Текст книги "Хазария"

Автор книги: Валентин Гнатюк

Соавторы: Юлия Гнатюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Когда большая часть костра прогорела, угли разровняли в Огненную Тропу. Святослав первым пронёсся прямо через её середину, пылающую ярким малиновым жаром, и босые ноги его, погружаясь по косточки в раскалённые угли, вздымали за собой россыпи блистающих искр.

Вслед за ним то один, то другой из удалых танцоров, переполнившись кипучей молодой силой и чувствуя в себе возможность сотворить то же самое, проносились босыми ногами по горячим углям, однако никто не мог задержаться на них так долго, как Святослав.

Потом дружинники привели коней и начали состязаться, кто прыгнет сразу через трёх, четырёх и даже пятерых, поставленных в ряд животных.

Великий Могун зрел на молодецкие утехи и ещё куда-то дальше, куда могут заглядывать только волхвы. Ему были ведомы чувства и помыслы собравшихся людей, их сила и слабости, но о чём думал сам Великий Могун, оставалось тайной. Лишь по лицу его время от времени пробегали то радостные, то печальные тени. Может, он беседовал с богами, или зрел грядущее тех, кто предавался нынче жаркому пламени пляски, или видел будущее всей Руси, кто знает! Неведомы людям мысли великих волхвов.

Овсена не чуяла ног под собой, но уже не от страха, а от жаркого танца и сладких, кружащих голову чувств. Оттого что оказалась наконец совсем рядом с тем, о ком грезила во сне и наяву все эти годы.

Олеша же ничего об этом не ведал, истово предаваясь танцу с той, которая так долго отвергала ухаживания, а теперь она здесь, с ним, раскрасневшаяся и, как никогда, прекрасная и желанная! Теперь у него будет всего сполна! Не только богатство, ратная слава, но и любовь одной из красивейших девушек Киева! С такой не зазорно показаться на людях, да ежели ещё разодеть её, как боярыню, все побелеют от зависти!

Зажигательная пляска-состязание юношей вновь сменилась девичьим хороводом. Святослав, сидя на траве, надел на разгорячённое тело рубаху, но сапоги натягивать не торопился, с наслаждением запуская закопчённые пальцы в холодную осеннюю траву. Дыхание его уже успокоилось, а мысли вольно витали то над праздничным кострищем, то уносились куда-то далеко. Однако, по уже вошедшей в кровь воинской привычке, он исподволь наблюдал за всем, что происходит вокруг, не упуская ни малейшей детали. Время от времени он ловил на себе любопытные, порой игривые взоры девушек, а один из них так полоснул князя горячим пламенем, что Святослав на мгновение даже потерял нить мысли. Он почувствовал необычайно ярую силу этого взгляда, хоть он и был брошен мимолётно из проносящегося мимо вихря быстрого хоровода.

Ого! – воскликнул про себя Святослав. Ему даже показалось, что когда-то давно он уже ощущал на себе этот взгляд, но не мог вспомнить, когда и где. Мало ли восхищённых девичьих взоров приходится ловить на себе, когда ты холост, молод, здоров и к тому же ещё являешься князем Руси.

Горицвет, выбросив гибкое тело, подпрыгнул вперёд и вверх, развёл руки в стороны и в последний миг, когда он, казалось, плашмя ударится о землю, проворно выставил полусогнутые руки перед собой и плавно опустился подле Святослава.

– Гляди, княже, – тяжело дыша после залихватской пляски, сказал он, – Олеша наш добился-таки своего, заполонил сердце Овсены!

– Овсены? – переспросил Святослав, выходя из раздумья. – Какой Овсены?

– Да той, что кузнеца нашего знаменитого дочь… Ну, Молотило, помнишь?

– Как же! – отозвался Святослав. – Молотило был первым бойцом на всём Подоле, и кузнец отменный. А это, значит, дочь его… Постой-постой! Кажется, я её где-то видел… – Князь пристально поглядел на танцующих девушек, силясь вспомнить. Потом взглянул на Олешу и вдруг, заулыбавшись, хлопнул себя по колену. – Неужто та самая дивчина, что нашего Олешу по маковке рубелем приложила? Ха-ха! Молодец, Олеша, не отступил!

