Текст книги "Шпион Его Величества"

Автор книги: Валентин Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6

1

Много веков тому назад ободритский замок под Гросс-Раденом был построен на мысу, далеко вдававшемся в озеро Раден. Своими строениями замок мало чем напоминал новые замки, которые тут и там в германских землях начали строить себе немецкие курфюрсты и маркграфы. Эти замки нельзя было рассматривать в качестве оборонительных сооружений, они представляли собой произведения архитектурного зодчества и в основном использовались в качестве жилых и служебных помещений новых немецких монархов или высшей знати.

В отличие от этих уникальных произведений немецкого зодчества ободритский замок под Гросс-Раденом следовало бы рассматривать в качестве оборонительного сооружения, он мало чем напоминал прекрасное произведение архитектурного творчества. Он имел основное здание и несколько одноэтажных или двухэтажных каменных зданий, окруженных частоколами из заостренных кверху бревен. Этот замок находился в центре владений мекленбургского герцога Карла-Леопольда, находился в полуразрушенном состоянии, поэтому в нем никто постоянно не жил.

Вот замок и стоял в середине леса неподалеку от немецкого городишка Радена, от которого к озеру через лес уходила единственная дорога.

Вероятно, принимая во внимание эти обстоятельства, заговорщики решили именно в замке под Гросс-Раденом провести свою встречу, на которой намеревались прийти к окончательному решению в отношении низложения монарха Мекленбург-Шверинского герцогства.

Группа людей, человек двадцать, одетых в черную одежду и с черными повязками вместо шляп и париков на головах, расположилась на постой глубоко в лесу между поселением Раден и ободритским замком. Люди изредка переговаривались короткими рублеными фразами и, по всей очевидности, отдыхали. Большинство людей дремало, прислонившись плечами или спинами к стволам деревьев, только некоторые из них кончиками пальцев проверяли остроту кинжалов и ножей. По тому, как они это делали, было абсолютно ясно, что оружие в полном порядке, а проверку остроты оружия эти люди проводили только для того, чтобы таким образом убить едва тянувшееся время. До отправления в путь им оставалось еще около полутора часов времени.

Я тоже был одет в черную одежду, но в отличие от одежды окружающих меня людей, на мне была одежда, обтягивавшая меня в бедрах, груди и плечах. Когда в Радене я встретился с фельдфебелем Зейдлицем, то он сразу же обратил внимание на то, как я был одет, хотя плащ скрывал мою одежду. Но фельдфебелю-профессионалу мой плащ совсем не помешал увидеть то, что моя одежда несколько отличалась от его камзола, свободных панталон и полусапожек. Ему хватило одного взгляда, для того чтобы, мазнув своим взглядом по моей фигуре, увидеть и оценить наши различия в одежде и то, как оружие закреплено на моих бедрах и на спине.

Зейдлиц был опытным унтер-офицером, в армию прусского короля его забрали, когда ему едва-едва исполнилось шестнадцать лет, с тех пор он занимался только тем, что всевозможными способами убивал солдат противника своего короля. В этом деле молодой немецкий крестьянин преуспел, проявил такую сноровку, что, когда ему дали чин фельдфебеля и когда ему исполнилось тридцать лет, то его перевели в специальное подразделение прусской армии, где он прошел специальную подготовку и превратился в убийцу-невидимку.

Бойцы его команды были обыкновенными бюргерами, купцами, мельниками, торговцами на базарах, но иногда по ночам они брали в руки оружие и присоединялись к своему командиру, которого знали по имени Барс. Каждый из них имел свою ночную кличку, но эти бойцы меня не интересовали, они мне не подчинялись, я контактировал только с фельдфебелем, ни с кем более из его команды.

С фельдфебелем Зейдлицем я встретился на окраине Радена у дверей одного из городских трактиров два часа тому назад. Тогда фельдфебель выглядел нормальным немецким бюргером, который ни одеждой, ни внешностью, ни своим поведением – ничем не отличался от других законопослушных немецких граждан Мекленбург-Шверинского герцогства. Мы мгновенно узнали друг друга и, не заходя в трактир, вскочив на лошадей, поскакали по дороге, ведущей к озеру, главной городской достопримечательности. А за нашими спинами пять тысяч городских жителей в массовом порядке, словно по сигналу полкового горниста, начали готовиться отходить ко сну.

