Текст книги "Трудолюбивый и рачительный муж"

Автор книги: Валентин Пикуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Пикуль Валентин
Трудолюбивый и рачительный муж

Валентин ПИКУЛЬ

Трудолюбивый и рачительный муж

Вологда издревле украшалась амбарами, отсюда товары русские расходились по всей Европе; в городе со времен Ивана Грозного существовала даже слобода – Фрязиновая, иноземцами (фрязинами) населенная. Петр I не раз проезжал через Вологду, где с купчинами местными по-голландски беседовал, а после Полтавы он пленных шведов сослал на житье вологодское:

– Народ там приветливый, а в слободе Фрязиновой единоверцев сыщете, дабы не совсем вам одичать...

Однажды был сильный мороз. В доме купца Ивана Рычкова уже почивать готовились, когда с улицы кто-то постучал в ворота, жалобно взывая о милосердии христианском.

– Не наш стонет, – сказала мужу дородная Капитолина Рычкова. По-немецки плачется... Пустим, што ли?

– Чай, заколела душа чужая, – согласился хозяин. – А коли у наших ворот замерзнет, потом сраму не оберемся...

В теплую горницу ввалился закоченевший "герой Полтавы", и он был радостно изумлен, когда хозяин приветствовал его по-немецки, а хозяйка поднесла перцовой для обогрева. Оттаяв возле жаркой печи, ночной гость представился:

– Граф Иоахим Бонде из Голштинии, но имел несчастие соблазниться славою шведских знамен королевуса Карла Двенадцатого, почему и познал на себе все ужасы зимы российской...

Купец о себе рассказал: их семья имеет контору в Архангельске, если кому в Европе щетина нужна или клей, смола Древесная или икра вкусная, те непременно к семье Рычковых обращаются. И стал граф Бонде навещать дом радушных купцов, с маленьким Петрушей баловался, как со своим дитятей.

Мальчику было восемь лет, когда граф Бонде пришел проститься:

– Карл-Фридрих, мой герцог Голштинии, ныне ищет руки и сердца у дочери царя вашего – Анны Петровны, и потому государь ваш всех голштинцев от ссылки печальной избавляет...

Уехал. А вскоре беда случилась: на Сухоне и Двине побило барки с товарами, семья Рычковых в одночасье разорилась. Батюшка горевал, сказывая Капитолине Ивановне:

– На пустом месте едина крапива растет. Придется дом в Вологде продать, едем на Москву счастье сыскивать.

Был 1720 год. Петруша Рычков уже знал грамматику, арифметикой овладел. Однажды, гуляя с батюшкой по Москве, он дернул его за рукав кафтана, крикнув:

– Гляди, наш дядя Юхим в карете-то золотой едет, а с ним господа-то всякие, вельможные да важнецкие...

Граф Иоахим Бонде состоял в свите зятя русского царя, он не стал чваниться, облобызав Рычковых приветливо:

– Вы были моими добрыми друзьями в Вологде, теперь я в Москве стану вашим сердечным доброжелателем...

По его настоянию герцог сделал батюшку своим "гоф-фактором", и тогда же решилась судьба Петруши Рычкова.

– Вот что! – сказал ему отец. – Ныне коммерция да науки меркантильные отечеству крайне нужны стали, а потому решил я тебя к бухгалтерскому делу приспособить. Предков знатных за Рычковыми не водится, посему-то, сыночек родненький, тебе лбом дорогу пробивать надобно...

На полотняных фабриках, общаясь с мастерами-иноземцами, Петя Рычков освоил немецкий с голландским, а директор Иоганн Тамес посвящал его в тайны бухгалтерии, в суетный мир доходов и расходов. "Он меня, как сына, любил.., к размножению мануфактур и к пользе российской коммерции чинимых, употреблял", – так вспоминалось Рычкову на закате жизни. Выучка пошла на пользу, и в 1730 году молодой бухгалтер стал управлять Ямбургскими стекольными заводами. Здесь, в захолустье провинции, встретилась ему красавица Анисья Гуляева, которая и стала его женою... Петр Иванович жил и радовался:

– Ничто нам! Сто рублев в год имеем, проживем.

