Текст книги "Я послал тебе бересту"

Автор книги: Валентин Янин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А грамоты, получившие номера 43 и 49, решительно перечеркивают расстояние в шесть веков, отделяющих их от сегодняшнего дня до рубежа XIV—XV веков, когда они были написаны. Из-за строк берестяных листов отчетливо звучат живые голоса: мужской, решительный, не любящий ждать и привыкший распоряжаться, другой – женский, плачущий в тоске, ищущий сочувствия и утешения.

Грамота № 43: «От Бориса ко Ностасии. Како приде ся грамота, тако пришли ми цоловек на жерепце, зане ми здесе дел много. Да пришли сороцицю, сороцице за'быле».

Борису, находящемуся где-то вне Новгорода, понадобился конь для разъездов. Он просит немедленно прислать ему слугу на жеребце. Очевидно, Борис богатый человек и у него много слуг. Если бы слуг было немного, он назвал бы по имени того, который ему «ужен; здесь же Борис полагается на выбор самой Настасьи. Заодно она должна прислать ему забытую дома рубашку.

Г'рамота № 49: «Поклон от Ностасьи к господину, к моей к братьи. У мене Бориса в животе нет. Как се, господо, мною попецалуете и моими детми».

Та же Настасья и тот же Борис. Но Борис, скончавшийся накануне написания этого письма. И хотя мы, конечно, ни на минуту не сомневались, что и Борис, и Настасья умерли не менее пятисот лет тому назад, право же, получать письма с такими печальными известиями грустно даже спустя много веков после горестного в жизни Настасьи и ее детей события.

С одним из детей Бориса и Настасьи мы познакомились недели за две до находки только что прочитанных грамот. Имя этого сына, которого звали Иваном, прозвучало в грамоте № 15, сохранившейся в виде небольшого обрывка: «Челобитье от Нестерка господину Ивану Борисовичу... мя, господине, е-с-и пожаловал».

Находка этих трех взаимосвязанных грамот показала заложенную в берестяных документах важнейшую особенность – способность определять принадлежность раскапываемых усадеб. Грамоты семьи Бориса связаны с усадьбой «А», которая, таким образом, во второй половине XIV века и в начале XV века принадлежала сначала Борису, а затем его сыну Ивану. Точно так же в 1952—1953 годах усадьба «Б», расположенная по другую сторону Холопьей улицы, дала несколько грамот, связанных с именами Фомы и Есифа, уже знакомых нам по первым находкам 1951 года. Эту способность грамот предстояло в последующие годы проверять на новых участках раскопа.

И еще вопрос, который занимал всех в 1952 году и тогда же был решен: как сами новгородцы, авторы и адресаты берестяных писем, называли исписанную бересту?

Впервые на этот вопрос ответила грамота № 24. Ее текст, сохранившийся в обрывке, гласил: «...человеком грамотку пришли тайно». О тайнах автора этого письма можно только гадать, но что самые письма он называет «грамотками» – вполне очевидно.

А в грамоте № 27 встретилось другое, более точное наименование: «Поклон от Фалея ко Есифу. Послал язо к тоби беросто, написав. Вышли за...» – «Поклон от Фалея к Есифу. Послал я тебе бересту, написав. Вышли за...». Значит, «грамотку» могли называть и просто «берестой». Так же она называется в обрывке грамоты № 43: «Кто придеть з беростом...». Напомню еще, что Борис в своем письме к Настасье называет свое берестяное послание «грамотой»: «Како приде ся грамота», – пишет он.