Лес встретил нас сплошной темнотой, можно было только удивляться тому, что наши лошадки так хорошо видели в этой темноте, рысью передвигаясь по дороге, которую я с седла даже не видел. Уже в лесу мы остановились, чтобы навести порядок в своей одежде, сняли шляпы и парики, натянули на головы черные платки, а я к тому же лицо вкривь и вкось измазал черными полосами. Это вызвало удивленно-заинтересованный взгляд Зейдлица, но он так и не раскрыл рта, чтобы задать вопрос или высказать удивление по этому поводу. Он уже три месяца работал под моим командованием, выполняя различные мои поручения, но лично мы еще не встречались. Только изредка мы обменивались письмами и мысленными приказами, которые я ему время от времени направлял. Первое время Зейдлиц не понимал мысленных приказов, но жизнь его научила быстро их воспринимать. Для мысленных депеш не существовало барьеров ни в языке, ни в расстоянии.

Через несколько минут мы прибыли в военный лагерь, раскинувшийся в глубине лесного массива, вблизи развалин ободритского замка. Я только несколько удивился тому, что по прибытию на место нас никто не окликнул и не поинтересовался паролем и отзывом. Но потом догадался, что люди, собравшиеся в этом лагере, подобно фельдфебелю Зейдлицу, являются большими специалистами своего дела и в детские игры «про войну» не играют. Они четко знали цели и задачи боевого задания и, получив все необходимые инструкции, были к нему полностью готовы. Дозорные давно нас заметили, но не окликнули по очень простой причине: они великолепно знали, что их командир, фельдфебель Зейдлиц, в лагерь чужого не приведет. Ни один человек к нам не приблизился и не начал задавать каких-либо вопросов, это в их боевое задание не входило.

Зейдлиц же, взглядом отыскав давно погашенное кострище, решительно отправился к нему и, набрав горсть холодной и противной золы, начал пальцами раскрашивать свое лицо. Минут через двадцать все бойцы его команды аналогичными вкривь и вкось наложенными черными полосами раскрасили свои лица. Таким образом, в восемнадцатый век я привнес маскировку разведчиков двадцатого столетия.

За все время пребывания с Зейдлицем и его бойцами я ни разу не слышал ни единого голоса с вопросом или какими-либо разъяснениями. Ни одной команды также не подавалось голосом, все делалось только жестами и в полном молчании. Я же стоял и тоже молчал, опершись спиной о сосну и вслушиваясь в лесную тишину, раздумывал о чем-то своем. В лесу сохранялась полная тишина, только время от времени со стороны лесной дороги слышался цокот копыт верховой лошади, это очередной молодой барон или маркграф спешил на встречу со своими друзьями, которая должна была вскоре произойти в руинах ободритского замка. Немецкие парни сломя головы неслись к своей гибели, разумеется, они даже не подозревали о том, что эта их встреча будет последней в их славной жизни и вскоре на них обрушатся двадцать наемных убийц. Я рукой поправил платок на голове, одновременно проверяя, хорошо ли он скрывает мои русые волосы.

Я хорошо понимал, что ни один из этих молодых немецких парней ни на миг не задумывался о том, что его справедливое желание покончить с сумасбродством своего монарха, выбросив его из его же герцогства, противозаконно.

Право монархов на власть подтверждает сам Господь Бог!

Но эти парни, к сожалению, не знали о том, что на данную минуту они стали разменной монетой в большой и грязной игре, которая называется политикой. Что другие монархи и люди у престолов этих монархов настолько увлеклись этой грязной политикой, что поставили на кон их жизни. Мне было очень жаль этих молодых немецких парней, но судьба была предрешена не мной, и сегодня я действую во имя своего отечества и моего государя.