– Дурак ты, – отвечал ему тесть Прокофий Гуляев. – Эвон в таможню столичную немца взяли за восемьсот рублев в год на всем готовом, дабы бухгалтерию соблюдал. А он по-русски – ни гуту, пишет по-немецки, при нем толмача содержат... Что ты сидишь тут, в лесу, да ста, рублям радуешься? Ехал бы в Питерсбурх да в ножки господам знатным кланялся... Пусть они тебя на место этого немца определят.

– Просить-то совестно, Прокофий Данилыч!

– А-а... Ну, тогда и сиди в лесу. Корми комаров. А вот как детишки забегают, тогда о совести позабудешь...

Скоро заводы стекольные из Ямбурга перевели в Петербург, и волей-неволей – Рычков обратился в Сенат, где его приветил сенатский обер-секретарь Иван Кирилов.

– По мне, – сказал он Рычкову, – так лучше бы при таможне русского бухгалтера содержать, нежели немца, который на меня же, на русского, и косоротится. Пиши прошение, уладим. Сто пятьдесят рублев в год получать станешь.

– Да немец-то восемьсот имел! На всем готовом.

– Так это немец, – ответил Кирилов. – А ты русский... тебя, как липу на лапти, догола обдирать надобно...

Было время немецкого засилья при царице Анне Иоанновне – Кровавой! Рычков стал бухгалтером при таможне. Это сейчас куда ни придешь, всюду сыщешь бухгалтера, а в те стародавние времена бухгалтер был персона редкостная и значительная, ибо начальники только воровать деньги умели, а вот изыскивать выгоды для казны – на это у них ума не хватало.

***

Умен был сенатский секретарь Кирилов: великий рачитель отечества, экономист и географ, он далеко видел, уже прозревал будущее. Экспедиция, им задуманная, называлась "Известной" (известная для избранных, она была засекречена для других). Киргизы пожелали принять русское подданство, их хан просил Россию, чтобы она в устье реки Ори заложила торговый город, которому и предстояло стать Оренбургом.

– Для "известного" дела, – объявил Кирилов Рычкову, – надобен бухгалтер знающий, каковым ты и станешь...

Россия нуждалась в торговле с Азией, и в августе 1735 года Оренбург был заложен. Но сейчас на том месте стоит город Орск, а сам Оренбург перетащили к Красной Горе (ныне там село Красногорское), и только в устье реки Сакмары Оренбург нашел свое фундаментальное место, которое занимает и поныне.

От множества огорчений, перетрудившись, добряк Кирилов умер, его пост занял Василий Никитич Татищев.

При нем Рычков ведал Оренбургской канцелярией.

Василий Никитич мыслил широко, государственно; он и надоумил Рычкова смотреть на все глазами историка:

– Кирилов покойный оставил после себя атлас отечества, а что после тебя останется, Петр Иваныч? Неужто один только дом в Оренбурге, где ты семью расселил? А ведь края эти дикие нуждаются в описании научном, Оренбургу пора свою летопись заиметь, дабы потомки о наших стараниях ведали...

Такие поучения немало удивляли бухгалтера:

– Уфа-то, заведенная еще от Ивана Грозного, вестимо, в истории нуждается. А мы-то здесь без году неделя... Нам ли о летописях горевать, коли ни кола, ни двора не имеем!

Татищев подвел его к окну, указал вдаль:

– Гляди сам, сколь далече отселе нам видится... Не отсюда ли пролягут шляхи торговые до Индии?

Правда, что виделось далеко, даже очень далеко... Давно ли здесь верблюды скорбно жевали траву, а теперь стоял город-форпост: за крепостными валами, с которых строго поглядывали пушки, разместились гостиные дворы, по Яику плыли плоты из свежих лесин, всюду шумели толпы людей, понаехавших отовсюду за лучшей долей, а солдатам и матросам нарезали земли – сколько душа желает, только не ленись да паши... Почва же столь благодатна, что, бывало, кол в землю вобьют – из кола дерево вырастает! А вокруг Оренбурга уже возводились новые села с веселыми жителями, там жаркий ветер колыхал пшеничные стебли.

