Текст книги "Океанский патруль. Книга 1"

Автор книги: Валентин Пикуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А вы, – сказал Мордвинов, – напрасно кота не взяли. Для полного уюта вам теперь как раз кота не хватает…

Однако судовой кот в тот же вечер позорно бежал с корабля; как объяснял боцман Хмыров – не выдержал грохота. И это вполне возможно: корпус корабля целый день гудел от работы пневматических молотков, глушивших в его бортах расшатанные штормами заклепки.

Работы было много не только судоремонтникам; все матросы помогали устанавливать на боевых постах новые приборы, вели монтаж дополнительной электросети, кочегары перебирали в котлах трубки, машинисты во главе с Лобадиным чинили двигатель. Все как-то заметно похудели, даже у молодежи пропал тот особый морской шик, который всегда отличает моряка от берегового человека.

И только лейтенант Пеклеванный неизменно появлялся на палубе опрятно одетый, гладко выбритый и даже благоухающий одеколоном. Внешне безучастный ко всему, что происходило на корабле, он вникал во все подробности переоборудования, ежедневно обходил все отсеки, и горе тому, кто двигался медленно или нерадиво относился к работе, – такие попадали под «фитиль» Пеклеванного.

Но, как ни странно, выбираясь даже из самого захламленного трюма, лейтенант сохранял свой прежний опрятный вид, – грязь, казалось, вовсе не приставала к нему, и это командой «Аскольда» было оценено по достоинству.

Одно только в помощнике Рябинина не нравилось некоторым матросам.

«Очень уж строг, дерет, словно рашпиль какой-то по железу», – часто жаловался Хмыров, которому, как неопытному боцману, попадало от лейтенанта больше всего.

А однажды Ставриди, ухмыляясь, подошел к Найденову:

– Хочешь, загадку тебе задам?

– А ну? – согласился тот, устало откинув на затылок новенькую мичманку: теперь он уже не бригадир – старшина второй статьи, первым носовым орудием командует.

– Стоит наш «Аскольд» на рейде. И вдруг ни с того ни с сего на левый борт накренился. Что произошло?

Алексей, подумав, сказал:

– Некогда мне, – видишь, казенник вычистить надо, а то бы я отгадал!

– Ну что же тут думать! Это лейтенант Пеклеванный прошел по правому борту, а все матросы, чтобы ему на глаза не попадаться, бросились на левый. Вот и накренился наш «Аскольд».

– Дурак ты! – спокойно ответил старшина, отрывая кусок свежей пакли. – Пеклеванного не бояться надо, а учиться у него следует.

– Да брось ты, Алешка! – обиженно протянул Ставриди. – Шапку с ручкой получил, а уже зазнаешься.

– А ты вот что, – неожиданно построжал Найденов, – бери-ка паклю да протри казенник. Протрешь – доложишь. Плохо сделаешь – носки на твоей голове штопать буду. И помни: был я бригадиром – приказывал тебе, а сейчас старшиной стал – так еще не так прикажу. Ясно?

Ставриди паклю взял, но загрустил:

– Эх, был у меня товарищ!.. А приказать не сможешь, я еще присягу не принимал.

– Все равно, заранее привыкай подчиняться. Давай, давай, жми! Вон казенник-то как на тебя смотрит…

Проходя по боевым постам, отмеченным множеством пестрых номеров, Алексей чувствовал себя немного растерянным. Привыкнув к размеренному укладу промысловой службы, к родному «Аскольду», где ему был знаком каждый закоулок, он с трудом узнавал отсеки, казавшиеся теперь какими-то чужими. И не только он чувствовал себя так, когда вместо обычных названий – «тралмейстерская», «малярка», «чердак» – приходилось говорить: БП-2, БП-17, БП-43; все цифры, цифры, цифры – голова от них кругом идет!

Уже на следующий день после прихода на «Аскольд» Пеклеванного началось распределение матросов по штатным расписаниям. В первую очередь матросу присваивался его личный номер: написанный кузбасским лаком на полоске парусины, он пришивался к карману голландки и к койке. Затем матрос должен был запомнить множество цифр. Не зная их наизусть, член корабельной команды мог растеряться в бою, не иметь своего места отдыха.

