Текст книги "Вечнозеленое поле жизни"

Автор книги: Валентин Бубукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Я уж не говорю о таких мелочах, как тембр голоса. Насколько часто нужно выделять значимость упражнения повышенным тоном. То есть Михаил Давыдович готовил из нас не просто тренеров, которые грамотно строят занятие с точки зрения содержания, но еще и своеобразных психологов. Или артистов, которые могут либо, что называется, сразу «посадить зал», либо держать в напряжении на протяжении всего спектакля.

Еще нас измучили массажем, то есть занятиями по массажу. Общий девиз был «вы не сможете грузить человека, пока не прошло восстановление». Вот и придирались: не так встал, не так подошел, не ту мышцу назвал – все. Готов. Ну, а остальные предметы вспомнить одно удовольствие. Школа тренеров нас как будто в детство вернула. Опять в школу, опять за парту. Маститые, заслуженные дядьки – весь футбольный люд, все «одной группы крови». Знали мало, но понимали друг друга с полуслова, поддерживали.

Оттуда пошли многочисленные байки, которые приписывают мне. Сейчас вот журналисты приходят, берут интервью и как бы между прочим говорят:

– Валентин Борисыч, а вот вы известны как автор знаменитых баек про футболистов. Можете рассказать?

Что-то в этом есть нехорошее. Прежде всего, само слово «байка». «Байки травит» – значит, язык без костей, выдумывает и лепит. Ничего я не выдумывал, и никакой я не автор. Просто есть люди, у которых получается рассказывать смешные истории и анекдоты. И эти шутки буквально липнут к ним, потому что все сами несут, спешат поделиться. Например, рассказываю я ребятам, как Ваня Моргунов на моих глазах написал слово «море» с большой буквы. А, видя недоумение учителя, романтично пояснил: «Море – оно же большое». И тут же кто-нибудь смеется и говорит:

– Слышь, Валь, а у нас в начале пятидесятых учился один парень из «Торпедо». Он после диктанта подбегает к нам и спрашивает: «Мужики, «медведь» – сколько мягких знаков?» Мы все почесали затылок и отвечаем: «Вроде два». «Тьфу, черт, а я три написал!» Таких историй уйма. Кто-то из ветеранов может и хочет рассказать, но нужно уметь, чтобы к месту, в общей куче. А я их, во-первых, все запоминаю, потому что очень люблю юмор, а во-вторых, стараюсь рассказывать в лицах. Получается весело.

Еще есть что-то нехорошее и в том, что создается впечатление, будто все мы, футболисты тех лет, – недалекие люди. Это совсем не так. Пусть читатель вспомнит свою школу, где учились обычные дети, не среди бомбежек и работы на заводе. Не после изнурительных сборов и тренировок, а хорошо позавтракав и сделав вечером домашнее задание. И сколько же там у вас было подобных несуразиц. У моего сына, например, одноклассник нашел на карте Австралийский океан. Кто-то совсем уж умный получал водород из ртути нагреванием. Формула ртути – Hg, в этой формуле g ускорение свободного падения тела. При нагревании оно выпадает в осадок, остается водород. Просто, одно дело, когда Австралийский океан находит какой-нибудь Сидоров. А совсем другое, когда Федотов не может тысячу на пять разделить. И ему ребята подсказывают: «Да ты что! Литр на пятерых». Он: «А! По двести!» Причем в большинстве этих историй ребята сами понимали анекдотичность ситуаций и старались завершить их шуткой, к своему и общему удовольствию. Учительница литературы раздала нам проверенный диктант. Один из великих сидел, смотрел на свою двойку: в каждом слове по две ошибки. Не выдержал, встает и говорит:

– Злата Андреевна, это не моя работа.

– Почему?

– Я писал синими чернилами, а здесь все красное.

