Текст книги "Я послал тебе бересту"

Автор книги: Валентин Янин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А тут еще новое знаменательное событие произошло на раскопе. На усадьбе «Д», примыкавшей с запада к Великой улице, из земли показались остатки фундаментоз каменной постройки. По правде сказать, сначала участники экспедиции этому   открытию   мало   обрадовались. Решили, что это церковь. А где церковь, там кладбище. А где кладбище, там -зсегда все слои перерыты и перемешаны так, что хоть раскопки переноси на новое место. Однако скоро стало очевидно, что это остатки оснований не церкви, а гражданского здания – жилого дома, терема в два или три этажа. Сейчас, когда раскопки на Неревском конце завершены, подсчитано, что единственное открытое здесь каменное здание приходится на 1100 деревянных. И это особенно подчеркивает его исключительность. Но исключительность каменной постройки была хорошо понятна и тогда. Ее фундаменты прорезали всю толщу напластований культурного слоя – а эта толща была равна почти четырем метрам – и покоились на сваях, забитых в материковый грунт. На протяжении всего сезона 1953 года экспедиция, последовательно снимая слой   за слоем, имела дело с остатками этих фундаментов. Что и говорить, усадьба, рядом с которой нашли грамоту № 94, была необычной!

Спустя несколько дней уже не на мостовой, а на территории необычной усадьбы «Д» нашли новую грамоту – номер 97, тоже обрывок, сохранивший лишь две начальные строки, но имя Юрия читалось и здесь: «Господину Юрию челом бее Ортьмъка и Деица. Рожь прода-ють по...».

Грамота сообщала, по-видимому, о ценах на рожь. Категорической уверенности в том, что это письмо послано Юрию Овцифоровичу, не было. Но и противопоказаний такому предположению грамота не содержала. Она найдена в слое начале XV века. И Юрий назывался в ней «господином». И еще этот каменный терем рядом. Дата его постройки – рубеж XIV и XV веков – уже была установлена.

А дальше события развертывались так.

В следующие несколько дней не обнаружено ни одной новой грамоты. Полностью прошли слои шестого яруса. Потом седьмого. Ни одной грамоты. А затем, в слоях восьмого яруса нашли, наконец, грамоту, которой, естественно, дали номер 98. Это был небольшой обрывок в две строки. И эти строки сохранились не на всю длину, а только в левой части; справа они безжалостно оборваны. Но зато какие это обнадеживающие строки! Вот обрывок первой строки: «Поклоно от Нуфрея ко пос...». А это уцелевшая часть второй: «...и Смену. Господ...».

Что же из этого обрывка ясно? Во-первых, что письмо написано каким-то Онуфрием. Во-вторых, что его адресатами были сразу два человека: вторая строчка начинается союзом «и» – «и Семену». А в-третьих, можно вдоль и поперек обшарить православные святцы и установить что ни одного имени, которое начиналось бы на «Пос...», в них нет. Значит, письмо послано какому-то посаднику и Семену. Представляете, как все были наэлектризованы!

 Наверху прорись грамоты № 94, находкой которой началось наше знакомство с перепиской посадничьей семьи Онцифоровичей. Внизу прориеь грамоты № 98, первого письма к посаднику Онцифору. Грамота состоит из двух кусков, найденных в разные дни

Но погодите радоваться. Мы ведь не учли, что первого адресата могли называть не православным, церковным именем, а русским или же по прозвищу. В древности человек, как правило, имел два имени. Одно давалось ему при рождении, оно не было похоже на принятые церковью. Другое же он получал при крещении, его брали из святцев. Вон в предыдущей грамоте назван Деица, а попробуйте найти такое имя в святцах.