– Так каких начальников наша дружина воспитала! – рассмеялся Горицвет. – По всем правилам воинской науки действовал – приступом не смог взять, так осадой!

Хоровод ещё ускорил движение, так что казалось, будто мелькают не разноцветные девичьи наряды, а лёгкий осенний Стрибог играет жёлтыми, красными, оранжевыми и золотистыми листьями. Будто он сорвал их с ветки, закружил в вихревом потоке и снова умчался, а разноцветные листья продолжают кружиться на том же месте, радуя глаз ярко-пёстрым танцем.

– Знаешь, я сейчас только понял, – уже задумчиво отозвался Горицвет, покусывая травинку, – чем наши жёны мужские сердца в полон берут. Они вольные, как этот ветер. Могут быть добрыми и ласковыми, суровыми и сильными, а порой и грозными до невозможности. Чуешь? – Горицвет оглянулся и, вплотную приблизившись к Святославу, зашептал: – Я иной раз своей Болеси боюсь. Мечей вражеских никогда не пугался, а как она разгневается да блеснёт очами, что тебе молниями Перуновыми, боюсь!

Святослав захохотал и хлопнул друга по плечу:

– Ну и силён ты шутки шутить, брат Горицвет!

– Да не шучу я, точно! Может, за то и люблю её, что разная она и сильная. Ну, в чувствах, я имею в виду. Порой ласкова, как дитя, я её на руках ношу. А иной раз кажется, будто она как мать мне – взрослая и мудрая, хотя мы одногодки. Сам не могу разобраться, в чём сила её. А сейчас вот подумал: лес, река, огонь – они ведь никогда не надоедают, может, и тут что-то общее есть? Вот про византиек рекут, будто они услуживают мужчине, как тот пожелает. А я такую, наверное, не смог бы любить. Какая радость в рабской покорности и разве можно полюбить за угодничество?

– Может, ты и прав, брат, – согласился Святослав.

– То-то! – назидательно заключил Горицвет. – Наши девушки – не грекини услужливые, ежели что, так и…

– Так и рубелем по маковке хватить могут! – договорил Святослав, и оба рассмеялись.

Вскоре появилась и лёгкая на помине Болеся, желая забрать мужа, и пара ушла, держась за руки. Святослав проводил их задумчивым взором.

Слова Горицвета невольно напомнили неприятные мгновения, когда он был близок с Малушей, а потом разговор с Яроведом в Священной роще. Тогда жрец тоже говорил о разнице русской и византийской любви. Так ли сие воистину? Только после Малуши все эти три года Святослав не замечал женщин. Так человек, однажды объевшись, потом долго не притрагивается к вызвавшему отвращение блюду. Теперь это, кажется, прошло. Нынче Святослав с удовольствием глядит на веселящихся девушек, и зрелище пар, держащих друг друга за руки, вызывает некоторую зависть. Хотя Святослав кажется сам себе старым мудрецом, которому не к лицу любовные шалости.

В это время на поляне началась игра, в которой принимали участие холостые парни и незамужние девушки. Одному из парней завязывали платком очи, поворачивали несколько раз вокруг себя, а потом он должен был изловить кого-то из девушек, которые, изворачиваясь, бегали вокруг, стараясь ускользнуть от объятий. Ежели юноше удавалось поймать девушку, он имел право поцеловать её.

Святослав прошёлся к воде, омыл ноги и, вытерши ступни о траву, обулся.

Когда вернулся, увидел, как среди смешливой и повизгивающей толпы девушек метался с завязанными очами раскрасневшийся Олеша. Святослав знал негласные правила этой игры: вдоволь натешившись над парнем, девушки будто ненароком подталкивали в его объятия ту подружку, что была ему люба. Так случилось и на сей раз. Позабавившись над Олешей, девушки преградили Овсене путь к отступлению, и она оказалась между вытянутыми сильными руками. В тот же миг, ловко присев, Овсена вдруг выскользнула из объятий и, придержав рукой подругу, подставила её в цепкие объятия Олеши. Поцелуй и громкий заливистый смех, растерянность молодого тысяцкого, снявшего повязку с очей, – всё слилось для Святослава в неожиданную догадку, от которой князь даже оторопел. Но внешне он ничем не выдал своих чувств, только загадочно усмехнулся и пригладил усы.