Мне больше вспоминаются даже не такие хохмы, а чисто игровые, которые словами-то трудно объяснить, надо видеть лица. Тоже писали диктант. Рядом с Борей Кузнецовым сидел молодой Сухов. Он играл, по-моему, во второй группе и по званию и по возрасту трепетал перед Борей. Даже называл его по имени-отчеству Но писал грамотно и держал листок поближе к Борису, чтобы тому удобнее было списывать. Объявляют оценки: Сухов – 4, Кузнецов – 2. Учитель выходит из класса. Мы забываем обо всем, наше внимание привлекает эта пара. Кузнецов сидит, нахмурившись, без движения, уставился в одну точку. Вокруг него суетится Сухов:

– Да Борис Дмитриевич, да я ж не виноват, да вы ж сами, да как же так…

Вдруг Боря рычит, медленно поворачивается. Немая пауза, все смолкли.

– Сухов!!! За такое морду чистить надо!!!

Училось с нами трое болгар. В частности, очень известный защитник Манол Манолов, обладатель своеобразного рекорда, он двенадцать раз становился чемпионом Болгарии. Бронзовый призер Мельбурна. Наши преградили им дорогу в полуфинале. Правда, сидевший за соседней партой Толя Исаев в том матче не играл. И здесь Манолову не удавалось взять реванш. Поскольку учеба велась зимой, практические занятия проводили на льду с клюшкой и шайбой. Мы-то все многостаночники, в детстве играли на два фронта. А преподаватели и слышать не хотели, чтобы для кого-то делать исключение. Девиз – все равны! И несчастных болгар, которые и льдато не видели, тоже поставили на коньки. Ташков держался за борт, Аргиров – за Ташкова. А самоотверженный Манолов вставал в ворота. Мы же были так воспитаны, что пошутили, похохмили, вышли на поле, и давай рубиться не на жизнь, а на смерть. В футбол ли в хоккей. И кончилось тем, что Манолову засветили шайбой в незащищенное место, минут десять в чувство приводили. Только тогда преподаватель Нил Степанович Гугнин разрешил им находиться за пределами льда, старательно записывать упражнения и замечания. Говорил, вы что ж, братцы, угробите мне Героя Болгарии.

Приезжали к нам читать лекции известные тренеры, бывшие выпускники школы. А в шестьдесят четвертом году пожаловал сам Эленио Эррера. Он как раз тогда прогремел со своим «Интером». Такой экспансивный аргентинец. У него не заснешь на лекции – вставал, прыгал, показывал, как ставить корпус. В Лужниках рассказывал специалистам, что такое «каттеначчо», что чистильщик – панацея от всех бед, поскольку «футбол – это цепь ошибок». И хотя мы его выдергиваем из атакующей линии, но крайние защитники могут играть не так плотно, и провал не смертелен. Вообще, крепкая защита – тот самый плацдарм, с которого можно вести массированное наступление. С ним начал спорить Якушин. А хитрее Якушина тренера нет. «Чтобы хитрый дед Михей был в Стокгольме всех хитрей». Так ему писали перед чемпионатом мира. Якушин сказал, что чистильщик – это, конечно, хорошо. Но в конечном счете все зависит от мастерства исполнителей. «Например, – говорил он, – я заставлю центрального нападающего играть по чистильщику, – и передвинул на схеме фигурку нападающего к последнему защитнику. – Не он будет держать нападающего, а я его буду держать. Все равно игрок лишний. Подойду к нему, и буду ходить. В случае провала флангов вы попадаете в очень непростую ситуацию». Эррера возражает: «А я дам задание переднему центральному защитнику, чтобы он взял нападающего». Якушин: «А я все равно вместе с ним пойду к чистильщику, и вы меня двое держите». Эррера: «А я отодвину чистильщика назад…» Так они и двигали эти фигурки, пока у Эррера чистильщик не оказался за воротами. Михей сделал вывод, что каттеначчо – хорошая система при условии, что в защите играют Гуарнери, Бурньич, Факкетти.

