – Евстратий Павлович. – Тягостная мысль испортила настроение: «Это дурной сон! Я должен сообщать секреты наружного наблюдения махровому бомбисту! Ничего не понимаю… Но ведь начальство приказало! Что ж, стану исполнять».

Азеф полез в брючный карман. Медников с напряженным вниманием следил за гостем. Азеф рассмеялся:

– Это не револьвер! Такой важный учитель мне пока нужен живым. – И наконец вытянул большой носовой фуляр, вытер потное лицо и тяжело опустился на диван.

В предвкушении интересного разговора эти люди с любопытством разглядывали друг друга. И разговор, который вошел в историю криминалистики, начался… Впрочем, к встрече этих замечательных людей мы еще вернемся.