Текст книги "Глупый человек"

Автор книги: Ваграм Мартиросян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А у тебя просьба конкретная? Сможет ее Бог сразу исполнить?

Она на какое-то мгновение замялась.

– Сможет.

«А когда твоя просьба исполнится и ты вернешься в Ереван, что будешь делать вечером?» – чуть было не спросил я, но начал издалека:

– А как тебе кажется, все только Бог решает?

Тагуи… Тагу призадумалась. Я надеялся, что она скажет: раз двое пришли к Богу, значит, судьба так распорядилась, точнее, что, может, именно такова воля Божья. Но она девушка, разве скажет такое первой? Нет, конечно. Если такое и случается, то только в кино, ну а в жизни… – разве что в Америке или в Швеции. Впрочем, и у нас бывает, только очень уж редко. Значит, сказать должен я. Но она намного моложе меня. Может, у нее и друг есть, ее возраста, а то и младше, или жених? Какой-нибудь исключительно положительный тип… Это ведь тоже только в книжках и в кино бывает, что герой всегда встречает девушку, которая свободна. Может, она опешит от такого моего намека? Тем более что мы только что познакомились, не считая мимолетного общения в связи с той анкетой. Мы с ней беседуем от силы час-полтора. Она может просто посмеяться надо мной. Но если я побоюсь спросить, то так никогда и не узнаю, что она думала. А вдруг то же, что и я? Циник сказал бы, что девушек такими намеками не удивишь. А циники почти никогда не ошибаются. В конце концов, она первая подошла ко мне в зале со статуями.

Я, наверное, еще долго бы мучил себя всякими «тем более», «в конце концов» и «может», если бы мои размышления не прервал прозвучавший у меня за спиной вопрос:

– Вы тут впервые?

Мы обернулись. Это был здоровый тип лет тридцати пяти, с мелкими глазками, кудрявый. Хотя май выдался прохладный, да к тому же в пещере всегда холодно, он был в одной рубашке. Впрочем, это не вызывало удивления – стоило лишь взглянуть на его румяные щеки.

– А вы? – спросила Тагу.

– Я вот уже второй раз… – Мы вытаращили глаза: надо же, повадился… – …как на Арагац подымаюсь. Родственник из Америки приехал, ну, мы его взяли. Четыре тысячи девяносто метров – это тебе не шутки, разеваешь рот, как рыба, воздуха-то не хватает. Но нам-то все нипочем, курильщиков меж нас нет. Мы все четыре вершины вдоль и поперек облазили, только вот сколько ни проходили здесь прежде, ничего такого не видали – ни входа в эту пещеру, ни людей никаких.

Выговор у него был не ереванский, но откуда он, угадать было трудно.

– А теперь тута то же самое… Хоть бы кто мне сказал, чего это никто, кто туда ни зайдет, обратно не выходит… А те чудики чего целой стаей к статуям пошли?

– Или же как понять, когда чья очередь? – поддержала девушка.

– Ну, это-то я знаю: будет тебе видение – встанешь и пойдешь.

Создавалось впечатление, что он знает кое-что еще.

– А кто те двое, что на арабов похожи? – спросил я.

– Они из Ирака прибыли, мусульмане. Из-за американцев они у себя не могут к Аллаху обратиться, ну, вот и пришли сюда.

– Ладно, а можно еще спросить?

– Я – Мелик. Мело.

Тагуи, в свою очередь, назвалась, а меня Мело прервал, мол, не надо, я тебя знаю.

– Мелик, мне показалось, люди в очереди сказки друг другу рассказывают.

– А чего еще здесь рассказывать, не анекдоты же?

– А вы сказки знаете? Может, расскажете? – попросила Тагуи.

Девушкам нравится, когда им рассказывают сказки. Хотя… Чего это я заладил: «девушки», «девушки», как восемнадцатилетний юнец, честное слово.

Наш собеседник на миг заколебался. У меня появилось время, чтобы перехватить инициативу, но сказки были моим слабым местом – я не знал ни одной. Мне их в детстве никто не рассказывал, да и сам я никому их не рассказывал.

– Которую рассказать: «Пепек, Бепек, Фелек» или «Сказку Кючук-Мурада»?

Мы с Тагуи переглянулись. Предпочтение отдали второй, хотя «Пепек, Бепек, Фелек» звучало не менее многообещающе.