Да, и Факкетти… Болельщики со стажем помнят, как в семьдесят седьмом «Интер» играл с «Динамо» Тбилиси в Кубке УЕФА. Факкетти, правда, был уже на сходе. Но все равно, он так пижонски шел последним с мячом. Давид Кипиани обокрал его и забил гол. Смешно, но пресса все равно окрестила его королем. Да, Кипиани забил, да, «Интер» вылетел – ерунда какая. Зато Факкетти какой джентльмен, настоящий мастер! Не снес Давида, хотя имел полную возможность ударить сзади по ногам!…

Закончил я школу тренеров и получил диплом, согласно которому мог тренировать команды класса А. Как раз вовремя. С 1962 года «Локомотив» буксовал. Летом сняли Морозова. Антипенок представил нам нового тренера – Алексея Николаевича Костылева. Мы его, в принципе, не знали, где он работал. Потом уже нам сказали, что под его руководством в казанском «Динамо» дебютировал Сан Саныч Севидов. Человек очень душевный. Участник войны, был в плену, бежал, его там при побеге рвали собаки. Мы эту историю знали и, поскольку выросли в войну относились к нему, как к герою. Но в футболе он был крепким середняком, особо не разбирался. И к нам относился, как отец, полностью доверял. На разборах не вмешивался, наказывать не наказывал. Был такой случай. После победы в кубковом матче нас премировали поездкой по Волге на теплоходе из Волгограда в Куйбышев. Дублирующий состав жил по существу в трюме, на первом этаже. А там за окошком стояли ящики с мандаринами: грузины везли на продажу. Часового приставили. Молодежь открыла это окошко в трюм, и ящики оказались прямо перед ними. Вскрыли один и, по субординации, позвали основной состав. В общем, выпили мы весь запас спиртного на корабле под такую закуску. Костылев, как увидел нас, говорит помощнику капитана:

– Прошу, наденьте на Соколова и других спасательные круги, потому что пароход мотает, вдруг упадут.

По приезду было собрание, тренер не знал, что делать. Он и так-то не умел наказывать. Атут даже неизвестно, кого. Пила вся команда. К общему облегчению, мы сами взяли обязательство костьми лечь, но выиграть у «Крыльев». Выиграли, так никого и не наказали.

После Костылева было второе пришествие Бориса Андреевича Аркадьева. Уж тот хоть и интеллигент, но наказывать умел. У нас в Ташкенте молодежь начудила. Предложили нам сыграть халтуру. Причем сразу два города недалеко от Ташкента. Мы переоформили билеты на следующий день и разделились. Часть поехала с Аркадьевым в один город, а другая с Ворошиловым, он был уже вторым тренером, – в другой. Когда дошло дело до отлета в Москву, четыре человека пьяных, да таких, что в самолет не пускают. Мы уж и с летчиками договариваемся: мол, сами следить будем. А те говорят: «Мы бы рады, сами болельщики, но они попались на глаза начальнику аэропорта. Он сейчас уедет, а через полтора часа будет еще один рейс, договоритесь с ними». Делать нечего. Поднялись в воздух, этих четверых нет, Аркадьев сидит грустный. Пролетели минут сорок, и вдруг объявляют, что дальше нелетная погода, возвращаемся в Ташкент. Аркадьев встал и торжественно произнес:

– Вы знаете, куда мы летим? Мы летим снимать папанинцев со льдины!

А для него это было чем-то вроде насмешки. Он все время возмущался, за что папанинцам дали Героев Советского Союза. Говорил:

– Да. Я полагаю Гагарину Юрию надо. Представьте себе, его замуровали в ракету, замуровали в снаряд и выстрелили. Это геройство. А этот человек сидел на льдине, кушал шоколад (еще саркастически подчеркивал буквы «о» в слове шоколад), бросали ему теплые вещи, бросали ему питание с самолета на парашютах. Он сидел, стрелял белых медведей, а ему еще Героя дали. Палатки теплые были, все условия для отдыха…

Так что, наших «папанинцев» не только со льдины, но и с зарплаты, как приехали, сняли.

Не смог Борис Андреевич снова сделать команду. Может, молодежь разношерстная была. Играли на Кубок в Красноярске и присмотрели хорошего парня на левый край, Парченко. Он там любителем был, работал помощником машиниста. Начал бегать в «Локомотиве», но привычки железнодорожные остались. На разборе Аркадьев говорит:

– Саша, надо за тайм сделать пять подач, прострелов, обострить ворота, а вы прошли всего три раза!

Он отвечает:

– Борис Андреич! Как я могу подать! Четыре раза предлагаю, бегу порожняком. Ну дай мне груз! Нельзя ж порожняком ходить.