В прошлом веке лингвист и историк Н. М. Тупиков составил один из самых интересных русских словарей, единственный в своем роде «Словарь древнерусских личных собственных имен», по которому можно выяснить, какие имена употреблялись русскими людьми в средние века наряду с христианскими. Откроем этот словарь. Ну как? Нет имен на «Пос...»? Увы, есть. И на любой вкус. Вот они: Посахно, Поскотинной, – Поскребта, Посмик, Посник, Посока, Посолейко, Посол, Посоха, Поспей, Поспелой, Поспел, Постанка, Постник, Постой, Постоялко, Постражий и даже Постригач! Некоторые из этих имен и по сей день живут в современных фамилиях: Поскребышев, Посохин, Поспелов, Постников. Нужно оговориться, что словарь Туликова далеко не полон, много неизвестных раньше имен было ©первые прочтено только в берестяных грамотах. Но и без этой оговорки видно, что мы поспешили со своими радостями.

Но вот прошел день, и на стол ложится еще один кусок бересты, найденный метрах в четырех от грамоты № 98. Тоже обрывок. Но что-то в нем знакомое. Будто не в .первый раз видим мы эти крупные, украшенные косыми отсечками 'буквы. И цветом береста напоминает другой, уже виденный берестяной лист. И виденный недавно, только что. Осторожно прикладываем к новой находке грамоту № 98. Ну конечно же,_ обе полоски сходятся по линии разрыва. Обрывки букв одного куска сливаются с обрывками букв другого.

Это длинная, почти в полметра грамота, которая и из двух кусков не составляется целиком. Первая строчка, оборванная на самом интересном месте, так и не нашла себе продолжения. Посмотрим, что проч-тется во второй. Помните? В первом обрывке вторая строчка кончалась так: «Господ...». Наверное, начало слова «господин»? Тогда мы могли только гадать. А теперь получили возможность прочесть и удостовериться: «...ине...».

«Господине...» – слово «господин» в неупотребляемом теперь звательном падеже. Автор письма обращается к своему адресату, этому самому «Пос...», называя его «господином». Но что это? «О-н-с-и-ф-о-р-е...». .«(Господине Онсифоре»! Вот все и встало на свои места. Автор письма называет своего адресата не Посахном, и не Постником, и даже не По-стригачом, а «господином Онцифором». Значит, загадочное «пос...» – начало не имени, а титула. Теперь мы можем восстановить и утраченную часть первой строки. Там нет куска текста примерно в двадцать четыре буквы. Как же заполнить этот разрыв? Да, наверное, так: «КО ПОС (аднику господину Онсифору) И СМЕНУ...». В восстановленной части двадцать три буквы.

Теперь прочтем всю грамоту в ее сохранившейся части:

«Поклон от Нуфрея ко пос (аднику господину Онсифору) и Смену. Господине Онсифоре, роба и холопо твои, дете мои. У мене Неверови-ци д...». Существует, по-видимому, еще один обрывок того же письма, но поскольку он не прикладывается непосредственно к первым двум кускам, то остаются некоторые сомнения в этом; обрывок получил номер 100: «...а в охото мне, го(сподине)... ве мое и детей моихо».

Слово «холоп» в древней Руси означало «раб», слово «раба» – «рабыня». Речь в грамоте, возможно, идет о разделе рабов, холопов. Раб и рабыня остаются у Онцифора, а их дети должны принадлежать Онуфрию. Или, может быть, дети Онуфрия стали холопами Онцифора. В любом случае уместно вспомнить здесь еще раз главу «Медное» из книги Радищева. В этой главе рассказывается о продаже с молотка крестьянской семьи за долги господина. «Неверовичи», упомянутые в обрывке, это, вероятно, жители деревни Неверове Деревни с таким названием в Новгородской земле XIV—XV веков были. Существовали тогда же, между прочим, и два сельца – Неверичк и Неверовичи. Может, одно из них и имеется в виду.

Вернемся, однако, к Онцифору. В списках новгородских посадников нет двух Онцифоров. Есть только один – Онцифор Лукинич, отец Юрия Онцифоровича. Уже сама по себе находка адресованной ему грамоты на усадьбе «Д» значительна. Ведь именно на этой усадьбе немного позднее был выстроен каменный терем: здесь же уже обнаружены две грамоты, посланные на имя его сына Юрия, а показаниями других источников также было как бы «запеленговано» место жительства, семьи Онцифоровичей-Мишиничей. Новая находка с полной достоверностью и окончательно определила принадлежность Онцифоровичам усадьбы «Д». А ведь к раскопкам этой усадьбы экспедиция только приступила, затронув пока ее самую незначительную часть. Основных открытий нужно было ждать впереди.