И, лишь возвратившись перед рассветом в терем и отведя на конюшню своего Белоцвета, Святослав расседлал его, похлопал на прощание по шее и, наклонившись, доверительно шепнул коню:

– А ведь она не любит Олешу, так-то, брат!

И опять засмеялся.

Глава 7
Волшебный полёт

Прошло несколько дней. Овсена, с утра затеяв стирку, вышла полоскать бельё в Непре. Бельё и так было чистое, однако Овсена, как и многие другие женщины, ходила полоскать его в речной воде, поскольку оно тогда пропитывалось необычайной свежестью и долго хранило приятный запах.

Дом кузнеца Молотило стоял на самом краю Подола, дальше начинался лес. Здесь река делала небольшой изгиб, образуя уютную тихую заводь. В этой заводи, пройдя по мосткам, и полоскала бельё Овсена, целиком погрузившись в раздумья.

После праздника Великих Овсеней она была сама не своя – то вдруг умолкала не вовремя, то становилась говорливой и весёлой, а то впадала в задумчивую печаль. Мать Молотилиха, заметив перемену в дочери, ворчала:

– Таки закрутил тебе голову Олеша, добился своего, оглашенный! Да и то сказать, три года липнул, что тебе банный лист. Может, так оно и лучше? – Потом, подумав ещё, возражала самой себе: – Как бы не хуже стало от его упорства, синица не пара орлу, высоко летающему!

Она тяжко вздыхала, всплёскивала руками и принималась за прерванную работу, заканчивая разговор обычным:

– Делай как знаешь, дочка, как сердце подсказывает!

Кто-то уже во второй или третий раз окликнул Овсену по имени, прежде чем она вышла из задумчивости и обернулась на зов. А обернувшись, так и замерла от неожиданности и растерянности, будто поражённая внезапно грянувшим громом. Бельё выскользнуло из рук и, медленно поворачиваясь, стало отплывать от мостков, погружаясь в речные струи.

У желтеющих кустов, держа в левой руке поводья чудного белого коня, стоял Святослав.

Овсена слегка тряхнула головой и невольно сделала движение рукой, как бы прогоняя нежданно возникшее марево. Потом зажмурила очи и вновь открыла их. Князь, как и прежде, стоял на том же месте, поблёскивая синими пронзительными очами.

– Гляди, Овсена, стирка твоя Русалкам с Водяным достанется, погоди!

Набросив повод на сук полузатопленной коряги, Святослав вырвал один из воткнутых у берега рыбацких шестов и, подойдя к краю мостка, ловко подцепил уплывающую одежду. Холодная вода струйками полилась на мосток.

Овсена, до того стоявшая, будто окаменев, теперь слишком быстро кинулась снимать свисающую с шеста сорочку, совершая при этом много суетливых и лишних движений. Неожиданно она поскользнулась на мокрых брёвнах и, беспомощно взмахнув руками, ойкнула и стала падать.

Заученные мышцы Святослава, привыкшие к мгновенному боевому выпаду, сработали молниеносно, даже скорее, чем разум. Шест полетел вправо в воду, а левая рука подхватила падающую Овсену. Однако Святослав и сам не устоял на мокром мшистом бревне и потерял равновесие. В последний момент, уже падая, он успел левой ногой оттолкнуться от мостков, и вместо падения на твёрдый настил они плюхнулись в неглубокую – по пояс – воду.

Овсене показалось, что всё происходит будто во сне, медленно-медленно. Сначала ощутила, как железная, похожая на отцовскую рука бережно, но уверенно подхватила её, и от этого стало жарко, кровь горячей волной ударила в виски. Потом они не падали, а летели, и рука ни на миг не отпускала её. Овсена даже не почувствовала холода осенней воды, она только ощущала сильную руку и мощную грудь. Она всё видела и чувствовала, однако не до конца, даже после холодной купели, верила, что всё это происходит в яви. Слишком часто подобное виделось в грёзах!