И даже сейчас, по прошествии нескольких дней, Алексей, спускаясь по трапу в артиллерийский погреб, продолжал зубрить:

– Номер кубрика – два, номер койки – чертова дюжина, большого рундука – семь, малого – двадцать четыре, номер стола – три, бачок – пятый. По боевой тревоге находиться у первого орудия, по аварийной – у второго насоса в шестом трюме, приборку делаю на шляпке левого борта, занимаюсь Политически в группе штурмана Векшина… Ох ты, господи! Тут и с университетским образованием без пол-литра не разберешься…

В артпогребе, где раньше стояли засольные чаны, теперь высились стеллажи для укладки снарядов, и Пеклеванный говорил Русланову:

– Маты разложите вдоль стеллажей так, чтобы палубы совсем не было видно. Железные подковки с сапог сбить, ходить в погребе надо осторожно и мягко, как ходят кошки… Ну, а если пожар?

– Надо затопить погреб водой, – не задумываясь, ответил Русланов, уже привыкший к тому, что лейтенант при каждом удобном случае экзаменует своих подчиненных.

– Это я знаю, что водой, а не водкой, – и лейтенант повернулся к Алексею, спустившемуся через люк: – Отвечайте!

– Я открою, товарищ лейтенант, пятнадцатый клапан затопления. Вот он! – старшина дотронулся рукой до отполированного медного штурвала, вделанного в переборку.

– Правильно. Так вот, пожар уже начался. Открывай!

Найденов вначале замешкался, представив на минуту, как в погреб врывается ледяная забортная вода, но потом вспомнил, что «Аскольд» стоит в доке, и завращал штурвал.

– Быстрее, быстрее! – торопил его Пеклеванный, и, скрипя шестеренками, штурвал медленно отодвинул в днище корабля заслонки кингстона, – всем троим на мгновение стало жутковато, словно они уже слышали, как бегущая по трюмам разгневанная вода подбирается к их ногам.

– Закрывай! – коротко приказал Артем и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, быстро взбежал по трапу.

На верхней палубе он встретил командира. Рябинин следил за работой мастеров, крепивших на корме судна рамы для сбрасывания глубинных бомб.

– Меняется мой «Аскольд», – сказал он Пеклеванному. – Не узнать. – И, взяв лейтенанта за локоть, пошел с ним по палубе: – Вот что, помощник, штаб торопит. Сегодня к вечеру будем выходить из дока… Как наши комендоры, научились работать у орудий?

– Да, научились. Сегодня утром я провел с ними последнюю тренировку. Теперь посмотрим, как они будут стрелять в море на штормовой волне!.. А так – что же, работают сравнительно слаженно.

– Добро, – Рябинин оставил локоть помощника и прислонился к фальшборту, заглядывая вниз, в глубину дока. – Разрабатывать боевые задачи будем уже на чистой воде. Так даже лучше. Дни уйдут на оборудование постов, а ночью…

– Простите, – перебил его Пеклеванный, – но я об этом уже думал. Именно по ночам надо играть боевые тревоги, чтобы приучить команду работать в темноте. Приближается полярная ночь, и хотя я незнаком с условиями плавания в Заполярье, но мне кажется, воевать придется, как правило, в сплошном мраке.

– К полярной ночи они привычны, – Прохор Николаевич кивнул в сторону матросов, которые во главе с боцманом поднимали на борт корабля спасательный плот. – Но одно дело – рубить головы треске, а другое – стрелять из орудий и бомбить подлодки. Самое главное, на мой взгляд, выработать у команды скорость в обращении с техникой.

– Это я беру на себя, – сказал Артем и посмотрел на небо, с которого посыпалась жесткая снежная крупа, быстро таявшая на прогретой палубе.

– Ну что ж, посмотрим, – скупо ответил Рябинин и, откинув крышку люка, спустился в машинное отделение, а лейтенант Пеклеванный остановил одного матроса и велел ему позвать штурмана.

– Дежурный офицер явился по вашему приказанию, – отрапортовал Векшин, появляясь из дверей кают-компании.

– Не вижу, что вы вахтенный офицер.

