Текст книги "Глупый человек"

Автор книги: Ваграм Мартиросян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ваграм Мартиросян. Глупый человек

Кто был автором этих статуй, я не разобрался – в просторной пещере нигде ничего не было указано. Впрочем, одно было точно – стилем он обладал. А стиль заключался в поразительной естественности – человеческие фигуры были в натуральную величину, лица – будто живые, только какие-то испуганные, одежда сработана во всех деталях, вплоть до пуговиц. Мне показалось, что это восковые фигуры, но, дотронувшись до них украдкой, я понял, что они из камня. Несмотря на то что двери были открыты настежь и из зала ожидания любой мог войти, я долгое время оставался один, пока не появилась девушка. Она была не из робких, не прошло и нескольких минут, как она подошла ко мне и сказала, что некоторые лица здесь ей знакомы.

– Кажется, по телеку видела, в «Дежурной части».

– Тут что – изображены одни преступники?

– Да нет, может, это те, которые «вышли из дому и не вернулись», их обычно под конец объявляют.

– Какие-то лица и мне вроде знакомы, только не знаю откуда. А «Дежурную часть» я не смотрю.

– Кстати, ваше лицо мне тоже знакомо.

– Только не говорите, что видели меня в «Дежурной части», пусть даже в объявлениях. Но что правда, то правда: я тоже вышел из дому и не вернулись.

Я заметил это «не вернулись», но исправлять не стал. Ну, ляпнул и ляпнул.

– Да нет же, какая там «Дежурная часть»! Ой! Поняла. Точно… Как же это я сразу не узнала? Вы меня, наверное, не вспомните, но мы встречались. Я была студенткой, мы как-то пришли к вам с подружками, чтобы вы ответили на нашу анкету. Другие ничего, отвечали, а то и клеились, а вы сухо так сказали, что если мы и впредь будем составлять такие бессмысленные вопросы, то нам лучше подыскать себе другую профессию. Девчонки обиделись, а мне вот понравилось, как вы себя повели.

Я смутно припомнил нечто подобное. Приятно встретить в таком месте человека, который тебя знает, да к тому же еще и хвалит. Я пригляделся к ней повнимательней. Лет, наверное, двадцать пять – двадцать шесть. Джинсы и тонкий малиновый свитер с закрытым воротом. Издали она казалась ниже (наверное, из-за широких плеч), но на самом деле была высокой и у нее были широкие скулы. Широко посаженые глаза горели. На цыганку похожа… ну, скажем, на Кармен.

Не знаю, принято ли или, точнее, позволительно ли было обращаться с таким вопросом, но я не выдержал:

– Что вас сюда привело?

– А вас?

Я был почти уверен в таком ответе. Вернее, в том, что она ответит вопросом на вопрос. Большинство девушек так и поступают, даже в ее возрасте. Я перекрестился:

– Проходил мимо, вот и зашел.

Она так расхохоталась, что даже каменные изваяния и те, небось, дрогнули.

– Вы что, за дурочку меня принимаете?

– А что, не могло такого быть? Чтобы попасть сюда, надо, наверное, «иметь веру с горчичное зернышко»… – сказал я, хотя сам не люблю, когда по поводу и без повода цитируют Библию.

– Да если у тебя «вера с горчичное зернышко»… к чему сюда добираться? – ответила она.

Ты погляди-ка, соображает…

Я предложил ей пойти посидеть в зале ожидания.

– Такое впечатление, что эти изваяния так и пялятся на тебя.

Кроме того, я устал стоять, но признаваться в этом почему-то не хотелось, видимо, чтобы она не приписала это моему возрасту, я ведь был старше ее лет этак на пятнадцать.

– Да ну, какая разница – там народ будет пялиться.

– А мы подальше сядем.

Зал ожидания был пещерой поменьше. На высеченных в стенах скамьях сидели по двое, по трое, а на одной так и вовсе человек шесть-семь. Мы расположились на скамье почти напротив входа в выставочный зал, так что перед нами никого не было. Зато были там две огромные стеклянные витрины в человеческий рост, в которых вывесили какие-то иллюстрированные странички, напоминающие стенгазету – с огромными заголовками и крупным шрифтом, впрочем, с нашего места его все равно было не разобрать. Время от времени к витринам подходили люди, читали что-то и отходили.