– Ладно, расскажу тогда «Сказку Кючук-Мурада».

Одному царю все никак с женами не везло, какую ни возьмет, все оказываются негодными и распутными. Двадцать раз кряду женился, и все двадцать жен как на подбор оказались негодными, он им всем велел головы поотрубать, а сам задумал такую себе девушку в жены добыть, что в жизни молока сырого в рот не брала.

Дал он свои слугам мешок золота и послал их искать по разным царствам-государствам, чтобы, как только где какая царская жена родит дочь, они отдали золото да взяли бы ту девочку ему в жены. Он ее вырастит и женится на ней. Пошли слуги к одному царю – жена у того только что дочь родила. Дали ему мешок золота, взяли дитя, положили в сундук и привезли своему царю. Тот бросил девочку в отдельную комнату и запер ее накрепко, да так, чтоб свет солнечный в ту комнату не проникал. Только старуха одна каждый день приходила и той девочке еду приносила. А слугам-поварам своим царь строго-настрого приказал: смотрите, чтобы в мясе, которое ей относят, костей не было, не то, неровен час, дитя малое по неразумию бросит кость в окно, окно разобьется, свет солнечный и проникнет в комнату.

Раз отнесла ей старуха мясное кушанье. И в блюде том кость осталась, доела девочка свое кушанье, а кость бросила в окно, окно разбилось, свет солнечный проник к ней в комнату. Она-то за всю свою жизнь света белого не видывала, перепугалась сильно и все хохотала. Пришла старуха, увидала, что окно разбито, и подивилась.

А дитя принялось старухе жаловаться: «Что со мной? Маетно мне».

Ну, та и давай ей рассказывать, что снаружи-де белый свет, жизнь да смерть, радость да горе.

Послала девочка к царю человека и говорит: «Я хочу белый свет повидать».

Отдал царь приказ, чтобы пустили ее по саду погулять. Пошла она гулять по саду, видит там студеный источник, отпила из него воды, а вода та, оказывается, не простая – Вода бессмертия.

Пролежала девочка после этого девять месяцев и родила сына. Назвала его Кючук-Мурадом. Но недаром жила она затворницей, царю-то и невдомек было, что сына она родила. Царь уже хотел жениться, только девушка все отнекивалась, мол, мала я еще, обожди еще семь годков. Подрос Кючук-Мурад и пошел во двор, с детворой поиграть. Но дети били его и гнали от себя, приговаривая: «Пошел отсюда, у тебя отца нет. Сирота ты». А бедное дитя и впрямь не знало отцова имени, что ему было сказать?

Раз воротился он домой в слезах и говорит: «Как моего отца звать, матушка? Затравили меня дворовые дети, говорят, что я сирота».

Мать говорит: «Нет у тебя отца, сынок, ты от Воды бессмертия зародился. А слова этого боле не произноси, не то дойдет до царских ушей – не миновать беды».

Отважный Кючук-Мурад услышав это, вывел ночью из царской конюшни двух огненных скакунов: одного сам оседлал, на другого мать усадил, и сбежали они.

Ехали они, ехали, долго ли коротко ли – одному Богу ведомо, пока не доехали до дома одного дэва, к дверям которого тот приставил огромный мельничный жернов, а сам внутри затаился. Взял Кючук-Мурад тот жернов одной рукой и отбросил на пять верст. Увидал это дэв, подивился, а про себя подумал: «Я сам-то с трудом тот жернов с места сдвигал, как же он его так далеко закинул? Худо мое дело».

Сели мать с сыном поесть. Дэв со страхом сквозь щелочку поглядывает на Кючук-Мурада. А тот позвал дэва, чтобы сел с ними за стол. Когда они поели и встали из-за стола, принялись они с дэвом биться. Замахнется дэв палицей, Кючук-Мурад схватит, он замахнется – дэв схватит. Но раз Кючук-Мурад так метнул палицей в дэва, что тот на тыщу кусков разлетелся. Кючук-Мурад порубил его на мелкие кусочки, покидал те кусочки в черный мешок и схоронил. А матери наказал, чтоб не ходила мыть голову на том месте, не то дэв оживет.