Конь Святослава вздрогнул от окативших его холодных брызг и недовольно замотал головой, настороженно глядя на людей, занятых непонятными ему действами.

Святослав, не выпуская Овсену из рук, подхватил её удобнее и понёс к берегу. Миновав камни, он остановился, но не спешил опускать девушку на песок, а она, прикрыв очи, не шевелилась, боясь, что чудный сон сейчас закончится. Мокрая одежда резче очертила ладную стройность Овсены, и Святослав, не удержавшись, вдруг наклонился и поцеловал её в упругие уста. Гибкое тело девушки напряглось, очи распахнулись, как глубокие криницы, – в них не было ни возмущения, ни упрёка, а только немой вопрос о затаённом счастье, в которое она боялась поверить. Затем, слегка смутившись, она выскользнула из объятий.

– Одежду надобно выкрутить, течёт ведь! – отчего-то хриплым голосом произнёс Святослав.

Овсена только кивнула и, зайдя за куст, с трудом начала стягивать мокрое платье. Святослав, скосив очи, видел, как поверх куста мелькнули её руки, потом точёное плечо, а затем сбоку показалась длинная коса, из которой девушка, наклонившись, отжимала воду.

Святослав снял сапоги, а потом привычно и сноровисто стал управляться с рубахой и портами.

«Он телом на дядьку Кореня смахивает», – подумала Овсена, невольно подглядывая через ветки. Фигура Святослава, отточенная до совершенства воинскими упражнениями, источала неистребимую решимость и силу, и Овсена, мысленно запрещая себе, всё же задержала очи на обнажённом князе дольше дозволенного.

Конь Святослава заржал, напоминая о себе, и князь, одевшись, подошёл к нему и привычно потрепал по шее. Тот в ответ ткнулся умной мордой в плечо хозяина. Святослав сдёрнул наброшенный на коряжину повод, вскочил в седло и повернулся к вышедшей из-за куста Овсене.

– Вечером у Ярилиной рощи, там, где сдвоенный дуб! – сказал он и пришпорил своего чудо-коня.

Весь день Овсена была молчалива и удивительно покладиста. Не перечила матери, ловко и быстро исполняла всё, что та скажет, лишь иногда улыбалась про себя, будто озарялась внутренним сиянием.

А Святослав в этот день был необычайно оживлён и весел, не так строго спрашивал с темников, а перед вечером и вовсе исчез из Ратного Стана, перепоручив всё Горицвету. С собой прихватил двухслойный плащ, а также кожаную суму, где, завёрнутые в чистую холстину, у него были припасены разные сласти из терема, к чему он прежде был равнодушен.

К условленному месту встречи подоспели почти одновременно. Едва Овсена пришла и огляделась, как услышала стук конских копыт, а потом и увидела знакомую фигуру всадника на белом коне, за которым бежал, привязанный к седлу, восхитительный конь золотистой масти.

– Будь здрава, прекрасная дива! – весело произнёс князь и спешился.

Они пошли рядом по тропе. Усталый лик Хорса клонился к земле, прозрачная позолота окутывала кусты и деревья, и мягкость осеннего предвечерья вливалась в души каким-то особенным состоянием – тихим и торжественно-чистым. Тропа постепенно сужалась, и они уже шли, то и дело касаясь друг друга плечами, и каждое такое прикосновение заставляло замирать сердце Овсены.

Вдруг Святослав, шедший на полшага сзади, свободной правой рукой обнял её и стал осыпать шею неистовыми поцелуями. Овсена, ошеломлённая неожиданным напором, отстранилась, но Святослав отпустив повод коня, свёл вокруг неё обе руки в замок, заключив девушку в железные тиски объятий и продолжал ласки. На какой-то миг, кроме нежности, она почуяла в нём иную силу – силу животной страсти. Сердце бешено заколотилось и словно провалилось куда-то. И в этот самый миг она сделала то, чего сама от себя не ожидала. Чуть поведя бёдрами вправо, она молниеносно ввинтила свой острый левый локоток в точку груди Святослава, называемую солнечной. Князь охнул, и руки его сами собой опустились. Удар был столь неожиданным и точным, что у бывалого воина перехватило дыхание. Чтобы восстановить его, Святослав привычно выдохнул струю воздуха, с напряжением пропуская её сквозь губы. Опомнившись, с удивлением спросил:

– Кто научил тебя таким ударам, Овсена? У меня в очах аж зори тёмные замерцали!

