Текст книги "Граф Орлофф (СИ)"

Автор книги: Валентин Егоров

– Что вы тогда имеете в виду, мосье Буланже? – По ходу я поинтересовался. – Вы, что же хотите попросить, чтобы я оплатил вашу новую мебель?

– Нет, нет, уважаемый мосье Орлофф! Я совершенно этого не хочу! Мне ваши деньги и задаром не нужны! Просто всегда случается так, что, когда вы у меня обедаете или ужинаете, то каждый раз мне приходится из харчевни выносить мебель, разбитую в дребезги вами и вашими друзьями! А потом у меня появляются деньги на новую мебель! Так что я просто поинтересовался, не нужно ли мне сегодня составлять смету на новую мебель, старая-то мне совершенно надоела?!

Но я не стал прямиком отвечать на этот вопрос старого лиса! Кто его знаете, какое сегодня настроение у Епифаненко? Может быть, ему захочется после пары бокалов бренди по старинке немного кулаки размять и пару раз пройтись по мордасам этих жиреющих парижских буржуа?!

Столик, предложенный мосье Буланже занимал отличную боевую позицию. С этого места прекрасно просматривался вход в харчевню, и практически все столики с посетителями. Вот разве что, этот столик оказался самым большим из всех других столиков и был рассчитан на шесть человек. Первоначально мне этот факт не понравился, но поразмыслив немного, я одобрительно кивнул головой хозяину харчевни, нам с Епифаненко будет повод начать мордобой, если кто-либо решит к нам присоединиться!

Капитан Роже-Этьен де Фуа появился в точно указанное время, что свидетельствовало о том, что он еще полностью офранцузился, французы никогда не приходили на встречи вовремя, всегда опаздывали. Но процесс натурализации вахмистра шел полным ходом, по-видимому, он уже стал немцем с их чертовской пунктуальностью, и вскоре после этого шага окончательно офранцузится. Вывод из всего этого означал, что Епифаненко уже перестал уже быть русским! Ведь, нам русским все равно, что сегодня, что завтра. Договорились о встрече на сегодня, а он возьми да приди завтра, а потом долго будет, чуть ли не с пеной на устах, доказывать о том, что мы договаривались на завтра.

Ну, да ладно, граф де Фуа прошел в харчевню. На этот раз он был в гражданской одежде, но с боевой шпагой под камзолом. Положив рук на эфес шпаги, он ее держал таким образом, чтобы, проходя между столиками, концом ножен чуть ли не бить по физиономиям едоков. Те едва успевали уворачиваться, при этом роняя на пол ложку или вилку, а затем с нескрываемой злобой смотрели вслед этому нахальному молодому шевалье аристократу. В этот момент я подумал о том, что настроеньеце у моего старого друга, бывшего вахмистра Епифаненко, не очень-то хорошее. Нам, видимо, все-таки придется сегодня немного подраться. Я окинул обеденный зал своим взором, и предстоящие расходы оценил примерно в пятьдесят золотых луидоров. Подумав о том, что, мосье Буланже, настоящий скряга выжимальщик, что мне нужно было бы, когда он поднял разговор на эту тему, заранее с ним согласовать смету расходов!

Мосье де Фуа грохнулся задом на ближайший ко мне стул, чуть его не поломав, и негромко, и зло мне буркнул:

– Что другого трактира не мог найти? Там хоть люди помельче, погрязнее, бей их кулаками так, чтобы слюни и сопли в стороны бы летели! А здесь, кого не тронь, сразу же крик поднимут, что их бить нельзя, что они сами хозяева жизни.

Не дожидаясь моего ответа, граф де Фуа слегка привстал, на весь обеденный зал таверны командным голосом проревел:

– Хозяина харчевни ко мне! Подавать на стол все, что на кухне имеется! Да не забудьте для разогрева литра два бренди на мой стол подать!

Мосье Буланже, на всякий случай вдали промелькнул, чтобы гости не думали, что он испугался, но к нашему столу не подошел, на всякий случай! Видимо, старик много о своем личике печься стал! Но пару наиболее симпатичных своих подносчиц с закусками и кувшином бренди к нашему столу послал. А я в этот момент горестно думал о том, что мои сегодняшние расходы еще возросли, по крайней мере, на пять луидоров. Да на такие деньжищи этот старый скряга еще пару харчевен откроет. Да, не зря люди говорят, делай то, что думается и хочется, а уж после разбираться будем! Договорился бы с мосье Буланже на тридцать золотых луидоров, бей и ломай в его харчевне все, что можешь! Тяжело вздохнув, я разлил бренди по двум бокалам, взял один бокал в руки, а второй протянул Роже-Этьену. Затем поднялся на ноги и произнес тост:

– Давай, вахмистр, наш первый бокал мы поднимем за нашу милую родину, Московию! За наших родителей, которые нам подарили жизнь и вырастили! За государя нашего Петра Алексеевича, многих лет ему жизни!

Граф Роже-Этьен де Фуа поднес бокал ко рту, его содержимое в мгновение ока исчезло в луженом графском желудке. Я тут же поддержал Епифаненко, горячая волна цунами пронеслась по моему нутру, мне сразу же стало хорошо и сладко, правда, не понятно, почему, но мне вдруг захотелось повторить эту сладкую волну цунами. Я задумчиво посмотрел на своего друга. Тот, видимо, сразу же догадался о значении задумчивости, появившейся в моем взгляде, поэтому утвердительно кивнул головой. Пока еще твердой рукой я разлил содержимое кувшина с бренди по двум бокалам, попытался подняться на ноги, но не смог. Этот чертов хозяин харчевни, Буланже, подал нам молодого, а не хорошо выдержанного бренди, которое поначалу било по ногам, а затем уже ударяло по мозгам.