– Тебя тоже преследовали? – спросил я, переходя на «ты» – ее тон располагал к этому.

Поначалу она меня не поняла, потом помотала головой.

– Ну, а вас, как я поняла, преследовали?

– Я сюда несколько месяцев добирался, чуть ли не год.

– Как это вы умудрились? Да сюда, какой дорогой ни добирайся, от силы два дня пути.

– Я начал шагать с улицы Демирчяна. Потом с Баграмяна свернул на Орбели, потом вышел на Киевян, по Алабяна до Физинститута… Потом по Аштаракскому шоссе…

– Я тоже вышла из Еревана по Аштаракскому шоссе, ясное дело – пешком… Но начала свой путь с третьего участка.

– Я без проблем миновал высотки шестнадцатого квартала, «Арменфильм», не заходя в Аштарак, свернул налево по новому мосту и продолжал шагать, стараясь быть очень внимательным, чтобы не прозевать нужный поворот налево. Вот там-то я и оглянулся и заметил старуху в коричневом, которая шагала по той же стороне, что и я. Она была так скрючена, что лица не было видно. Помню, я тогда еще подумал: у нее, видать, нет денег и бедняге приходится пешком добираться до соседнего села. Была бы она поближе, я, может, ей денег бы предложил, хотя, даже когда дело касается помощи, общение с незнакомцами дается мне с трудом. В общем, прошагал я, наверное, еще минут десять, когда краем глаза заметил, что она все еще идет за мной. Прошло еще минут пятнадцать, расстояние между нами не только не увеличилось, но наоборот – сократилось. Я ускорил шаг. Она не отставала, хоть и казалось, что еле семенит.

– В деревнях знаете сколько здоровых бабок!

– Я перешел на бег, – повысил я голос, начиная раздражаться от того, что она меня перебивает, но, заметив, что люди оборачиваются в нашу сторону, взял себя в руки. – Она становилась все ближе и ближе, будто скользила по земле. Я понял, что она вот-вот настигнет меня. Тогда я обернулся велосипедом. Дорога шла под откос, и я помчался вниз. Оглянулся, а бабка моя обернулась стареньким коричневым «жигуленком». Я стал «нивой». Она – джипом. Я – BMW, она – «мерседесом». Я стал гаишником, попытался ее остановить и оштрафовать за затемненные стекла. Но она и не подумала останавливаться, демонстративно промчалась мимо, потом повернула и на огромной скорости погнала прямо на меня. Я повысился в звании, стал лейтенантом, но она все неслась на меня, я стал капитаном, но и это не помогло. Я обернулся придорожным деревом, она стала зимой девяносто второго – девяносто третьего, и каждый второй прохожий прикидывал в уме, как бы повалить меня ночью – топором или пилой. Я неприметно раскинулся последней весенней травкой – она объявилась с косой в руках и стала меня косить. Я стал зерном, она – курицей. Так остервенело клевала меня, что до сих пор печень болит.

– А вы не пробовали обернуться иголкой? – спросила девушка.

«Начитанная, – отметил я в уме, – сказки уж точно читала».

– Я обернулся иголкой, решив, что она станет ниткой и тогда я брошусь в огонь – пусть обожгусь, зато отделаюсь от нее навсегда. Да и почему только я? Весь мир от нее освобожу. Но она стала наперстком, я наткнулся на него и отупел (ну, не так чтобы совсем). Я стал пальцем и надел его, она стала ладонью. Я – рукой, она – телом, я – мозгом, она – желудком. Я покинул Армению и отправился на остров короля Грейпфрута, в Страну Изобилия, где прямо на улицах растут апельсины и лимоны и где собирают по три урожая картофеля. Но и там не было счастья – остров разделен между двумя враждующими народами, которых не объединил даже референдум. Я отправился в страну короля Гуляша, но Смерть по-прежнему следовала за мной по пятам…

– Да как же она вас за границей-то нашла?

– Страна вошла в состав Евросоюза, я и из своего укрытия-то вышел и в столицу направился, чтоб поучаствовать в общем празднике. Так хитрая Смерть узнала от местных, что у армян там своя церквушка, и приняла облик моего приятеля, который из-за какого-то пустяка чуть было не оставил меня ночевать на улице.

