Текст книги "Безвыходное пособие для демиурга (СИ)"

Автор книги: Валентин Никора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Она сама раскрылась в моих руках.

Текст был шумерским, но я понимал его. Нет, не знал, а именно понимал. Это было заклятие огненного демона. Запретная магия мертвецов. Но не воспользоваться книгой я не мог, ведь промедление было смерти подобно!

И я прочитал этот стих.

В это же мгновение за спиной родился смерч. Я ощутил огненное дыхание разбуженной стихии. И тут же пламя полыхнуло вокруг меня.

Я стоял в нарисованном мелом кругу, а вокруг, бросая автоматы и посохи, корчились незнакомые люди. И не было в моем сердце ничего: ни жалости, ни радости, ни презрения. Лишь пустота…

Листы книги перевернул ветер. Передо мной было новое заклинание. И я уже знал, какое именно. Это было заклятие древних богов, дающее истинное всемогущество и настающую власть над мирами живых и мертвых.

Ноки-Моноркен знал, чем меня искушать.

Я захлопнул том. Сердце мое билось, точно птица, рвущаяся из клетки.

Я хотел отшвырнуть книгу, но не мог. Я чувствовал себя продолжением заклинания, а Некрономикон – продолжением себя. Так чувствуют руку или ногу. Можно отсечь свой палец, но нельзя потом забыть, что этот палец у тебя когда-то был!

Я шагнул в огонь, но пламя меня не трогало. Я переступал через людей, катающихся по полу, и шел к выходу. Навстречу смерти. Там, на улице, меня, наверняка, уже ждали. Иезуиты или бандиты. И среди них умный Ильяс и хитрый Муса. И, может быть, живой Юрий Петрович. Все может быть.

Я сыграл роль Вия, я ее нашел. Теперь я стану ее пожизненным хранителем, ведь отдать ее – это выше человеческих сил.

За это меня и убьют. Если не сейчас, то позже.

Я вышел на крыльцо. Солдаты стояли плечом к плечу. Они окружали лестницу полукругом. Между ними – не пройти, но они, похоже, меня не видели.

Я снял мантию, сел на ступеньку, положил «Ноки-Моноркен» на колени, достал из кармана сигареты и закурил.

Скоро появится пожарная машина. И всем этим бойцам невидимого фронта придется раствориться в подворотнях. Тогда я и уйду. Конечно, они могут устроить бойню. Но тогда пожар охватит все здание. И общага, в которой притулилась эта злосчастная библиотека, рухнет, придавив всех. Значит, они уйдут. Они решат, что и я, и Серега, и она погибли в огне. Отчасти они будут правы…

Я курил, а перед глазами у меня стоял текст всемогущества. Я видел его всего лишь секунду, но запомнил навсегда. Теперь, даже если «Ноки-Моноркен» уйдет из моей жизни, то это ничего уже не изменит. Я всю жизнь буду бредить этим заклятием. И, возможно, когда-нибудь, сломаюсь.

Мы ведь всегда получаем то, что хотели.

А первая строчка «Ноки-Моноркена» предупреждает всех ее открывших: «Бойтесь своих желаний»…

Правь. §3. Заблудившийся в себе

Небо румянилось. Я, откинулся в кресле и смотрел, как за окном медленно занимался рассвет. Когда я последний раз наблюдал за солнцем? Пожалуй, в школе, после выпускных экзаменов. Так вот жил себе, сочинял рассказы, а сам не удосужился поучиться красоте у природы. Глупо как-то.

Я не знал, настоящий рассвет за окном или – галлюцинация, навеваемая волшебной пещерой, но и писать я больше не мог. Я чувствовал себя выжатым, точно лимон. Мне нужен был глоток чистого воздуха.

То, что я тут наваял – это было уже не совсем моим. Сюжет, герои, какие-то магические прототипы – все это могло существовать где-то там, за стенами моего дома.

Вся эта чертовщина не могла затянуть меня внутрь себя. Но мне, все равно, казалось, что я с каждым мгновением меняюсь, перестаю быть истинным творцом. Я пишу то, что мне диктуют, что показывают. Но эти видения насквозь черные, в них нет ни капли надежды!