Одним словом, я так и не смог позже вспомнить, по какому поводу мы поднимали второй бокал, за кого мы с Епифаненко пили. Но, в принципе, должны были бы пить за женщин, так обычно бывает в чисто мужских компаниях. За что мы пили, я не помню, но, видимо, мы с графом пили много… очень много, мосье Буланже на следующий день мне счет прислал на сотню золотых. В приложении к счету он на десяти страницах педантично перечислял, что мы в его харчевне побили или повредили. Не верить ему я не мог, но вряд ли всего два человека могли бы его харчевню по бревнышку разнести?!

Однако, маркиз де Аржансон, который много позже пытался провести со мной нравоучительную беседу, удивленно посматривал на меня и вспоминал о том, что только двадцать его полицейских, набросив на нас ловчие сети для птиц, едва смогли нас утихомирить. Они связали нас по рукам и ногам, правда, я этого почему-то не помню, но мне, помнится, сто чни при этом почему-то дико извинились за то, что им приходится творить насилие над нами. Графа де Фуа они сразу же и с почетом повезли в Версаль на службу, а меня отвезли в дом маркиза де Аржансона для предстоящей нравоучительной беседы. Но я подобного насилия над своей личностью не выдержал, заснув по дороге. Я проспал полтора дня, заставив прислугу Марка-Рене, это было имя маркиза де Аржансона, все это время на цыпочках ходить по дому.

Первое время Марк-Рене де Аржансон в ходе воспитательной беседы интересовался деталями нашей с графом Фуа встречи, он никак не мог поверить в то, с графом Роже-Этьеном де Фуа мы не успели поговорить по душам, а только пили. Ни один европеец не сможет понять русских, когда они встречаются вместе и поднимают бокал за встречу! Затем маркиз поинтересовался, зачем и почему мы напали на английских солдат и здорово их поколотили. Семеро травмированных и раненых, один убит, – таков был печальный результат этой встречи, по словам Марка-Рене. Но я не мог подтвердить или опровергнуть эту информацию, так как ничего подобного не помнил

На все вопросы полицейского начальника я отвечал только одной фразой "ничего не помню", а сам этим временем рылся в мозгах, пытаясь восстановить жизнеспособность своего организма. В доме Марка-Рене де Аржансона почему-то не оказалось рассола, этот французский маркиз ничего не знал и не слышал об этом чудодейственном лекарственном русском напитке, поэтому лечиться мне пришлось магией, а это в отличие от рассола долгий процесс!