Так одна за другой, изо дня в день и из года в год из глубины веков на адрес экспедиции шли берестяные грамоты, раздвигая пределы познания прошлого. И уже с 1954 года источником получения грамот перестал быть только Неревский раскоп. Полтора десятка грамот пришло s науку исключительно благодаря активности энтузиастов, внимательно рассматривающих отвалы строительных котлованов Новгорода. Конечно, такие грамоты, вырванные из стратиграфической среды планомерных раскопок, многое теряют в своей ценности, но они и в этом случае остаются первоклассными историческими источниками. Главная заслуга сохранения для науки случайно найденных грамот принадлежит новгородскому археологу С. Н. Орлову, обнаружившему девять берестяных писем. А рядом с ним нужно назвать имена рабочих И. Е. Анишина, А. П. Семенова, Р. П. Филатовой, Клопова, школьников Судьина, А. Иванова, А. Дорохова, А. Алексеева, студентки Т. П. Кондратьевой.

Однако главным центром добывания драгоценной бересты вплоть до 1962 года оставался Неревский раскоп. Как же выглядит находка грамоты? Прежде всего, это много радостного шума. Раскопки оглашаются громким криком: «Грамоту нашли!». Все стремятся пробиться к ней и посмотреть, что на ней видно. Чаще всего любопытство карается разочарованием, потому что на поверхности неразвернугой и неог-мытой грамоты многого не увидишь, разве только, что это и в самом деле грамота.

Место находки точно наносится на план, глубина залегания тщательно замеряется с помощью нивелира, а в полевом дневнике появляется подробное описание обстоятельств находки, ее взаимоотношения с близлежащими срубами, мостовыми и прослойками культурного слоя.

Тем временем доставленная в поле'вую лабораторию грамота опускается в горячую воду. Дело в том, что грамоту нельзя развертывать немедленно после находки – она может растрескаться и погибнуть. Ее нужно распарить в горячей воде и осторожно вымыть кистью.

Вымытая грамота осторожно расслаивается. Это крайне опасное, хотя и совершенно необходимое действие. При высыхании разные слои бересты ведут себя по-разному. Одни сжимаются больше, другие меньше. И если бересту оставить нерасслоенной, она, высыхая, покоробится, а написанный на ней текст утратит отчетливость, его «поведет».

Вслед за расслаиванием берестяное письмо просушивают начерно полотенцем и помещают между стеклами, под которыми ему суждено сохнуть, принимая постепенно форму плоского листа. Однако прежде, чем окончательно убрать грамоту под пресс, предстоит пережить еще один, самый волнующий момент – момент первого чтения грамоты. Процесс чтения грамот не поддается краткому описанию – ему посвящена вся эта книжка.

Не нужно только думать, что прочесть и особенно понять грамоту удается в тот день, когда она найдена. Ее приходится много раз брать в руки, проверяя сомнения, возвращаясь к сложным и неразборчивым местам. И если сначала ее читают только сотрудники экспедиции, то после издания круг ее читателей расширяется за счет самых пристрастных н взыскательных специалистов, предлагающих свои поправки и свое иногда неожиданное истолкование текста. Этот процесс вовлекает все новых и новых читателей, порождая книги и статьи, вызывая споры н определяя более глубокие решения. Очень важным этапом чтения и истолкования берестяных грамот стала прекрасная книга академика Льва Владимировича Черепнина «Новгородские берестяные грамоты как исторический источник», опубликованная в 1969 году. Многое в этой книге объяснено иначе, более точно, чем казалось исследователям в прошлые годы. Результаты работы Л. В. Черепнина много раз используются и в нашем рассказе.

Вернемся, однако, в полевую лабораторию. Существует еще одно условие, выполнение которого о:бязательно. Прежде чем грамота начнет сохнуть, медленно и неизбежно меняясь при высыхании, ее фотографируют и тщательно прорисовывают, создавая тем самым документы, способные до некоторой степени заменить подлинник, частое обращение к которому нежелательно: слишком ценны эти хрупкие берестяные листы. Все прориси грамот выполнены Михаилом Никаноровичем Кис-ловым.

