Текст книги "Алое платье (СИ)"

Автор книги: Валентин Тумайкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Да уж нет, лучше сразу убрать. – Она взяла заколку, отправила ее в свою сумочку и выжидательно уставилась на него. – Ну и дела! Надо во всех комнатах проверить, вдруг еще какие-нибудь следы обнаружатся.

Захар Матвеевич промолчал, он, все еще находясь под впечатлением, вызванным неосторожным поступком обоих, видимо, представлял, к каким последствиям могла бы привести эта улика, и не вник в слова Марины.

х х х

Они стояли друг против друга. Марина, пышущая здоровьем, в алом платье и Захар Матвеевич, высокий и немного хмельной. Из-за обнаруженного вещественного доказательства произошло некоторое замешательство, и никто из них не решался первым нарушить тишину. Марина обратила внимание, какой у него озабоченный вид, и отметила про себя, что его отношение к своей жене куда почтительнее, чем ей казалось. Вроде бы ничего страшного еще и не случилось, а возникла неловкая заминка, как будто им не о чем больше говорить. Марина с минуту поразмышляла, собралась с мыслями и спросила:

– Как ты думаешь, Надежда Яковлевна не подозревает о наших встречах?

– Мою жену подобные вопросы нисколько не трогают. С ее здоровьем не до ревности, – сухо, без всяких эмоций проговорил он.

Такой ответ Марине очень понравился, ее настроение приподнялось.

– Это хорошо!

– Ты что имеешь в виду?

– То, что не подозревает! Я все-таки пройду по комнатам, вдруг и правда найду еще чего-нибудь, – сказала она и открыла дверь.

Захар Матвеевич последовал за ней. Марине нравился его дом: большой зал, две уютных спальни, столовая, прихожая, радовавшие взгляд обои и мебель. Не найдя ничего опасного, они вернулись через раскрытую дверь в спальню.

– Теперь я спокойна. Мы точно попались бы с этой заколкой. Я чуть в обморок не упала! А ты так бы и не обратил на нее внимания, да? – сложив руки на груди и обведя его влюбленным взглядом, спросила она. – Не представляю, как бы ты выкрутился.

– Я бы сказал, что себе купил, – пошутил он. Захар Матвеевич иногда любил пошутить.

– Ты обещал свозить меня в Ростов, показать свой новый дом, – напомнила Марина.

Он сделал шаг, взял ее за плечи, потом его руки поползли вниз.

– Пока не на что смотреть, одни стены.

– Ты мне еще осенью говорил, что он уже под крышей стоит. С тех пор ничего больше не сделано?

– Почему? Люди работают: двери навесили, окна вставили; потихоньку отделка подвигается. Дом построить нелегко, большие деньги нужны. Ты же знаешь, там всем руководит наш завхоз, он заодно и себе строит, в Новочеркасске. Надо как-то выбрать время, проверить. По-моему, свой дом он вперед построит. Прохвост еще тот. Но без его участия не обойтись. – Захар Матвеевич покрепче прижал Марину к себе. – Солнышко, давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, а об этом в другой раз.

– Хорошо, мой любимый, – сказала она и погладила его руку. Он прислонился лицом к ее голове и уловил запах духов.

– Какой удивительный запах.

Она прислонилась к нему.

– Это духи, которые ты подарил мне сегодня; бесподобный запах, а я даже спасибо не сказала. Спасибо тебе, мой милый!

– Не за что. Я рад, что тебе понравились.

– Я от них без ума. А больше всего я люблю, как пахнет солома. Вот бы в стогу заночевать, это так здорово! Лежишь, любуешься закатом на горизонте. Ночью такой запах от соломы! А утром пахнет росой, свежестью и влажной землей.

– Откуда все знаешь?

– Я ночевала однажды, давно. С подружкой.

Она убрала пальцами прилипшие к щеке волосы и подняла лицо. Его губы были совсем рядом.

– Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Давай я твои рубашки простирну.

Захар Матвеевич даже отпрянул.

– Какие рубашки!? Раздевайся быстрей и ложись спать.