До меня долетела мысль фельдфебеля, в которой он информировал меня о том, что все заговорщики прибыли в замок, но их оказалось несколько больше, чем мы планировали. По данным дозорных, к двадцати немецким юношам-заговорщикам прибавилось еще шестеро незнакомцев, только что прибывших в одной карете. Не отрывая глаз от своих стоптанных сапог, я мысленно подтвердил Зейдлицу, что своих планов менять не будем, только нужно будет слегка перераспределить силы, чтобы и незнакомцы оказались под первым ударом. Затем я мысленно подтвердил, что и сам приму участие в этом бою.

Фельдфебель Зейдлиц был несколько удивлен этим моим решением, но не возражал. Мы еще не были столь близки друг другу, чтобы этот превосходный немецкий солдат проявил бы заботу о своем командующем офицере, я для него пока оставался чужим и непонятным человеком.

Казалось, без приказа, по крайней мере, этого приказа я не слышал ни мысленно, ни ушами, бойцы группы вдруг разбрелись по своим верховым лошадям и начали тщательно проверять их снаряжение, чтобы ничего не бренчало. Вскоре редкая цепочка из двадцати одного, вместе со мной, разумеется, всадника, потянулись к замку. Когда мы подтянулись к берегу озера, заполненного кристально чистой водой, то спешились и два коновода с нашими лошадьми скрылись за нашими спинами в ельничке. Вскоре коноводы вернулись, жестами показав, что с лошадьми все в порядке, мы по одному отправились вдоль озера, стараясь незамеченными как можно дальше пройти к оконечности мыса, глубоко вдававшегося в озеро Раден. Когда впереди показался свет факела, горевшего над зданием, то все двадцать бойцов замерли и приникли к земле.

Теперь нам осталось дождаться сообщения наших разведчиков о том, началась ли или нет так долго ожидаемая нами встреча-совещание заговорщиков, которая должна была пройти в одноэтажном каменном строении, что находилось на самом острие мыса и было упрятано за частоколом из бревен.

2

Я настроил свое дальневидение и попытался рассмотреть, что же там происходит в здании за этим частоколом. Слабый свет раздуваемого ветром пламени факела позволил мне увидеть карету, стоящую перед проходом за частокол, и большое количество верховых лошадей, привязанных к коновязи. Как я ни старался осмотреть частокол со всех сторон, но так и не увидел ни одного дозорного или часового. Мне стало понятно, что собравшаяся здесь золотая молодежь решила эту встречу провести в глубокой тайне от всех и не взяла с собой доверенных слуг, которые и могли бы выступить в этой роли. Выделить дозорных из своей среды, эта знатная немецкая молодежь просто не додумалась. Единственной проблемой для проникновения в здание был проход в частоколе, который был единственным, и свет от факела его неплохо освещал.

Гордый проделанной работой и полученными данными, я сформировал мыслеобраз со всеми этими данными и переправил его Зейдлицу, через мгновение получил мысленный ответ, что он обо всем этом уже знает и чтобы я ему больше не мешал. Я даже несколько растерялся от такого ответа, но, немного подумав, понял, что фельдфебель прав. Зейдлиц был бы плохим командиром своей команды, если бы заранее не готовился к боевым заданиям, а это только означало, что он должен был бы все и обо всем знать.

В этот момент фельдфебель Зейдлиц красноречиво поднял руку вверх и бросил ее вперед, а в моей голове послышался его голос, предлагающий приказным тоном держаться позади и охранять спины бойцов группы. Таким образом, командир группы давал мне понять, чтобы я не мешался у его людей под ногами, дал бы им спокойно заниматься своим кровавым делом.

Я видел, как в проходе частокола промелькнули человеческие тела, но они так быстро перемещались, что я не успел их даже пересчитать. Мне ничего не оставалось делать, как молча подняться на ноги и, выхватив из плечевых ножен боевой нож «Пума», отправиться вслед за бойцами Зейдлица. Во внутреннем помещении полуразрушенного каменного здания я появился в тот момент, когда пали убитыми первые немецкие молодые бароны и маркграфы. Они оказались совершенно неготовыми к нападению и не сопротивлялись, когда кинжалы пронзили их грудь.