И если я напишу роман, как мятежный инквизитор, возглавивший один из самых могущественных Орденов, обретет магическую живую книгу, то в реальности, из которой меня похитили, именно так все и произойдет.

Правильно, мир можно менять только извне, а не изнутри. Вот почему романы и фильмы не способны править реальность, они лишь делают крен в мозгах читателей и зрителей, не более того. Психика людей и их восприятие мира не меняется, но корректируется.

Изменить что-то кардинально можно, лишь находясь над процессом, а не внутри него. Для этого меня и похитили, потому мне и создали комфортабельные условия. Они знают, что рано или поздно я обо всем догадаюсь, и потому, как только я попытаюсь любым способом уничтожить электронную рукопись, тут же сработает механизм защиты, блокировка клавиатуры и мыши, включится автоматическое восстановление файлов.

Уничтожить эту адскую повесть о захвате власти безумным инквизитором можно только одним способом: взорвав и «ноут», и пещеру.

Вот только я не был уверен, что моя писанина не дублируется через удаленный доступ на другом компьютере, например, на том, который остался в реальности.

Я погибну, а они похитят более сговорчивого мальчика.

Но если я все допишу, то возможен и другой вариант развития событий: в одной параллельной реальности победит инквизиция, а в другую, где я стану самым известным русским писателем-мистиком, меня вернут живым и здоровым.

Конечно, так не бывает. Но, по здравому рассуждению, студентов никто не похищает и не заставляет их строчить всякую ерунду. Нормальным людям это просто не нужно.

С другой стороны, если обратиться к самому загадочному евангелисту – Иоанну, то на Судном дне – ангелы трубят и открывают семь печатей книги. И начинается потоп, падение плотоядной звезды Полынь, и все в этом же оптимистичном духе.

Похоже, что открывали добрые ангелы вовсе не книгу жизни, а именно тот самый «Некрономикон». Вопрос: зачем им это было нужно?

Конечно, вначале было слово. Вот только какое? Послание к коринфянам и прочим исчезнувшим аборигенам? И посылали их по одному единственно правильному маршруту? В российской эзотерике любое послание выражено в каббалистической формулировке из трех слов.

Но, опять же, если существует страшная книга суда, то можно предположить, что сначала была написана другая, абстрактная история бытия, в которой повествовалось о любви и предательстве, о добре и зле, о власти золота над сердцами, об излечении человеческих душ музыкой.

Тогда получалось, что все мы – ожившие слова.

Но встает вопрос: кто писал первичную книгу? Если бог, то почему он создал столько страданий? Чтобы мы вечно боролись, а не плесневели от скуки?

Если меня похитили ангелы, то почему злодеи в этой еще ненаписанной книге побеждают?

Если меня украли демоны, то не проще ли было им самим переписать историю земли?

Стоп! Вот оно!

Я даже вскочил с кресла. Я все понял: ангелы или демоны, вырвавшие меня из реальности, по каким-то непонятным причинам, не могут править наши судьбы. Что-то мешает им. Историю людей может переписать заново только обычный человек.

Вот почему на Руси в каждом городе велись летописи. Это было необходимо, чтобы враг не переиначивал историю. Летописцы, на самом деле, были не просто грамотными монахами, они стояли на страже времени, они – часовые, не пропускающие в нашу жизнь орды нечисти.

«Откуда есть пошла земля Русская» – это не просто памятник литературы, это – ключ к познанию тайн мироздания. Записанные слова можно извратить, но их уже никогда не стереть. Они остаются в биополе земли навсегда.

А «Некрономикон» – книга древняя и уничтожить ее невозможно. Любой человек, объявивший ей войну, обречен на гибель.

Столкнувшись с волей магических гримуаров – самое разумное – плыть по течению, выискивая надежную ветку, свисающую над водой, за которую можно ухватиться, чтобы вырваться из мистической реки формирующихся, но еще не произошедших событий.