– Отец меня сызмальства учил, как за себя постоять, – призналась Овсена. А затем продолжила, блеснув очами: – И спуску я никому не давала, и тебе, княже, не позволю… Ишь, чего удумал – силушку свою применять…

Овсена говорила, а у самой внутри всё дрожало и кипело. «Что ж это я говорю, что делаю? Сколько я грезила о нём, сколько ласкала во снах и не надеялась наяву. А теперь он пришёл, а я что же?»

Мысли вихрем проносились не только в голове, но пронзали, казалось, всё тело.

Святослав помолчал, потом вздохнул и смиренно промолвил, будто не грозный князь, а провинившийся отрок:

– Прости, Овсенушка, загрубел я в походах да сечах. Не серчай на меня, во имя Ладо-бога…

И он так посмотрел своими синими пронзительными очами, что Овсена не выдержала и вдруг сама приникла к широкой и сильной груди, в которой гулко билось храброе мужественное сердце.

– Обними меня, Святославушка! – прошептала она, впервые назвав князя ласково тем именем, которое всегда произносила только про себя.

– Ага, – тоже шёпотом ответил князь, – а ты меня опять под дых! Или вон, как Олешу, рубелем по маковке, – и засмеялся.

Овсена отозвалась тихим и счастливым смехом, а Святослав, на сей раз нежно и бережно, обнял девушку, и они некоторое время стояли так, тесно прижавшись.

– Ты только не торопись, ладно? – попросила Овсена ласково. – Нам прежде душами срастись надобно, пообвыкнуть друг к другу…

Святослав поймал левой рукой повод, а правой сжал маленькую крепкую руку Овсены, и они пошли по тропе, которая вскоре вывела их на широкое скошенное поле.

Почуяв простор, золотистый жеребец, следовавший за Белоцветом, заржал и стал пританцовывать, раздувая ноздри.

– Хочешь прокатиться? – предложил Святослав. – Чудный жеребец из итильских конюшен. Правда, немного с норовом, не знаю, подчинится ли девичьей руке, да я подсоблю, ежели что…

– Подчинится! – быстро и решительно, не дав Святославу договорить, заявила девушка и подошла к коню.

Почуяв незнакомый запах, тот рванул, оскалил зубы, протестуя, заржал и зафыркал. Но Овсена вела себя так, словно это был её домашний телок или коза, которую она ежедневно привязывала на склоне балки.

– А ну, угомонись, душа хазарская! – спокойно-повелительно, чуть повысив голос, велела девушка, крепко ухватив повод левой рукой, а правой принялась похлопывать и поглаживать блестящий бок и шею скакуна.

Тот ещё немного поупрямился, нервно перебирая ногами с белыми «сапожками», но позволил-таки Овсене вставить ногу в стремя и вспорхнуть в удобное седло.

– Отпускай! – велела она Святославу, который всё ещё не был уверен, что девушка справится сама, и держал повод зажатым в литом кулаке.

Едва повод был отпущен, как Овсена, по-мальчишески свистнув и прижав колени к бокам скакуна, сорвалась с места, пересекла наискосок опушку и, всё ускоряя бег великолепного коня, полетела по скошенному полю, подобно рыже-золотистой молнии.

«Что творит, шею сломит, отчаянная девка!» – воскликнул про себя Святослав, уже жалея о том, что привёл этого норовистого «хазарина», а не обычную спокойную лошадку. Но очень уж он был красив и даже мастью чем-то сходился с волосами Овсены.

– Стой, дива безумная! – крикнул князь, пускаясь вдогонку.

Святослав кричал и грозился, требовал остановить и унять коня, но разгорячённая Овсена оборачивала к нему пылающее лицо и отвечала, подзадоривая:

– Догони, княже! Ну, догони!