Я стоял в дверном проеме и, вглядываясь внутрь помещения, освещаемого четырьмя факелами, наблюдал за ходом боя. Свет факелов помогал бойцам Зейдлица находить жертву и быстро с нею кончать. Но не все эти молодые немцы повели себя, подобно агнцам на заклание, все они были вооружены кинжалами и шпагами и умели очень хорошо ими владеть. Вскоре после того, когда прошел шок от первого натиска, немецкие юноши, находившиеся в глубине помещения, быстро спохватились и, обнажив свое оружие, сформировали более или менее организованную оборонительную линию.

В этот момент погас один факел, но мне по-прежнему было хорошо видно, как бойцы Зейдлица, добив свои первые жертвы, переформировались и, образовав строем нечто вроде кабаньего рыла, бросились с кинжалами и ножами в руках в атаку на эту оборонительную линию. В произошедшем столкновении я бы сказал, что победителей не было. Бойцы Зейдлица выбили из общего строя двух-трех баронов или маркграфов, но вражеская оборонительная линия устояла и не была прорвана. Сказалась мощь вражеских шпаг, которыми отбивалась ножевая атака, шпагами были ранены около четырех наших бойцов.

В моей голове мелькнула мысль о том, что если сейчас они вторым натиском не прорвут линию вражеской обороны, то нам придется подобру-поздорову убираться отсюда или мы потеряем три четверти своих бойцов, прорываясь через вражескую оборону.

На стене как-то странно моргнул и погас второй факел, я аж почувствовал запах магии. Второй факел горел слишком хорошо, находился в защищенном от сквозняков углу и в удалении от общего столпотворения, чтобы самому вот так погаснуть. Но сейчас у меня не было времени на то, чтобы досконально разбираться, почему погас этот факел. Я мгновенно отправил фельдфебелю Зейдлицу мысленный приказ поднимать бойцов в атаку, а сам раздул пламя третьего факела, отчего он погас, и швырнул его в лица оборонявшейся молодежи. Тут же послышались вопли и испуганные крики молодых немцев. Они не ожидали ничего подобного, и когда пламя неожиданно прыгнуло им в лица, то многие из них выронили из рук оружие, освободившимися руками прикрывая свои лица от ожогов этого пламени.

Это естественное движение очень дорого им стоило, моментально были вырезаны бросившие оружие юноши, а их оборонительная линия прорвана и сломлена. В возникшем столпотворении шпаги потеряли свое былое преимущество, а кинжалы и ножи в ближнем бою показали свое превосходство. Один за другим мои бойцы отбирали жизни у представителей фрондирующего немецкого молодого поколения.

Я до сих пор так и не проверил, как работает в восемнадцатом столетии боевой нож, изобретенный в двадцатом столетии, а продолжал наблюдать за тем, как достойно умирали представители высшей немецкой знати. Они погибали один за другим, ни один из этих юношей не встал на колени и не попросил оставить его в живых. Я ничем не мог им помочь, не я принимал решение о том, что они должны умереть. К тому же теперь я не мог бы кого-либо из них оставить в живых, они видели и могли догадаться о том, что пламя факела не само по себе прыгнуло им в лица.

Только я подумал о том, как сам собой погас последний факел, в помещении наступила темнота, в которой ничего не было видно. Инстинктивно я свое зрение переключил на ночное видение. За прошедшее мгновение в помещении мало что изменилось, бойцам Зейдлица осталось добить четырех немцев, и на этом боевая задача была бы выполнена. Я уж было собрался мысленно связаться с фельдфебелем и подсказать ему, где находятся недобитые юнцы, но в этот момент я вдруг вспомнил о карете перед проходом за частокол и полученную перед боем информацию о незнакомцах.

Я был полностью уверен в том, что до начала боя и в его момент мимо меня никто не проходил, а я по-прежнему находился в дверном проеме. Это могло означать только одно – шестеро незнакомцев все еще находились в этом помещении. А то, что сами собой погасли три факела, неизвестно почему слышался запах магии, что я до сих пор их не видел, могло означать, что нам придется сражаться с непростым противником.