 
2
Близкое знакомство с главным королевским полицейским, Марком-Рене маркизом де Польми, маркизом де Аржансон, пошло мне на пользу, я бы даже сказал, что это пошло на очень большую пользу моему отечеству!
Из первых рук я получил информацию о том, что король Луи XIV при смерти, что он сам об этом прекрасно осведомлен. Что Луи XIV знает и сильно огорчается тем, что у него, за исключением правнука, герцога Анжуйского, которому в ту пору было всего четыре годика, практически не осталось прямых наследников на французский престол. В этой связи король еще в прошлом году пошел на беспрецедентный шаг в истории своей династии, он узаконивает своего незаконнорожденного сына Луи-Оюста де Бурбон герцога Мэнского, приравнивая его к принцам крови. Такой королевский шаг открыл перед герцогом Мэнским перспективу, в случае смерти всех прямых наследников короля Луи XIV, он мог бы претендовать на французский престол.
Маркиз Марк-Рене де Аржансон, наблюдая со стороны за чередой смертей прямых наследников короля, специально вошел в компанию монсеньора Филиппа II герцога Орлеанского, чтобы своим личным присутствием ограждать герцога от окружающих его смертельных опасностей.
Но в последние дни до ушей маркиза стали доходить упорные придворные слухи о том, что герцог Мэнский в последнее время не выходит из королевских покоев, явно роя яму под ногами герцога Орлеанского. Особенно Марка-Рене де Аржансона насторожил один слух, в котором говорилось о том, что недавно короля Луи XIV посетил герцог Мэнский, который довольно-таки длительное время беседовал с королем. Затем в королевские покои были приглашены мадам де Ментенон, которая в свое время была воспитательницей герцога, а также канцлер Луи-Филиппо граф де Поншартрен, который приходил с письменными принадлежностями.
Этот слух сильно огорчил и встревожил Марка-Рене де Аржансона, он встретился с графом де Поншартреном и попытался по этому поводу переговорить с ним. Но Луи-Филиппо Поншартрен, даже будучи другом Марка-Рене де Аржансона, уклонился от ответа на вопрос, заявив, что он сделал лишь небольшое изменение в королевском завещании. Но эти последние слова канцлера Франции еще более встревожили главного королевского полицейского чиновника. Он попытался по этому вопросу переговорить с герцогом Орлеанским, но Филипп отделался ничего не значащим замечанием, типа того, что богу удобно, то и произойдет!
Маркиз де Аржансон на этом не успокоился, он еще и еще раз обдумывал ситуацию и приходил к выводу о том, что герцог Мэнский рвется к монаршей власти, заставляя коронованного отца вносить соответствующие изменения в свое совещание. К тому же королевский двор хорошо знал о том, что мадам де Ментенон питала нежные материнские чувства к герцогу Мэнскому, своему воспитаннику. Когда же она стала морганатической супругой короля, то при любом удобном случае всячески способствовала его придворной карьере. Постоянно обращала внимание Луи XIV на судьбу, дела и будущее своего внебрачного сына.
После нескольких неудачных попыток, переговорить и заставить действовать друзей и приятелей герцога Орлеанского, стать на защиту его прав королевской крови, Марк-Рене де Аржансон, по-прежнему, пребывал в полном одиночестве. Именно в этот момент ему донесли о буйстве двух шевалье в харчевне "У трех голубей", известного всему королевскому двору капитана гвардии Роже-Этьена графа де Фуа и русского дворянина графа Орлоффа. Тогда маркиз и вспомнил о русском графе Орлоффе, который числился одним из ближайших и тайных друзей монсеньора Филиппа II герцога Орлеанского. Он приказал своим полицейским тихо, без особого шума и насилия утихомирить обоих шевалье. Графа де Фуа доставить в казармы Версальского дворца и уложить в постель, а русского графа Орлоффа доставить к нему в дом, якобы, для нравоучительной беседы.
Маркиз де Аржансон многое знал, но в отношении меня ему очень хотелось получить достоверную информацию. Высший парижский свет только и говорил о моих чудачествах и бешеных тратах на подарки женщинам. Когда же я построил особняк, то у снобов и знати стало модным напроситься ко мне в гости и провести время, путешествуя в качестве гостя по удивительным местам и помещениям особняка. По Парижу бродили странные слухи о том, что русский граф шпион является любимчиком своего московского царя, и в этих целях на корню скупает сановных вельможей королевского двора. Правда, на этот слух бомонд мало обращал внимания, государство Московия была слишком далеко, в те времена французам это государство было неинтересно и непонятно.
Так вот, воспользовавшись оказией, маркиз де Аржансон дождался-таки, когда я проснусь и завел со мной беседу. Сначала он произнес несколько фраз нравоучительного характера, но, когда почувствовал, что его гость начал соображать, перешел к разговору по сути дела. К слову сказать, я сразу же почувствовал перемену в настроении хозяина дома, куда меня занесла фортуна и его полицейские. Я очень внимательно вслушивался в то, что мне рассказывал этот главный французский полицейский. Когда Марк-Рене заговорил о встрече с герцогом Орлеанским и о его ответе, то с этого момента я понял, что маркиз меня не разыгрывает и не пытается меня перевербовать. Его действительно беспокоит судьба французской монархии, он обеспокоен тем, чтобы к власти не пришли бы люди со стороны, типа герцога Мэнского.
Еще в присутствии маркиза де Аржансона я связался со своим лентяем другом, демоном Марбасом, и вежливым тоном мыслеобразов у него поинтересовался, почему он не спешит поделиться со мной столь важной информацией.
 

– Ты, что имеешь в виду, Иван? – Тут же встрепенулся Марбас. – Что за важную информацию я пропустил, тебя о ней своевременно не известил!

Вкратце, я ему рассказал о вчерашней встрече короля Луи XIV с герцогом Мэнским, канцлером Луи-Филиппо Поншартреном, на которой присутствовала мадам де Ментенон.

– Но, Вань, – вдруг примирительно и совсем по-дружески заговорил Марбас, – информацию в письменном виде я нарочным лакеем отправил из Версаля в твой особняк еще вчера. Бунга-Бунга подтвердил, что информация принята!

Черт меня подери, но вчера, по словам Марка-Рене де Аржансона, я же находился в полной отключке, и целый день проспал, не просыпаясь! Только сегодня утром я пришел в себя и начал соображать! Но не будешь же в этом проколе признаваться самому демону преисподней, даже если он твой близкий друг, поэтому я поблагодарил Марбаса за информацию и свой ментальный канал переключил на Бунга-Бунга.

В этот момент мой мажордом успокаивал Николь и говорил ей, что со мной ничего не может случиться! Николь же стояла перед ним вся в слезах и требовала от Бунга-Бунга срочных мер по моему розыску и спасению, девчонку всю трясло, а ее голосок дрожал от обеспокоенности за мою участь.

– Милая Николь, – говорил этот мерзавец, – С Иваном никогда и ничего не может произойти или случиться. Он умудряется сухим из воды выходить! Вот и сейчас поблудит по Парижу немножко и как ни в чем не бывало домой придет. Так, что ты не очень-то переживай! Вернется он, обязательно вернется!

Я мысленно перебил речь Бунга-Бунга и, не здороваясь, потребовал, чтобы этот негодяй, которого я пригрел на своей груди, прочитал бы мне вчерашнюю секретную шифрограмму. Мажордом сразу же признал мою мыслеречь, с ним никто и никогда до меня подобным образом не общался, Бунга-Бунга нашел шифрограмму и тут же начал зачитывать ее содержание, которое звучало следующим образом;

"Атланту от Зевса. Сегодня, 25 августа 1715 года, по требованию мадам де Ментенон Луи XIV внес небольшую коррекцию в королевское завещание. Согласно этой коррекции, король все без исключения цивильные и военные службы королевского двора подчинил непосредственно герцогу Мэнскому и находящемуся в непосредственном его подчинении маршалу Вильруа".