Только мать у него была своенравная: каждый день мыла голову как раз над тем местом, а поскольку Кючук-Мурад в это время ходил охотиться, то не мог видеть этого. И дэв ожил. Мать Кючук-Мюрада того дэва полюбила, и вместе они стали прикидывать, как бы от сына избавиться, чтобы дэв на ней жениться мог.

Дэв ей наказывает: «Ты сиди себе дома, голову понурив, а когда он придет и спросит, отчего ты грустишь, скажи ему, что хочешь орлиного молока. Коли он за молоком этим пойдет, то уж не воротится, потому как на том пути повстречается ему силач Глнк, уж от него-то не отвертеться, всякий, кто его голос услышит, тут же на месте и глохнет».

Так бессердечная мать и сделала – послала сына за орлиным молоком. Шел Кючук-Мурад, шел, повстречал по дороге старика.

– Здравствуй, отец, – говорит наш добрый путник.

– Здравствуй, сынок, – отвечает старец. – Дай тебе Бог доброго пути. Куда путь держишь?

Тот ему ответил, что идет за орлиным молоком. Удивился старик и говорит: «Послушай-ка ты меня, сынок, не ходи туда. Тысячи людей ходили, и ни один не вернулся, и ты не воротишься. Жаль мне тебя, не ходи туда, сынок».

Но Кючук-Мурад ответил: «Будь что будет – пойду». Старик говорит: «Ну, раз так, будь осторожен, орел тот сидит на тополе, а на лапе у него гнойник. Там земля – сплошной песок, ты этот песок разрой и, спрятавшись в яму, выпусти стрелу в его больную лапу, сам не показывайся, не то он тебя в клочья раздерет». Орел взвоет от боли и скажет: «Узнаю, кто в меня стрелу пустил, – на мелкие клочья разорву». Но как только гной из раны вытечет, ты уже не бойся. Избавившись от гнойника, скажет орел: «Вот бы знать, кто мне так услужил – от боли избавил». Тогда скажешь ему: «Тот, кому ты молоко свое нальешь в бурдюк, из своего птенца сделанный, да на второго птенца груз положишь». Он не пожалеет, даст своего молока.

Ну, пошел Кючук-Мурад и все, как ему тот старик велел, сделал, и орел дал ему молока.

Тогда Кючук-Мурад сказал орлу: «Отдай мне двух своих птенцов, чтоб я одного зарезал и сделал из него бурдюк, налил бы в него молока да взвалил бы бурдюк на второго, чтобы тот донес».

Орел сказал: «Вот он я, вот мои птенцы, Бог с тобой, забирай одного и зарежь его, сделай из него бурдюк, налей в него молока, только зарежь его подальше от меня, в таком месте, чтоб я его голоса не услышал».

Кючук-Мурад сделал бурдюк из одного птенца, налил в него орлиного молока, взвалил бурдюк на второго птенца и пустился в обратный путь. По пути тот старик попросил у него стакан молока, выпил и обернулся молодым парнем. Отнес он молоко матери, мать выпила и стала красивой девушкой пятнадцати лет.

Только опечалилась она, что сын ее воротился, и сказала: «Что ты мне за отраву дал, сын?».

Дэв научил ее, чтобы она отправила Кючук-Мурада за львиным молоком, потому как оттуда ему уж точно не вернуться, там тьма-тьмущая змей, они его заживо проглотят. Встал Кючук-Мурад поутру и, воскликнув: «Ей, святый Боже!», пустился в путь. А тот старик опять на дороге сидит и говорит ему…

– Так разве тот старик не превратился в «молодого парня»? – перебил я.

Кудрявый похлопал глазами, точно не сразу понял мой вопрос, потом ответил:

– Так ведь сказка же, он снова состарился. Ну, так вот, старик и говорит: «Львица та – на горе, что Черной кличут. На той горе столько змей, что они тебя вмиг сожрут. Ты обмажься дегтем и иди, они почуют запах и отпрянут. Там есть бассейн, ты из него воду вычерпай, залей его вином и водкой, придет львица, напьется, захмелеет, закачается, тут-то ты и выскочишь из своего укрытия, снесешь ей голову и выдоишь. У нее еще два детеныша есть, не оставляй их там, возьми с собой, они тебе еще пригодятся».

Кючук-Мурад пошел и все так и сделал: зарезал львицу, выдоил молоко, забрал двух ее детенышей и воротился домой, отдал молоко матери.