– То есть? – И штурман посмотрел на рукав: уж не забыл ли повязку «рцы»? – Не понимаю вас, товарищ лейтенант…

– Вахтенный офицер обязан следить за погодой. Идет снег, который вы даже не заметили, сидя в кают-компании, а приборы не покрыты. На первый раз делаю вам замечание…

Вскоре «Аскольд» был выведен буксирами из дока и бросил оба якоря на середине рейда. К его борту сразу подошли катера с боезапасом и продовольствием. Корабль, заполняя свое вместительное нутро снарядами, глубинными бомбами, крупой, мясом, хлебом, стал плавно оседать в воду красной чертой ватерлинии. Согнувшись под тяжестью мешков, матросы бегали по трапам, балансируя на скользких ступенях, под которыми колыхалась черная студеная вода. Потом к борту патрульного судна подвалил портовый угольщик, и до самого отбоя над палубой висела, серая туча удушливой мелкой пыли – в бункера грузился воркутинский уголь.

«Аскольд», тяжело покачиваясь, готовился к затяжным боевым странствиям.

Через несколько дней, после долгих тренировок в заливе, патрульное судно (еще не имея на гафеле военно-морского флага) проводило учебные стрельбы.

Широкий плес, над которым гулял неистовый океанский сквозняк, покрывали высокие предштормовые валы. В мутной дымке хмурого полярного утра слева неясно брезжила тонкая полоска Рыбачьего, а справа, будто вздымаясь из глубин моря, вставала крутая дикая скала острова Кильдин.

Маленький портовый буксир, выдыхая в небо клубы сажи, тянул за собой на длинном буксире плоский артиллерийский щит. «Аскольд», держась заданного курсового угла, время от времени вздрагивал от залпа, и сигнальщики, следя за всплесками воды, нараспев кричали:

– Недоле-ет!.. Переле-ет!..

Снаряды, сверля мутный воздух, уходили в сторону щита.

– Накрытие! – радостно сообщали с дальномера, но Пеклеванный уже и сам видел, как оторвало угол щита.

– Сигнальщики! – командует он. – Передать на буксир по семафору: отойти на одну милю в сторону открытого моря!..

– Есть! – И Мордвинов, поднявшись на выступ крыла мостика, скрещивает и раскрещивает над своей головой быстро мелькающие красные флажки – «сигнал вызова».

На буксире долго не замечают сигнала, потом на верх рубки поднимается женщина (видно, как ветер полощет ее юбку) и «пишет» сигнал ответа. Начинается молчаливый разговор, и, пока он длится, Рябинин ходит по мостику тяжелыми шагами, внимательно осматривая горизонт и небо. Небо и горизонт…

Какой-то тральщик под гвардейским флагом, покрытый от носа до кормы белой пеной, медленно возвращается в гавань; в узкую Кильдинскую салму спешит укрыться от качки маленький рыболовный «ботяра», и – чайки, чайки…

Рябинин долго и пристально следит за их плавным кружением, потом вдруг в его лице что-то меняется, он плотно сжимает губы, трубка перекидывается из одного угла рта в другой.

– Помощник! – резким голосом зовет он, и Пеклеванный сначала ничего не может понять: вьются чайки (много чаек) над одним местом больше, чем в других местах. – Смотрите, смотрите, – говорит Рябинин, – смотрите в бинокль!..

Артем смотрит в бинокль и видит: чайки, плавно пикируя с высоты, одна за другой кидаются в воду, выхватывая из нее рыбу, и вода в этом месте какая-то неспокойная, отяжелевшая, словно что-то подпирает ее изнутри.

– Вижу, – говорит Пеклеванный, – но простите… Что же тут такого?

– Косяк, – подсказывает, выглядывая в иллюминатор своей рубки, штурман Векшин.

– Кой к черту косяк! – кричит Рябинин и почти силком сбрасывает Мордвинова с выступа: – Отставить передачу, поднять сигнал: подводная лодка противника, дистанция… курсовой – тридцать пять!..

Матрос подбегает к флажному кранцу, выхватывает несколько пестрых комочков, быстро крепит их к фалам. Пеклеванный, еще продолжая не понимать происходящего, загорается тревогой командира, торопит:

– Быстрее, быстрее!..

И пока флаги, раскрываясь один за другим во всю ширину, ползут к нокам реи, Рябинин успевает объяснить:

– Подлодка забралась в косяк, взбудоражила его, стала всплывать под перископ, вот и подняла рыбу на поверхность… Неужели не видели, как чайки хватают сельдь!