– Неужто Смерть такая мелочная?

– Смер-тель-но.

Она засмеялась.

– А как вы от нее сбежали?

– Хотел было отправиться в королевство Кристиан Диор, но в той стране такая была бюрократия, впрочем, не исключено, что и тут не обошлось без ее козней. Вот я и решил скрыться в Армении. Вернулся и стал безобидным пожилым учителем в одной из пригородных школ. Смерть обернулась оптимизацией. Я стал крупным, годами простаивавшим заводом, а она приватизировала меня за бесценок и стала продавать по частям. Я стал предпринимателем, чтобы самому закупить эти части и развернуть новое производство, она обернулась налоговым инспектором. Я все повышал и повышал себя в должности, покуда не стал председателем парламента, она обернулась министром обороны. Я – оппозицией, она, сфальсифицировав выборы, – президентом. Тогда я стал Советом Европы и осудил фальсификацию, она же провозгласила себя национальным менталитетом и проигнорировала мои заявления. Мне оставалось только стать ООН, но она тогда, наверное, стала бы Бушем…

И я попытался вновь пойти к Богу. Выйдя из дому, на сей раз пошел не в сторону Арагаца, а в противоположном направлении, к автостанции, купил там билет, сел на автобус Ереван – Гюмри, который попросил остановить точно на том месте, на котором в прошлый раз прервал свой путь. Но тут же свернул с шоссе. Часа три-четыре поднимался, обходя все поселения. Я понятия не имел – на Арагаце ли Бог или где еще. Но тут мне был дан обнадеживающий знак: я уже почти выбрался из глубокого ущелья, когда увидел, что по левую сторону, у самого обрыва, на плоском каменном пригорке танцует индус. Он был высокий, полноватый, как-то по-женски или бесполо, что ли, полноватый, с широкой, почти квадратной улыбкой, с подкрашенными глазами и губами, в традиционном национальном костюме, с браслетами на босых ногах, и позвякивание крупных бусин на этих браслетах было почти единственным музыкальным сопровождением его танца, не считая неизвестно откуда доносившегося слабого бренчания какого-то неведомого инструмента. Было видно, что индус – танцовщик искусный, но сам танец напоминал беспорядочное размахивание руками, как если бы человек потерял голову от радости.

«Тарана – экстаз, стихийный всплеск разрастающейся радости, ритмическое выражение ликования и восторга, – закончив танец и откланиваясь, запыхавшись, сказал индус на плохом английском, благодаря чему я его и понял. – Этим танцем артист пытается передать сокровенные чувства человеческого сердца – любовь, радость и упоение. Тарана в такте Тинтала строится по звукоряду Вриндабана Саранга Раги… Я человек чувствительный и глубоко тронут оказанным приемом».

Будучи единственным зрителем, я ничего такого ему не оказывал. Но, тем не менее, досмотрел танец до конца, и – надо отдать должное – танец действительно был восхитителен. В особенности когда индус принялся крутиться вокруг своей оси с такой быстротой, что казалось, будто улыбка его неподвижна, а движется только тело.

– Мы же христиане, что индусу до нашего Бога?

– Разве Бог не един для всех? Впрочем, зрелище танцующего в горах Армении индуса поразило и меня. Я невольно стал озираться по сторонам, чтоб отыскать танцующих европейцев – раз уж мы индоевропейцы и индус уже имеется. Однако справа ничего не было, одни каменные глыбы. Я решил, что уже покидаю реальность и приближаюсь к Богу. Танец индуса околдовал меня, но уже темнело, и я продолжил свой путь. Не успел индус скрыться из виду, как на вершине ближайшей скалы я увидел Смерть.

– Вам не следовало садиться в автобус. Сейчас ведь все только маршрутками пользуются. Автобусы еле ползут, и садятся в них только те, кому сходить по пути, в каком-нибудь селе. Вот она и догадалась, что вы вовсе не в Гюмри едете.

Я поднял голову и уставился в потолок – к чему я все это ей рассказываю?

– Ну, продолжайте, продолжайте, не молчите, – сказала она.