Она посмотрела удивленными глазами, немного сконфузилась от такой резкости, все же, не желая рассердить его, засмеялась и смиренным голосом сказала:

– С тобой уснешь…

Он снова обнял ее, улыбнулся замысловато.

– В этом платье ты неотразима, но без него ты все ж прекрасней и милее.

– Намек поняла. Ах, мой милый, у нас с тобой целая ночь впереди, зачем так спешить? Ну, ладно, директору нельзя отказывать. Только потуши, пожалуйста, свет.

Он, бросив на нее любвеобильный взгляд, помотал головой.

– Не надо, я хочу видеть, как ты раздеваешься.

Первое время Захар Матвеевич любил сам раздевать ее, теперь ему было приятней, когда она, беспрекословно подчиняясь ему, покорно выполняла все его желания. Покорность для женщины очень ценное качество.

Марина опустила глаза, помолчала и чуть слышно проговорила:

– Я очень люблю тебя! Очень, очень! Скажи мне, пожалуйста, честно: тебе хочется всегда быть со мной?

– Да. Я всегда думаю о тебе, – тихо сказал он.

– Ты, правда, меня любишь?

– Еще спрашиваешь, я по тебе с ума схожу, мне нужна ты, и больше никто, я тебя даже во сне вижу, почти каждую ночь, – так же тихо сказал он и чуть отстранил ее от себя, дав ей возможность раздеваться.

Она колыхнула грудями, отошла к стулу, стоявшему возле кровати, обвела спальню неопределенным взглядом, словно о чем-то размышляя, сняла свое алое платье. Бережно расправила его, повесила на спинку стула и тряхнула головой, убирая от глаз запутавшиеся волосы. Затем откинула их обеими руками за плечи и на секунду задержала взгляд на лице Захара Матвеевича. Он смотрел восхищенным, уверенным взглядом и радовался как долгожданному дождю после многолетней засухи. Она ловко завела руки за спину, расстегнула черный гипюровый бюстгальтер. ненадолго замерла в нерешительности, внезапно почувствовав приступ стыда, и скользнула под одеяло. Соблазнительно улыбнулась и, приглашая Захара Матвеевича к себе, откинула край одеяла так, что были видны не только ее плечи, но обе груди и часть гладкого живота.

– Ты свет не выключил, он мне мешает. Я хоть и привыкла к тебе, а все-таки стесняюсь.

– Это же вставать надо.

– А так я не могу.

– Хорошо, потом выключу. – Захар Матвеевич посмотрел на Марину, словно пытаясь понять, как на самом деле она себя сейчас чувствует. Вставать с кровати ему не хотелось. – Пусть горит, солнышко мое, лучше глазки закрой.

Марина зажмурилась и, ощущая силу и нежность, нетерпеливо прильнула к нему. Они одновременно обняли друг друга и потонули в поцелуях. Марина изо всех сил старалась быть ласковой, выражая свою безропотность и нежность всеми возможными средствами. Все кричало в ней о том, что с ним ее связывает только любовь, остальное совершенно не волнует. Но это было неправдой. Она потеряла покой с той минуты, когда задумала любой ценой выйти за него замуж, рассматривая его исключительно как средство в достижении своих благ. С этой думой она ложилась и просыпалась, эта дума неотступно преследовала ее везде. С этой же думой она припала губами к его шее, затихла в продолжительном поцелуе и вдруг содрогнулась. Ей показалось, что хлопнула входная дверь. Она напряглась, подняла голову и негромко воскликнула:

– Ты слышишь? Там кто-то есть!

Захар Матвеевич прислушался и от неожиданности судорожно сжался, как вор, застигнутый врасплох и пойманный за руку: в прихожей происходило какое-то движение, до слуха доносился мягкий звук неторопливых шагов. Не узнать их он не мог – это были шаги его жены. Несколько мгновений он слышал только собственное дыхание, ясно представляя себе, что случилась беда; они оба попали в западню, из которой выхода не существовало. Нервное потрясение было слишком сильным, от ощущения неотвратимости происходящего его словно парализовало. Глазами, застывшими без всякого взгляда, Захар Матвеевич молча уставился на Марину, словно пытаясь осмыслить, что можно предпринять. Через секунду и Марина сообразила, что произошло. Она побелела как мел и лежала совершенно неподвижно. Шаги затихли и послышались вновь. И вновь затихли. Любовники испуганно ждали, что дверь сейчас отворится и Надежда Яковлевна войдет к ним в спальню. Но никто не входил.