Коротко и ясно, сегодня власть в Версальском дворце и в Париже теперь принадлежала Луи-Огюсту герцогу Мэнскому. Ему стали подчинятся два полка гвардии и две роты мушкетеров, все дворцовые службы, королевские покои и гардероб, дворцовая церковь, королевская кухня и стол, а также конюшни. Герцог Орлеанский лишился права вмешиваться в повседневную жизнь двора, в любую минуту он мог бы подвергнуться немедленному аресту и даже заключению в тюрьму.

Действуя более по наитию, нежели по разумению, полученную информацию я изложил Марку-Рене де Аржансону, отчего его лицо почему-то приобрело синюшный оттенок. Было очень похоже на то, что этот старик полицейский, всю жизнь верой и честью прослуживший своему королю, душой и сердцем переживает за процесс передачи власти легитимным наследникам французского престола. В целом маркиз де Аржансон мне не очень-то нравился или привлекал к себе, полицейский, кем бы он ни был, французом, англичанином или русским, всегда остается полицейским, его работа в основном направлена на поддержание общественного порядка в своем государстве.

И часто такая работа выполняется такими методами и средствами, что встречает ненависть со стороны народа. Марк-Рене де Аржансон ничем не отличался от себя подобных! Мне понравилось в этом маркизе то, что свое понимание поддержания общественного порядка в низах, он перенес и на высшую власть, исходя из предположения, что и королевская власть должна передаваться только легитимным путем, к прямым наследникам. По его мнению, Филипп II герцог Орлеанский имел, сын брата короля, гораздо больше прав на французский престол, чем герцог Мэнский, внебрачный сын короля.

К этому время в моей голове совсем просветлело, мы с маркизом Марком-Рене де Аржансоном быстро договорились о совместных действиях в этом направлении. Таким образом, высший полицейский чин Франции на какое-то время стал моим союзником и в какой-то мере агентом Московии за ежегодную ренту в сто тысяч ливров.

 
3
Дома меня встретили слезы Николь, которая, никого не стесняясь при моем появлении, бросилась мне на грудь, орошая батистовую рубашку невинными девичьими слезами. Бунга-Бунга отошел в сторонку, но по его глазам я видел, что он очень рад моему возвращению домой. Даже прислуга как-то повеселела и радостно кланялась мне, другие слуги кланялись, заметив меня издали.
В этот момент капрал Яхроменко длинным кнутом своих драгун гонял по кругу на маленьком манеже, устроенном на задворках. С уходом Епифаненко в французы, жизнь драгунов изменилась в сплошное ничегонеделание. Прекратились уличные драки, в Париже не осталось ни одной уличной банды, которой мои удальцы не побили бы и не победили бы в поединках. Больше с ними уже никто не хотел драться!
Вот они и растолстели, привыкли бренди ведрами хлестать, на одни только караулы выходить, одним словом, плохое всегда очень быстро входит в человеческий обиход. Тогда я встретился с капралом Яхроменко и ему приказал вернуть своим драгунам прежнюю военную выправку и боеготовность, а для этого построил им небольшой манеж. С тех пор капрал каждый божий день рано утром своих драгун поднимал с постелей, в течение часа с вместе ними бегал по парижским улицам, а затем драгун вместе с лошадьми по кругу кнутом гоняет, не жалея ни тех, ни других.
Успокоив Николь нежным поцелуем, я отправился в душ, чтобы смыть и вчерашнее, и сегодняшнее похмелье. Побрился, переоделся в чистую одежду и направился в гостиную, которая в моем особняке выполняла многие функции. Была шифровальной комнатой, рабочим кабинетом, помещением для встреч с агентами, одним словом, была моей любимой комнатой. Когда я переступил ее порог, то сразу же заметил баронессу Береславскую, которая нагло со своими красивыми ногами устроилась в моем любимом кресле, изучая какие-то документы. Приблизившись к рабочему столу бюро, я заметил, что в этот момент пани Яна знакомилась с моей секретной перепиской. Позавчера уходя на встречу с графом де Фуа, я забыл убрать со стола все эти документы. Вот Яна и воспользовалась случаем, решив, ознакомится с общим состоянием дел парижской резидентуры.
Пани Яна подняла глаза и поприветствовала меня своей мягкой улыбкой:
 

– Ванечка, – сказала она, – через четыре месяца я тебя покину! Из Санкт-Петербурга поступил приказ, который я нашла у тебя в бумагах, о моем предстоящем переводе в ганноверскую резидентуру. А я так привыкла работать с тобой в Париже, что, если бы не приказ начальства, то я ни за что не покинула бы тебя. Я жизни не чаю без тебя и твоих закидонов, от которых кружится голова. Мне было так приятно помогать тебе, когда ты настоящий государственный заговор замыслил!

Я собрался польской даме сделать настоящий выговор за то, без она спроса читает документы, которые не для ее внимания. Не забыв добавить при этом, что уже оспорил приказ Санкт-Петербурга о ее переводе в Ганновер. Но только я раскрыл рот, чтобы вслух выразить свое возмущение дамским поведением, как внезапно распахнулась дверь гостиной и запыхавшийся от бега слуга прямо с порога выкрикнул:

– Его Высочество Филипп II герцог Орлеанский!