В общем, за сутки в волшебном мире, я научился думать как настоящий некромант, который пишет огромный некролог человечеству. А потом из моего романа непременно родится даже не Некрополь, а целый Некрополис.

Я – орудие черных магов. Мне на время дали крупинку таланта, чтобы только я работал.

Но тогда получается, что все великие писатели: либо были похищаемы, либо шли на сделку с дьяволом. И все фантасмагории, все без исключения, – были на самом деле.

Гоголь не зря боялся, что его закопают живым – это была его плата за раскрытие тайны «Вия». И ведь закопали-таки.

Пушкина убил француз. В общем, за дело. Пушкин был не столько гений, сколько задиристый арап, возомнивший себя солнцем русской поэзии. Ну где вы видели черное солнце? По сути, если смотреть в корень вещей: Пушкин – солнечное затмение, явление редкое, пугающее и неповторимое…

Как все значимые литераторы, свой дар Пушкин получил от тьмы, но когда поднял бунт против благодетелей и из бунтаря-декабриста превратился в истового монархиста, – его тут же и убрали, отдав пламя его гения Лермонтову.

Собственно, у тьмы на счет царской династии всегда был свой особый план. Божьи помазанники идеально подходят на роль очистительной жертвы. Зря что ли летели королевские головы в Европе? Любить царей и самодержавие – было преступлением против тьмы. Вот только мало кто это понимал.

Лермонтов был настоящий бесенок. И бабушка его была истинной ведьмой: как она ловко забрала мальчика у родителей, как истово опекала! Но всех их, как обычно, губил темперамент.

Тогда уже Достоевскому, вместе с даром, в нагрузку впихнули эпилепсию, чтобы, как только разбуянится – не на дуэли бежал, а бился бы в припадках; отлеживался бы в кровати, а не шпажонками бы размахивал. Этот успел много напророчить. И все сбылось.

Потом были Белый, Андреев, Булгаков. И все они несли в себе красный смех мировых войн и революций.

До Булгакова не существовало Мастера, не просто как знатока библейских историй, но как писателя, ищущего истину, понимающего, что все слова – живые, что тексты – всегда становятся реальностью в параллельных мирах.

Черное мистическое солнце опалило сознание и Булгакова, и всех, кто хоть на йоту приближался к истинной картине мироздания. Они пытались нести в мир свет, но через призму мрака. Они боролись, все эти писатели, и все «что светит нам чистым светом, горело в них мучительным огнем».

Собственно, конец ХХ века в песенной традиции бардов и менестрелей зеркально отразил поэзию века девятнадцатого. Цой и Тальков ушли друг за другом так же, как Пушкин и Лермонтов. И опять же: фигурировали фатум и огнестрельные раны.

Вот оно: Безвыходное пособие для демиурга!

Хочешь славы – пожалуйста, но не забывай, на чьи колеса льешь воду. Как только в тебе заговорит совесть, прозрение – да что угодно: ты больше не жилец. Смертей много: не справился с управлением машины, упал с крыши, угодил под бандитскую пулю.

Все писатели и поэты в России обычно не могли выдержать испытания славой. Поэт в России – больше, чем поэт! Он – властитель дум, он – знамя толпы.

Как только это заблуждение масс примеряет на себя автор, так тут же он политизируется в ущерб художественности. Он перестает сочинять и развлекать, а начинает звать к борьбе и идет войной на любой существующий строй. Он открывает первую страницу «Пособия для демиургов». А там написано: «Бойся своих желаний, ибо все они, без исключения, имеют отвратительное свойство сбываться в тот самый миг, когда ты в них уже не нуждаешься».

Господа сочинители все, как один, начинают выдумывать себе эффектную гибель. Потом они об этом забывают, рвутся к новым рубежам – и, хлоп – смерть настигает их в самом зените славы, как, собственно, они сами этого и хотели.

В общем, на обложке только что придуманного мной виртуального учебника для писателей нужно написать: «Безвыходное пособие» в смысле и выхода из этой ситуации нет, и выходные дни, чтобы обдумать ситуацию и отказаться от нелепой смерти, гений получить уже не может. И пособие – это не только рекомендация, но одновременно и воздаяние по заслугам.