– Это Надежда Яковлевна, она приехала, – с дрожью в голосе прошептала Марина. – Давай потихоньку встанем, хоть оденемся.

– Тс с… молчи! Может, она подумает, что меня нет дома, и не заглянет сюда.

Марина кивнула головой и больше не пошевелилась. Разум говорил ей, поверить в это невозможно, но в такой безнадежной ситуации оставалось лишь надеяться на чудо. Ее сердце гулко стучало, а в голове метались и кружились мысли, как стая галок в вихре урагана: все пропало, какой позор! Как бы она хотела в эту минуту превратиться в невидимую ничтожную букашку.

х х х

Тем временем, войдя в дом и поставив сумки на пол возле вешалки, Надежда Яковлевна опустила уставшие руки, немного так постояла, осматривая прихожую. Она очень соскучилась по дому и приехала из Кисловодска на день раньше. Ей не терпелось поскорее увидеть мужа, обнять его, рассказать ему о своих непередаваемых впечатлениях от увиденных красот курортной местности. О том, как по утрам горы окутывает облако, и сама она, забравшись в «храм воздуха», оказывалась внутри его, словно в сказочном мире. Когда облако таяло, белый снег оставался, а деревья окрашивались в жемчужно-серебристый цвет. К полудню иней с деревьев исчезал, и горы вновь обретали буро-зеленый цвет, только на самых высоких склонах еще лежал снег, но он уже не сиял, а был похож на густой туман.

Примерно так она хотела выразить мужу свои восторженные впечатления. Что же он не встречает? Она сняла с себя плащ, повесила его рядом с пальто Захара Матвеевича и плащом Марины. Задержала на нем свой взгляд и оторопела.

А перепуганные Захар Матвеевич и Марина все не сводили застывших глаз с двери, напряженно вслушивались в каждый шорох за стеной и некоторое время не замечали, как зубы выбивали мелкую дробь. Послышались приближавшиеся шаги. У обоих перехватило дыхание, когда догадались, что она идет к ним в спальню. Захар Матвеевич машинально приподнялся, в этот миг дверь отворилась, и в спальню вошла его жена.

Картина, открывшаяся ей, поразила ее настолько, что она целую минуту стояла молча, словно окаменевшая, как античная статуя, с широко раскрытыми округлившимися глазами, и уже готовый сорваться крик замер у нее в горле. Марина лежала как неживая, словно упавшая в обморок, глаза ее приняли выражение обреченности, безысходной гибели. Челюсть у нее отвисла, придав лицу далеко не самый радостный вид, все тело окатила волна холодного пота. А Захар Матвеевич дернулся, как от электрического удара, страх пронизал его до костей. Он втянул голову в плечи, подался назад и потянул на себя одеяло, словно перед ним стояла вовсе не его жена, а взбесившаяся волчица, которая готовилась к прыжку, чтобы наброситься и схватить зубами за горло. Привыкший к покладистому характеру жены, с которой прожил столько лет, он никогда прежде не видел ее в таком состоянии, даже не подозревал, что на этом всегда задумчивом, страдальческом от продолжительной болезни лице может изобразиться такая ярость. И он уставился на нее, как приговоренный к смертной казни на своего палача. На какое-то незабываемое мгновение ему показалось, что у него уже отсечена голова, даже ощутил обжигающую боль на шее и в горле.

– Надя, ты не подумай, что мы с ней чего-то… – осмелился он подать свой голос, – произошло недоразумение, мы тут совершенно случайно… – Это все, что успел он сказать.

Лицо Надежды Яковлевны исказилось.