Появившийся монсеньор Филипп, молча, рукой в перчатке отодвинул в сторону этого слугу и прошел в гостиную. Не обращая внимания на мое присутствие в гостиной и не здороваясь, он прошел к креслу баронессе Береславской, преклонил перед ней колено и твердым голосом произнес:

– Наконец-то, я снова увидел вас, о божественное явление! Мадам, не желаете ли вы стать регентшей Франции?

На что пани Яна, надо отдать ей должное, сказалась храброй женщиной, видимо, успевшей побывать во многих подобных переделках, она даже бровью не повела на это неожиданное заявление монсеньора. Полячка даже ноги не опустила с кресла. Она только оценивающим взглядом посмотрела на стоявшего перед колено преклонившего француза, и таким противно-капризным голоском произнесла:

– Мосье, а что вы под этим имеете в виду?

Эта польская стерва своим несносным языком обратилась к принцу королевской крови унизительным словом "мосье", как будто перед ней был простой француз. Его Высочество Филипп II герцог Орлеанский поднялся с колена и, склонив голову перед этой красивой полячкой, произнес:

– Через несколько дней Его Величество Луи XIV предстанет перед нашим господом богом! Его наследником будет объявлен герцог Анжуйский, которому только-только исполнилось пять лет! Вчера Его Величество в одной из своих прощальных речей меня официально провозгласил регентом при короле Луи XV, в качестве которого буду пребывать до его совершеннолетия. Таким образом, я становлюсь правителем Франции еще, по крайней мере, на пятнадцать лет по причине того, что в моих жилах течет монаршая кровь. В этой связи, дорогая баронесса Береславская, я предлагаю вам этот срок сопровождать меня в качестве официальной супруги королевского Регента!

Эта речь монсеньора Филиппа меня удивила тем, что я прекрасно знал о том, его супруга, герцогиня Орлеанская была властной женщиной и имела сильное влияние на своего супруга. Он ей ни в чем и никогда не отказывал, во всем потакал, а она в свою очередь закрывала глаза на его внебрачных детей, флирт и романы с другими женщинами. Но я не успел сформулировать и задать Филиппу вопрос по этому поводу, как меня снова своим языком опередила пани Яна.

– Ваше Высочество, я не понимаю, как это можно с вашей стороны флиртовать с женщиной, когда на смертном одре находится ваш дядя, король Луи XIV. Ведь вы сейчас должны находиться в Версале и вместе со своими родственниками плакать и горевать по этому поводу.

– Извините, баронесса, что вынужден вас прервать, но вы, видимо, плохо знаете нравы королевского дворца. В Версале умирает великий король, но он был и остается человеком, за спиной которого ведется постоянная яростная борьба за власть и будущие королевские привилегия. Герцог Анжуйский, будущий наш король Луи XV слишком юн, чтобы принимать участие или повлиять на ход этой закулисной борьбы. В борьбе за королевскую власть и свою выгоду сцепились такие придворные силы и такие влиятельные люди королевства, что никто не знает, каков будет конечный результат этой бескомпромиссной борьбы. Вы меня, баронесса, извините, к этому нашему разговору мы вернемся несколько позже, а сейчас я пришел поговорить не с вами, мадам, а с графом Орлоффом. Мне хотелось бы с ним срочно переговорить по очень важному для меня вопросу, но наедине!

Пани Яна, баронесса Береславская, была действительно очень умной девушкой, она, ни слова не говоря, мгновенно поднялась на ноги, с достоинством поклонилась нам обоим и покинула гостиную.

Я продолжал стоять у рабочего стола бюро, внимательно наблюдая за тем, как быстро на лице герцога менялись выражения, оно было то гневным, аж были видны, как лицевые мускулы сжимались и разжимались, то оно выражала полную беспомощность, а в глазах чуть ли не плескались слезы. Филипп стоял передо мной и, видимо, не знал, как или с чего ему следует начать свой рассказ.

Тогда я несколькими словами пересказал ему суть информации, только что полученную от маркиза де Аржансона и от секретаря мадам де Ментенон. Я видел, как мгновенно полыхнули яростью, ненавистью и гневом глаза Его Высочества. Видимо, этим рассказом я задел чувствительную и весьма болезненную точку герцога Орлеанского.

Вдвоем мы прошли в угол гостиной, где пристроились на диванчике на двоих, перед которым стоял небольшой столик. Я мысленно связался с Бунга-Бунга и попросил его принести кофе, чай, бренди и всяких там конфет и плюшек. Практически тотчас раскрылась дверь и на пороге появилась моя прекрасная Николь, которая на подносе принесла все мною запрошенное. Она подошла к столику и аккуратно расставила на нем кофейные чашки, кофейник, бренди, молоко, воду и конфеты и выпечку.

Монсеньор Филипп был настолько углублен в свои мысли, что не обратил внимания на красоту, обворожительность и обаятельность моей любимой. Вскоре Николь покинула нас, но Филипп продолжал оставаться в своих мыслях, он, видимо, никак не мог вернуться в реальность, чтобы начать нашу беседу. Со своей стороны я решил его не будировать, пока герцог продолжал размышлять, я приготовил себе кофе с молоком, который со временем так полюбят североамериканцы, нация, которая тогда только зарождалась. Но именно в этот момент я услышал тихий голос Филиппа:

– Граф, не были бы вы столь любезны, мне налить чашечку черного кофе, а то мои руки сильно дрожат от всего пережитого!