– Я бежал, падая и поднимаясь, скатываясь со склонов и прыгая со скалы на скалу. Я уже задыхался, когда оглянулся и увидел, что вокруг никого нет. Из-под камня бил родник, я припал к нему и стал пить – вода была холодная, живительная. Потом оглядел себя с ног до головы – ни ран, ни царапин, даже брюки целехоньки, хоть раза два по ходу дела я слышал, как трещит ткань. Вдруг кто-то похлопал меня по спине. Обернулся – Смерть. Она приблизила ко мне свое лицо. Меня охватил ужас, я отвел взгляд… Но мы стояли не шелохнувшись так долго, что я не выдержал и взглянул на нее. Что сказать? Это было не так уж и страшно, потому что ничего, собственно, не было: вместо глаз у нее была пустота. Я ждал неминуемого, гадая, как и куда она меня потащит. Но она вдруг воскликнула…

Я запнулся.

– И что потом? Да рассказывайте же, я не буду вас прерывать. Правда.

– Смерть воскликнула:

«Тьфу на тебя, черт лысый… Это ж надо так… Ты погляди!».

Я решил, что она вздумала втянуть меня в беседу, и не проронил ни слова. Но тут она такое сказала, что поди промолчи…

«Так ты же помер. Помер, а в списках моих не значишься».

«Наверное, только что умер», – отозвался я.

«Да нет, лет уж десять будет».

«Может, я умер как поэт, поэты ведь живут недолго, а как прозаик еще жив?».

«Нечего себя тешить, это раньше поэты недолго жили, а нынче – жди, как же…».

«Зря тебе кажется, что все-то ты знаешь. Прозаики живут шестьдесят семь и три десятых года, а поэты – пятьдесят восемь и четыре десятых, это данные „Нью-Йорк таймс“. Я и дату помню: от двадцать четвертого апреля».

«Какого года?».

«Этого».

«Вряд ли американская статистика применима к армянским поэтам, но даже если ты и прав, то ты до этих пятидесяти восьми и четырех десятых все равно годков пятнадцать не дотянул».

«Может, я умер как советский человек, но воскрес как гражданин свободной Армении?».

«Как советский человек ты не умер».

«Значит, я умер как человек, а как гражданин еще живу».

Она повернулась, чтобы уйти.

«Погоди, – окликнул я ее, – я могу привести и другие подтверждения того, что мог попасть в число мертвых… хоть и жив».

Никаких подтверждений у меня, собственно, не было, просто мне стало как-то обидно: что если Смерть уйдет, а Бога я так и не найду? Я подумал, что, может, стоит упомянуть опухоль, которая около двух лет назад выросла у меня на левом боку? Но мерзавка точно читала мои мысли.

«Нет у тебя никаких подтверждений. То, что выросло у тебя на боку, – обыкновенный жировик, доброкачественный, к тому же он уже рассасывается. Меня не проведешь».

Она повернулась и ушла.

Всего этого я девушке не рассказал.

– В общем, мы расстались.

– Но вы же сказали, что она что-то воскликнула.

– Воскликнула: «Э-ээ…», потом повернулась и ушла. Видимо, просто хотела показать, что от нее не убежишь, – промямлил я.

– Какая невероятная история!

Вдруг какая-то женщина средних лет встала со своего места, быстро подошла к двери в глубине пещеры, дверь отворилась, и женщину втянуло внутрь.

Мы с девушкой переглянулись.

– Оттуда же никто не выходил, – сказала она испуганно.

Если она ждала, что я ей что-то объясню, то напрасно – я понятия не имел, что происходило внутри.

Какое-то время мы сидели молча. Черты ее лица нравились мне все больше и больше.

– А почему вы решили подняться на Арагац, если не были уверены в том, что Бог здесь?

– А куда еще мне было подниматься? Был период, когда я думал, что Он в Норвегии. Страна, о которой ничего не говорится в новостях, а значит, там спокойствие и достаток. Но потом я подумал, что стоит немного вникнуть – и станет ясно, что… Страны, они ведь как яйца: снаружи и не поймешь – сырые они, вареные или тухлые. Уж не знаю, мое это уравнение или кто другой придумал, но это правда.

Я хотел сказать – «сравнение». Что это со мной творится?

– Ясно, – произнесла девушка безразличным тоном, – но какое это имеет отношение к Арагацу?

– Ну, первым делом я подумал об Арарате. Но гора-то, как известно, в Турции. Вот и остался Арагац.