А потом, у Бориса Андреевича уже тогда начались проблемы с памятью. Путал фамилии игроков. Один раз говорит, помоему, Ивану Сорокину:

– Вы первый тайм хорошо отыграли, а вот во втором допустили много ошибок. Плохо.

– Борис Андреевич, так вы же меня заменили в перерыве! Он очень сильно смутился и попытался перевести в пгутку: – Да? Ну, все равно плохо.

Мы-то шли в накат. Выходили и играли с листа, очень любили тренера. А вот когда приезжал министр, он иногда ошибался. Наверное, только это и заставило, руководство отказаться от услуг Аркадьева, потому что Борис Андреевич еще тренировал в Средней Азии, в Ярославле.

В конце 1965 года нами руководил Женя Рогов, он до этого был начальником команды. А по окончании сезона нам объявляют имя нового тренера – Константин Иванович Бесков. Понятное дело, я большого восторга от этого назначения не испытывал. Когда он меня на беседу вызвал, у меня сразу появились нехорошие предчувствия. Звоню Вите Ворошилову. Он мне говорит:

– Валь, если предложит кофе чашечку, значит, считай, что тебя в отставку. Уж я-то знаю.

Пришел я к Константину Ивановичу, он просит помощника:

– Валер, сделай кофе. Валь, будешь кофе?

Я вздохнул и вспомнил недавнюю встречу у Валентины Ивановны Федотовой. Собирались друзья. Из Донецка прилетел хороший знакомый Григория Ивановича Николай Мамай, Герой Социалистического Труда, шахтер. У него почин был вроде стахановского. «Локомотив» играл плохо, и он все сманивал меня в Донецк.

Говорил: «Я тебя зачислю в свою шахту, будешь получать пять тысяч. Туда тебя искать никто не полезет». А восемь машина стоила. «И плюс футбольные. Только за «Шахтер» играй». Я сразу ему ответил: спасибо большое за предложение, я никуда не хочу уезжать. Надо «Локомотиву» помочь встать на ноги. Еще пару-тройку лет поиграю, а там видно будет. Физически я никому не уступал. Отвечаю Бескову:

– Спасибо, Константин Иванович, я кофе уже дома напился.

– Знаешь что, я хочу сделать тебе предложение. Ты окончил школу тренеров, получил диплом. Тебе уже пора заканчивать. Я хочу тебя сделать главным тренером школы. Есть место.

– Ну что ж, спасибо, когда оформляться?

Было мне тридцать два года. Тяжело это все, когда в расцвете сил знаешь, что уже никогда не будешь играть. Построил Константин Иванович команду, пожелал успеха, подарили мне футбольный мяч. Собрал дома основной состав и старых друзей. А потом не спал всю ночь. Все, говорю, Зоя, моя футбольная карьера закончилась. Одна часть жизни, спортивная прошла. Она:

– Да ничего, будешь за ветеранов играть.

Блестящая перспектива в тридцать с небольшим. Делать нечего, всему приходит конец.

10. Охранник с собакой

Бесков в «Локомотиве» долго не задержался, всего полгода. Не знаю, что уж там случилось, но уверен, что во всем виноват его характер. Потому что Константин Иванович начал создавать приличную команду. Взял из ФШМ семнадцатилетнего Мишу Гершковича, а в партнеры ему по атаке Володю Козлова из ЦСКА. Помощником у Константина Ивановича был верный соратник и прекрасный специалист Адамас Голодец. Бесков искал оптимальный состав, тасовал. А потом проиграл несколько матчей подряд, и его сняли. Смешно даже предположить, что сняли за поражения, мы и так последние годы балансировали на грани первой лиги, так что руководству было не до жиру. Будь тогда рядом Старостин, глядишь, все и обошлось бы, и «Локомотив» через год-другой сверкнул бы. Но начальником команды работал очень мягкий человек Владимир Сучков, которого у нас прозвали Максимом Горьким, потому что на установках, на разборах он старательно записывал все, что скажет Константин Иванович. Таким непререкаемым авторитетом, как Николай Петрович Старостин, Сучков не обладал.