Та выпила и опять говорит: мол, что ты мне, сын, за отраву принес? Долго думал дэв, как все-таки от Кючук-Мурада избавиться, и говорит той женщине: «На сей раз пошли его на остров Семи морей, где живут мои братья дэвы, у них там есть сад, где каждый год три арбуза вырастает, пусть принесет».

Поутру послала бессердечная мать туда своего сына, и он – больно уж любил свою мать – пошел. Опять тот старик на дороге сидел и, выслушав Кючук-Мурада, сказал ему: «Придешь на остров Семи морей, где дэвы живут, заберешься к ним в сад, срежешь один арбуз, одну половину поставишь перед одним львенком, другую – перед другим, а сам спокойно ляжешь спать».

Оседлал Кючук-Мурад коня, пустил впереди себя двух львят и прямо к острову Семи морей помчался. Добравшись до места, прямо к бахче направился. Соскочил с коня, срезал арбуз, половину съел сам, другую коню скормил, второй арбуз поделил, одну половину поставил перед одним львенком, другую – перед другим, а сам накрылся буркой и заснул. Один из львят тоже заснул, но сомкнул при этом только один глаз. Как только кто-то из дэвов увидел, что у них на грядке человек спит, выскочил, чтобы его на куски порубить, но тот львенок, что не спал, набросился на него и разодрал в клочья. Тут и другой львенок проснулся. И когда за первым дэвом явились остальные братья, львята их всех порвали.

Проснулся Кючук-Мурад и очень обрадовался, узнав, что его львята дэвов поубивали.

– А чего это львята помогают убийце своей матери? – удивилась девушка.

– Сказку эту мне моя бабка сказывала. Я слово в слово помню. Как она сказывала, так в точности и вам передаю.

– Ладно, не обижайтесь.

– Так на чем я остановился?

– Кючук-Мурад… – подсказал я.

– Да, так вот, Кючук-Мурад… Зашел он в дом тех дэвов, видит – девица-красавица. Пала она в ноги Кючук-Мураду и говорит: «Я дочь такого-то царя, меня эти дэвы похитили, но отныне я твоя, а ты – мой. Разве смогу я найти кого-нибудь отважнее тебя?».

Взял он эту девушку, которую звали Мирджан-ханум, да двух своих львят и пустился в обратный путь. Шли они, шли, дошли до развилки, тут Кючук-Мурад и говорит Мирджан-ханум: «Я пойду к своей матери, а ты ступай к своему отцу, я найду тебя, приду, и мы с тобой поженимся».

Обменялись они кольцами, она пошла к своему отцу, а Кючук-Мурад взял арбуз и отнес своей матери. Мать опять опечалилась, что сын вернулся, и говорит: «Ох, сын, не снадобье ты мне дал, а отраву».

Долго дэв с бессердечной матерью ломали головы, как бы извести Кючук-Мурада, да только ничего не придумали. Раз мать спросила: «Сын, что тебя одолеть может?».

Тот ответил: «Цепи от сундука».

Она и обвязала ему руки цепями от сундука, да только отважный Кючук-Мурад так тряхнул ими, что разлетелись они на тысячи кусков.

Мать опять спрашивает: «Что тебя одолеть может?»

Он говорит: «Веревка из конопли».

Принесла она веревку из конопли, связала ему руки, но он и веревку разорвал.

В третий раз мать спросила: «Что тебя одолеть может?» Он ответил: «Дугова тетива, если два моих больших пальца сложить да обвязать ею, мне не высвободиться».

Она сделала точь-в-точь, как он сказал. Тряхнул Кючук-Мурад руками, да только не смог высвободиться, тетива впилась ему в пальцы по самые кости.

Говорит мать дэву: «Неси меч, снеси ему голову».

А тот отвечает: «Как же я ему голову снесу, он же сын твой родной, не дело это».

Выкололи они ему глаза, отнесли подальше да бросили в ров.

– Получается, дэв и тот совестливей матери, хоть Кючук-Мурад и убил его братьев, – заметил я.

– Может, он не такой уж страшный да волосатый урод был, – сказала девушка.

– С чего это вдруг? – поинтересовался я.

– Ну, послушать мужчин, так если красивая женщина кого-то им предпочла, значит, тот наверняка дэв.