Я немедля исполнил просьбу Филиппа, правда, в чашку кофе по своей инициативе добавил немного бренди. Герцог Орлеанский обеими руками взял чашечку кофе и сделал большой глоток, затем послышался его благодарный вздох облегчения. Я уже по опыту знал о том, что кофе с молодым французским коньяком всегда действует благотворным образом. На третьем глотке кофе Филипп начал свой рассказ.

– Граф, мне тяжело говорить о своей семье и наших весьма перепутанных родственных связях, но вы должны набраться терпения и меня выслушать с тем, чтобы порекомендовать, что же мне дальше делать в сложившейся ситуации. Вы, наверняка, знаете, что я уже давно, с семнадцати лет, женат на Франсуазе-Марии де Бурбон, родной сестре герцога Луи-Огюста герцога Мэнского, которая, как и сам герцог, была младшей по возрасту внебрачной дочерью короля Луи XIV. Я также понимаю, вы, граф, слышали и знаете о том, что мадам де Ментенон в течение длительного времени была воспитательницей моей жены и братьев герцога Мэнского и Луи-Александра графа Тулузского. Причем мадам де Ментенон всячески протежировала герцогу в течение всего времени, когда была неофициальной женой Луи XIV. Вчера окончательно выяснилось, что Луи-Огюст герцог Мэнский, мадам де Ментенон, Луи-Филиппо граф де Поншартрен, канцлер, плетут интриги за моей спиной с целью ограничить власть Регента при малолетнем короле. Иными словами, им хотелось бы, чтобы граф Мэнский заменил бы меня на французском престоле до момента совершеннолетия короля Луи XIV.

Именно в этом месте Его Высочество Филипп II герцог Орлеанский сделал передышку в своем рассказе для того, чтобы сделать очередной глоток кофе с таким замечательным бренди. От удовольствия он снова глубоко и удовлетворенно вздохнул. Несколько мгновений герцог Орлеанский наслаждался этим моментом, а затем продолжил свой рассказ:

– Мой коронованный дядя, король, оказался слабым человеком, что стало особенно заметно, когда он оказался на смертном одре! Он оказался не в состоянии сопротивляться просьбам и настояниям своей морганатической супруги мадам де Ментенон, тем более он не мог сопротивляться настояниям всей той команды, о которой я говорил выше. Король постоянно шел навстречу требованиям этой команды, делая уступку за уступкой, всячески урезая мою власть в качестве Регента. Дело дошло до того, что моя супруга Франсуаза-Мария де Бурбон герцогиня Орлеанская однажды встретилась со мной и жестко от меня потребовала, чтобы я встретился наедине с маршалом Франсуа Невилем де Вильруа и выслушал бы его внимательно. При этом она практически мне угрожала тем, что я не стану Регентом в том случае, если откажусь от такой встречи. Вынужденный подчиниться требованиям супруги, герцогине Орлеанской, я встретился с маршалом Франсуа де Невилем Вильруа. Насколько я помню, граф, то вам пришлось познакомиться с маршалом Франсуа де Вильруа на одном из моих ужинов с друзьями.

– Так, вот маршал Франсуа де Невиль Вильруа потребовал, чтобы я, после прихода к власти Регентом, не препятствовал бы делам, задуманным и осуществляемым Луи-Огюстом герцогом Мэнским. Что на деле для меня бы означало, что именно герцог Мэнский являлся бы носителем и вершителем верховной власти. Я же становился бы призрачной фигурой, простым носителем имени французского Регента. Регентом без какого-либо права влиять на жизнь Франции. Разумеется, такая постановка дела мне не понравилась, но я не показал вида, храня в памяти череду внезапных смертей в королевской семье семисот четырнадцатого года, когда одним за другим по неизвестной причине умирали прямые наследники Луи XIV. Продолжая разговор с маршалом де Вильруа, мне удалось-таки перевести разговор на частные вопросы, я согласился на сохранение у власти канцлера и хранителя печати Даниэля-Франсуа Вуазена де ла Нуарей и министра финансов Николя Демаре. Граф, этими частными уступками мне удалось сохранить свое назначение Регентом при малолетнем Луи XV, но боюсь, что это временно. Вряд ли мои соперники остановятся на достигнутом, поэтому мне нужна ваша поддержка, которую в свое время вы оказали молодому королю, взяв его под защиту своих драгун?!