Онцифор Лукинич был одной из ярчайших фигур новгородской истории вообще и, по-видимому, самым крупным новгородским политическим деятелем XIV века. Летописец впервые сообщает о нем под 1342 годом, и этот рассказ связан с печальными событиями в семье Ми-шиничей, смертью двух главных членов этой семьи. Однако не будем забегать вперед.

...Несчастья начались летом. Неподалеку от посадничьей усадьбы, на Даньславле улице, занялся пожар. Слизнув несколько усадеб, пламя вырвалось на простор и пошло гулять по волховскому берегу, уничтожая на своем пути все, что могло гореть. Вниз по Волхову пожар не распространился, он дошел берегом до кремлевского рва, а от (берега – «до святых 40 и до святых Кузмы и Дамиана». Эти две церкви находились около самой усадьбы Мишиничей. В Козмодемьянскую церковь, как уже было рассказано, спустя пятьдесят восемь лет Юрий Онцифо-рович и его соседи подарят богослужебную книгу.

Пылали дома, рушились каменные храмы. Сгорела церковь Якова и церковь Николы на Холопьей улице – ее потом доведется отстраивать Юрию Онцифоровичу. Больше недели бушевал в Неревском конце огонь. И это случилось через два года после другого страшного пожара, наделавшего там в 1340 году немало бед. Не успели толком отстроиться, еще стружка не пожелтела, и опять горят смолистые венцы новых построек. «Люди, – рассказывает летописец, – боялись и не смели в городе жить, но в полях жили, а иные в лугах, в пойме Волхова, или же в лодках. И можно было целую неделю видеть все в граде движущимся и бегающим. И много пакостей было людям и убытка от лихих людей...».

Пострадала и усадьба Мишиничей. Этот факт установлен по показаниям годичных колец из бревен мостовых и построек. Выяснилось, что после пожара 1340 года все пришлось строить заново, а спустя три года опять капитально ремонтировать.

Еле-еле успели опомниться от пожара, а тут еще более тяжелое несчастье. 25 октября умер глава семьи посадник Варфоломей Юрьевич. Хоронить бывшего главу республики приехал архиепископ Василий, новгородский владыка, давний друг Варфоломея. До своего избрания во владыки Василий был священником в церкви Козьмы и Демьяна .на Холопьей улице, и, значит, они с Варфоломеем некогда были соседями. Да и избранием своим Василий, нужно думать, немало был обязан своему теперь умершему другу. А сейчас гроб с телом Варфоломея медленно несли в церковь Сорока святых мучеников мимо обгорелых частоколов и вымытых осенними дождями черных головешек сгоревших хором, по вылизанной огнем мостовой.

Похоронили Варфоломея, и семья его разбрелась в ожидании, когда будет выстроен новый кров. Сын Варфоломея Лука надумал провести это время в походах и битвах в Двинской земле. Не слушая отговоров и подстрекаемый каким-то Ондрешком и посадником Федором Даниловичем, он собрал дружину из холопов и выступил в поход. Вот тогда-то летописец и упомянул впервые Онцифор а Лукинича: отец взял его с собой на Двину для руководства самостоятельным отрядом.

За Волоком дела у Луки сначала пошли хорошо. Он укрепился в поставленном им городке Орлеце, собрал емчан, жителей союзного Новгороду района, и захватил всю Заволочскую землю, взяв добычу во всех ее погостах. Но тут воинское счастье изменило Луке. Отправив Онцн-фора с отрядом на реку Вагу, он сам с двумястами своих людей выступил в новый поход, но был убит заволочанами.