Я мысленно связался с Зейдлицем, объяснил ему ситуацию и предложил ему присоединиться ко мне, чтобы не позволить незнакомцам без боя покинуть помещение, с нами так и не попрощавшись.

Впервые я обрадовался тому, что фельдфебель Зейдлиц был таким неразговорчивым человеком. Ни слова не сказав и мысленно не обращаясь ко мне, он, тяжело перешагивая через трупы, стал чуть впереди и справа от меня. В такой темноте этот немец действовал настолько уверенно, что я хотел у него поинтересоваться, не чародей ли он. Но в этот момент ощутил, а не заметил движение слева от меня. Там по направлению ко мне двигались четыре человека. Я прекрасно понимал, что наше магическое столкновение должно быть мгновенным, в ином случае я обязательно проиграю. Сейчас противник только догадывался о том, что против него дерутся не простые люди, но не был в этом уверен, поэтому мог допустить некоторые просчеты, которыми я с Зейдлицем обязательно должен воспользоваться.

Когда же противник узнает о моем истинном лице, то дело примет совсем дурной оборот, один с двумя чародеями я не справлюсь, сила магии не в полной мере вернулась в меня.

Справа мелькнули две тени. Ясно, противник решил всей своей мощью атаковать наиболее слабую цель, фельдфебеля Зейдлица, отвлекая мое внимание своей четверкой бойцов. На размышления больше не оставалось времени. Все это время размышления свое сознание я держал открытым для Зейдлица, поэтому он был в курсе всех моих замыслов. Мы с ним вдвоем одновременно метательными ножами атаковали левую четверку противника, а затем слегка переместились вправо, и я файерболом снес голову одному из двух наших противников. После броска файербола мне потребовалось некоторое время на отдых, чтобы восстановить свои магические силы. Раньше такой отдых мне требовался после десяти случаев использования приемов боевой магии, но как видите, магия вернулась ко мне не в полной мере.

Фельдфебель Зейдлиц бился на ножах со вторым противником, ни на шаг не подпуская его ко мне. По тому, как тяжело бился Зейдлиц, мне стало понятно, что против своего противника он долго не продержится, а помочь ему я пока еще был не в силах.

Уже без сознания заваливаясь на землю, я одним щелчком пальцев осветил помещение.

Иоганн, этим именем уже после боя фельдфебель Зейдлиц предложил его называть. А я стоял и наблюдал, как его люди начали сноровисто сносить и загружать в лодки, неизвестно откуда появившиеся у берега, трупы погибших дворян. Все эти трупы нужно было как можно скорее утопить в озере Раден, предварительно привязав к их ногам тяжелые камни. А в ответ Зейдлицу мне очень хотелось сказать, что это не я спас ему жизнь, что это сделали бойцы его команды. Когда помещение осветилось, они всей командой набросились на незнакомца и в куски порубили его своими кинжалами и ножами. Но в этот момент я понял, что, называя свое имя, Зейдлиц наши с ним взаимоотношения переводит на новый уровень, в новое качество. Он предложил мне стать его другом, поэтому я в ответ просто протянул ему свою руку для рукопожатия, которым мы должны были скрепить нашу устную договоренность.

3

Петр Алексеевич мою информацию об искоренении фронды в Мекленбургской области внимательно выслушал и, крикнув Полубоярова, приказал ему срочно найти и призвать в кабинет эту «карлу бездомную». Минут десять в кабинете государя никто не появлялся. Все это время государь, прикусив язык зубами, что-то вырисовывал на листе бумаги, лежавшем перед ним на столе. Я стоял в нескольких шагах от стола, поэтому не мог видеть, чем это там государь занимался. А он, не обращая на меня внимания, продолжал что-то рисовать и, временами ухмыляясь, посмеиваться. Создавалось впечатление, что государя совершенно не интересует только что завершенное мною дело в Гросс-Радене. Честно говоря, это поведение было совершенно не свойственно Петру Алексеевичу, обычно он, как мальчишка, интересовался деталями происшедшего, заставляя по нескольку раз повторять рассказ.