Буксирный пароходик, ничего не подозревая, продолжал свой путь в сторону открытого моря, ведя за собой избитую снарядами панораму щита.

А тральщик, едва были замечены сигналы, круто повернул обратно, и под его форштевнем сразу вырос бурун пены: корабль увеличил ход. С мостика «Аскольда» было даже видно, как по трапам тральщика стремительно забегали, пропадая в люках и дверях, маленькие фигурки матросов. На его кургузой мачте трепыхались яркие флаги. «Выхожу в атаку», – говорили они.

Бурун под форштевнем становился все выше, теперь матросов можно было видеть только возле орудий. Тральщик, обдав «Аскольд» теплым воздухом вентиляторов и гулом машин, пронесся мимо, разводя крутую кильватерную волну.

Возле замолчавшего орудия, из открытого казенника которого несло жаром и вонью перегоревшего пироксилина, в нетерпении топтались комендоры:

– Смотри, смотри, ребята: хорошо как идет!

– Сейчас начнет бомбами швырять…

– Ну, не завидую я немцам!

– Чепуха! Они тоже не дураки, немцы-то…

– Да, говорят, их больше бомбят, чем топят…

– Скинул!

– Что скинул?

– Прямо с кормушки скинул… целую серию!

А на мостике – тоже волнение, только другое:

– Эх, если бы у нас была хоть одна серия глубинок! – загорелся Пеклеванный.

– Что же нам делать? – растерянно спросил штурман.

– Что делать? Смотреть, – сказал Рябинин, – смотреть и учиться…

Первые бомбы, сброшенные тральщиком, взорвали глубину, выбросив на поверхность моря четыре невысокие шапки пены.

В бинокль с мостика «Аскольда» было видно, как на маслянистых, медленно оседающих волнах густо заплавала перевернутая белыми брюхами кверху глушеная рыба.

– Рыба! – сказал замполит Самаров. – С одного взрыва – не меньше центнера. Нам бы это целый час тралить. Я теперь понимаю браконьеров!..

Он засмеялся, а Пеклеванный в возбуждении куснул костяшки пальцев:

– Мне плевать на рыбу! Важно, чтобы не рыба – наверх, а подлодка – вниз! Ведь они топят ее, топят…

Самаров раскрыл портсигар, протянул его лейтенанту:

– Берите… Если командир подлодки, так же как вы сейчас, грызет себе кулаки, то, будьте уверены, его потопят.

Пеклеванный передернулся:

– Это вы мне?.. Держу пари: они ее не потопят. Момент атаки упущен. Будь я на месте командира тральщика, я бы пустил в дело бомбометы, чтобы захватить больший радиус взрывной волны…

Тральщик, резко развернувшись на «пятке», пошел во второй заход, настигая таившуюся на глубине вражескую субмарину. Она была где-то здесь, акустики слышали шум ее винтов, импульсы тока нащупывали в толще воды ее хищное стальное тело.

– Так, так!.. Хорошо! – говорил Прохор Николаевич, словно не тральщик, а его «Аскольд» выходил в атаку. – Сейчас я бы положил лево руля и… Так и есть: они ложатся на левый разворот. Еще серия, еще! Ага!..

Наконец тральщик отходит в сторону и, покачиваясь на волнах, замирает на месте. Рябинин сбавляет ход «Аскольда», чтобы не мешать тральщику прослушивать глубину. Но винты и моторы вражеской субмарины молчат. На грунт она лечь не могла – здесь глубоко, и давление сплющит ее в лепешку, – значит, погибла?..

Но гвардейцы не доверяют этой тишине, и тральщик выходит в последний заход – контрольное бомбометание: надо добить агонизирующего врага. И только проутюжив взрывами подозрительный квадрат моря, военный корабль ложится на прежний курс. Он проходит мимо «Аскольда»: на его мачте вьется теперь желтый флаг – сигнал, и Мордвинов, увидев его, докладывает:

– Товарищ командир, тральщик выражает свое «добро».

– Добро, – также отвечает Рябинин и, вглядевшись в утонувший на горизонте квадрат артиллерийского щита, поворачивается к Пеклеванному: – Прикажите продолжать тренировку! – А сам смотрит на небо, в котором кружатся вольные морские птицы, и улыбается.

Пеклеванный молчит, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Видно, что он хочет что-то спросить, и Прохор Николаевич снова поворачивается к нему:

– Слушаю вас, помощник!