– Знаешь, светловолосым и белолицым женщинам часто нравятся именно такие, черные и волосатые. Может, это именно такой случай?

– А может, мать потом все-таки пожалеет о том, что сделала?

– Всему свой черед. Потерпите чуток – узнаете.

Во рву о Кючук-Мураде заботились те два львенка. Они таскали хлеб из домов и бросали ему в ров, он ел и не умирал. Те львята были шибко прыткие. Раз один купец пересчитывал свои деньги, так они стащили у него мешок и бросили в тот ров. Кючук-Мурад очень удивился – кто это ему деньги бросил? Купец смастерил сеть, чтоб деньги достать, а Кючук-Мурад сам сел в нее, вызволился из рва и поведал обо всем, что с ним приключилось. Купец поклялся: мол, все, что у меня есть, отдам, ничего не пожалею, а глаза твои вылечу. Ну, Кючук-Мурад и отдал двух своих львят тому купцу в подарок. Только купец как ни бился, как ни старался, не смог ему глаза вылечить.

А теперь посмотрим, как там Мирджан-ханум, что она-то делает? Проведала она, что Кючук-Мураду глаза выкололи, и открыла приют для слепых, слепые со всего света собирались у нее, она их на свои деньги кормила и лечила, чтобы прослышал про то Кючук-Мурад и тоже пришел к ней. И вот купец тот, поняв, что ничего сделать не может, привел Кючук-Мурада в приют Мирджан-ханум, чтобы его там исцелили. А сам, совсем уже нищий, все до последней копейки истративший на лечение Кючук-Мурада, взял двух львят и пошел своей дорогой.

Раз Кючук-Мурад велел налить в стакан вина, кольцо, что подарила ему Мирджан, бросил в то вино, отдал стакан слугам и велел отнести его Мирджан-ханум: «Скажите ей, чтобы этот стакан, будь в нем даже отрава, выпила за Кючук-Мурада. Скажите, мол, один из слепых просит ее об том».

Слуги его просьбу выполнили.

«Ну, коли он Кючук-Мурада помянул, будь это даже отрава, я выпью», – сказала Мирджан-ханум и выпила. И когда осушила стакан, вдруг кольцо упало ей на колени. Как увидела она его, тут же рухнула без чувств. Слуга же, что принес вино, решил, что в стакане была отрава, вернулся и принялся бить Кючук-Мурада, покуда Мирджан-ханум не привели в чувство и она не пришла и не вызволила его.

Мирджан-ханум попросила у отца своего много денег, и отправились они с Кючук-Мурадом странствовать по свету, чтобы вылечить ему глаза. Пришли они раз к какому-то источнику, сели возле него. Мирджан-ханум увидала, как одна лягушка упала на спину, подошла да перевернула ее обратно на живот.

Лягушка говорит: «Ну, коли ты мне добро сделала, и я тебе добром отплачу. Знай: вода этого источника целебна для глаз, ею можно слепых лечить».

Обрадовалась Мирджан-ханум и говорит: «Со мной человек слепой, что мне сделать, чтобы исцелить его?»

Лягушка говорит: «Слепи глаза из речной грязи да и вставь их ему вместо глаз, потом окропи этой Водой бессмертия, и по Божьему велению они исцелятся».

Сделала Мирджан-ханум как было сказано, и Кючук-Мурад исцелился.

Говорит он тогда Мирджан-ханум: «Ступай к своему отцу, а у меня есть одно заветное желание, должен я его во что бы то ни стало исполнить. После этого мы с тобой обвенчаемся».

Пошел Кючук-Мурад к своей матери и увидел, что они с дэвом поженились и нарожали детей, которые сидят вокруг печи: кто голосит, кто хлеба просит, и все как один покрыты шерстью. Достал он свой меч и перебил их всех, а сам пустился в обратный путь, к своей Мирджан-ханум. По дороге встречает он нищего с двумя львятами. Спрашивает, кто он такой. Тот отвечает, что он – некогда богатый купец, который все добро истратил, чтобы исцелить Кючук-Мурада, да не вышло, вот он и обнищал. А львята признали Кючук-Мурада и давай лизать его на радостях.

«Пойдем со мной, – сказал Кючук-Мурад, – все, что ты на меня истратил, верну тебе сторицей». Привел его к царю, тот дал ему денег, и стал купец богат как прежде.