Однако настигнуть Овсену было непросто, – намного легче весом, она к тому же так ладно держалась в седле, будто слилась с конём в единое целое, подобно сказочному Китоврасу в женском обличье, и каждое её движение передавалось чудному животному в его волшебном беге-полёте.

Святослав постепенно и сам загорелся азартом сумасшедшей скачки. Приникнув к коню, он подладился к его сильным могучим движениям и вихрем помчался по полю. Подобно двум вольным птицам – золотой и белой – летели они над скошенным полем, и за спиной Овсены трепетала распустившаяся коса. В этот миг ничего больше не существовало для них, кроме этого безумного волшебного полёта, кроме свиста ветра в ушах, упругого встречного потока, кроме дробного стука крепких конских подков, горячего дыхания скакунов и опьяняющей скачки, созвучной неуёмному кипению внутренних чувств.

Будто истинные Стрибожьи внуки летели они над полем, растворяясь в червонном золоте опадающей листвы и заходящего Хорса, а синяя густеющая сварга казалась такой близкой, что скакни чудный конь повыше – и окажешься прямо в небесном Ирии, среди вечнозелёных деревьев и трав.

И летела над скошенным полем в облике двух счастливых людей сама вольная русская сила, которой, казалось, нет и не будет конца, как нет предела всему, что её рождает, – лесу шумному, полю широкому, речке быстрой, сварге бездонной, солнцу ясному и людям русским, душой великим и делами славным.

Поле кончилось, и Овсена пустила коня по дуге. Святослав опытным глазом рассчитал её движение и направил Белоцвета наперерез. Он настиг девушку в тот момент, когда итилец только выходил из поворота. Святослав ловко перехватил поводья и осадил скакуна. Он уже открыл было рот, чтобы отчитать Овсену за сумасшедшую скачку, но его взор встретился с глазами девушки, источающими такую радость, такую восторженную силу чувств, что слова застряли где-то в глотке, прорвавшись невнятным то ли хрипом, то ли бульканьем. Их очи были так близко, что говорили всё друг другу без слов. А потом глаза закрылись и друг друга нашли уста. Они утонули в глубоком и долгом поцелуе, будто в сладостном беспамятстве, если только оно, беспамятство, может быть сладостным.

В это время жеребцы, оказавшись бок о бок, затеяли свару, норовя укусить собрата.

Святослав прикрикнул на обоих, пересадил Овсену к себе, а итильца снова привязал сзади на длинном поводу.

Стало смеркаться, всё ощутимее потянуло прохладой. Святослав отвязал от седла тёплый двухслойный плащ и накинул на плечи, обернув себя и Овсену. Снова неторопливо ехали через лес.

– Ловко ты хазарина моего укротила, будто всю жизнь тем и занималась, что коней объезжала, – подивился Святослав.

– А я сейчас, Святославушка, ничего не боюсь. Коней с детства знаю, отец ведь их всё время подковывал, да и дома лошади были. Я ещё ходить толком не умела, а отец меня уже на коня сажал. Таких, как у тебя, конечно, видеть не приходилось. Но мне сейчас что конь, что иная животина – все покоряются…

– Отчего это?

Овсена улыбнулась загадочно, потом просто и радостно ответила, понизив голос:

– Люблю я, потому силу великую в себе имею, которой многое подвластно. Вот нынче собралась к тебе идти, собаки на Подоле лаять начали. Я подумала только, чтоб замолчали, и что ты думаешь? Пока шла, ни одна не тявкнула. Так что ни собак, ни людей – никого я теперь не страшусь…

На опушке, пламенеющей осенней листвой, кони остановились у небольшой копны сена, такой душистой, что нельзя было пройти мимо, не отведав доброго корма. Святослав с Овсеной спешились. Князь спутал лошадям ноги и оставил пастись. Сам же, укутав Овсену в епанчу, усадил под стог с другой стороны, а затем, расстелив попону, стал выкладывать перед восхищённой девушкой разные вкусные сласти.

После скачки и прогулки по лесу всё съестное шло в охотку.

Закончив вечерю, они улеглись на душистом сене, укрывшись плащом, и стали говорить друг с другом, поверяя душевные тайны. В темноте перекликались ночные птицы да изредка фыркали кони. С неба глядели ещё редкие, но чистые зори, а где-то в лесном озере слышался плеск – там Русалки с Водяником водили осенние последние хороводы.