Весть о гибели Луки пришла в Новгород и возмутила черных людей против Ондрешка и посадника Федора. Обвиняя их в смерти Луки, черные люди разграбили дома и села Ондрешка и Федора и вынудили их бежать в Копорье, далекую новгородскую крепость у южного побережья Финского залива. Там они просидели до конца зимы. А тут и Онцифор, лишившийся сразу крова, деда и отца, пришел из Заволочья подать новгородцам официальную жалобу на Ондрешка и Федора Даниловича: «...нарочно они заслали моего отца в Двинскую землю, чтобы его там убили!». Из Копорья вызвали обвиненных беглецов и в Новгороде собрались два веча. Одно заседало в Кремле, около Софийского собора, под руководством Онцифора и боярина с Прусской улицы Матвея Козки. А другим, собравшимся на Торговой стороне, в традиционном месте вечевых собраний – на Ярославовом дворище, руководили Ондрешко и Федор. Отрасти накалялись и там, и здесь. Федору удалось убедить свое вече в полной своей невиновности, а Онцифор на своем вече доказал, что во всем виноват посадник. Вече Онцифора ударило через мост на Ярославово дворище, но посадник Федор одержал верх. Матвея Козку заперли в церковь. Онцифору же пришлось бежать и скрываться до тех пор, пока при помощи владыки Василия враждующие группы не достигли соглашения. Так началась политическая деятельность Онцифора Лукинича.

Спустя шесть лет, в 1348 году, Онцифор прославился как талантливый военачальник. Новгородцы, поставив его во главе «малой дружины», отправили Онцифора в Ижорскую землю, под Орехов, отражать начавшееся наступление шведов. С малыми силами Онцифор наголову разбил шведов, потерявших в бою около пятисот человек, не считая пленных, тогда как новгородцы вернулись домой с Жабьего Поля – так называлось место битвы – с самыми незначительными потерями. Эта победа сыграла большую роль в его дальнейшей судьбе. И вот каким образом.

Вскоре после возвращения Онцифора в Новгород с Жабьего Поля шведы снова вступили в Ижорскую землю, на этот раз под водительством самого короля Магнуса. Им удалось взять Орехов и захватить много пленных. Попытки новгородцев под руководством посадничьего брата Михаила Даниловича восстановить преимущество успеха не имели. Тогда и вспомнили об Онцифоре и его победе на Жабьем Поле. В начале 1351 года новгородские послы в городе Юрьеве, нынешнем Тарту, договорились со шведами и обменяли пленных шведов, взятых Онцифором на Жабьем Поле, на «свою братию», плененную шведами в Орехове. На обратном пути у новгородцев было вдоволь времени, чтобы оценить двойной успех Онцифора Лукинича. Он не только разбил шведов в бою, но этой победой смог свести на нет последовавшие за ней – не по его вине – неудачи. И сравнить Онцифора с его давним врагом посадником Федором тоже нашлось время у возвращавшихся домой новгородцев.

Во всяком случае, вернулись они в Новгород девятого июня, а ровно через неделю, шестнадцатого, «отняли посадничество у Федора Даниловича и дали Онцифору Лукину». А потом подумали еще немного и выгнали из Новгорода и бывшего посадника Федора, и его брата Михаила, и других бояр, записавшихся к ним в союзники. Так Онцифор стал посадником новгородским.

И вот, будучи посадником, он как руководитель боярского государства совершил самый значительный шаг в своей жизни, который повлиял на все дальнейшее развитие боярской республики.

Стоя во главе аппарата, созданного для принуждения, насилия над эксплуатируемой массой простых людей, Онцифор со страхом, несмотря на громадную личную популярность среди черных людей, следил за растущей активностью новгородской черни. Черный люд поднимал восстания, которые были направлены против отдельных феодалов, но с ростом народного сознания грозили всему боярскому государству. Боярство, не готовое к такому повороту событий, было разобщено. В каждом конце Новгорода существовала своя сплоченная группа бояр, но все эти группы соперничали и враждовали друг с другом. Главным призом в этом соперничестве была должность посадника, та самая должность, на которую избрали Онцифора. И поскольку выборы посадника производились в Новгороде ежегодно, борьба между разными группами бояр возобновлялась и ожесточалась из года в год. Онцифор сам участвовал в этой борьбе. В ней же он по существу потерял отца. Если версия Онцифора о том, что Луку заслал на Двину лосадник Федор в своих корыстных интересах, верна, то цель Федора тоже понятна: он избавлялся от опасного соперника на очередных выборах.