А Кючук-Мурад обвенчался с Мирджан-ханум, и закатили они пир на весь мир, семь дней да семь ночей играли свадьбу.

– Сколько дней, сколько ночей? – переспросил я механически.

Я давно уже слушал только краем уха, все больше и больше злясь на то, что в самый судьбоносный момент своей жизни так вот попусту убиваю время.

– Семь дней, семь ночей.

– Почему это Кючук-Мурад не узнал купца, ведь с ним были его львята? – задумчиво спросила девушка.

– Идиотская сказка, – сказал я, – вот почему.

– Чего это она идиотская? – вскинулся кудрявый.

– Ну, идиотская – и все тут. Во-первых, Кючук-Мурад дурень. Мать его раз за разом на смерть посылает, а он все никак этого в толк не возьмет. Потом она спрашивает его: «Что тебя одолеет?», и уже кажется, что он решил обхитрить ее, но тут он сам поминает дугову тетиву (я так понимаю, что это тетива от лука?) и в итоге лишается зрения. Не говоря уже о сплошной путанице в мелочах.

– Например?

– Например, силач Глнк, от одного голоса которого все кругом должны были оглохнуть, так и не появляется.

Кудрявый в замешательстве запнулся.

– А почему купец не продал своих львят, раз уж он так обнищал? – подхватила Тагуи.

– Сяк?.. Так ведь единственный смысл этой сказки, наверное, в том, что торговец ни с того ни с сего вдруг кому-то помогает, к тому же совершенно бескорыстно. Ну, разве что еще история невезучего мужчины, бедного царя, о котором мы с самого начала забыли, ведь его двадцать первая жена тоже оказалась негодной и вышла замуж за дэва…

– А вы знаете, что означает Кючук?

Кудрявый собрался было уже сам ответить.

– Нет-нет, погодите, – остановила его девушка, – пусть он скажет.

– Не знаю, – ответил я. – А ты-то сама знаешь?

– Нет, но это ведь имя главного героя, и, может, если бы вы знали его значение, то не считали бы сказку идиотской?

Хотел было я возразить и на это, но почувствовал, что они вот-вот объединятся против меня. Пока я размышлял, как бы им ответить, в разных концах пещеры начали вставать люди, часть из них зашла в зал со статуями, остальные вообще вышли наружу. Я прошел за первыми несколько шагов и увидел, как вход в пещеру на мгновение отворился, а потом снова замкнулся. Когда я обернулся, кудрявый держал девушку за руку.

– Я такой же беданюха, как и ты, – уловил я его последнюю фразу.

– А что это – беданюха? – спросила Тагуи.

Я схватил кудрявого за руку и процедил сквозь зубы:

– Пусти ее.

Чуть было не закатил ему оплеуху, после которой наверняка началась бы потасовка. Он выглядел покрепче меня, но испугало меня не то, что могу оказаться побитым, просто у меня никогда не возникало желания кого-то ударить. Драка – не решение проблемы, это жестокость, унижение… Правильнее – убить, как это делают в сказках. При этой мысли в зале сверкнула молния: свет проникал неизвестно откуда, а следовавшие один за другим раскаты грома сотрясали стены. Ах, вот оно какое, это предупреждение свыше, подумал я с неожиданным чувством легкости – вот он каков, грозный гнев Божий… Потом я заметил, что мои собеседники ошарашены не меньше моего: судя по выражениям их лиц, они тоже восприняли это знамение как кару за свои мысли.

Мело убрал руку. Хуже всего было то, что на самом деле он и не хватал девушку, каким-то странным образом мне это просто показалось оттуда, где я стоял.

– Не место тут, не то я бы этого так не оставил, – пригрозил он.

– Да что это с вами? – упрекнула меня Тагуи с неожиданной нежностью в голосе.

– Все мы добирались сюда за самым заветным… – продолжил кудрявый напористым тоном, но вдруг резко оборвал сам себя. – Вы вдвоем пришли или тут повстречались?

«А почему бы мне не сказать, за чем я пришел?» – подумал я, но… не получилось, вместо этого я сказал:

– А тебе-то какое дело?

Он, кажется, всерьез насторожился:

– Ладно, без обид… Мало ли, может, доведется в наши края попасть… И жилье имеется, и племянник депутат…

Я ухмыльнулся.