Когда герцог Карл-Леопольд объявился в кабинете, то я его сразу не узнал. Эта немчура за одну только ночь моего отсутствия полностью изменилась. Если раньше он выглядел таким несчастным и забитым ребенком-сиротой, нуждающимся в опеке и у всех ищущим покровительства и помощи, то сейчас этот болван вырядился в блестящий военный камзол яркой расцветки с множеством висюлек на груди и на плечах, похоже, наград и аксельбантов. А на его лицо была натянута маска самонадеянного и самоуверенного индюка, но на нем нельзя было прочитать ни одной умной мысли, один только непонятный гонор. Меня Карл-Леопольд даже не заметил и, совершенно не замечая моего присутствия, прошествовал мимо меня, едва не сбив с ног своим плечом.

Интересное получается дело, за одну только ночь этих двух хорошо знакомых мне людей, герцога и государя, словно подменили, мелькнуло в моей голове. Что же такого особенного произошло в мое отсутствие?!

Как только Карл-Леопольд подошел к столу государя, то с него мгновенно слетела вся индюшачья спесь, он снова стал прежним и таким привычным немецким герцогом, власть которого в его же герцогстве держалась только на наших русских штыках. Петр Алексеевич по доброте души своей выделил ему десять полков для удержания своей власти в Мекленбурге. А я с этой же целью отправил к праотцам двадцать невинных душ, а ведь среди них были нормальные люди. Мне почему-то стало стыдно за греховное деяние, совершенное прошлой ночью, я зябко поежился.

– Что это с тобой, Лешка? – тут же послышался голос Петра Алексеевича. – Переживаешь за то, что натворил прошлой ночью?! Не переживай, это мой грех и я его буду отмаливать у Господа Бога!

Петр Алексеевич не только не позволил герцогу Карлу-Леопольду облобызать свою руку, а перстом ему ткнул, чтобы тот встал со мной вровень. Только в этот момент Карл-Леопольд соизволил меня признать и весьма свысока кивнуть мне головой в знак своего приветствия. Это надо же человеку так уметь в одно мгновение играть столь противоположными выражениями своего лица. Только что лицо этого индюка выражало сплошную лесть и змеиную угодливость, а сейчас оно выражает покровительство и надменность. Но после прошедшей ночи все мои дела с Карлом-Леопольдом закончились, поэтому я уже не обращал на него внимания.

Петр Алексеевич окончательно оторвался от своего рисования и внимательно оглядел нас обоих, затем достал свою голландскую курительную трубку и начал долгую церемонию подготовки к ее раскуриванию. По всему чувствовалось, что государь никуда не спешил и что-то задумал, а сейчас по непонятной причине тянет время. Я об этом сразу же догадался и к данной ситуации отнесся с совершеннейшим спокойствием, а мой бывший немецкий приятель вдруг начал краснеть лицом и очень волноваться, оглядываясь по сторонам. Карла-Леопольда определенно что-то волновало, но он, остерегаясь Петра Алексеевича, которого очень боялся, старался его особо не беспокоить своим поведением.

Наконец-то Петр Алексеевич прикурил свою трубку и, дохнув в нашу сторону ароматнейшим запахом голландского табака, негромко поинтересовался:

– Ну, Алешка, не хотел бы ты нам поведать, чем же ты эдаким занимался этой ночью?

Перед поездкой в Гросс-Раден я, разумеется, коротко проинформировал государя о цели моей поездки в этот немецкий городишко, но герцогу, разумеется, ни одного слова по этому поводу не сказал. Чтобы с его стороны не было лишних вопросов, я сделал так, чтобы прошлой ночью он время от времени встречался бы с моей тенью в темных дворцовых переходах. Поэтому Карл-Леопольд был страшно удивлен этим вопросом государя. Он искоса посмотрел на меня и хотел задать и свой вопрос, но вовремя вспомнил, что я еще не ответил на вопрос Петра Алексеевича, и промолчал.