– Негодяй! Сволочь! – раздался ее страшный крик, от которого задрожали стены дома, будто прямо на крышу его обрушился град камней с живописных Кисловодских гор. – Вражина проклятый! Изверг! Кобелина ненасытный! Теперь я знаю, какая я тебе жена; не дождешься, когда я подохну! Но погоди, поживешь один, посмотрю, что ты будешь без меня делать! А ты, сука, чего притаилась!

В ее руках оказался стул, на спинке которого висело Маринино алое платье, она подняла его, замахнулась и бросила. Стул пролетел над головой Марины, ударился о стенку и рассыпался на части. Продолжая кричать, Надежда Яковлевна резко шагнула к гладильной доске и схватила утюг. Это был хотя и ожидаемый, но сильный эффект для Марины; она испуганно вскрикнула, откинула одеяло, сорвалась с кровати и совершенно голая, как молодая кобыла, наткнувшись на туалетный столик и перевернув его, пронеслась к выходу.

– Ты у меня не убежишь!

Захар Матвеевич тоже вскочил, еле успел схватить развоевавшуюся жену за кофту и с целью предотвращения возможного смертоубийства стал одной рукой удерживать ее, а другой надевать брюки, но никак не мог попасть ногой в штанину, потом наступил на другую и запутался совсем.

– Надя, прекрати! Прекрати! – повторял он боязливым и неуверенным голосом, каким ни в коем случае нельзя разговаривать с человеком, впавшим в истерику. – Я виноват перед тобой. Успокойся! Успокойся!

Яростно освобождаясь от него, разгневанная Надежда Яковлевна занесла над головой мужа утюг. Подпрыгивая на одной ноге, он изловчился, вырвал у нее орудие мести и только тогда надел брюки. Надежда Яковлевна повернулась обратно в спальню, сделала один шаг и застыла у двери, как бы не решаясь переступить невидимую запретную черту; лицо ее пожелтело, под веками возникли выпуклые зеленоватые круги. Захар Матвеевич, широко открыв глаза, в замешательстве смотрел на нее. Очнувшись, он опрометью кинулся в спальню, взял уцелевший стул и усадил на него обессилевшую жену. Промелькнула мысль: что, если сейчас она умрет. По спине его побежали мурашки. Ощутив прилив сочувствия и угрызения совести, он импульсивно едва не упал перед ней на колени, но, подавив в себе это желание, поспешил достать из тумбочки таблетку нитроглицерина, дал ей и побежал в кухню. Там дрожащей рукой накапал в стакан с водой настойку пустырника и принес. Она выпила. В эти секунды он забыл обо всем на свете, думал только о спасении жены. Не в силах что-либо предпринять еще, не зная, как справиться с нервным напряжением, вытаращив глаза, долго стоял перед ней и молча поддерживал ее за плечи. Прошло минут десять, наконец, она почувствовала некоторое облегчение и произнесла слова, которые он никак не ожидал:

– Что стоишь? Отнеси своей проститутке одежду, околеет ведь на холоде, с голой задницей.

Захар Матвеевич недоуменно взглянул на нее и не знал, как поступить.

– Может, приляжешь? Давай, я помогу.

– Иди! – повысила она голос и шевельнула рукой.

В комнате был полный разгром. Он поднял с пола Маринино платье, белье, разбросанное по всей комнате, и опрометью кинулся в прихожую. Там, надев пальто, снял с вешалки ее плащ, выбежал на улицу и под дождем внимательно осмотрелся в ночной темноте. Кругом ни души. Куда она спряталась, как ее обнаружить? Не кричать же, вдруг кто-то еще услышит. Над хутором висело мрачное темное небо. Ветер порывами бросал на черные дома и деревья холодные снопы дождя, стихал на мгновенье и снова выл и свистел. По обеим сторонам улицы неяркой изреженной гирляндой просвечивали огоньки окон.

Он прошел по середине дороги сначала метров сто в одну сторону, затем – в другую. Все безуспешно. Постоял немного, прижимая к груди одежду, чтобы не вырвало ее ветром и не намочило дождем. Некоторое время озирался кругом, потом тихо позвал:

– Марина.

Молчание. Еще раз произнес ее имя немного громче – опять тишина. Убедившись в бессмысленности поиска, он поднялся на крыльцо и открыл дверь, через которую в дом ворвался сырой резкий ветер. Не раздеваясь, прошел в зал, сбросил пальто на диван, сделал круг по комнате и остановился у шкафа.