– Я хотел спросить, товарищ старший лейтенант, как вы могли обнаружить подводную лодку?

Прохор Николаевич неожиданно громко смеется, улыбаются вместе с ним и матросы.

– Ну что вы, лейтенант, задаете мне такие вопросы! Я же ведь на этом море родился и вырос, знаю его из края в край, все, что есть в нем, тоже знаю. И притом я же ведь старый рыбак!..

«Аскольд», вытянув в сторону моря щупальца орудий, выходит на позицию для стрельбы. Лязгают замки пушек, звенят о палубу патроны, кричат опутанные проводами телефонисты.

И, кружась в небе, падают с высоты, сложив крылья, вольные морские птицы.

»Кукушка»

Расписанная рыжими цветами труба старого граммофона страдальчески дохрипывала последние слова песни: «Я милую ягодкой не назову, у ягодки слишком короткая жизнь…»

Начальник прифронтового района полковник Юсси Пеккала доел картошку со сметаной и мякишем хлеба старательно вычистил пузатую солдатскую миску. Стакан молока он оставил нетронутым и крикнул в соседний придел избы:

– Хильда!

Вошла чистенькая девочка – дочь хозяйки, взяла протянутый ей стакан и выпила его до дна. Пеккала похлопал себя по карманам, протянул девочке конфету:

– На, – сказал он, – больше у меня ничего нету…

Вошел денщик в русском солдатском ватнике поверх мундира, убрал посуду. Сменил в мембране тупую иголку, спросил:

– Еще завести?

– Не надо, – ответил полковник.

Он придвинул к себе телефон, стал обзванивать соседние гарнизоны. Везде ему отвечали, что люди выехали уже с утра. Кто на подводах, а кто на лыжах. Отобрали самых лучших стрелков и лыжников. Соревнования обещают быть интересными.

– Смотри, – сказал Юсси Пеккала своему денщику. – Еще не до конца рассвело, а уже печи дымят. Опять вовсю самогонку варят… Народу соберется много. С фронта тоже придут. Как бы драк не случилось!..

Он встал. Маленький, поджарый, щуплый. Накинул подбитую беличьими хвостами старенькую заплатанную куртку с погонами. Натянул на редкие волосы мятое кепи.

– Вам что подать? – спросил денщик. – Лошадь или лыжи?

– А ничего не надо. Я тут… посмотрю, что в поселке!

Подмораживало. В дымных туманах вставало из-за дальних лесов бледное солнце. Два немецких офицера прошли мимо, отсалютовав финскому полковнику. Пеккала небрежно козырнул им в ответ. Сегодня должны были состояться войсковые соревнования частей района по стрельбе, и поселок постепенно пробуждался под скрип телег и фырканье лошадей. Улицы наполнялись веселым гомоном солдат и женщин. С ревом, распугивая собак и взметая снежную пыль, проползли аэросани с торчащим из кабины пулеметом. Начали прибывать команды стрелков с фронта. Возле дома старосты уже торговали пивом.

– Рано! – сказал Юсси Пеккала и прикрыл торговлю.

Во дворе комендатуры трое русских военнопленных разгружали подводу дров. Одетые в драные шинели, опустив на уши верха пилоток, пленные скидывали с телеги тяжелые сырые плахи.

– Здорово, ребята, – сказал им полковник по-русски и направился к высокому крыльцу, потом вернулся обратно и спросил: – Кто из вас тут пробовал бежать вчера?

Вперед выступил один солдат – выступил как-то боком, словно готовясь к драке.

– Я, – хмуро отозвался он.

Пеккала поднес к его лицу крепенький кулачок:

– Ну что? По зубам тебе врезать?

Пленный откинул назад голову.

– Я, – сумрачно повторил он.

Пеккала опустил руку:

– Дурак! Война вот-вот закончится, а ты сам под пулю лезешь. Сиди уж здесь, коли попался…

Трое молча выслушали его. Полковник достал три сигареты, протянул их пленным.

– По одной, – сказал он и толкнул ногою круглый промерзлый чурбан. – Опять осина?

– Осина… – ответил один, пряча сигарету под пилотку. – Когда ваш на складе – береза, когда фриц – осина…

– У, сволочи, сатана-перкеле! – выругался Юсси Пеккала и легко взбежал на крыльцо.