Глядя на россыпь ярких звёзд, Овсена задумчиво произнесла:

– Одна из этих звёзд – душа моего отца. Я даже знаю какая – вон та, яркая, у Млечной Стези. Отец сейчас глядит на нас и радуется, что его дочь счастлива.

– Отец, наверное, очень любил тебя?

– И маму, и меня. Мама до сих пор иногда по ночам плачет. А я почти никогда. Я разговариваю с ним, когда мне тяжко или, как сейчас, радостно. Сколько себя помню, отец всегда был рядом. Мама рассказывала, что, когда я родилась, он брал меня на руки и носил похваляться перед всем Подолом: смотрите, какая красивая у меня дочка! Обычно сыновьям так радуются, а отец меня очень любил. Это он меня Овсеной назвал, хотя мать возражала, я ведь летом родилась.

– А я знаю отчего. Потому что волосы у тебя золотые, чисто листва осенняя, – серьёзно сказал Святослав и провёл по рассыпавшимся на сене шелковистым прядям.

– Да. Мама порой даже ревновала отца ко мне, так он со мной возился.

– А я слышал, будто отец твой поколачивал иногда мать Молотилиху…

Овсена помрачнела.

– Всё из-за вина греческого проклятого, ненавижу его! Отец потом винился перед матерью, и она всегда прощала его, потому что любила. Но мне каждый раз было так стыдно и горько… Я только недавно узнала, что у матери больше не было детей оттого, что отец спьяну как-то толкнул её, когда она была на сносях. Мать упала, ударилась, дитя выкинула – брат у меня должен был родиться, – и с тех пор больше не имела детей. А отец всё равно пить не бросил…

Святослав погладил Овсену по щеке.

– Я вино греческое не люблю, а ежели и выпью чего хмельного, то всё равно женщин не бью! – Он засмеялся.

– Я знаю, – отвечала Овсена.

– А я своего отца почти вовсе не помню, так, отдельные мгновения краткие… Любопытно, а где его звезда, я как-то об этом никогда не задумывался…

Они помолчали, глядя в небесную звездь. Их беседа текла тихим ручейком, иной раз прерываясь, а души продолжали говорить, паря, казалось, где-то высоко, в бездонной ночной сварге.

Святославу давно не было так хорошо, наверное, ещё с детства или с тех пор, когда старый волхв обучал его в Кудесном лесу.

– Знаешь, Овсена, я сейчас вспомнил, как жил в дремучем лесу у старого Велесдара. Он меня учил лес и зверей понимать, науки разные ведать. Эх, самое счастливое было время! А я старался вырасти поскорей, ратную науку познать, стать воином. Раньше было всё равно, а сейчас вдруг подумал: ежели б сгинул в сече, так и не изведал бы того, что открылось теперь…

Овсена ладошкой прикрыла уста Святослава:

– Не надо, Святославушка, Мару поминать, нам ведь так хорошо! – И, помолчав, осторожно спросила: – А с женой ты был счастлив?

– С Ладомилой? Был. Только совсем по-иному. Я толком и понять-то счастия не успел, как её не стало…

– Прости, – шепнула Овсена, – я поняла. А скажи… – девушка помедлила, не решаясь спросить, – а как…

– С Малушей? – нехотя закончил Святослав. – То была не любовь. Не желаю об этом сейчас говорить, после как-нибудь…

– А сыновья? – не унималась Овсена. – Как они?

– Растут, – пожал плечами Святослав. – Матушка о них заботится, я, когда дома бываю, навещаю их. Только тесно мне в тереме, что дикому зверю в клетке, не могу там долго быть… Да и в Киеве тесно. Простор люблю, волю, степь широкую, небо бескрайнее над головой.

– Оттого, видно, и прозвали тебя Русским Пардусом…

– Ты и сие про меня ведаешь? – удивлённо поднял голову Святослав.

Овсена ласково провела рукой по его щеке.

– Глупенький! Я ж все эти годы про тебя каждое слово ловила. После той встречи на Подольском погосте поминанием твоего имени только и жила!