Последний вопрос, на который нужно здесь ответить: где хранятся грамоты после их изучения и издания!3 Берестяные прямоты, найденные в 1950-х годах, переданы Новгородской экспедицией в Отдел рукописей Государственного Исторического музея в Москве. С созданием в Новгороде хранилища, способного обеспечить вечную сохранность берестяных документов для науки, их единственным получателем стал Новгородский историко-художественный музей-заповедник. Оба музея широко используют берестяные грамоты в своих экспозициях.

Устами младенца

Лет семьдесят тому назад маститый историк русской (культуры и лидер буржуазной   кадетской   партии П. Н. Милюков, резюмируя многолетние споры   о состоянии грамотности в древней Руси, заявил о собственной позиции в этих спорах. Одни, писал он, считают древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие допускают возможность признать распространение в ней грамотности. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда, но весь контекст явлений русской культуры говорит скорее в пользу первого взгляда, чем в пользу последнего».

А вот та же мысль, изложенная другим историком на страницах гимназического учебника: «Тогда письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы... служили лишь для приготовления попов».

С тех пор новые исследования и новые археологические находки постепенно изменяли послуживший Милюкову главным аргументом «общий контекст», формируя новое отношение к старой проблеме. Изучение высших достижений древней Руси в области литературы, зодчества, живописи, прикладного искусства делало все более несостоятельной мысль о том, что удивительные цветы древнерусской культуры цвели на почве поголовной безграмотности и невежества. Новые выводы о высоком техническом уровне древнерусского ремесла, изучение дальних торговых связей древней Руси с Востоком и Западом позволили отчетливо увидеть фигуру грамотного ремесленника и грамотного купца. Исследователи пришли к признанию более широкого проникновения грамотности и образованности в среду древнерусских горожан. Однако даже в год открытия берестяных грамот это признание сопровождалось оговорками, что все же грамотность была в основном привилегией княжеско-боярских и особенно церковных кругов.

Дело в том, что факты, накопленные наукой, были малочисленными и давали самую скудную пищу раздумьям исследователей. Важные теоретические построения питались главным образом умозрительными заключениями. Попы по самой природе своей деятельности не могут обходиться без чтения и письма – значит, они были грамотны. Купцы, обмениваясь с Западом и Востоком, не могут обходиться без торговых книг – значит, они были грамотны. Ремесленникам, совершенствовавшим свои навыки, нужно записывать технологическую рецептуру – значит они были грамотны.

Ссылались, правда, на найденные при раскопках – главным образом в Новгороде – бытовые предметы, с надписями изготовивших их мастеров или владельцев. Но таких надписей к 1951 году даже в новгородских раскопках было найдено не больше десятка. На весах дискуссионных мнений они вряд ли могли перевесить вековой скептицизм поборников мнения о поголовной неграмотности Руси.

И еще одно обстоятельство. Даже соглашаясь, что грамотность на Руси была достоянием не только попов, историки культуры признавали временем, благоприятным просвещению, лишь XI—XII века, а не последующий период, когда в тяжелых условиях монгольского ига Русь переживала трагический упадок культуры.

Как изменила все эти представления находка берестяных грамот: И какое она принесла обилие фактов!

Первый существенный результат открытия берестяных грамот – установление замечательного для истории русской культуры явления: написанное слово в новгородском средневековом обществе вовсе не было диковиной. Оно было привычным средством общения между людьми, распространенным способом беседовать на расстоянии, хорошо осознанной возможностью закреплять в записях то, что может не удержаться в памяти. Переписка служила новгородцам, занятым не в какой-то узкой, специфической сфере человеческой деятельности. Она не была профес^ сновальным признаком. Она стала повседневным явлением.

Разумеется, разным семьям, населявшим раскопанный участок Великой улицы, была свойственна разная степень грамотности. Рядом с грамотными людьми жили неграмотные, и рядом с образованными семьями жили необразованные. Это естественно. Но для нас важнее то, что рядом с неграмотными людьми и семьями жило много грамотных людей и семей, для которых чтение и письмо стали таким же естественным делом, как еда, сон, работа. Уже само количество найденных грамот поразительно и способно навсегда зачеркнуть миф об исключительной редкости грамотных людей в древней Руси. Однако еще более внушителен состав авторов и адресатов берестяных писем. Кем и кому они написаны?