Каким же образом мог Онцифор перестроить государственный аппарат Новгородской республики, чтобы сплотить бояр, людей своего класса? Он предложил выбирать не одного посадника, а сразу столько, сколько в Новгороде концов. И избирать пожизненно. Тогда каждая группировка бояр получит то, ради чего она ломает копья. А государственные дела посадники будут решать сообща, выбирая из своей среды каждый год председателя – степенного посадника.

Такое предложение снимало добрую половину остроты в боярском соперничестве. Конечно, не все здесь Онцифор придумал сам. Корни такого решения уходили в очень давний опыт новгородской политической жизни. Но он придумал всю систему и взялся ее осуществить.

А еще одна деталь связана исключительно с его индивидуальными человеческими качествами. Он предложил избрать посадниками только молодых людей. Во-первых, у них впереди вся жизнь. А во-вторых, они яе принесут с собой груза многолетних взаимных оскорблений, кровавой борьбы и неистребимого недоверия. И хотя он был не старым, а скорее молодым человеком, он, чтобы не увидели в его действиях стремления к личной выгоде, сложил с себя бремя посадничества и отошел в сторону. Как записал летописец, «отстушися посадничества Онцифор Лукин по своей воле». Да, совершенно отошел от политической деятельности. Как Цинциннат. Чтобы разводить репу. Все это произошло в 1354 году, никаких летописных сообщений о нем больше нет до 1367 года, а в 1367 году он умер.

Адресованная посаднику Онцифору грамота № 98 найдена в слоях восьмого яруса, который по данным дендрохронологии датируется 1369– 1382 годами. Это расхождение кажется несколько противоречивым, тем более что Онцифор в грамоте назван посадником, и, значит, она написана между 1351 и 1354 годами. Однако з том же 1953 году  небольшой кусочек той же грамоты, уже упомянутый выше под № 100, был найден в девятом ярусе напластований усадьбы «Д». Девятый ярус датируется 1340—1369 годами, что точнейшим образом соответствует деятельности Онцифора Лукинича. Обрывки писем Онуфрия (грамота № 98) попали в восьмой ярус в результате каких-то местных передвижений почвы во второй половине XIV века: когда копали яму или выравнивали участок. Здесь уместно сказать несколько слов о тех случаях, когда обрывки одной и той же грамоты получают разные номера. Такие обрывки объединяются под одним номером, если они сходятся по линии  разрыва, или тогда, когда они найдены в одном комке земли, ъ условиях, безоговорочно свидетельствующих об их принадлежности к одному и тому же берестяному листу. В остальных случаях им удобнее давать разные номера: не исключена возможность, что это все-таки разные письма, хотя и написанные одной рукой на бересте, снятой с одного дерева.

Заканчивая рассказ об открытиях 1953 года на усадьбе «Д», добавлю только, что имя Онцифора встретилось еще в двух грамотах, получивших номера 99 и 101. Обе эти грамоты обнаружены в слоях девятого яруса, И как показали раскопки следующих лет, это были далеко не последние находки, связанные с Онцифором и семьей Мишиничей. Но об этом в следующих главах.

В поисках посадничьих грамот

Итак, в 1953 году на усадьбе   «Д»  были  найдены остатки каменного терема, две грамоты, адресованные Юрию Онцифоровичу, и три, адресованные Онцифору Лукиничу. А основная часть усадьбы находилась тогда еще  за   пределами  раскапываемого участка. Сколько же берестяных грамот с именами посадников принес археологам очередной сезон?