Вот только в последний миг наши гении понимают, что этого-то пособия им не нужно. Но – слишком поздно.

После смерти – всем российским писателям платят подъемные, чтобы устроились в Некрополе, который находится в Переделкино. Там, на знаменитых дачах их всех и переделывают, снимают с них печать демиургов и отправляют в первый круг ада за пособничество тьме. Вот такая картина…

Но во всей этой только что придуманной мной истории непонятным оставалось только одно: где все они, и где я!

Они стоят в бронзе, а сижу в темнице и работаю литературным негром. То есть вот прямо сейчас я и есть черное солнце русской макулатуры… тьфу ты, литературы. Можно начинать собой гордиться.

Смех – самое сильное оружие.

Но я даже не улыбнулся.

До сих пор у меня не было четкой картины происходящего. Я не мог уверенно сказать, жив ли я, увидит ли кто-нибудь, кроме меня, эту безумную нить, на которую я нанизываю рассказы, точно бусины.

С другой стороны: я страстно мечтал стать хорошим писателем, настоящим и даже заслуженно знаменитым, так в чем же дело?

У каждого выдающегося человека были невидимые помощники: даймоны, ангелы, эльфы, нимфы – этих существ сонмы.

Но я ни разу не слышал, чтобы эти помощники помогали творить таким безумным способом! Ни один значимый деятель культуры никуда не исчезал надолго. Да, они любили запираться и проводить время в одиночестве, в ночных бдениях, но они всегда оставались в нашем измерении!

Небо за окном пылало розовыми всплесками. Солнце поднималось над этим миром. Нормальное, не черное, не костлявое. Обычное.

Боги, как я запутался всего за пару дней одиночества!

Нет, не может человек быть один – он существо стадное. Одиночество – это ноша, поднять которую в состоянии только кто-то очень сильный.

Я так устал бродить в дебрях собственного разума, что отдал бы половину жизни, дабы просто напиться с друзьями и послушать, как у кого из них стучит кардан в машине, да кто устал затирать реестровые записи в «Висте». Как я хотел просто сидеть с друзьями и слушать, какие их подружки алчные, какие чиновники – крохоборы, как безумно растут цены, как в американских школах опять начались перестрелки…

Да, я хотел стать писателем, но не такой же ценой! Сочинять романы – это обычная, хоть и приятная, но – работа. А вместо этого мне подсунули ужас, прилетевший на крыльях ночи. Я вовсе не хотел быть узником собственных книг!

Я представил себе, как буду, не разгибая спины, десятилетиями строчить мистическую дурь. А в моем мире Лера выйдет замуж, родит ребенка или даже двух. И мои книги будут иметь ошеломительный успех, только вот я всего этого не увижу.

Нет, я хотел совершенно не этого!

Я не собирался писать «Пособие для демиургов» собственной кровью! Я не хочу расплачиваться за славу годами такого вот милого заточения! Зачем все это, вообще, нужно, если мне никогда не ощутить вкуса настоящей жизни, если не увидеть собственных детей, если не подержать в руках изданных романов, которые я еще даже не придумал?!

Монитор «ноута» мигнул и уснул, превратившись в черное зеркало.

Я увидел свое мутное изображение и ужаснулся. Это – не я! По комнате метался какой-то сумасшедший со вздыбленными волосами, горящими глазами.

Я заскочил в ванную, и застыл перед зеркалом.

Бог мой, как я изменился! Лицо осунулось, стало треугольным. Щеки опали, глаза стали красными головешками: видимо, от недосыпа полопались нити капилляров. Губы растрескались и были покрыты кровяной бурой пленкой. Красавец! В гроб краше кладут.

А, может быть, я давно в гробу и есть? Сознание еще борется, умирает, создает образы, бьется в паутине мыслей, но вынырнуть из этого опиумного сна, от недостатка кислорода, уже не может.

Хроники вампира, блин!