– Вам, – сказал он, подавая полковнику бумагу. – Совершенно секретно…

– Бабьи секреты, – буркнул Юсси Пеккала. – Нашли время секретничать, когда и так уже все ясно… Еще от силы полгода, и наша прекрасная Суоми будет харкать кровью!

Вянрикки Таммилехто печально, с надрывом, вздохнул.

– А ты не вздыхай, – ответил полковник, разрывая синюю облатку конверта. – У нас, помимо таких дураков, как Рюти и Таннер, есть маршал Маннергейм: он понимает, что страну надо выводить из войны… Он не захочет, чтобы Суоми оккупировали русские!

В присланной бумаге содержался приказ: прочесать окрестные леса, где скопились большие банды «лесных гвардейцев» – так назывались финские дезертиры, в болотах и дебрях выжидавшие конца бойни. В приказе особенно подчеркивалось, что «лесные гвардейцы», образовав в лесах нечто вроде коммун, принимают в свою среду и бежавших из лагерей русских военнопленных, «солидаризируясь вместе с ними в оценке происходящих событий…».

– Кто подписал эту дребедень? – спросил Юсси Пеккала, перевернув бумагу: – Ну, конечно, генерал Рандулич… Его бы сюда, да на мое место!

Полковник откинулся на спинку стула, задрав худые колени, обтянутые кожаными леями, оперся ими о край стола. Закурил, разгоняя дым рукою.

– Слушай, вянрикки, – сказал он, – мы все-таки это должны сделать. В деревнях мужиков нету, а бабы с пузом ходят. Я часто думаю – уж не с ветра ли они беременеют?.. Это все работа «лесной гвардии»! Тут из поселка, я так подозреваю, даже учительница ходит к своему жениху в лес… Ты узнай у женщин, где здесь поблизости больше всего собралось дезертиров. Сходи к ним и попроси их уйти куда-нибудь подальше из нашего района.

– А вы мне солдат дадите?

– Еще чего! Ты же не каратель. Иди один. Скажи, что они мне настроение портят. Если я возьмусь за это – им будет хуже… Понял?

Юсси Пеккала поднял руку с пистолетом системы «Верри» и выстрелил в небо, – красная ракета с шипением обожгла высоту.

– Начали! – крикнул полковник.

Сорок лыжников вырвались на заснеженное поле, со свистом развернулись на повороте и вскинули тонкие винтовки. «Тах, тах, тах», – прогремели выстрелы. Они били в сторону леса, где на опушке стояли вырезанные из фанеры фигуры русских солдат с задранными кверху руками. Даже издали было видно, как меткие пули буравили и рвали фанеру мишеней.

Из толпы зрителей, наполовину состоявшей из солдат и местных шюцкоровцев, раздавались возгласы:

– Не подгадь, парни!

– Бей по москалям, лупи их!

– Вяйне, оглянись назад!

– Теппо, гони дальше!..

Лыжники, отстреляв каждый по обойме, уже мчались к финишу, где их поджидали судьи соревнований. Впереди всех, низко пригнувшись, летел рыжий капрал. Он оборвал грудью ленту и, тяжело дыша, воткнул палки в снег.

– Теппо Ориккайнен, – назвал он себя полковнику.

Проверили мишени; капрал победил и в стрельбе. Его пули точным пучком легли прямо в цель. Юсси Пеккала вручил победителю подарок – коробку, в которой лежали бутыль с водкой, банка сардинок и две пачки сигарет.

– Среди мужчин, – громко объявил полковник, – первое место занял капрал Теппо Ориккайнен!

Мишени заменили новыми. Теперь наступила очередь женщин. Одетые в солдатскую форму, они залегли возле судейского стола, оттопырив зады в лыжных вязаных штанах.

– Внимание! – скомандовал Юсси Пеккала. – Начали.

Затрещали винтовки. По условиям соревнований каждая женщина, отстреляв все патроны, должна была встать. Побеждала та, которая быстрее всех и точнее всех успевала выпустить в цель свои пули. На двадцатой секунде вскочила одна – районный руководитель женской партии «Лотта Свярд», пожилая полная женщина с мужской прической на голове.

– Это не так уж трудно, – засмеялась она. – И я бы справилась куда быстрее – только поставьте передо мною живых москалей!