Представьте себе, ни одной. На раскопках, как и в любом деле, поспешность меньше всего способствует успеху: В 1954 году на усадьбе «Д» продолжали последовательно вскрывать нижние ярусы того небольшого участка, раскопки которого начались в   предыдущем   сезоне.   Изучались один за другим слои тринадцатого, двенадцатого, одиннадцатого, десятого веков и так до материка. А когда нам очень хотелось похвастаться, мы подводили своих гостей к западной стене раскопа и говорили: «Между прочим, вот за этой стеной находится усадьба Онцифора. Там очень много интересных берестяных грамот. Со временем мы эту усадьбу раскопаем!».

Новые раскопы тогда были начаты совсем в другом месте, на усадьбе «Б». Исследование этой усадьбы, расположенной на углу Великой и Холопьей улиц, началось еще в 1951 году. И первая грамота была поднята у ее частокола. Усадьба «Б» раскапывалась уже три года, основную часть ее за это время изучили, и теперь открывалась реальная возможность завершить полное знакомство с ней. А ведь такое случалось впервые в археологии, чтобы ученые могли воочию увидеть планировку целой средневековой усадьбы не за какой-нибудь короткий промежуток времени, а за шестьсот лет – с десятого по пятнадцатый век. Впервые в археологии появилась возможность положить на стол двадцать восемь сменяющих один другой планов одной и той же усадьбы, которые, подобно киноленте, способны показать историю этой небольшой ячейки новгородской жизни в непрерывном движении.

Понятно, что и для будущих раскопок посадничьей усадьбы завершение работ на усадьбе «Б» было небесполезным. Чтобы выяснить особенности посадничьей усадьбы, ее нужно сравнить с усадьбами других горожан. Материалы для такого сравнения необходимо было накапливать.

Только в 1955 году вопрос о дальнейших работах непосредственно на посадничьей усадьбе снова .встал перед экспедицией. Его можно было решать двумя путями. Можно было идти прямо на запад, прирезав здесь значительный кусок территорий, о которой мы знали наверняка, что это усадьба Онцифора и Онцифоровичей. Но можно и нужно было поступить иначе.

Ведь чем дальше мы уходили бы от мостовой Великой улицы, тем труднее было бы разбираться в хронологии построек, прослоек, вещей и берестяных грамот. Тогда, в 1955 году, о применении дендрохронологии для датировки наших ярусов еще только начинали мечтать. Главным же нашим путеводителем по усадьбе оставалась уличная мостовая. Стоя на ней, мы хорошо видели, что вот этот сруб, от которого остались только бревна нижнего венца, существовал одновременно с мостовой, другой был построен раньше, а третьего тогда еще не существовало. Прослойки щепы, глины, песка, надежно отделяющие более молодое от более старого, нужно было соотносить с их следами в стенах раскопа, а также с настилами Великой улицы. А таких настилов, как мы уже знаем, было двадцать восемь. Когда остатки древней постройки находились неподалеку от мостовой, вопрос о том, какому ярусу настилов они соответствуют, решался легко. Когда же раскапывался участок, расположенный одинаково далеко и от стены раскопа, на которой вырисовывались разрезы всех прослоек, и от мостовой, – трудности определения даты находок удесятерялись. Словом, держались за уличные мостовые мы тогда очень крепко.

 Между тем из приписки к «Прологу» 1400 года известно, что Юрий О'нцифорови'ч, владелец усадьбы к<Д» .и каменного терема на ней, жил на Козмодемьянской улице. Известно также, по планам середины XVIII века, что Козмодемьянская улица -находится где-то рядом. Подобно Холопьей, она должна пересекать настилы Великой улицы под прямым углом. Отыскав этот перекресток, мы сразу бы смогли, во-первых, установить длину усадьбы «Д» по Великой улице. Это было важно для плана дальнейших работ. Во-вторых, выйдя на перекресток, вторгнуться еще сразу на две усадьбы, лежащие по сторонам Великой улицы за перекрестком. Это сразу расширило бы наше знакомство с общей ситуацией на раскапываемом участке Неревского конца. И в-третьих, идя по Козмодемьянской улице, мы получили бы еще один постоянный хронологический ориентир для находок на усадьбе «Д». Мы смогли бы тогда привязываться не только к настилам Великой, но и к настилам Козмодемьянской мостовой.