Феодалы пишут своим управляющим, ключникам. Ключники пишут своим господам. Крестьяне пишут своим сеньорам, а сеньоры своим крестьянам. Одни бояре, пишут другим. Ростовщики переписывают своих должников и исчисляют их долги. Ремесленники переписываются с заказчиками. Мужья обращаются к женам, жены – к мужьям. Родители пишут детям, дети – родителям.

Бот грамота № 377, написанная в середине XIII века и найденная в 1960 году: «От Микити к Улиааниц. Пойди за мьне. Яз тьбе хоцю, а ты мене. А на то послух Игнат Моисиев...». Это обрывок самого древнего дошедшего до нас брачного контракта. Микита просит Ульяницу выйти за него замуж, называя здесь же Игната Моисеевича свидетелем со стороны жениха.

Любопытно, что за все время раскопок найдено всего лишь два или три богослужебных текста – каких-нибудь полпроцента от всей прочитанной теперь бересты. Зато обычны такие письма.

Грамота № 242, документ XV века: «Цолобитье от Кощея и от половников. У кого коне, а те худе, а у (и)ных нет. Как, ооподине, жалуешь хрестыян? А рожь, осподине, велишь мне молотите, как укажешь». Авторы письма – ключник и крестьяне-арендаторы, обрабатывавшие землю господина за половину урожая. Они жалуются на бедность и отсутствие коней: «У кого кони есть, те плохи, а у других вовсе нет».

Или грамота № 288, написанная в XIV веке: «...хаму 3 локти... золотнике зелоного шолку, другий церленого, третий зелоного желтого, золоти (их) белил на белку, мыла на белку бургалского, а на другую белку...». Хотя в письме нет ни начала, ни конца, можно с уверенностью говорить, что это запись и расчет заказа какого-то вышивальщика или вышивальщицы. Полотно, по-древнерусски «хам», нужно было выбелить бургальским (то есть городским) мылом и «белилами» и расшить разноцветными шелками – зеленым, красным и желто-зеленым.

В грамоте № 21, написанной в начале XV века, заказчик обращается к мастерице: «...озцинку выткала, и ты ко ,мне пришли, а не угодице с кым прислать, и ты у себе избели». Автор грамоты получил уведомление, что холсты, «озцинка», для него вытканы, и просит прислать их ему. А если прислать не с кем, то пусть ткачиха эти холсты выбелит сама и ждет дальнейших распоряжений.

Грамота № 125, брошенная в землю в конце XIV века, не указывает на занятия автора письма и его адресата, .но, думается, что они люди небогатые: «Поклон от Марине к с(ы)ну к моему Григорью. Купи ми зендянцу добру. А куны яз дала Давыду Прибыше. И ты, чадо, издей при собе да привези семо». «Зендянцей» называлась хлопчатобумажная ткань бухарского происхождения по имени местности Зендене, где ее стали изготовлять раньше, чем в других селениях. «Куны» —• древнерусское название денег. Если бы Григорий был богатым человеком, вряд ли его матери пришлось бы посылать деньги на покупку с оказией. У Григория денег могло не оказаться, и мать посылает ему нужную сумму из своих сбережений.

Примеры можно было бы приводить бесконечно. Их приносил и будет приносить каждый год раскопок. И вот что еще замечательно. Оказалось, грамотность в Новгороде неизменно процветала не только в домонгольское время, но и в ту эпоху, когда Русь переживала тяжелые последствия монгольского нашествия.