Не вдаваясь в подробности, я рассказал о ликвидации мекленбургской дворянской фронды, акцентируясь только на то, что выполнял наблюдательную миссию и в никакие передряги не влезал. Я также не упомянул, кто именно занимался процессом ликвидации и какие трудности при этом встретились. К слову сказать, Карл-Леопольд мало чего из моего рассказа понял, еще позавчера я залез в его сознание и сделал так, чтобы этот немец не очень-то понимал русский язык, а о своих ночных путешествиях я повествовал на своем родном языке.

В этот момент тихо скрипнула дверь, в кабинете государя появился вице-канцлер Петька Шафиров, [56]56
  Петр Павлович Шафиров (1669–1739) – известный государственный деятель петровских времен, барон, вице-канцлер, блестящий дипломат, одержавший ряд крупных дипломатических побед. Шафиров сыграл важную роль в проведении внутренних реформ Петра, высоко оцененную не только русским царем, но и иностранными государственными деятелями.


[Закрыть]осторожно ступая, он прошел к столу государя и устроился сбоку от него, готовый внимательно слушать, что я буду дальше говорить. Но к этому времени я завершил свой рассказ и сейчас молча стоял, посматривая на Петра Алексеевича. Впервые за время своей службы государю я оказался в ситуации, которую не совсем понимал.

То, что государь Петр Алексеевич что-то задумал, было понятно с самого начала, но с какой целью тогда при нашем секретном разговоре присутствуют эти два человека – немецкий герцог Карл-Леопольд, наш скрытый враг и недоброжелатель, и наш Петька Шафиров, который имел слишком длинный язык. Этих двух, казалось бы, совершенно противоположных друг другу личностей объединяла одна общая для них черта характера – неизмеримая жадность к земельным владениям и к деньгам, за которые они были готовы и мать родную продать.

Я машинально смотрел на Петьку Шафирова, продолжая размышлять о том, почему этот человек в данную минуту оказался в кабинете государя. Мне очень не хотелось верить в то, что государь меня в данную минуту аккуратно сдает, видимо, Петр Алексеевич захотел, чтобы о моих подвигах в Гросс-Радене узнал бы весь мир. Ведь оба эти человека информацию о том, что некий Алексей Васильевич Макаров организовал и осуществил операцию по ликвидации фрондирующего дворянства Мекленбург-Шверинского герцогства, тут же продадут англичанам, французам и голландцам и получат за это громадные деньги. Таким образом, если следовать моим мыслям, то получается, что государь Петр Алексеевич озабочен и, видимо, несколько недоволен столь кардинальным развитием событий в Мекленбурге. В этой связи, не желая до конца портить отношения с английской короной, он оставляет за собой возможность ухода из-под удара: когда вся Европа начнет его обвинять в убийствах знатных немцев, он подставит меня, предварительно обвинив в своевольстве и грехах.

Но снова скрипнула дверь государева кабинета, и на пороге появились улыбающийся Яшка Брюс, [57]57
  Яков Вилимович Брюс (1669–1735) – российский государственный деятель, военный, инженер и учёный, один из ближайших сподвижников Петра I. Умелый полководец, генерал-фельдмаршал (1726), создатель российской артиллерии, граф.


[Закрыть]Пашка Ягужинский [58]58
  Павел Иванович Ягужинский (1683–1736) – граф, генерал-аншеф, русский государственный деятель и дипломат, сподвижник Петра I.


[Закрыть]и пасторский сынок и мой так сказать подчиненный Андрюшка Остерман. [59]59
  Граф Генрих Иоганн Фридрих Остерман, в России – Андрей Иванович (1687–1747) – один из сподвижников Петра I, выходец из Вестфалии, фактически руководивший внешней политикой Российской империи в 1720–1730-е годы.