 
Глава 20
1
В пятницу 30 августа 1715 года французскому королю Луи XIV стало совсем плохо! Он уже не вставал с постели из-за совершенно опухшей ноги, гангрена, случившаяся от ушиба на охоте в начале августа, захватила колено ноги и бедро. Боль от ноги была адская, от чего король часто впадал в забытье.
Всего несколько дней королю оставалось до того дня, когда ему должно было бы исполниться семьдесят семь лет, из которых он царствовал вот уже долгих семьдесят два года.
Король Луи XIV, который столько лет правил таким великим европейским государством, как Франция, сейчас превратился в беспомощного и умирающего человека. Он недвижно лежал на постели, боясь пошевелиться и потревожить свою больную ногу. Голова его покоилась на высоких атласных подушках, чтобы он, не приподнимаясь на локтях, мог видеть всех, кто находится в его спальне. В этот день Луи XIV большей частью находился в беспамятстве или, возможно, спал. Когда он приходил в сознание, то первым же делом взором своих мутных глаз осматривал спальню.
Теперь в королевской спальне разрешалось находиться весьма ограниченному кругу придворных. В ней практически всегда можно было бы увидеть мадам де Ментенон, лейб-медиков Марешаля и Фагона, дежурных слуг внутренних королевских покоев. Довольно-таки часто к отцу заходил Лу-Огюст герцог Мэнский, изредка его сопровождал младший брат Луи-Александр граф Тулузский. Время от времени в королевской спальне накоротке появлялся племянник короля Филипп II герцог Орлеанский. Всех остальных придворных, которые по своему положению имели право на такое посещение с понедельника уже совсем не допускали в королевскую спальню, если того не потребовал сам король Луи XIV.
В этом месте хотелось бы упомянуть одну деликатную вещь, а именно, ни в королевской спальне, ни в королевских покоях больше не появлялось ни одного министра правительства, ни председателя или членов различных королевских советов. В свое же время они оттуда не выходили по очень простой причине, король Луи XIV любил вникать во все, даже мелкие, государственные дела и принимать по ним решения. Теперь королевским министрам и председателям королевских советов свои дела приходилось вести через посредство мадам де Ментенон. Они вверяли ей суть того или иного дела, требующего королевского рассмотрения и решения. Мадам де Ментенон, пользуясь своей близостью к королю, а также возможностью свободного к нему прохода, эти государственные дела сверяла с королевским мнением, если считала такое необходимым и по своему усмотрению, разумеется, принимала решение. Таким образом, получалось, что вот уже неделю таким способом мадам де Ментенон полновластно правила всей Францией.
Слуги внутренней службы королевских покоев время от времени осторожно меняли постельное белье, стараясь не потревожить больную ногу и самого короля, заново взбивали подушки в его изголовье.
Надо признать, что мадам де Ментенон много времени проводила у короля, она сидела в своем кресле, установленном в королевской спальне, и наблюдала за тем, как ее морганатический супруг, король Луи XIV, постепенно отдавал господу богу свою душу, капля за каплей он отмерял господу богу свою жизнь. Она также внимательно наблюдала за тем, как совершенно ослабевшего супруга слуги с ложечки кормили различными желе и давали выпить немного воды. Одним словом, эта женщина была готова в любую минуту прийти на помощь к умирающему супругу и поддержать его в трудные минуты расставания с жизнью. Но в то же время мадам де Ментенон категорически отказывала лейб-хирургу Марешалю на проведение операции по ампутации гангренозной ноги монарха.
Временами в королевские покои заходил Луи-Огюст герцог Мэнский, чтобы переговорить с отцом или чтобы постоять у его изголовья, всматриваясь в лицо умирающего отца. Он внимательно следил за тем, как дышит его коронованный отец, в этот момент находившегося в забытье или во сне. Когда же тот открывал глаза и осмысленно смотрел на сына, то герцог вел с ним беседу. Чаще всего он интересовался его самочувствием или выпрашивал для себя очередную королевскую милость или королевскую привилегию. Изредка старшего брата Луи-Огюста герцога Мэнского сопровождал его младший брат Луи Александр граф Тулузский, который практически не имел каких-либо просьб к своему отцу.
Его Высочество Филипп II герцог Орлеанский большую часть времени проводил в своем рабочем кабинете Версальского дворца, два раза в день он заходил в королевские покои, интересуясь у врачей самочувствием короля Луи XIV, или перемолвиться парой слов с самим королем. А один раз в день герцог обязательно показывался в проеме дверей, ведущих из кабинета государственного совета в королевскую спальню, таким образом, чтобы король мог его увидеть с кровати.
Первые дни королевской болезни герцога Орлеанского сопровождала большая группа придворных, но с каждым днем сопровождающих становилось все меньше и меньше. В последние дни жизни Луи XIV монсеньор Филипп визитировал покои короля уже в полном одиночестве, рядом с ним уже не было ни одного придворного. Слухи о его возможной опале и отставке росли и крепли, придворные на эти слухи отвечали своей приверженностью герцогу Орлеанскому, который явно проигрывал в придворной борьбе за регентскую власть Луи-Огюсту герцогу Мэнскому.
В распространении таких слухов о будущем регенте немалую роль сыграла позиция мадам де Ментенон, которая явно благоволила и поддерживала своего воспитанника и своего ставленника Луи-Огюста герцога Мэнского, совершенно никчемного, канцлера и хранителя печати Даниэля-Франсуа Вуазена. Злые языки при королевском дворе утверждали, что мадам де Ментенон и канцлер Даниэль-Франсуа Вуазен сегодня правят Советом министров.