– Нет ее, наверное, убежала.

Надежда Яковлевна сидела в зале с пустым стаканом в руке, наклонив голову, беззащитная, растерянная. Ее волосы растрепались. Она ничего не ответила, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Для взрослого мужчины, с сединой на висках, попавшего в такую историю, непросто было встретиться глазами со своей женой.

– О господи, боже мой! Как тяжело жить на свете! – вздохнув, произнесла она. – Губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. – Теперь я знаю, чем занимается мой муж, пока меня нет дома. Больные жены никому не нужны…

– Надя, прости меня, это просто недоразумение. Я ее случайно встретил по дороге с работы, на улице шел дождь, решил подвезти до дому, и пригласил попить чаю. Никаких таких мыслей у меня и не было. А тут как-то само собой получилось, против воли… Нечистый попутал… Дьявол в меня вселился, что ли?

Отойдя от шкафа, он сел на диван и закрыл лицо руками.

– Хватит ерунду молоть! О чем ты говоришь? Зачем врешь мне? – Она тяжело вздохнула, прижимая стакан к груди; лицо ее оставалось мертвенно-бледным. – Почему? Почему я должна все это терпеть? – сорвался с ее губ возглас досады, похожий на короткий стон. – Я больше так не могу…

Захар Матвеевич сидел сам не свой, обдумывая последствия конфуза и безуспешно пытаясь справиться со стыдом и смятением; он то закрывал лицо, то тер руками о колени, сжимая пальцы в кулак и разжимая их. Картина складывалась мрачная, ему казалось, что произошла катастрофа. История его любовных похождений, если жена не смолчит о ней, в райкоме партии наделает много шума. Помимо этих грозящих ему неприятностей предстоит еще выслушивать сплетни и насмешки односельчан, всех знакомых. Он считал себя обреченным человеком.

– Нет, нет, я не вру! – выдавил из себя, наконец, он после нескольких бесконечных минут напряженной тишины, отрицательно покачав головой. – Разве стал бы я умышленно рисковать своей должностью? Ты же знаешь, что будет, если слух дойдет до райкома партии. И тебе изменить я не хотел, просто так получилось. Я ведь о тебе только и думаю!

Надежда Яковлевна молчала. Ее странное спокойствие насторожило его. Он все больше терялся и все напряженней размышлял о том, как убедить жену в своей невиновности, чтобы она простила и никому не рассказала о его позоре. Но как можно это сделать, при помощи каких доводов, если она все видела своими глазами? «Идиотизм, какой я идиот! Кто меня дернул именно сегодня привести Марину в дом! Столько времени было, нет, надо именно сегодня. Он встал, походил по комнате, прошел мимо зеркала, не-произвольно глянул в него и увидел свое лицо в лихорадочном состоянии. Глаза выражали беспредельное отчаяние. Отвернувшись, вышел в кухню и попил холодной воды.

– Тебе не принести водички?

– Отстань, – резко ответила Надежда Яковлевна.

– Надя, я ждал тебя, готовился к твоему приезду: пель-меней вот налепил. Пойдем, я тебя угощу, с дороги, наверное, проголодалась.

Надежда Яковлевна возмутилась:

– Ты меня уже угостил, сыта по горло. Я всегда знала, что у тебя совести нет. Я для тебя никто, живешь только для себя, меня не замечаешь. Всю жизнь мне сгубил, глядеть не могу на твою противную рожу! Лучше уйди с моих глаз! Подохнуть бы быстрее, чтоб отмучиться и не видеть тебя никогда.

– Надя, – сказал он, – успокойся, тебе нельзя волноваться. Что же теперь сделаешь, если так случилось? Прости меня, если можешь. Ты у меня единственная, кем я дорожу, кого люблю. Да, я допустил глупость. Поверь мне, я не хотел этого.

Она закатила глаза.

– Что я слышу? Он не хотел этого! Тебя что, эта потаскуха насильно затащила в постель? Как тебе не стыдно!