– Ничего плохого я не хотел, а знакомство никогда не помешает, глядишь, и пригодимся друг другу. Если адресок свой оставите, я вам рыбу свежую привезу, забесплатно. А та рыба, что на рынке, я-то знаю, сколько ей дней.

– А ты за чем пришел? – спросил я.

– Я Бога должен об оросительной воде попросить. Я бы и за деньги устроил, но чего зря тратиться?

Я ожидал, что его тут же на месте поразит молния, – в таком-то месте! – но ничего не произошло. Потом я вспомнил, что минутой раньше сам хотел человека убить, пускай такого, как он. Вероятно, мысли мои отражались на лице, не знаю, но тут Мело сообщил, что увидел знакомого и должен отойти.

– Спасибо, до свидания, – попытался я напоследок сгладить ситуацию.

Он зло посмотрел на меня и удалился, видно, решил, что я издеваюсь. От противоречивости ситуации – я, вроде бы уравновешенный человек, вдруг смог люто возненавидеть случайного встречного – мозг мой накалился, казалось, вот-вот расплавится.

– Эх, только бы Господь исполнил мою просьбу… – вернул меня к действительности вздох девушки. – Я ж ее так люблю!

– Кого?

– Тетю. Разве я не сказала?

– Нет.

– Ой, извините, мне показалось – сказала.

– А что с ней случилось?

– Подозревают очень нехорошую болезнь.

– А сколько ей лет? – задал я традиционный вопрос.

– Наши все молодые, пятидесяти еще нет.

– А мои родители были намного старше меня. Они за последние два года умерли.

По всему было видно, что ей это незнакомо.

– Интересно, правда, что мы с вами тут встретились? В жизни ты совсем другой, чем по телевидению.

– Все так говорят, без исключения.

Она перешла на ты. Вместо радости это пробудило во мне тревогу. Я что, опять испугался сложностей?

– А ты… – начала было Тагу.

Я так и не узнал, что она собиралась сказать, потому что тут на меня снизошло видение, и я понял, что пришел мой черед. Передо мной поплыли знакомые лица, одни удерживали меня, другие подталкивали вперед. Ноги сами понесли меня к входу, который втянул меня внутрь…

Я пришел в себя, когда услышал вопрос:

– Зачем ты пришел?

Даже не видя Его, я не мог ошибиться в том, кому принадлежал голос.

– Господи, – сказал я. – Господи, Боже мой… – Мне стало тяжело, почти невыносимо произносить слова. Какое-то время я просто ловил ртом воздух. – Добрый день.

– С добром пожаловал, – ответил Бог. – Чего ты хочешь?

– Пришел счастья для себя просить, – выдавил я из себя.

– Чего?

– Счастья, – повторил я.

– Ты с какой планеты?

– С Земли.

– Сколько тебе лет?

– Сорок пять.

– Ты что, глупец? – Я промолчал. – Ты ищешь счастья или удовольствий?

Вопрос был очень неожиданным, я надолго задумался.

– Время поисков счастья для тебя прошло.

– Ты Бог армян? Все вокруг меня только это и твердят.

– А ты армянин?

– Армянин.

– Значит, я Бог армян. – Это было для меня неожиданностью. – Разве вы сами не говорите, что Бог повсюду? И вы правы, хотя не надо понимать это буквально. Твоя просьба – просьба юноши, зрелый человек должен думать о более серьезных вещах.

– Так разве моя вина, что в Армении человек до сорока лет – ребенок, а потом – старик? Нет у нас среднего состояния зрелости.

– Во многих странах, особенно африканских, есть особые обряды инициации, благодаря которым мальчик, юноша становится зрелым мужем. Могли бы перенять у них.

– Мне уже поздно… Смерть сказала мне, что я уже умер. Ни жив ни мертв.

– А что тут удивительного, когда ты засыпаешь с медяками на веках?

Все знал.

– Это для Харона – древнегреческого божества. Между прочим, в списках нашей Смерти я не значился.

– Деньги любят все – это оказалось самым удачным изобретением человечества. Ты ввел в заблуждение «нашу Смерть». Видно, ты – в списках Харона.

– Так Харон, стало быть, действительно до сих пор существует? То есть то, что я делал, не было игрой?