Анисья Прокофьевна говорила мужу – не в упрек:

– Сколь уж деток нарожала я тебе! Нешто нам в этаком пекле и век вековать? Хоть бы чин тебе дали, чтобы деточкам нашим при шпаге ходить да низко не кланяться... Даром ты, што ли, по канцеляриям утруждаешься?

В 1741 году канцелярия Оренбурга завела особый департамент географический. Петр Иванович вникал в ландкарты геодезистов, уже мечтая об атласе этих степных краев, дерзостно помышляя о "топографии" Оренбургской, в которой описать бы все реки и озера, все города и деревни, все полезные руды и злаки сытопитательные, о зверях и зверушечках разных.

Пернатых при этом тоже забывать не следует...

– Чин-то за усердие в карьере дают, – отвечал он жене, – а научные звания за разум присваивают. Татищев уже хлопотал перед академией, дабы она меня почтила вниманием, да разве в науку пробьешься? Все шестки да насесты иноземцы столь плотно обсели, что любого русского заклевать готовы...

К управлению краем пришел Иван Иванович Неплюев, образованнейший человек, при нем завелись в степях школы для русских, башкир и киргизов, задымились в березовых рощах заводы. Оренбург дал стране первые медь и железо.

Иван Иванович уважал Петра Ивановича:

– Сколь потомков-то нарожала тебе Анисья?

– Десять. Одиннадцатого во чреве носит.

– А чего земли и чина не просишь?..

Рычков стал коллежским советником, обретя по чину дворянство. Неплюев выделил ему под Бугульмой хорошие земли, чтобы усадьбу завел и жил как помещик. Но Анисье Прокофьевне уже не нужны были ни чин его, ни шпага, ни усадьба.

– Помираю, Петруша, – позвала она его средь ночи. – От одиннадцатого помираю.., живи один. За ласку да приветы спасибо, родненький мой. Но завещаю тебе – женись сразу же, ибо без жены заботливой детишек тебе не поднять...

Петр Иванович свое отгоревал, а весною 1742 года ввел в свой дом Елену Денисьевну Чирикову.

– Охги мне! – сказала молодая, присев от смеха, когда увидела великий приплод от первой жены Рычкова. – Ништо, – не испугалась она, – со всеми управлюсь, да и своих детишек, даст Бог, добавлю дому Рычковых не меньше...

От второй жены Петр Иванович имел еще девять отпрысков, услаждая себя приятною мыслью, что после него Рычковым на Руси жить предстоит долго-долго. А там, где выросла его усадьба, вскорости возникло новое оживленное село – Спасское, закрутились крылья мельниц, перемалывая сытное зерно, с громадной пасеки доносилось тягучее жужжание пчелиных роев: мед жители Спасского измеряли не ведрами, а бочками.

По субботам Рычков устраивал детворе "посеканции":

– По мне, так будьте вы хоть кривыми и косыми, но только б разумными чадами, и от просвещения не отвращайтесь...

Всяк от мала до велика обязан утруждаться науками на общее благо, дабы стать полезными слугами отечеству!

Это ничего, что он детишек своих розгами взбадривал: такова уж эпоха "просвещенного абсолютизма"...

Сам же глава семейства неустанно работал, трудясь над "Оренбургской топографией". Академия наук не спешила его печатать, четыре года мурыжила рычковские "Разговоры о коммерции", и только в 1755 году, раскрыв "Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащих", Петр Иванович увидел свой труд в печати, зато не увидел своего имени. Под статьей стояли два анонима. Рычков огорчился:

– Да не вор же я, чтобы имя свое от людей прятать, будто краденое. Ломоносов-то меня знает! Ныне как раз пришло время отослать ему начало топографии Оренбургской...

"Михаиле Васильевич Ломоносов персонально меня знает, – писал Рычков. – Он, получа первую часть моей "Топографии", письмом своим весьма ее расхвалил; дал мне знать, что она от всего академического собрания алробована; писал, что приятели и неприятели (употребляю точные его слова) согласились, дабы ее напечатать, а карты вырезать на меди..."

Хотя Петр Иванович и жил на отшибе империи, но и

...

конец ознакомительного фрагмента