– Мне трудно говорить об этом, но я тебя очень прошу, – сказал он упавшим голосом, в котором послышались мольба и горечь, – постарайся обо всем забыть. – За что ты так злишься на меня? Я же тоже живой человек, сколько лет живу без бабы, а тут она меня приласкала, я и не сдержался.

– Это ложь! – воскликнула она. – Как ты смеешь говорить мне такие мерзости? Какой ты подлец! Уже подыхать пора, а тебе все мало, кобель ненасытный. Я знаю, что не нужна тебе. Не держу, можешь идти на все четыре стороны. Все забирай и уходи, только, ради Бога, оставь меня в покое. – Ее всю затрясло, на глазах опять выступили слезы. – С молодых лет всю душу истрепал, терпения моего больше нету.

Захар Матвеевич пристально смотрел на жену. Будь в самом деле ни в чем не повинен, он при своем характере не стерпел бы ее слов, грубо урезонил ее. А сейчас он надел на себя личину покаяния. Для ее возмущения и негодования имелось серьезное основание, свидетельствовавшее против него. Он подошел и положил руку на плечо жены. Надежда Яковлевна вздрогнула, она была на грани повторной истерики.

– Надя, Надя, успокойся, – попытался он усмирить ее. – Не надо нервничать, дорогая моя. Все это просто нелепая глупость.

– Что ты кричишь? Что ты кричишь? – И ты… ты думаешь, я прощу тебя? Я убедилась, ты всегда находишь себе оправдание, всегда врешь. Все, хватит! Мое терпение лопнуло!

Захар Матвеевич угрюмо покачал головой.

– Я не оправдываюсь, я признаю свою вину и ничего от тебя не скрываю. Если считаешь, что я недостоин твоего прощения, прошу тебя только об одном: никому не рассказывай. Пойми – если люди узнают об этом, меня выгонят с работы, я стану посмешищем и не смогу жить в хуторе. Как буду смотреть людям в глаза, как буду жить среди людей?

– Не хочу больше разговаривать. Видеть тебя не хочу,– твердо произнесла Надежда Яковлевна, вставая со стула.

Она была так слаба, что едва держалась на ногах. Он поддержал ее за руку.

– Ну, хорошо, ты не хочешь со мной разговаривать, все же выслушай меня, – сердито повысил он голос. – Надя, это большой позор для меня. Большой позор, – повторил он. – Понимаю, как плохо тебе, как обидно, ты вправе осуждать меня. Я готов встать перед тобой на колени.

Последняя его фраза словно повисла под потолком комнаты. Окажись она на его месте при подобных обстоятельствах, думал он, ожидая решения жены, в порыве гнева убил бы ее. А она не может предпринять что-либо решительное в отношении его, даже выгнать из дому. И с глубоким облегчением прочитал на ее лице снисхождение.

– Отстань от меня, – сказала она дрожащим голосом, – отвяжись. Моя жизнь и так загублена, не разбивай вконец моего сердца! – С трудом сдерживая рыдания, хотела сказать что-то еще, выразить свое возмущение, но почувствовала очень сильную слабость, ни ругаться, ни плакать сил уже не было, и понуро вздохнула.

– Мне надо прилечь.

Захар Матвеевич осторожно подвел ее к кровати и уложил, а сам сходил в кухню за лекарством, решив, что мучительный разговор окончен. Она, беспомощно повернувшись на бок, выпила микстуру и, взглянув на мужа, увидела в нем искреннее сострадание к себе. В ту минуту она готова была простить его. У них в жизни было многое, что сближало, была и любовь, но постепенно болезни и горе сделали ее равнодушной, она замкнулась в своей беде. Ей так было легче. Он же, в отличие от нее, не очерствел, всегда жалел ее, заботился, как умел, постоянно просил не перегружать себя делами, заставлял больше отдыхать. Она подумала, что он действительно обделен женской лаской, а что случилось – не горе, тем более, это был единственный случай; не стоит из-за этого ломать жизнь и ему, и себе. Подумала так и сказала:

– Хорошо, я все скрою от людей, только при одном условии: если ты эту распутницу выгонишь с работы. Совсем потеряли совесть, раньше таких вымазывали дегтем и водили по всему хутору… Иначе завтра же поеду в райком партии, мне есть что рассказать: и как ты треплешься с чужими бабами, и за какие деньги строишь себе дом в Ростове.