Они проговорили так почти всю ночь и лишь под утро уснули, крепко обнявшись и утонув в сенном духе.

«Чудно, – подумал, засыпая, Святослав. – Разговорился, будто дитя, совсем на меня не похоже…»

С той поры начались их тайные встречи. И Святослав дивился переменам в себе. Ещё недавно он полагал, что ничего нового после Ладомилы, а особенно после Малуши познать не может. Ладомила – ласковая, добрая, глядящая на него восторженными очами. И сыновья, во многом напоминающие мать, особенно Ярополк. Малуша – хитрая и изощрённая в постельных утехах, – от неё осталось неприятное воспоминание собственного падения и настороженность по отношению к женщинам. К сыну Малуши Святослав старался относиться так же, как и к сыновьям Ладомилы, но ему казалось, что в маленьком Владимире также проступали черты материнского характера, и в глубине души это было неприятно.

И вот появилась Овсена. Сильная, независимая, гордая, как сама Русь. И такая же ласковая и добрая, умеющая любить безо всякой оглядки и корысти. Такую любовь можно заслужить только истинными достоинствами. Он уже понял, что дети, особенно мальчики, почему-то больше свойств берут от матерей. Потому с большой долей вероятности можно было сказать, что сын, рождённый от Овсены, вырастет таким же сильным, гордым и прекрасным душой и телом.

Но пока он встречался с Овсеной, довольствуясь только объятиями и поцелуями, и чувствовал себя самым счастливым на белом свете. Ещё недавно Святослав ни за что не поверил бы даже самому Великому Могуну, если бы тот сказал, что близким другом, которому можно поверять самые сокровенные тайны и изливать душу, может стать женщина. И даже не умудрённая опытом жена, а юная дева, которой он, бывалый воин, отец троих детей и князь Руси, станет доверять свои помыслы и выслушивать её мнение.

У Святослава за спиной будто выросли крылья, а силы удесятерились. Молодые дружинники горящими от восхищения очами следили, как ловко управляется князь с двумя мечами, с мечом и ножом, мечом и щитом, копьём, луком, дротиком либо просто голыми руками расшвыривает нескольких дружинников на голову выше ростом. В каждом движении Святослава, в его мягкой кошачьей походке сквозила бьющая через край сила и уверенность. Темники с тысяцкими одобрительно цокали языком и говорили молодым воинам:

– Учитесь, молодцы, у князя удали и мастерству ратному!

А ближе к ночи Святослав куда-то исчезал. Среди дружинников пошли слухи, что князь ездит к волхвам и получает от них кудесную силу, ещё крепче прежней.

Раза два, а то и три в седмицу, как только засыпала уставшая от дневных забот Молотилиха, так же неслышно исчезала со двора и Овсена. Молотилиха считала, что дочь гуляет с Олешей, и ворчала, что тот не засылает сватов.

Олеша чувствовал, что с Овсеной что-то происходит. Она избегала его, будто неуловимая тень. Он не мог понять, отчего девушка опять вдруг стала неприступной и своенравной, особенно после того праздника, где она была так весела и счастлива и всё уже казалось решённым. Настойчивость Олеши становилась всё сильнее, и Святослав решил отправить его с дежурной тьмой на замену стоящей у Курянских границ.

– Знаешь, Святославушка, Олеша о чём-то догадывается! – поделилась тревогой Овсена, когда они встретились в пустующей охотничьей избушке. – Перед отъездом хмур был и угрюм, а я отчего-то боюсь ему рассказать… Неладно получается, таимся ото всех, будто лихие люди…

Она прижалась к плечу Святослава, сидя рядышком и наблюдая, как огонь в печи поглощает берёзовые поленья. На дворе уже начались холода.

– Давай, Овсенушка, я завтра же тебя матушке представлю как мою избранницу на веки вечные! – Он положил свою большую ладонь на девичьи пальцы и почувствовал, как они вздрогнули.

– Боюсь я, Святославушка, и матушки твоей, и терема… – испуганно произнесла Овсена.

– Ну что ты боишься, – пытался уговаривать Святослав, – матушка сама когда-то простой дивчиной, как ты, была, потом отец её увидел…