Юсси Пеккала, объявив имя победительницы, уже готовился вручить ей приз – коробку с духами и пудрой. Но тут толпа расступилась, и на середину круга вышла высокая молодая женщина в серо-зеленой шинели; длинные и худые ноги ее были обуты в пьексы, набитые сеном, на голове кое-как сидела вытертая пилотка.

– Когда-то я неплохо «куковала», – обратилась она к полковнику, дыхнув ему в лицо запахом пива. – Дайте мне винтовку, и я покажу этим бабам, как надо стрелять…

Пеккала небрежно поморщился: «кукушка», кажется, пьяна, хорошо бы не связываться с нею.

– Но вы не участница соревнований, – попытался он отговорить женщину.

– Так что же? – с вызовом ответила женщина. – Что у вас там? Духи да пудра? Такой швали, как я, уже ничего не нужно. Можете отдать приз этой толстухе…

Юсси Пеккала с любопытством наблюдал за женщиной. Она даже не залегла, а решила стрелять стоя. Расставила ноги, притерла к плечу приклад. Ствол винтовки в ее руках плавно опустился книзу – трах! И тут же, сверкнув на солнце, выскочила пустая гильза. Трах! – опять щелкнул затвор. Трах! – упала гильза к ногам. Трах! – откачнулась женщина. Трах! – и она, опуская винтовку, повернулась к полковнику:

– Сколько?

– Шесть с половиной секунд.

– Мишень можете даже не проверять, – сказала женщина без тени самодовольства. – Я окончила школу отличной стрельбы и знаю, что мои пули легли одна в другую….

– Как ваше имя? – крикнул Юсси Пеккала.

– Это уже безразлично, – ответила снайпер, скрываясь в толпе…

«Странная особа», – подумал полковник. Когда народ уже стал разбредаться по улицам поселка, он попытался отыскать эту «кукушку» в толпе, но ее уже не было, а к вечеру она неожиданно сама явилась к нему…

Он сидел в своей избе и при свете керосиновой лампы читал поэму Твардовского «Василий Теркин», которую недавно нашли у одного убитого русского солдата, когда в дверь настойчиво постучали. Он не успел ответить, как дверь распахнулась, и он увидел на пороге «ее».

Теперь она была пьяна по-настоящему.

– Вы, кажется, хотели знать мое имя? – сказала она, размашисто шагнув на середину комнаты. – Что ж, – женщина вскинула ладонь к виску, – вас осчастливила своим посещением Кайса Хууванха, урожденная баронесса Суттинен.

Юсси Пеккала знал «лесного барона» Суттинена – одного из крупнейших промышленников Финляндии, и он медленно поднялся из-за стола:

– Честь имею… Прошу садиться!

Кайса плюхнулась на лавку.

– Бросьте, – сказала она. – Говорите со мной проще… Я ведь вот… – Женщина оттянула воротник шинели, показав отвороты своего мундира. – Я ведь… солдат! Как и вы…

Пеккала сел:

– Что вы хотите от меня?

– Я хочу выпить, – сказала женщина. – Мне все надоело… Вы даже не знаете, как мне все опротивело. Эти болота, эти выстрелы, эти грязные рожи…

– Вы немного не в себе, – мягко остановил он ее. – Если вам угодно, баронесса, я могу предоставить вам отдых.

– Сначала – выпить! – сказала Кайса.

Юсси Пеккала, выходцу из крестьян, еще до войны пахавшему землю, трудно было избавиться от невольного преклонения перед титулованной знатью. Он мог разругаться с генералом, но невольно робел перед любым лейтенантом, узнав, что этот лейтенант принадлежит к верхушке титулованных семей. И потому он даже как-то не посмел спорить и покорно вышел из комнаты, чтобы распорядиться насчет ужина для неожиданной гостьи.

– Пожалуйста, – сказал он хозяйке, – сделайте все почище и не забудьте принести немного водки…

Когда он вернулся, Кайса листала книгу.

– А вы знаете русский язык?

– Да, – ответил Пеккала. – Я даже был одно время в России.

– Давно? – спросила она.

– В прошлую войну. Я был там… в плену!

Она отбросила книгу и осмотрелась.

– Плохо мне, – призналась женщина. – И все время чего-то чертовски хочется… все время! Вы не знаете, полковник, чего может хотеться такой дурной женщине, как я?