Так экспедиция и поступила. Она пошла не на запад, а на юг. И тотчас же вышла на перекресток Великой и Козмодемьянской улиц. Он залегал всего лишь в восьми метрах к югу от раскопа 1953 – 1954 годов. Козмодемьянская улица, подобно Великой и Холопьей, была вымощена широкими сосновыми плахами, и ее настилы в своем хронологическом чередовании соответствовали настилам Великой улицы.

По сторонам перекрестка располагались четыре усадьбы, попавшие в раскоп 1955 года самыми небольшими своими частями. Напротив усадьбы «Д», к востоку от нее, за Великой улицей, таилась неизведанная еще усадьба «Е». К югу, за Козмодемьянской улицей, лежала полная загадок усадьба «И». А наискосок, к югу от усадьбы «Е», располагалась такая же таинственная усадьба «К».

Здесь следует отвлечься немного от нашего рассказа и поговорить об условном обозначении усадеб. Как это скучно, вправе сказать читатель, называть усадьбы условными литерами. Зачем говорить «усадьба «Д»? Ведь мы же знаем, что она принадлежала Юрию Онцифэрови-чу, а до него Онцифору. Присвойте ей название «усадьба Онцифорови-чей», назовите и другие усадьбы именами адресатов найденных на них берестяных грамот. И вы сами увидите, как оживет топография раскапываемого участка, как из-за этих сухих «А», «Б», «В» встанут имена населявших усадьбы живых людей.

Нет, без условных обозначений нам, к сожалению, не обойтись. Не нужно забывать, что, говоря, скажем, об усадьбе «Д», мы имеем дело со всеми ее двадцатью восемью ярусами. Люди смертны, и срок их жизни невелик. Ну сколько времени Онпифор владел усадьбой «Д»? Двадцать пять лет – с 1342 года, когда был убит его отец, по 1367 год, когда умер он сам. Это время существования только одного яруса. А история усадьбы «Д», как и остальных изученных здесь усадеб, охватывает шесть веков и около двадцати поколений владельцев. Попробуйте присвоить имена владельцев каждому ярусу усадеб, и нам придется наименовать двести усадеб. И поскольку принадлежность большинства этих усадеб не определяют даже берестяные грамоты, мы все равно прибегли бы к буквенным обозначениям. Только русских букв для этого не хватило бы, и пришлось бы призвать на помощь латинские, греческие и буквы еще нескольких алфавитов. Нет, уж давайте оставим наши литерные обозначения, какими бы сухими они ни казались.

От усадьбы «Д» в раскопе 1955 года оказался крохотный кусочек в восемьдесят квадратных метров, примыкавший к самому перекрестку. Однако даже незначительные размеры этого нового участка не помешали ему подарить экспедиции еще несколько берестяных грамот. И в числе этих грамот две принадлежали к переписке наших знакомых посадников.

Грамота № 167 из слоя конца XIV века сохранилась целиком и начиналась словами: «Челобитье от мелника из Злостьици к Юрию к Он-цифорову...».

А от грамоты № 180, найденной в девятом – Онцифоровом! – ярусе, сохранился лишь небольшой кусочек. На этом крохотном обрывке написано: «...ии и детий ей к Онсифору...». Какая-то женщина обращается к Онцифору от своего имени и от имени своих детей.

Однако самая интересная для нашего рассказа грамота в 1955 году найдена не здесь, а на соседней усадьбе «И», тоже незначительно задетой раскопом. Там, в слоях первой четверти XV века, в двух метрах от Козмодемьянской мостовой, обнаружен обрывок берестяного письма № 157, первые три строчки которого полностью сохранились:

«Господину Михаилу Юрьевичу биют челом хрестяне Черенщани. Чо еси, господине, велел нам переставливати двор, а ключник нам, господине, велит переста...» – «Господину Михаилу Юрьевичу бьют челом крестьяне Черенщане. Что ты, господин, велел нам переставить двор, и ключник нам, господин, велит переставить...».