[Закрыть]

Кивком головы отвечая на приветствия вновь прибывших соратников, Петр Алексеевич в продолжение разговора обратился с каким-то незначительным вопросом к Петьке Шафирову. Брюс, Ягужинский и Остерман прошли в глубь кабинета и расселись там за круглым столом. Слушая то, что Шафиров рассказывал о подготовке к встрече с датским королем Фридрихом IV, Петр Алексеевич, продолжая попыхивать трубкой, поднялся со стула и направился к круглому столу. Шафиров машинально потянулся за ним, продолжая свой рассказ на ходу.

Мы с Карлом-Леопольдом продолжали деревянными истуканами торчать посреди кабинета, на нас никто не обращал внимания, только этот немецкий гаденыш Остерман исподтишка на меня поглядывал. Не успел уследить, как пасторский сынок обскакал меня по карьерной лестнице и возвысился в глазах Петра Алексеевича, по-прежнему числясь в переводчиках у Васьки Черкасова. Это произошло из-за того, что канцлер Головкин ненавидел своего вице-канцлера Шафирова, пока эти два оглоеда дрались между собой, пасторский сынок с большим удовольствием вылизывал государеву задницу, всегда оказываясь под его рукой в нужную минуту.

Трогаться с места было нельзя, я хорошо знал характер Петра Алексеевича, как всякий взрослый ребенок, он не любил советов по вопросам, которые затрагивали его личность со стороны. А я был его личным секретарем, следовательно, должен был дожидаться знака с его стороны на самостоятельные действия. Карл-Леопольд, если судить по его глазам, совершенно не знал, как ему поступать в таких условиях. Я попридержал его, когда он дернулся идти из кабинета. И правильно сделал, потому что в этот момент государь перевел взгляд на нас и громко произнес:

– Андрей Остерман, Лешка, больше не будет тебе подчиняться, я его к Петьке Шафирову в Посольский приказ только что перевел. Но ты не обижайся, Лешка, с этого момента ты перестаешь быть моим слугой и переводишься в разряд моих близких людей, получаешь право свободного ко мне прохода и присутствия на любом мероприятии с моим участием. Правда, оставляю за тобой секретарство и свою государственную и личную переписку. В награду за твою службу дарю тебе две тысячи талеров и деревеньку Глебовское.

Вот тогда мы с Карлом-Леопольдом сошли со своего места и на равных присоединились к соратникам Петра Алексеевича, усевшись на свободные стулья у круглого стола. Я прекрасно понимал и знал, для чего сей стол предназначался, и не обманулся в своих ожиданиях, когда в кабинет государя принесли много очищенных луковиц и соли, огурцов свежих и соленых, квашеную капусту и много бутылок рейнвейна и анисовки. Начиналось привычное застолье с выпивкой, которые часто устраивал и которыми так славился наш государь Петр Алексеевич.

Походило на то, что мне снова удалось сухим выйти из не очень приятной ситуации. В этот момент в глубине души я благодарил Господа Бога за то, что так и не рассказал Петру Алексеевичу о том, что саксонский дипломат Лос и его секретарь Алексей Васильевич Макаров – одна и та же личность. Теперь я не просто исполнитель, а введен в ранг министра, приятеля и товарища Петра Алексеевича и могу сам вести дела, не вводя его в малейшие детали, а только время от времени буду знакомить с основными событиями. Поэтому о том, что же конкретно произошло в Гросс-Радене, я ему уже все рассказал и ничего более добавлять не стану, а секрет Лоса и Зейдлица сохраню в тайне от всех.

4

Государь Петр Алексеевич был великого ума человеком и государственным деятелем, но во многих ситуациях часто вел себя подобно несмышленому мальчишке. Как во внутренней политике, так и в отношениях с иностранными государствами. Однажды, попав под убеждающие слова лифляндца фон Паткуля, этого авантюриста, государь Петр Алексеевич вступил в антишведский коалиционный союз с Речью Посполитой и Данией против Швеции, во многом благодаря личным симпатиям он сошелся и подружился с монархами этих государств – Августом II и Фридрихом IV, без учета политико-государственного разумения. Эти три страны были слабы и армиями, и флотами, чтобы даже вместе сражаться против могущественных в те времена шведов.