Юсси Пеккала, пряча улыбку, пожал плечами.

– И вы не знаете, – с презрением отмахнулась Кайса. – И я не знаю. И никто не знает…

– Я знаю! – ответил Пеккала.

– Знаете?

– Да. И знаю уже давно. То, чего хочется вам, хочется и мне.

Женщина взглянула на него почти с удивлением. Глаза ее стали чище – казалось, она даже протрезвела.

– Ну? – сказала она.

– Мира, – ответил полковник.

– Так это же всем, – выкрикнула Кайса. – А вот скажите, чего хочется мне! Мне! Одной мне!..

Она скинула шинель на лавку и подошла к столу.

– Можно, я буду хозяйкой?

– Пожалуйста.

Она разлила водку по стаканам. Себе налила поменьше, ему побольше. Потом как бы нечаянно дополнила и свой стакан.

– Мне завтра будет стыдно, – призналась она. – Но сегодня мне все равно… Мы больше никогда не увидимся!

Они выпили водку. Подвигая к женщине тарелки, Пеккала сказал:

– Вы, наверное, не привыкли… У меня все так просто.

– Да бросьте вы об этом! – грубо остановила она его. – Я два года провела на фронте. Я забыла уже, как это сидеть за столом… Бросьте!

– Куда вы сейчас направляетесь?

– Сначала в Петсамо. Меня переводят в медицинский состав. Я свое уже «откуковала»… Из Петсамо, наверное, я попаду в Норвегию…

– Хотите остаться здесь? – предложил полковник. – Я могу вас устроить при своем штабе.

– Зачем?

– Я думаю, что вам здесь будет лучше.

– Не надо. Мне надоело жить в лесу…

Скоро она опьянела совсем, и Юсси Пеккала попросил хозяйку дома уложить гостью в соседнем приделе избы. Наутро, когда он проснулся, Кайсы Суттинен-Хууванха уже не было, и хозяйка передала ему записку:

«Господин полковник! Мне очень стыдно за мое вчерашнее поведение, но, я надеюсь, Вы меня простите. Поверьте, что я не такая уж плохая, какой многим умею казаться. Просто у меня была глупая и бездарная жизнь. Я не помню, говорила Вам вчера или нет, что я отправляюсь в Петсамо. Но я помню, что Вы предложили мне остаться при Вашем штабе. Я не знаю, как сложится моя дальнейшая судьба, но, если мне будет очень скверно, позвольте обратиться к Вам, – может, здесь мне действительно будет лучше.

К. Суттинен-Хууванха».

– Бедные женщины! – подумал вслух полковник. – Чего только не делает с ними эта проклятая война…

Он взял полотенце и вышел умываться. Слепой сын хозяйки играл на самодельной гармошке, шевеля в такт музыке пальцами босых ног. Безглазый калека растягивал меха в хвастливом напеве:

От пулеметов – громы и в дотах – жара,

Подай еще патронов, из фляги дай хлебнуть -

здесь финской обороны железная грудь.

В Миллионном доте – четыреста парней,

у них одна забота – лупить москалей!..

– А ну – перестань! – гаркнул Юсси Пеккала. – Перестань, или я сейчас разломаю твою музыку ко всем чертям собачьим! Тебе, дураку, в этом Миллионном доте выжгло глаза, но от этого лучше видеть ты не стал!..

Он целый день занимался своими делами – делами начальника прифронтового района и весь день вспоминал измученную войной женщину, которая трясется где-то сейчас по заснеженным дорогам в грузовике или в санях.

– Если будет мне письмо из Петсамо, – наказал он своим писарям, – вы немедленно, где бы я ни был, доставите его мне!

Слезы

– Эй, начальник, не плачь: слезами горю не поможешь, а вот щеки обморозишь!

– Да кто тебе сказал, что я плачу? – ответила Ирина. – Это слезы от ветра. Только от ветра. Уж очень быстро бегут твои собаки!

– А собак теперь не остановишь…

Собак действительно было трудно остановить. Можно было только перевернуть нарты, чтобы они остановились. Их три дня кормили тюленьим мясом, они пили свежую кровь и, казалось, были готовы бежать хоть на Северный полюс. Лохматый вожак так и рвал грудью сугробы.