После пламенной речи жены у Захара Матвеевича уплыла земля из-под ног. Он оказался между двух огней, ведь Марина, услышав об увольнении, может заявить ему то же самое. И за что увольнять ее? Она ни в чем не виновата, он сам должен за все ответить. Предстояло сделать нелегкий выбор между совестью и должностью, справедливостью и унизительным общественным порицанием. Для размышления над этим впереди целая ночь, а сейчас он без промедления дал жене торжественное обещание и подумал: «Как тяжело в этой жизни, кругом одни сложности. Правильно поется в песне: «Лучше нету того света».

х х х

Он спал дурно и утром встал рано. Перед тем как поехать в контору, сложил Маринины вещи в портфель, плащ завернул отдельно и бросил в машину. Потом в кабинете долго ходил взад и вперед между столом и дверью.

Он не мог свыкнуться с мыслью, что предстоит уволить Марину, и все еще надеялся найти какое-нибудь другое решение, которое удовлетворило бы жену. Но что можно придумать? Его неотступно разбирала досада, и он чувствовал себя удрученным. «Привести любовницу в свою спальню, зная, что жена должна приехать! – говорил он себе, качая головой. – Надо же проявить такую неосторожность, хотя бы ключ в замке оставил, в крайнем случае, успел бы Марину через заднюю дверь выпустить. И сейчас не было бы никаких проблем. Надо же, из-за такой мелочи вся моя жизнь может пойти наперекосяк».

Рабочий день начался, в конторе послышались шаги, от-рывочные разговоры, а Марина не появлялась. Захар Матвеевич подождал еще немного и послал к ней домой уборщицу, узнать, в чем дело. Тамара Капитоновна поставила за шкаф свою драгоценную швабру и спортивным шагом направилась исполнять поручение. Утро предвещало чудесный день. Солнце сверкало, словно помолодевшее, небо было безоблачным, легкий ветерок игриво гулял по вершинам деревьев, веселя и радуя их. Во всей природе воцарилось весеннее настроение, придающее особое очарование переходному этапу от наскучившей серой зимы к теплому яркому лету. Ликуя от избытка приятных чувств, вызванных дивной погодой и сведениями, которые ей предстояло добыть, а потом разнести по всему хутору, Тамара Капитоновна подошла к покосившейся хате, похожей на саманный сарай с крошечными окошечками и с белеными стенами. Хата стояла в глубине двора. Словно скрывая от насмешек со стороны соседей, летом ее укрывали густые заросли сирени и вишня с широко раскинувшейся кроной, которая находилась сейчас в ожидании своего цветения. Прищурив глаза от солнца, Тамара Капитоновна сначала покричала от калитки, потом, не теряя время понапрасну, проникла во двор и постучалась. Вместо Марины вышла ее мать – костлявая старушка с дряблым изнуренным лицом.

– Директор послал узнать, почему Марины нет на работе, – торопливо поздоровавшись, громко сказала Тамара Капитоновна.

Старушка отмахнулась, как будто хотела сразу же вернуться в хату, но все же ответила:

– Лежит моя дочка с температурой. Простыла. Вечером у нас овцы со двора разбежались, она до полночи бегала по хутору, искала их. А дождик-то какой хлыстал! Вся насквозь промокла, теперь кашляет. Прямо беда приключилась. И на старого страшно поглядеть, совсем плохой, одной ногой в могиле стоит. Ой, Господи! Что я говорю? У него ведь ног-то нет. Ой, горе! Ой, горе! – Она перекрестилась, подтянула кончики платка и пробубнила: – Как перестанет хворать, так и придет.

Тамара Капитоновна, прибежав в контору, не задерживаясь, заскочила в кабинет директора, доложила обстановку и расположилась рассказать ему о Митьке Дятлове, как тот водит собутыльников.