Сейчас крышка гроба, то бишь крыша дома откроется, в нее заглянет бородатый черный копатель. Он-то думает, что в таком огромном саркофаге горы драгоценностей, а тут только я – маленькое золотце. Вот он обрадуется!

Я украдкой посмотрел на потолок: нет, ну это бред!

Я потоптался в нерешительности.

Написать свой жутко знаменитый роман я всегда успею. Еще ведь неизвестно, что там будет в конце, когда инквизитор Лев Григорьевич встретится с «Некрономиконом»: может быть, они заключат пакт о ненападении, возможно, от их встречи поменяются полярности осей земли и в России вырастут пальмы, а Соединенные Штаты под национальный гимн пойдут ко дну, точно «Титаник».

Есть вариант, что книга убьет инквизитора, и сама, через диктаторов-марионеток, будет править миром. Из меня тогда могут сделать пророка, а могут и убить в конце повествования, как ненужного свидетеля.

В общем, мне бы понравился финал, когда «Некрономикон» и инквизитор убивают друг друга или замораживают лет на двести, а я остаюсь в истории величайшим писателем-фантастом. И когда Джордж Мартин вручит мне премию, он мне подмигнет, мол, мы с ним-то знаем, что произошло на самом деле! Не впервой литераторы спасают мир от кошмаров, придуманных ими самими.

Я воровато огляделся по сторонам.

Да черт с ним, с романом! Новый напишу, но только дома. Нужно выбираться отсюда, пока совсем с ума не сошел.

И чем это меня околдовали? Какое издание книг, какая признанная слава может быть здесь, в мире праха и тлена?

Есть малая доля вероятности, что я выпал из окна, получил сотрясение мозга, и сейчас либо под капельницей, либо в доме скорби. Измененное, так сказать, сознание. Милая версия, ничем не хуже остальных. В ней даже есть тень надежды.

Если я сошел с ума, то могу обратно в этот ум вернуться. Нужно только сильно захотеть. И не романы строчить, а бежать отсюда, да поскорее!

Я вышел из ванной и несколько минут смотрел на входную дверь: она меня завораживала, звала все проверить.

Каким бы великим не был мозг, создающий для меня иллюзию полноценной жизни, его ресурсы не бесконечны. Невозможно создать целый город миражей, населенный тысячью людей, каждый из которых наделен личными фобиями и физически отличается от всех прочих!

Жить в сказке и не облазить каждый волшебный закуток? Что же я потом скажу своему сыну, что, провалившись в мифическую страну, я не искал приключений, не дрался с драконами, а, как прилежный «ботаник», строчил странные тексты? Нет, так не годится!

Я с сожалением посмотрел на свой «ноут». В конце концов, я всегда могу вернуться, и когда меня накроет волна черного вдохновения, я усну, как это было в первый раз. Каждый раз сидеть за клавиатурой вовсе не обязательно.

Я тряхнул головой, убеждая себя самого в правильности своих решений, и открыл дверь.

Ключи я предусмотрительно пихнул в карман.

Ну что: с чего начать знакомство с этой реальностью?

Я оглядел лестничную площадку. Все как всегда. Даже люк на чердак – и тот открыт.

Вот с вершков и начнем.

Я залез на крышу. Здесь было сумрачно. Под ногами хрустел керамзит. В некоторых местах шмотками валялась старая стекловата. Крыша просвечивала дырами в шифере и щелями на стыках. Здесь царило запустение. И властвовала тишина. Не слышно ни голубей, ни ворон. И это странно.

Я выглянул сквозь чердачное окно. Шифер был влажным. Видимо, ночью моросил дождь.

Я вылез наверх. Вдоль карниза шло железное заграждение, которое удержало бы человека, если бы он сорвался вниз. Это радовало. Я залез на самый верх и посмотрел оттуда на город.

Не знаю, что я хотел увидеть. Наверное, ожидал различить среди домов такой же ровный срез на фактуре вселенной, как на скале, внутри которой сейчас находился. Но нигде границ мира не было.

Я даже не знаю: обрадовался или расстроился. Ощущение было весьма специфическим. Это смахивало на отчаяние, смешанное с радостью, что этот мир не ограничен четырьмя стенами обрывов, ведущим во вселенский океан космоса.