Что случилось с двором крестьян Черенщан, мы так и не узнаем. Другое в этой грамоте должно привлечь наше внимание – имя Михаила Юрьевича, которому адресована грамота. Нам до сих пор не были известны потомки Юрия Онцифоровича, хотя об их существовании мы знали. Вспомним завещание Орины, в котором говорится, что в Колмове монастыре лежит весь ее род, начиная с прадеда – Юрия Онцифоровича. Если уж Юрий был чьим-то прадедом, то и отцом кому-то он приходился.

Но был ли этот новооткрытый Михаил сыном именно Юрия Онцифоровича? Условия, в которых найдена грамота, такому предположению как будто не противоречат. Первая четверть XV века – это время, когда по смерти Юрия Онцифоровича его усадьба должна была перейти к его детям – к деду и бабушке позднейшей Орины. А то, что грамота найдена на усадьбе «И», а не на усадьбе «Д», в конце концов, не важно – могли ее и во дворе соседей выбросить, и через забор кинуть.

Предполагать в Михаиле сына Юрия Онцифоровича позволяли и некоторые детали текста найденной грамоты. Михаил Юрьевич был крупным землевладельцем, крестьяне называют его уважительно на <вич» – «Юрьевич», что было привилегией бояр, несколько раз он в грамоте поименован «господином». Эти детали говорили, по крайней мере, о принадлежности Михаила Юрьевича к той же аристократической среде, к какой принадлежал Юрий Онцифорович.

А нет ли в летописи каких-либо сведений о Михаиле? Есть. Под 1420 годом рассказывается о таком событии. Осенью в Новгород пришли послы от гроссмейстера Ливонского ордена, чтобы договориться с Новгородом о предстоящем съезде для заключения «вечного мира». Они условились, что этот съезд состоится в январе 1421 года на реке Нарве, куда Новгород отправит для заключения торжественного договора своих представителей. В назначенный срок «вечный мир» был заключен «по старине», что, по лукавому разъяснению летописца, означает: «...как был при великом князе Александре Ярославиче», то есть при Александре Невском. «Прочность» «вечного мира», заключенного при Александре Невском, была в Новгороде хорошо известна: мир не помешал Рако-ворской битве и десяткам других сражений.

Сохранился и подлинник договора, заключенного в 1421 году на Нарве. В нем, между прочим, сообщается: «А от Великого Новагорода хрест человал князя великого намеснек Васелея Дмитриевичя князе Федор Патракеевичь, посадник новгородчкей Офонос Федоровичь, Ми-хайла Юрьевичь, Наум Ивадовичь за Велики Новгород и за все свои пригороды». Видите, в каком торжественном акте участвовал Михаил Юрьевич и в какой блестящей компании он оказался. Что ж, эта компания по плечу сыну Юрия Онцифоровича и внуку Онцифора Лукини-ча. Но кто сказал, что дипломат Михаил Юрьевич и наш Михаил Юрьевич – одно и то же лицо?

Продолжим поиски сведений о Михаиле в летописи. Годом раньше– еще одно сообщение о летописном Михаиле: «А Варлам анхиман-дрит постави церковь камену в Юрьеве монастыри Рожество богородицю. А Михаила Юрьевич церковь древяну святого Михаила на Колъ-мове...».

Вот это сообщение имеет для нас большую определенность. В Новгороде и его окрестностях в XV веке было около пятидесяти монастырей, но Михаил Юрьевич для своего церковного строительства избрал почему-то именно то место, где строил и был похоронен Юрий Онцифо-роВ'Ич, – Колмов монастырь в ближайших окрестностях Неревского конца. Это совпадение уже содержит в себе намек на то, что предположение о родственных связях Михаила Юрьевича и Юрия Онцифоровича может оказаться правильным. Однако нужны новые подтверждения, а их может дать только исписанная береста из еще некопанных слоев усадьбы Онцифоровичей потому, что возможности летописи и других известных ранее письменных документов полностью исчерпаны.