Из 394 грамот, найденных на Неревском раскопе в условиях, позволявших точно определить время их написания, в слоях XI века найдено 7 грамот, в слоях XII века их оказалось 50, в XIII веке в землю было брошено 99 грамот, в XIV веке – 164, а в XV веке – 74. Резкое уменьшение их количества в XV веке объясняется не какими-то событиями, нарушившими культурное развитие Новгорода, а тем, что в слоях второй половины XV века органические вещества уже почти не сохраняются. Там бересты нет, и, следовательно, 74 грамоты XV века найдены в слоях только первой половины этого столетия. Они падали в землю не сто, а лишь пятьдесят лет.

Такой неуклонный культурный прогресс был, нужно думать, особенностью Новгорода. И дело не только в том, что монгольское нашествие остановилось за сто верст от его городских ворот. Хотя Новгород и не испытал трагедии военного разрушения и разграбления своих жилищ и храмов, на него, как и на всю Русь, легло тяжкое иго Золотой Орды. Дело здесь в том, что именно к концу XIII – первой половине XV века относится эпоха расцвета «великой русской республики средневековья». Вечевой строй, который использовался боярами как орудие их власти над остальным населением, все же больше способствовал развитию активности народных масс в политической и культурной жизни, чем княжеское самовластье в других средневековых русских центрах. И ке случайно расцвет культуры в Новгороде совпадает с эпохой расцвета республиканского строя.

3:е это так – вправе сказать читатель. Но как доказать, что бере-ггявые письма, добытые из-шод земли, написаны собственноручно их авторами? И что их читали сами адресаты? Ведь вполне может быть, что читали и писали письма немногочисленные грамотные люди, писцы, профессионалы, зарабатывавшие своей грамотностью кусок хлеба. Что же – это очень серьезный вопрос. Попытаемся ответить на него.

Разумеется, какое-то количество писем исходит от неграмотных людей и написано по их просьбе грамотными. Таковы некоторые крестьянские письма. Их авторами названы ключники феодалов, но ключники пишут не от себя, а от жителей той или иной деревни, жалующихся своему господину. Какое-то количество писем исходит от грамотных людей, но написано не ими, а другим человеком. Таковы грамоты некоторых крупных феодалов, исходящих от одного человека, но написанные разными почерками. Важный господин диктовал свое письмо или поручал ключнику «аписать за него и от его имени. Однако в большинстве случаев в письмах, исходящих от одного и того же человека, почерк совпадает детально.

Это наблюдение все же не может быть решающим. Ведь большинство авторов известно нам по единичным письмам. И здесь уже не угадаешь, сам ли автор выдавливал буквы на бересте или сидел рядом с грамотеем, удивляясь бойкости его «пера». Решающие показания дала не береста, а находки, тесно связанные с ней, – костяные, железные, бронзовые и деревянные стержни – писала, которыми написаны все берестяные грамоты.

Таких писал на Неревском раскопе найдено свыше семидесяти. Далекий предок современной авторучки в средневековом Новгороде был не редким предметом, а такой бытовой вещью, как гребень или нож. И наивно думать, что семьдесят писал потеряно на Великой улице .профессиональными писцами, пришедшими написать или прочитать письмо. Они потеряны людьми, жившими здесь и писавшими свои письма без посторонней помощи.

Фигура новгородца, к поясу которого привешено неразлучное с ним орудие письма на бересте, стала известной в результате раскопок, но ее смутное отражение на стенах новгородских церквей историки наблюдали и раньше, не различая, правда, важной для нас детали.