То, что я увидел с крыши, не говорило абсолютно ни о чем. Теперь я просто знал, что смогу выйти из подъезда и мой дом не растает призрачным видением. Наверняка, кругом будут пешеходы. В магазинах можно пополнить запасы еды. А что у меня с деньгами?

Я вывернул карманы. Набралось тысячи полторы. Не разгуляешься.

И что потом?

Нужна будет работа. И как я буду работать, если все вокруг – ненастоящее?

Может быть, банк ограбить?

Нет, ну это уже слишком! Уж лучше в казино испытать удачу.

В реальности игорный бизнес под запретом. Здесь, возможно, тоже.

Ой, да вывернусь, не впервой.

У меня уникальная возможность погулять в городе миражей, а я уже строю глупые планы…

Я спустился на лестничную площадку, сбежал вниз по ступеням и вышел на улицу.

Надо мной нависали кроны деревьев. Ни ветерка, ни дуновения. С другой стороны: так ведь рано еще. Все спят. И только такие гении, как я, ищут себе приключений.

По другой стороне проспекта прошелся покачивающийся парень. Нет, не зомби, студент закутивший. Шел он уверенно, наверное, домой – отсыпаться.

С чего я, вообще, решил, что куда-то проваливался?

Я ущипнул себя: больно.

Ну, проснулся дома, ну не было сотовой связи и Интернета, что с того? Ну, Лера ушла. Правильно, а чего ей делать, если я, к примеру, сутки дрых без задних ног?

Как проверить настоящий этот мир или нет?

Я зашел в круглосуточный магазин, купил пива, открыл бутылку и глотнул: настоящее.

Сигареты тоже не были поддельными.

Я сел на лавочку возле магазина и задумался.

Если этот мир настоящий, и я выскажу в этом сомнение: меня тут же увезут в машине с мигалкой и крестом.

Значит, распространяться о своих ощущениях не стоит. Меня ведь могут и в виртуальную больницу упечь. По тому же самому принципу, чтобы не смущал местных граждан своим вольнодумством.

Вот если разобраться: кто даст гарантию, что шизофреники, к примеру, действительно страдают от размягчения мозгов или от поражения коры головного мозга? А вдруг их так же, как меня, выдернули из привычного мира, а потом, когда выяснилось, что не тянут они на роль миссионера, – вернули домой. Тут у любого крышу снесет! Человек будет бояться второго похищения, но не потому, что он болен, а потому что от этого никто не может защитить!

Стены дурдома, тюрьмы, армии, переполненного общежития – это слабый шанс быть всегда на виду. Проще похищать тех, кто одинок, кого не спохватятся.

Исходя из этих соображений, можно даже симулировать душевное расстройство. А для пущей надежности, стоит еще заработать и репутацию буйного пациента, чтобы с тебя глаз не спускали…

– Не угостишь сигареткой? – передо мной возник обросший бородой патлатый бомж с виноватым взглядом.

Я посмотрел на него: обычный бродяга, шел от помойки к помойке пораньше, чтобы собрать жестяные банки, увидел парня с бутылкой, решил попытать счастья. В этом была неумолимая логика: опасен идущий с пивом – от него можно ждать любой реакции. А сидящий на скамейке – склонен к философии и жалости. Он изначально хочет поговорить, а не кулаками помахать.

Я протянул мужику пачку.

– Вы бы своими руками. – собеседник втянул голову в плечи. – Чтобы я вам остальные сигареты не испачкал.

– Бери все. – я усмехнулся. – Сегодня боги к тебе благосклонны.

Бомж воровато оглянулся, осторожно взял пачку и отскочил от меня, все еще не веря своему счастью:

– Будь здрав, добрый человек.

– И тебе не кашлять. – я покачал в руке початую бутыль. – Слышишь, ты, поди, голодный?

– Нет, все нормально. – бородач сглотнул. – Не переводи на меня деньги, но если оставишь мне пару глотков, будет здорово.