В минуты просветления королевского сознания в покои Луи XIV заходил его духовный отец, иезуит ле Телье который заменил широко известно королевского духовника Пер Лашеза, но умершего в семьсот девятом году. Отец ле Телье толковал королю отдельные положения божьего писания, Луи XIV его внимательно выслушивал, а затем вместе с духовным отцом читал вслух молитвы. По ночам дежурные слуги часто слышали, как Луи XIV уже самостоятельно читал те же молитвы, складывал руки на груди и произносил "Confiteor", а затем трижды бил себя кулаком в грудь. Еще в начале своей болезни король часто говорил о том, что он умирает, веруя и будучи покорным слугой церкви! Что он огорчен, оставляя после себя дела церкви в не очень хорошем состоянии, но Луи XIV всегда утверждал, что его совесть чиста перед богом.
Я уже говорил о том, что вся проблема с болезней короля Луи XIV заключалась в том, что он сильно ушиб свою ногу во время охоты, на которую отправился девятого августа 1715 года. С того времени его нога сильно болела, а затем на ней появились явные признаки гангрены, которая началась со ступни и по голени ноги поползла вверх. Его лечащим врачом был лейб-медик Ги-Крессан Фагон, который был широко известен во Франции и в Европе, с ученым мнением которого считались все медицинские светила того времени. Так, вот этот научное светило медицины полагало, что ушибленную ногу короля, на которой появились явные признаки гангрены, можно и следует лечить промыванием желудка, рвотными средствами и кровопусканием. Это были три основных составляющих медицины того времени, которые применялись врачами в зависимости от состояния больного.
Молодой королевский лейб-хирург Марешаль практически чуть ли не с самого начала появления и развития этой королевской болезни определил ее, как гангрена, и в этой связи предлагал провести срочную хирургическую операцию. Но Ги-Крессан Фагон, главный лейб-медик короля, категорически этому противился. Называя Марешаля неучем и нехристем, он упорно продолжал делать королю веносечения и давать ему сильные рвотные и слабительные препараты. Но эти лекарственные препараты даже не приостанавливали течения королевской болезни, у Луи XIV нога все более и более опухала, омертвение кожи все выше и выше поднималось по ноге, все больше и больше на королевской ноге появлялись язвочки, явные предвестники гангрены. Течение гангрены сопровождалось усилением боли, но Луи XIV терпел и, следуя указаниям своего придворного врача Фагона, усердно молился господу богу, испрашивая ослабление боли!
Доведенный до отчаяния, лейб-хирург Марешаль дождался момента, когда он и мадам де Ментенон остались вдвоем в королевской спальне, он попросил у нее разрешения на то, чтобы лично с ней переговорить о болезни короля. Мадам де Ментенон была погружена в свои мысли, но она утвердительно кивнула головой, соглашаясь выслушать этого молодого человека, лейб-хирурга своего супруга. В тот момент Луи XIV находился в забытье и не слышал разговора придворного медика и своей супруги.
Марешаль подробно рассказал о симптомах заболевания и об опасности, которое таит в себе это заболевание – гангрена королевской ноги. Мадам де Ментенон внимательно его выслушала, а затем поинтересовалась, что нужно было бы делать в таком случае, как следует лечить ногу короля?! Марешаль без какой-либо подготовки сказал старой даме о том, что если сейчас ампутировать ногу, то жизнь короля Луи XIV будет спасена! На краткий момент он забыл о том, что в те времена его любимая хирургия во Франции считалась ремеслом, а не медицинской наукой. Ею часто занимались простолюдины, которые будучи цирюльниками, брадобреями брали в руки хирургический ланцет, вскрывали людям опухоли, резали поврежденные конечности. Только через пятнадцать лет хирургия как отрасль медицины будет признана во Франции.
Мадам де Ментенон очень внимательно выслушала все объяснения и пояснения Марешаля, а через некоторое время сильно вспылила и очень резко его отчитала. Она посчитала, что этот молодой хирург не может знать в медицине и разбираться в болезни короля больше, нежели такое светило медицинской науки, как Ги-Крессан Фагон. Напуганный таким нервным надрывом мадам де Ментенон, лейб-хирург Марешаль замолчал и больше не поднимал своего голоса о неправильности лечения короля Луи XIV. Таким образом, был не использован единственный шанс, излечить короля Луи XIV, позволить ему прожить еще несколько лет.
К слову сказать, в пятницу 30 августа 1715 года, поздно вечером мадам де Ментенон совершенно неожиданно для присутствующих в королевской спальне слуг и медиков приказала подготовить и подать ее фаэтон к главному входу Версальского дворца. Затем она поднялась из своего кресла и стремительно покинула королевскую спальню, куда уже она больше никогда не вернется. Несколько позже ее секретарь и советник граф де Тессе, демон Марбас и мой друг, мне официально сообщил о том, что его госпожа устала от своей предстоящей участи безутешной вдовы, и уехала в Сен-Сир, чтобы немного отвести душу!
С этого момента Марбас прекратил меня подробно информировать обо всем том, что происходило в Версале в конце августа 1715 года. Но я продолжал получать информацию из нескольких других источников, а также от королевского камердинера Луи-Доминика Бонтана, генерального инспектора полиции маркиза Марка-Рене де Аржансона и герцога Орлеанского.
Все эти дни оказались для меня чрезвычайно утомительными, так как я был вынужден их проводить в своей постели. По мере поступления информации из Версаля, я входил в мысленный транс, чтобы передавать в Санкт-Петербург одну срочную депешу за другой о состоянии здоровья французского короля Луи XIV. Николя практически не покидала моей спальни, ухаживая за мной, словно за своим ребенком, за что я ей был глубоко признателен. Но, не смотря на постоянное нахождение рядом со мной моей дорогой Николь, мысль о судьбе герцога Орлеанского меня постоянно тревожила, я решил ее обговорить с пани Яной.
2
 

– Вань, ну ты чего так шебаршишься и носишься с этим французским герцогом?! Если бы этот француз чаще мылся, навсегда избавился бы от вони изо рта из-за своих гнилых зубов, то я, может быть, и смогла бы с ним переспать, тогда в течение пары месяцев он бы был, как миленький. Делал бы все, что я ни захочу! – Мило прощебетала баронесса Береславская, переступая порог моей спальни.