Стены многих новгородских средневековых церквей покрыты древними процарапанными надписями. Такие надписи – их называют «граффити» – в изобилии испещрили стены Софийского собора, знаменитых церквей Спаса-Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне и многих других. Часть этих надписей служебного характера. Например, в церквах Спаса-Нередицы и Николы на Липне в алтаре, где во время богослужения помещались священнослужители, на стенах написано о днях поминания в молитвах разных умерших новгородцев. Но большинство надписей находится там, где во время службы помещались не церковники, а молящиеся. Своим происхождением граффити обязаны скуке церковного обряда. Вместо того чтобы молиться, прихожане извлекали кз кожаных чехлов свои «перья» и царапали стены. Порой надписи кажутся благочестивыми: «Господи, помоги рабу своему», но чаще мысли

Граффито – надпись и рисунки, процарапанные в древности на стене церкви. Такие надписи наносились теми же п-иса-лами, что и тексты берестяных грамот

владельца .писала были далеки от благочестия. Он оставлял деловые записи, подобные записям на бересте. Так, на одном из столбов церкви Спаса-Нере-дицы нацарапано: «На Лукин день взяла проскурница шне-ницю». Или рисовал картинки. Или повторял азбуку, особенно если ему было немного лет. Судя по расстоянию от пола, многие граффити нацарапаны детьми. И во всех случаях инструментом для письма на штукатурке служил стержень, изобретенный специально для писания на бересте. Вполне понятно, что до открытия берестяных грамот обилие надписей, процарапанных на церковных стенах, казалось загадочным, а в орудии письма на штукатурке предполагали только обыкновенный гвоздь или шило.

Обнаружив столь широкое распространение грамотности в Новгороде, мы не можем не заинтересоваться, как эта грамотность пробивала себе дорогу, как происходило обучение грамоте. Кое-какие сведения можно было почерпнуть из известных и раньше письменных источников. Летопись под 1030 годом сообщает, что князь Ярослав Мудрый, придя в Новгород, собрал «от старост и поповых детей 300 учити книгам». В житиях некоторых новгородских святых, написанных еще в средние века, рассказывается о том." что они учились в школах, причем об этом говорится как о вещи, вполне обычной. Наконец, на знаменитом Стоглавом соборе в 1551 году прямо заявлено: «прежде сего училища бывали в российском царствии на Москве и в Великом Новгороде и по иным -градам». Обилие берестяных грамот дало новую жизнь этим свидетельствам, показав, что обучение грамоте действительно было в Новгороде хорошо поставленным делом. Нужно было искать на самой бересте следы этого обучения, тем более что и в граффити новгородских церквей отразились упражнения маленьких новгородцев, царапавших азбуку во время СКУЧНОГО богослужения.

Первая такая грамота найдена еще в 1952 году. Это небольшой обрывок, получивший номер 74. На нем неуверенным," не становившимся почерком нацарапано начало азбуки: «АБВГДЕЖЗ...». Потом писавший запутался и вместо нужных ему по порядку букв стал изобоа-жать какие-то их подобия.

Новая и самая значительная находка запечатленных на бересте ученических упражнений была сделана в 1956 году в памятные для всей экспедиции дни – 13 и 14 июля. В эти два дня грамоты шли из раскопа на лабораторный стол непрерывным потоком. Было распарено, вымыто и развернуто семнадцать берестяных лент. И шестнадцать из них обнаружены на каких-нибудь десяти квадратных метрах. Эта охапка берестяных листов была брошена в землю одновременно. Они залегали в одной прослойке, относящейся к пятнадцатому ярусу мостовой Великой улицы, в двух метрах от ее настилов. Опираясь на данные дендрохронологии, мы можем уверенно говорить, что ворох берестяных грамот, найденных 13 и 14 июля 1956 года, попал в землю между 1224 и 1238 годами, около 750 лет тому назад.

Мы будем знакомиться с этими грамотами в том порядке, в каком они появлялись перед участниками экспедиции. Первой нашли грамоту 199. Это не был специально подготовленный для письма лист бересты. Длинная надпись грамоты сделана на овальном донышке туеса, берестяного сосуда, который, отслужив, свой срок, был отдан мальчику и использован им как писчий материал. Овальное донышко, сохранившей по краям следы прошивки, было укреплено перекрещивающимися широкими полосами бересты. Вот эти-то полосы и заполнены записями.