Мне сразу стало грустно. Ни какой это не бродячий философ, а самый обычный алкаш. Я поставил початую бутыль на землю и с трудом сдержал в себе жгучее желание пнуть эту бутылку, чтобы она летела, разбрызгивая вокруг себя желтый фонтан брызг, и чтобы непременно разбилась, со смаком разлетаясь на куски, истекая остатками пива.

– Чего мелочиться, приятель? Забирай все. – сказал я.

– А как же ты? – этот вопрос поставил меня в тупик. Это он, нищий оборванец, заботится о моем душевном равновесии?

Мне хотелось ему сказать: «О себе позаботься». Но вдруг я понял, что ни к чему обижать униженного судьбой. Я вдруг впервые в жизни даже не подумал, а почувствовал, что передо мной живой человек.

Может быть, он развелся и все отдал жене и детям. Возможно, его раздавили конкуренты по бизнесу, и пока он прятался в этом обличии от бандитской пули, что-то в нем надломилось, и он навсегда остался таким. Где гарантия, что его просто не вышвырнули на улицу черные риэлторы? Квартирное мошенничество – явление не такое уж и редкое.

Конечно, скорее всего, он просто все пропил сам, без ударов судьбы. Но, и в этом случае, кто дал остальным право его презирать?

– Я больше не хочу. – я сказал правду.

Бомж осторожно приблизился, взял бутылку и бочком отодвинулся от меня:

– Спасибо, что не пнул.

– Ты ж человек, все-таки. – проворчал я, вставая.

– Да не меня, а пиво. Мне-то не убудет.

Кажется, я покраснел. Я даже почувствовал, как кровь хлынула в голову. Дожился: любой бомж читает мои мысли, точно они написаны на лице, как на плакате.

Я торопливо бросился прочь от своего случайного знакомого. Ярость клокотала во мне.

Я понимал, что это просто подавленная истерика нашла выход, но доводы разума были какими-то жалкими. Я пнул железную урну. Из нее полетели бычки и бутылки. Стало немного легче.

Я поднял камень и зашвырнул им в витрину. Под звон стекла взвыла сигнализация. Ярость медленно отпускала меня, освобождая место мыслям.

Я не знал, пробьет в реальности камень стекло магазина или нет. Я никогда этого не делал. Это не было очередной моей проверкой достоверности происходящего. Я очень хотел, чтобы стекло разлетелось – и вложил в бросок всю свою силу. И я добился, чего хотел.

Где-то взвыла сирена. Это мчались к месту происшествия какие-то «ЧОПовцы» или, может быть, даже полицейский наряд. Встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими. Я юркнул в подворотню, перелез через забор, пробежал сквозь гаражи и вынырнул далеко от места происшествия.

Прогулялся. Дошел до детской площади и сел на лавочку у фонтана. И что дальше?

Вторые сутки у меня нет никаких подтверждений, в родном ли я городе, в своем ли я уме? Каждое событие лишь сильнее запутывает меня. Я словно попал в какой-то интеллектуальный лабиринт. Это – игры моего разума. Затянувшийся кошмарный сон!

С другой стороны: а вдруг, пока тело спит, душа шляется, где попало. Вот меня и подсекли во сне, не пускают в реальность. Пока книгу об инквизиторе не напишу, – так и буду болтаться здесь, как гений в проруби.

А романы, между прочим, за неделю не пишутся. На них годы уходят!

Однако, я нахожусь здесь в очень привилегированном положении. Мне не нужно искать в Интернете и в библиотеках всяческие специфические термины скажем, о «люминатах», или о прочих еретиках. Мне нет нужды сравнивать демонологии разных философских и религиозных течений, чтобы выявить нечто общее, и уже опираясь на эти знания, составить собственный бестиарий. У меня все это уже есть в голове в готовом виде. За меня постарались, все продумали.

Я даже не всегда понимаю то, что сам же и написал. Мое дело: работать на подхвате. Знай, сиди себе за клавиатурой или спи, а служба идет. Так-то я быстро «свой срок отмотаю». Получится, что книжку прочитать, что написать – будет для меня едино. Вот только торопиться что-то не хочется.