Короче говоря, в июле 1966 года вызывает меня Борис Павлович Бещев и заявляет:

– Валентин, Константин Иванович уходит от нас, я посоветовался, и мы тебя назначаем старшим тренером. Поскольку опыта у тебя нет, договорились, чтобы в течение месяца тебя консультировал Гавриил Дмитриевич Качалин.

Я к Качалину. Он мне:

– Готовься, завтра у тебя первая тренировка, покажешь конспект.

Все это так неожиданно получилось. Вроде и школу тренеров прошел, и вообще, я еще игроком всегда старался анализировать действия тренеров. Думал, как бы я поступил на их месте. Даже, каюсь, мысленно обвинял Аркадьева в непонимании состояния футболистов. Бывало, каждая клеточка тела стремится к отдыху, снятию напряжения, а он нас «расслабляет» рваным кроссом. Не то чтобы хотелось меньше тренироваться, просто человек не робот. И никто лучше самого игрока не чувствует момента, когда ему действительно необходима пауза. К сожалению, в командных видах спорта учесть индивидуальные пожелания практически невозможно. Тем не менее я был уверен, что, став тренером, что-что, а уж степень необходимой нагрузки буду определять тоньше, чем мои учителя. Этакий «слуга царю, отец солдатам».

В этой связи с большим удовольствием и даже смехом вспоминаю бессонную ночь перед первой тренировкой. Это был второй день после игры, день после восстановительных мероприятий, бани, массажа, отдыха. В такой день в принципе не следует давать большие нагрузки, а надо провести легкую тренировку, так сказать, втянуться. Я так и составил конспект: интересная, веселая разминка и двусторонка без заданий. Но тут меня взяли сомнения. Аркадьев и Качалин не всегда так поступали. А если и предлагали поиграть в свое удовольствие, то, учитывая их огромный авторитет, нами это воспринималось, как глубоко продуманный шаг, своеобразный подарок. Вот, думаю, начну я сейчас с легкой тренировки, и ребята скажут: Борисыч, свой мужик, с ним так легко. Потом не смогу заставить их серьезно работать.

Первый конспект я разорвал и начал думать. Как пел Высоцкий: «Что делать, Сева?! Наугад, как ночью по тайге». Ответственность за принятие решения – страшная штука. Может, если б хоть чуть-чуть поработал вторым или возглавлял команду рангом пониже, было бы легче. А как заставлять ребят, с которыми еще вчера был по одну сторону баррикады! Как наладить дистанцию, чтобы у твоих бывших партнеров не возникало никаких вопросов по поводу целесообразности того или иного задания. В голове была какая-то каша. Все интересные упражнения, тактические выдумки, которые я готовил раньше и, как думал, легко применю на практике, сейчас казались наивными сказками. На повестке дня стоял простой, но неразрешимый вопрос: «нагрузить – не нагрузить».

К утру я забраковал четыре плана занятий. В итоге в Баковке Качалин увидел следующий вариант: интересная разминка – по боку. После бега с нагрузками, персональная игра восемь на восемь поперек поля.

Гавриил Дмитриевич посмотрел и с сомнением сказал:

– Валентин, не много ли нагрузки для начала? Впрочем, если так считаешь, давай.

Персональная игра, или, как ее еще называли, квадрат восемь на восемь со взятием ворот, или шесть на шесть, – замечательное упражнение, особенно после бани. Суть в том, что игрока, владеющего мячом, не имеет права никто атаковать, кроме его непосредственного опекуна. И если, допустим, форвард потерял мяч, то защитник может беспрепятственно выйти один на один. Так что нападающий должен отрабатывать за ним назад. Таким образом, если кто-то позволил себе в «банный день», то он на поле как голый король, страховать некому. И в тень нельзя уйти, избавляться от мяча, потому что твой соперник может и сам подключиться к атаке.