На первой полосе старательно выписана вся азбука от «а» до «я», а затем следуют склады: «ба, ва, га, да...» и так до «ща», потом: «бе, ,ве, ге, де...» – до «ще». На второй полосе упражнение продолжено: «би, ви, ги, ди...» я доведено только до «си». Дальше просто не хватило места. Иначе мы прочли бы и «бо, во, го, до...», и «бу, ву, гу, ду...».

Способ учения грамоте по складам был хорошо известен по свидетельствам XVI—XVIII веков, он существовал у нас в XIX и даже в начале XX века. О нем часто рассказывали писатели, изображавшие первые шаги в овладении грамотой. Все знают, что буквы на Руси назывались «а» – «аз», «б» – «буки», «в» – «веди», «г» – «глаголь» и так далее. Ребенку было необычайно трудно осознать, что «аз» означает звук «а», «буки» – звук «б». И только заучивая слоговые сочетания: «буки-аз —• ба, веди-аз – ва», ребенок приходил к умению читать и понимать написанное.

Мальчик, записавший азбуку и склады в грамоте № 199, просто упражнялся, ведь он уже умел читать и писать. В этом мы убедились, перевернув наше берестяное донышко. Там в прямоугольной рамке написано знакомым почерком: «Поклон от Онфима к Даниле».

Потом мальчик принялся рисовать, как рисуют все мальчики, когда наскучит писать. Он изобразил страшного зверя с торчащими ушами, с высунутым языком, похожим на еловую ветку или на оперение стрелы, с закрученным в спираль хвостом.' И чтобы замысел нашего художника не остался непонятым возможными ценителями, мальчик дал своему рисунку название: «Я звере» – «Я зверь». Наверное, у взрослых художников иногда остается что-то от неуверенных в себе мальчиков. Иначе зачем прекрасным мастерам, вырезавшим в XV веке великолепные матрицы для свинцовых государственных печатей Новгорода, рядом с изображением зверя писать «А се лютый зверь», а рядом с изображением орла – «Орел».

Найдя первую грамоту, мы могли только догадываться, что этого мальчика звали Онфимом, что, выписывая слова поклона, подражая в этом взрослым, он адресовался к своему товарищу, вероятно, сидящему здесь же, рядом с ним. Ведь могло оказаться, что он просто скопировал начало чьего-то письма, случайно попавшего в его руки. Но следующая находка все поставила на место.

Грамота № 200 почти целиком заполнена рисунком маленького художника, уже знакомого нам своей «творческой манерой». Маленький художник мечтал о доблести и о подвигах. Он изобразил некое подобие лошади и всадника на ней, который копьем поражает брошенного под копыта лошади врага. Около фигуры всадника помещена пояснительная надпись: «Онфиме». Мальчик Онфим нарисовал свой «героизированный автопортрет». Таким он будет, когда вырастет, – мужественным победителем врагов Новгорода, смелым всадником, лучше всех владеющим копьем. Что же, Онфим родился в героический век новгородской истории, в век Ледового побоища и Раковорекой битвы, в эпоху великих побед Александра Невского. И на его долю наверняка с лихвой досталось схваток и подвигов, свиста стрел и стука мечей. Но, помечтав о будущем, он вспомнил настоящее и на свободном клочке бересты рядом с «автопортретом» написал: «АБВГДЕЖЭЗШК».

В грамоте № 201, найденной в тот же день, 13 июля, мы познакомились и с соседом Онфима по школьной скамье. Здесь снова была выписана азбука и склады от «ба» до «ща», но почерк был другим, не онфимовским. Может быть, это упражнения Данилы, к которому Онфим обращался со словами привета?