– А вчера притянул жену бригадира фермы. Все соседи видали. Они около его дома покрутились, покрутились, между ними ругань пошла. Потом он помчался к Насте, наверно, деньги занимать, а она закрылась и не впустила его к себе. Пропился вконец, нигде же не работает. Он, похоже, и так был злой, а тут еще денег не раздобыл, стал орать на эту алкашку: «Это чего, чего ты тута стоишь?» Потом отлупил ее, бил прямо по морде. Стук, стук. Она пьяная, пьяная, а сообразила – лицо руками закрывала. Вот чего он отчебучил. Еще…

Сердце у Захара Матвеевича больно застучало: «Неужели сейчас про Марину начнет, как она бегала голая по хутору?» Но Тамара Капитоновна стала рассказывать о том, как Митька пришел к ее Федору, вроде бы просто так, а после стал заставлять его сходить к кому-нибудь и занять для него три рубля.

– А Федор сказал: «Что я, больной, что ли?» Мой Федор страсть как боится меня, а то бы пошел. Я им кручу, как хочу, он все мои команды выполняет, как военный. Это у меня строго, пусть только попробует! Я считаю, муж должен слушаться свою жену, без этого никак нельзя.

«Так, видимо, не одна ты считаешь, – подумал Захар Матвеевич, – многие жены стремятся подчинить своей воле мужа, им чрезвычайно нравится, когда он попадает в зависимость». Дольше Захар Матвеевич слушать Тамару Капитоновну не стал, тактично выпроводил, сославшись на свою занятость делами.

Донесение несколько успокоило. Но все же он не прекратил опасаться огласки происшедшего, его очень страшила мысль потерять из-за этого работу. Сел он в свое кожаное кресло и загрустил. Марина может заупрямиться и тогда придется уволить ее по надуманной причине – это неизбежно приведет к конфликту с ней. «Н-да, – задумчиво произнес он вслух, – одна проблема всегда тянет за собой другую». Он неосмотрительно посвятил ее во многие свои скрытные дела, грозящие для него большими неприятностями; стремясь отомстить ему, она непременно воспользуется этой информацией, не задумываясь, разнесет все известные ей секреты по всему свету, ведь отвергнутые или обиженные женщины в своих поступках руководствуются больше чувством, чем разумом. Охваченная жаждой мести, она не остановится ни перед чем. Да так, наверное, поступит любая, независимо от характера и порядочности. Каждый человек имеет право отстаивать свои интересы, только совершенно безвольные люди, не уважающие себя и не считающие себя достойными жить по-человечески, в тех случаях, когда дело касается их самих, могут смириться с несправедливостью и опустить руки. Захар Матвеевич попытался войти в ее положение: конечно, уволить ее – это несправедливо, но все равно придется уволить, другого выхода нет. Подумать только, вчера восхищался ее телом, сгорал от ее ласки и с вожделением жаждал интимной близости с ней, теперь же не придумает, как избавиться от нее, был бы рад, чтобы она вообще исчезла.

Всякий мужчина, которому доводилось гулять от своей жены, изменять ей, помнит сладкие мгновения, проведенные с несравненной любовницей, особенно первые дни, когда ее прекрасные чары удивляли, изысканные ласки сводили с ума, услаждали до изнеможения и потери разума. Перед ним, казалось, открывались новые горизонты счастливой жизни. Не без гордости думая о своих успехах, увлеченный новыми ощущениями, доставляющими несказанное удовольствие, с великой радостью тайком пробирался он по вечерам к ней на свидание, горя желаньем отвлечься в ее объятиях от вечной семейной кутерьмы. И как всегда, во всем виновата любовь, ведь, застив глаза, она порой не позволяет вспоминать о супружеской верности, разобраться в сложной жизненной ситуации. А женщины умеют вскружить голову. Но при едва появившихся осложнениях, всегда неизбежных в таких случаях, он выходил из своего исступленного состояния, исключая всякую возможность колебаний в мыслях и чувствах, подвергал критическому пересмотру свои действия, в какой-то мере проклинал судьбу, искал способы быстрей расстаться со своей подругой, отдалиться от нее как можно дальше и замести следы.