Где гарантия, что меня потом отпустят? Никому не нужны лишние свидетели. Конечно, как только я открою рот у себя дома, мне его тут же закроют, причем вовсе не агенты секретных служб, а медбратья из психиатрической больницы.

Но зачем, вообще, возвращать меня и тем самым создавать себе лишние неприятности? Проще убить импульсом шестого кадра. Прямо через «ноут» послать слабый сигнал – и мой мозг развалится. Что может быть проще?

С другой стороны, что я могу рассказать в своем мире? Момент перехода в иную реальность я толком и описать не смогу. С местными настоящими жителями встречаться не приходилось. Меня окружает проекция моих же воспоминаний. Кто-то комбинирует заново давно позабытые события моей же жизни – и всего-то. Но это недоказуемо ни там, дома, ни здесь, в пещере каменного бога.

Если называть вещи своими именами, то никакой опасности я никому не несу. Я же писатель-фантаст. И все об этом знают. И если я напишу роман – это ни у кого не вызовет удивления. Ну, разве что только друзья поймут, что в героической схватке со своей ленью и разгильдяйством, я одержал временную победу.

А если я скажу, что меня заставили это сделать – все подумают, что я просто «пиарю» сам себя, привлекаю внимание к своему творчеству.

В общем, что бы я не сказал, – это расцениваться будет как маркетинговый рекламный ход…

Небо совсем прояснялось. Восток уже не просто румянился, он расцветал в лучах поднимающегося за домами солнца. Мимо проехала уже пара пустых автобусов. Утро в этом мире начиналось. А я сидел у фонтана и качал ногами.

Интересно, а как сочиняют настоящие писатели? Может быть, у них на время тоже «сносит крышу», они словно бы проваливаются внутрь вымышленных миров и пишут, наблюдая все глазами изнутри?

Вот только, чтобы якобы очутиться в несуществующем мире, нужно заранее все продумать: где, и какая именно должна быть улица, кто с какой скоростью ведет трамвай, чтобы голову отрезало именно господину Берлиозу, а не какому-нибудь Фердыщенко. Откуда дует ветер, когда пойдет дождь, в какую трубу ударит молния. Все это нужно знать до того, как проснешься в вымышленном мире, иначе получится не роман, а полная лажа.

И потому сейчас у меня из-под клавиатуры должны ползти не ровные строчки, а корявые.

Я ничего не смыслю ни в настоящей магии, ни в вымышленной из абстрактных фэнтезийных миров, не понимаю чародейских принципов и движущих сил. И вот как я могу, вообще, написать что-то такое, над чем читатель не сломается от смеха на третьей странице?

А то получится, что мой инквизитор Лев Григорьевич стремился к своей заветной книге четыре тома героической саги, а в пятой выяснится, что магии в «Некрономиконе» нет, и никогда не было. И это вытекает из «Кода да Винчи», но не того, открывшего современникам тайну, что у Христа была наследница, а из другого, принадлежащего безраздельно самому Леонардо.

Например, скажем, из раскрытия тайны письма да Винчи, следует, что «Некрономикон», был шестой книгой «Пятикнижия Моисея», и читать его нужно не задом наперед, а как-нибудь по-другому.

Или, того проще: поскачет по степям Казахстана истинный джигит и народный акын в одном флаконе, дабы растопить проклятую книгу на горе Алма-Коян. И будет он скакать со скоростью пять миль в час. А за ним в погоню рванутся другие джигиты-аборигены. Проскачет спаситель человечества часок-другой, оторвется, стало быть, разведет костер и пожарит мяса. А что, фора-то у него есть!

Да я сам все это читал в романе, выпущенном в одном солидном и уважаемом издательстве. Именно в таких формулировках. Даже слова похожи.

Конечно, дело там было не в Казахстане, но сути-то это не меняет. Собственно, тот роман начинался не как положено, со сбитого вертолета, падающего на головы врагов, а именно с этой чуши про скорость коней и про большую фору во времени.