Грамота № 202. На ней изображены два человечка. Их поднятые руки напоминают грабли. Число пальцев-зубцов на них – от трех до восьми. Онфим еще не умел считать. Рядом надпись: «На Домире взятие доложзиве» – «На Домире взять, доложив». Еще не умея считать, Онфим делает выписки из документов о взыскании долгов. Прописями для него послужила деловая записка, самый распространенный в средневековом Новгороде вид берестяной грамоты. И в то же время в этой грамоте хорошо чувствуется, как Онфим набил руку в переписывании азбуки. В слово «доложив» он вставил ненужную букву «з», получилось «доложзив». Он так привык в своей азбуке писать «з» после «ж», что рука сама сделала заученное движение.

В грамоте № 203 – законченная фраза, хорошо известная по надписям на стенах новгородских церквей: «Господи, помози рабу своему Онфиму». Это, вероятно, одна из первых фраз, с каких начиналось овладение письмом. Встречая ее на стенах рядом с процарапанными буквами азбук, мы должны всякий раз предполагать не столько благочестие писавшего – какое уж тут благочестие, если он царапает церковную стену во время богослужения, – а скорее всего его склонность к постоянному воспроизведению знаний, усвоенных в первых школьных упражнениях, склонность, встающую перед нами из большинства грамот Онфима, которые написаны им не для учителя, а для себя. Иначе вряд ли он стал бы и писать, и рисовать на одном листе бересты.

Рядом с надписью грамоты № 203 снова изображены две схематические человеческие фигуры. И снова у них на руках противоестественное количество пальцев – три или четыре.

Грамота № 204 —■ одно из упражнений в письме по складам. Выписывая склады от «бе» до «ще», Онфим предпочитает заниматься привычным для него упражнением, он не справился с попыткой написать какой-то связный текст, начинающийся словами «Яко же».

Грамота № 205 – полная азбука от «а» до «я». Здесь же начало имени «Онфим» и изображение ладьи – одной из тех, какие Онфим каждый день видел на Волхове.

Грамота №. 206 – сначала бессмысленный набор букв, возможно, попытка изобразить дату, но попытка неудавшаяся, в чем вряд ли следует винить Онфима, еще не научившегося даже сосчитать пальцы на руке. Потом упражнение в письме по складам – от «ба» до «ра». И, наконец, внизу – семь взявшихся за руки человечкоз «в манере Онфима» с разнообразным количеством пальцев на руках.

Грамота № 207 – одна из интереснейших. Ее текст написан хорошо уже нам знакомым почерком Онфима: «Яко с нами бог, услышите да послу, яко же моличе твое, на раба твоего бог».

На первый взгляд, здесь только бессмысленный набор слов, подражающий церковным песнопениям. По первому впечатлению, Онфим заучил на слух какие-то молитвы, не понимая их содержания и смысла звучащих в них слов. И эту тарабарщину перенес на бересту. Однако возможно и другое толкование безграмотной надписи. Известно, что в старину обучение носило в основном церковный характер. Чтению учились по псалтири и часослову. Может быть, перед нами один из диктантов, еще один шаг Онфима в овладении грамотой после уже усвоенных упражнений в письме по складам.

Грамота № 208 – крохотный обрывок бересты с немногими буквами. Почерк снова выдает Онфима.

В грамоте № 210, также изорванной, изображены люди и около них остатки надписей, не поддающихся истолкованию. И, наконец, еще пять берестяных листов нельзя причислять к грамотам. На них нет ни одной буквы, поэтому они не включены в общую нумерацию исписанной бересты. Это рисунки Онфима. На одном неимоверно длинная лошадь, на ней сидят сразу два всадника. Наверное, отец не раз сажал Онфима сзади себя на коня. Рядом, в отдалении, еще один всадник, поменьше. Другой рисунок – батальная сцена. Скачут три всадника с колчанами на боках. Летят стрелы. Под копытами коней лежат поверженные враги. На третьем рисунке снова всадник. На четвертом – два человека, один из них со .страшной рожей, с вытаращенными глазами, широкими плечами и крохотными ручками, похожий на какое-то кошмарное видение. На пятом рисунке два воина в шлемах, изображенных в полном соответствии с археологически известными шлемами XIII века.