– Если ты играл, то не существует, но если действительно верил…

– Мы что, сами решаем, есть Ты или нет, все дело в нашей вере?

– Есть вещи, которые решаете вы сами.

– То есть Ты Бог, которого я представляю… по своему образу и подобию?

– Можешь думать и так.

– То есть, по-Твоему, я сам не согласен, чтобы Ты мне даровал счастье?

– Это ты сказал.

– А что же мне теперь делать?

Он на какой-то миг замолк, потом гневно спросил:

– Зачем ты пришел, чего ты хочешь?

Он что, до сих пор шутил?

– А того хочу, чтобы ты всех равной мерой мерил, а не так, чтобы одному счастье, а другому – ненастье. Я вот сколько ни мучаюсь, сколько ни тружусь, а все никак досыта не наемся, а многие, кто и вполовину моего не работают, живут себе в достатке и спокойствии.

– Ты трудился, чтобы не трудиться. От лени. А писательство – это ведь твой собственный выбор. Не сам ли ты заявлял, когда бросал высокооплачиваемую работу, что будешь жить, полагаясь на «бога романистов»? – Он засмеялся. – Ну вот, таковы возможности «бога романистов», особенно в вашей стране. Взамен ты обрел свободу, о которой многие могут только мечтать.

– Но свобода эта мне дорого стоила… Когда я месяцами не нарушал твоих заповедей, душу мою разрывал какой-нибудь давний грех, а я вдруг совершал какой-нибудь новый, еще более тяжкий, чем прежние, и хотя, сократив общение с людьми, большей частью грешил я помыслами, со временем прощать самого себя стало невозможно.

– Покуда человек жив, он грешит. Потом кается. А дети и пьяницы так вообще выплескивают все наружу. Вы, писатели, тоже. А если вы к тому же еще и пьяницы, то все, что думаете, у вас на кончике языка… или пера.

– Иногда я думаю: может, я слишком часто нарушал Твою заповедь «не суди»?

– Заповедь звучит не так. «Не судите, да не судимы будете». Невозможно жить без того, чтобы не судить, но ты должен знать, что от твоего суда ждут милости, точно так же, как, когда судить будут тебя, ты будешь уповать на чью-то милость.

– Все это слишком сложно для меня. Видимо, поэтому моим излюбленным состоянием теперь стал сон. Тем более что в это время вместе со мной спит и живущее во мне чудовище.

– Не переигрывай, ты не в театре.

– Я утратил свой смысл… От этого я люблю себя все меньше и меньше. А если я не люблю самого себя, как же я возлюблю ближнего своего? В лучшем случае, согласно Твоей заповеди, не более, чем себя самого… То есть – никак.

– Обычный кризис, который с незначительными индивидуальными особенностями, овладевает многими, чтобы не сказать всеми.

Я пожалел о том, что жалобы мои были такими тривиальными.

– Но почему вместе со свободой на меня навалились беды, почему я вечно оказываюсь в тупике и даже тогда, когда я невиновен, у меня не бывает ни малейшей возможности оправдаться?

Он прервал меня:

– Потому что ты бывал виновен раньше, но не был обвинен. В любом случае эти беды не от свободы, это беды твоих несвободных дней, платить за них ты начинаешь, когда становишься свободен… И еще отдаешь дань распространенному у вас заблуждению, будто свобода сама по себе – уже счастье. На самом деле есть большая разница: когда ты несвободен, у тебя – заботы, когда свободен – проблемы.

Эта Его точка зрения была для меня новостью, но я на удивление быстро принял ее:

– Так вот почему я чувствовал себя так замечательно, когда жизнь для меня… для всей страны превратилась в хаос – мы себя чувствовали свободными. Чем упорядоченней она становилась, тем более безнадежной, ужасной казалась.

Он долго рассматривал меня. Потом ободряюще сказал:

– Так и есть. Порядок – смерть, хаос – жизнь.

– Так Ты сторонник хаоса?

– Сторонник?! Слово твое неуместно. Но скажу: в расширяющейся Вселенной соотношение между хаосом и порядком изменяется не в пользу первого. О процессе можно судить на примере временной эволюции к равновесному состоянию в разреженном газе, когда описание системы проводится с помощью функции распределения (фазовой плотности) в шестимерном пространстве координат и импульсов. Это ограничивает предусмотренную мной свободу.