Я включил в план квадрат еще и с одной тайной целью. Чтобы сразу иметь повод поговорить о нарушении режима. Сам, будучи игроком, я не тянулся к спиртному. За всю карьеру ни разу не выпил больше бутылки водки, и то чрезвычайно редко. Но случалось, что мы «отдыхали» с ребятами. Так что все было как раз по делу: прекрасно понимаю вас, по мере возможности составлял компанию, но как тренер этого не потерплю. После тренировки построил команду, поздравил с успешным занятием и весело сказал:

– Ребят, чего-то в бане-то мы с вами хорошо попарились. Даже вроде перепарились или перемассировали вас! Не всех, правда…

И назвал поименно.

– Надо будет в следующий раз следить за массажистом. Они мне: да, Борисыч, после игры плохо спал и так далее.

Оправдываются и сами понимают, кому они эту глупость несут. То есть первая тренировка удалась, я не рубил с плеча, но и постарался по возможности четко определить наши будущие взаимоотношения. Недели через две Качалин доложил Бещеву, что в его дальнейших услугах нет никакой необходимости, и полностью передал мне управление. Единственное напутствие, что надо быть строже. Но здесь уж я с ним не согласен. Сам на всю жизнь запомнил его же любимый афоризм: «Кричащего плохо слышно»…

Выдающимся тренером я не стал. По разным причинам мне ни с одной командой не давали работать больше двух сезонов. А даже Аркадьев пять лет вел «Локомотив» к успеху в Кубке. С гордостью могу сказать, что и «Локомотив», и «Таврия», и «Карпаты» очевидно прогрессировали. Читателю, привыкшему к мемуарам тренеров-победителей, возможно, интересно будет познакомиться с творческой «кухней» команд-середняков, тем более, что это неотъемлемая часть моей биографии.

Ознакомившись с конспектами Бескова, я понял, что ломать чего-либо бесполезно, да и глупо. Константин Иванович прекрасно вел учебно-тренировочный процесс, как обычно, тонко разбирался в возможностях игроков. Единственное, что я мог сделать и сделал с большим удовольствием, это добавить команде психологической уверенности. Бесков, видимо, еще не окончательно определился с контурами будущей команды, и в составе у него происходил ералаш. В каждой игре – по четыре-пять новых фамилий, никому, по существу, не доверял. Опытные игроки относятся к таким вещам, если не с пониманием, то спокойно. А вот для молодежи самоутверждение очень важно. В конце концов, тот же молодой Гершкович не может на игру пригласить родственников, потому что не уверен, что завтра не окажется в дубле. Поэтому я, во-первых, выделил основных игроков команды, а во-вторых, отправил из Баковки дублирующий состав. Попасть в основу можно было только по рекомендации Голодца, который занимался с ними в Москве и на каждую игру присылал мне трехчетырех лучших.

Сезон мы закончили третьими с конца. Возник вопрос, что делать дальше. Позволю себе несколько отвлечься от хронологии событий. На завершившемся тогда чемпионате мира в Англии уже наметились тенденции развития футбола по пути так называемой «интенсификации» действий команды. Англичане рассчитали общую сумму нагрузки на каждого игрока, и постарались разложить суммарную нагрузку поровну. При игровом преимуществе нападающие на время уступали свое место полузащитникам и даже игрокам обороны, для того чтобы давить на защиту соперника по принципу конвейера. Таким образом, преимущество достигалось не за счет индивидуального физического превосходства, а благодаря сменному давлению на оборонительные порядки.

Хозяевам, правда, помог выиграть финал Тофик Бахрамов. Позже мы ездили на игры в Германию, и везде нам в первую очередь припоминали засчитанный им гол. А Никита Симонян уже лет через двадцать подначивал его:

– Тофик, ну, скажи честно, был гол или нет? Бахрамов возбуждался и отвечал:

– Слушай, Никита, ты с трибун не видел, как я мог увидеть?…

Гораздо очевиднее интенсификация командных действий проявилась в семьдесят четвертом году в исполнении сборной Голландии. Я был на этом первенстве и как раз по долгу службы отвечал за тактические схемы. Нас, группу тренеров профсоюзов, послали для повышения квалификации, и руководитель делегации Сергей Васильевич Полевой дал каждому задание для итогового отчета. Самарин следил за игрой защиты, Полевой – за нападением, а мне досталось взаимодействие линий. Голландский тотальный футбол произвел на меня неизгладимое впечатление. Я с самого начал пристально следил за Круиффом, потому что до этого он даже у нас в Союзе имел очень хорошую прессу. Тогда возникли неточные термины «универсализация», «универсальный игрок». Век футболиста слишком короток – десять-пятнадцать лет, – чтобы одинаково хорошо играть на разных позициях. Да, футболист может сменить амплуа, как например, многие прекрасные форварды завершают карьеру на месте либеро. Но по ходу сезона одновременно выступать на месте левого защитника и правого крайнего нереально. Речь в данном случае идет о сознательном тактическом расширении зоны действий игрока. То есть полузащитник голландской сборной образца семьдесят четвертого года выполнял не только свои прямые обязанности, но в определенные моменты игры еще и функции чистого нападающего. Допустим, даже в финальном матче с немцами великолепный Круифф сознательно уводил со своего места Берти Фогтса, и в освободившуюся зону врывался Неескенс. Дело дошло до того, что чистый защитник Фогте заплутался до того, что чуть было не забил гол в ворота голландцев, попал в штангу По игре голландцы, конечно, заслуживали чемпионства. Рациональное распределение нагрузки по линиям, прекрасное взаимодействие и блистательное дирижерство Круиффа. Именно дирижерство, то есть способность руководить действиями команды без мяча, в условиях плотной опеки несколькими соперниками. Хотя и немцы также создавали преимущество в центре поля за счет постоянного подключения Беккенбауэра с позиции чистильщика в полузащиту…

Итак, еще в конце шестидесятых стояла задача расширения зоны действия отдельных футболистов и целых линий как единый тактический замысел. И, надо сказать, я с большим удовольствием занялся бы внедрением передовых идей в «Локомотиве». Но в моем распоряжении не было не то что Херста, Круиффа или Беккенбауэра. По окончании сезона 1966 года команду покинули Гершкович и Козлов.

Володя пошел за любимым учителем в «Динамо». Очень жалко, футболист с большой фантазией. Он как-то приболел, и я заехал его навестить. Дверь открыла мама, говорит, температура сорок, не встает с кровати. Захожу в комнату, а он лежит под одеялом и головой чеканит мяч. Фанатичный парень. Прекрасно чувствовал позицию при взятии ворот и, соответственно, много забивал. У Гершковича было сильно развито чувство обводки. Спонтанная, не наигранная, что всегда ставит в тупик защиту. Я ему, кстати, в отличие от Константина Ивановича, дал значительную свободу действий. Даже на тренировках чертил специальную линию на подступах к штрафной и давал задание: до этой линии играешь только в два касания, чтобы не передерживал мяч, а после делаешь, что хочешь. Но его все равно сманили в «Торпедо» мои старые друзья Николай Петрович Морозов да Валентин Козьмич Иванов.

Я не препятствовал их переходу. У самого была такая же ситуация в шестьдесят первом году. Все равно, насильно мил не будешь. И их прекрасно можно понять, нужно делать себе имя. Можно играть и в команде аутсайдере, но при Бескове, с прицелом на будущие победы. А что сделает из команды вчерашний инсайд Бубукин, когда «Локомотив» всеми жилами цепляется за высшую лигу, неясно. А тут ЗИЛовское «Торпедо» с вернувшимся Стрельцовым. Милицейское «Динамо» с тем же Бесковым, в котором восьмое место посчитали катастрофой. И оба этих футболиста в итоге сыграли в финале Кубка Кубков в семьдесят втором году. То есть повторяю, понять можно. Но в какой карман мне это понимание положить? На какой идее сплоить команду? Допустим, можно самому набрать честолюбивую молодежь и года через два, при удачном стечении обстоятельств, заиграть в свой футбол. Но это стопроцентный заход в первую лигу. От Аркадьева такие вещи еще могли потерпеть, меня бы сразу отправили инструктором по спорту на станцию «Москва Товарная». Приличных игроков призвать невозможно, мы не ЦСКА. Длинным рублем тоже не поманишь, на Украине даже на середняков в то время молились обкомы и чуть ли не официально платили им царскую зарплату. В московских клубах тоже условия были лучше, да и текущие задачи не в пример выше. Одним словом, «интенсификация» и «расширение зоны действия отдельных футболистов и целых линий» – это что-то из разряда «есть ли жизнь на Марсе».

Единственный вариант в такой ситуации – сыграть на самолюбии отставленных футболистов. Кстати, приблизительно таким образом поступил затем даже Константин Иванович в «Спартаке». Здесь большую помощь мне оказал Евгений Иванович Горянский, впоследствии тренер сборной. Мы с ним еще вместе играли. Он был старше на четыре года и закончил раньше. Горянский уже успел потренировать команды на Украине, даже какое-то время работал в Киеве. В тот период он занимался луганской «Зарей». Страшная команда. Всесильный секретарь обкома Шевченко, его помощник Азаров, еще тогда ходили легенды об их «работе с судьями». Приводили арбитров в специальный магазин, они выбирали любые импортные товары. Вся область сдавала оброк на премиальные. Оттуда тренеры уходили либо с выговором по партийной линии, либо больными. Бесков, после года работы, в сердцах бросил фразу: «Сельской команде нужен сельский тренер». Даже Герман Зонин после чемпионского года уехал от греха подальше в Ленинград. А Женя Горянский полежал в больнице. Он был умница, начитанный, с красным дипломом окончил школу тренеров.

Я пошел на прием к Бещеву и попросил министра назначить Женю начальником команды. А Горянский ко всему прочему человек был весьма практичный. Он мне сразу сказал:

– Валентин, ты хорошо разбираешься в футболе, знаешь тонкости, но не можешь себя поставить. Надо быть суровым, иначе на тебе и футболисты, и начальники будут ездить.

Весело о нем отзывались братья Старостины. Андрей Петрович говорил, что это напыщенный гусь, а Николай Петрович называл его величайшим понтовилой. Понт, дескать, наводит. Не знаю, как насчет понта, понт – это что-то пустое, показушное, а то что Женя делал вполне реальные и нужные вещи – это точно. Он заявил, что любое самолюбие неплохо бы и деньгами поддержать, и мы с ним выбили одиннадцать дополнительных ставок. Начальник Московской железной дороги Карпов оформил основной состав проводниками на рейсы Москва – Красноярск, Москва – Новосибирск. Они все время в пути, поймать их никто не сможет. И свои восемьдесят рублей получали в дорпрофсоже, отдельно от клубной бухгалтерии. Потом руководство спрашивало:

– Ну, как ребята довольны?

– Довольны. -А вы?

– А мы-то чего?

– А вы что, себе ставок не взяли?

Нет, конечно. Там анекдот вышел. Начальники решили исправить упущение и оформили нас с Женей охранниками на спецпоезда. Вышло шестьдесят рублей. Не в деньгах дело, но обидно, раз уж платите, то хотя бы столько же, сколько и футболистам. Тогда нас повысили в «звании», до должности «охранника с собакой». За собаку доплачивали рублей десять. Но из-за этих десяти рублей как-то хитро все пересчитали, стали взимать какой-то налог, и в итоге на руки мы получали пятьдесят девять – семьдесят. Я и говорю:

– Женя, иди, попроси, чтоб убрали эту псину. Скажи, по ночам воет, сторожить нам мешает…

В это время отчисляют Дикарева из «Спартака». А он еще скорость не потерял – злой, хороший игрок. Из Вильнюса отставляют Жидкуса, Женька его пригласил на место правого защитника. Из «Торпедо» приходит Усатори. И у меня был Зайцев Валерка, левый защитник. Получается новая опытная оборона, желающая доказать, что рано их списали. Взяли из Баку прекрасного вратаря Шехова. Ему проломили голову, кость была выбрана как темечко. Вот он и оказался без работы. Потом врачи разрешили-таки ему играть, но либо в велосипедном шлеме, либо вставлять специальную пластину и заматывать голову. Он, правда, все равно выходил на поле, только обмотав голову бинтом. Никто не подходил, не проверял. Говорил: я отвечаю, могу написать расписку, а в шлеме выходить не буду. Играл очень самоотверженно, с блестящей реакцией, потрясающий вратарь.