Было очевидно, что мой ответ ее не удовлетворил, но добавить мне было нечего.

– Ну а ты? – я сообразил, что надо бы поинтересоваться и ею. – Ты знала заранее место, где обретается Бог?

– Конечно. Я пошла в церковь, зашла к священнику в исповедальню и сказала, что у меня к Богу есть огромная просьба, но я хочу обратиться к Нему лично, чтобы быть уверенной, что Он ее исполнит. Священник пытался меня отговорить, но, когда увидел, что это бесполезно, все подробно объяснил. Правда, все произошло не так быстро. Все, кого я ни спрашивала, либо прикидывались, что ничего не знают, либо лукавили, чего-то недоговаривали. Я поднялась со стороны Бюракана, даже в поселок зашла. В местном магазинчике ко мне подошла какая-то бабка, уборщица, наверное, впрочем, по вашим описаниям очень напоминавшая ту старуху, которая повстречалась вам. Ну, и говорит мне: мол, доселе ни змея на брюхе своем не доползала, ни птица на крылах своих не долетала, сяк же ты, девочка, сюда добрела?

– Сяк? – переспросил я.

– Да, «сяк». «Сяк ты сюда добрела? Или тебе сам черт не брат?» Я говорю: бабуль, мы здесь еще прошлым летом отдыхали. Но она сказала, что не помнит такого. И вообще не помнит, чтобы после смерти Виктора Амбарцумяна кто чужой на летние каникулы в Бюракан поднимался, тем более молодая девка. Я спросила у нее – какие дороги отходят от сельской площади. Она говорит: «Одна в Тифлис ведет, другая – в Ереван, ну а третья – гедан-гялмаз». Ну, я сразу смекнула, что она-то мне и нужна.

– «Гедан-гялмаз» по-турецки значит ушедший не воротится.

– Еще старуха предупредила меня, чтобы я остерегалась закусочной «Хаш на высоте 3250 м», там, мол, кругом полно пьяных мужиков. Ну, я ее и обошла за версту. Только, что самое противное, из-за этого мне пришлось идти по наполовину подтаявшему снегу. Никогда не знаешь – удастся сделать еще один шаг или провалишься по пояс. Хорошо еще, я набрела на родник, выпила воды – и усталость как рукой сняло. Погодите-ка, что значит «ушедший не воротится»? Наш священник ничего такого не говорил. Я передам Богу свою просьбу и вернусь в Ереван.

Я намеревался поступить точно так же, поэтому встал с каменной скамьи и сказал:

– Давай-ка подойдем и поглядим, что там в витрине написано. Может, это какая-то памятка, которую надо заранее прочесть? Мы часто пренебрегаем подобными вещами, а потом оказывается, что упустили важное.

Напротив витрин стоял низенький столик, на котором лежал пожелтевший номер «Работницы», а рядом – свеженький «Vogue». Я хотел было поведать девушке о советском журнале, но удержался: сам терпеть не могу, когда люди хвастаются своими знаниями, которыми обязаны исключительно своему возрасту.

В самой же витрине была вывешена сказка Туманяна «Глупец». В кратком изложении.

Глупец

Жил когда-то бедный человек, и сколько он ни работал, сколько ни мучился, по-прежнему оставался все тем же бедняком.

Как-то раз, вконец отчаявшись, решил он: пойду-ка я найду Бога, разузнаю, сколько мне еще так мыкаться, да и попрошу для себя чего-нибудь.

По дороге человек этот встречает волка, красавицу и дерево.

а) Волк просит:

– Скажи ему, что живет на свете один голодный волк, днем и ночью рыщет он по полям и по долам в поисках пищи, да ничего не находит, сколько же еще ему голодать? Коли создал, отчего не кормишь?

б) Девушка спрашивает:

– Куда направляешься, братец?

– Да вот, иду к Богу.

Девушка умоляет:

– Когда увидишь Бога, скажи, что живет на свете девушка, молодая, здоровая, богатая, только нет ей радости, не может никак найти свое счастье – что же с ней будет?

в) Дерево жалуется:

– Скажи Богу, что ж это такое? Выросло я на берегу чистой воды, но зимой и летом стою сухим, когда же мне суждено зазеленеть?

Человек находит Бога, встает перед Ним и говорит:

– Добрый день.

– С добром пожаловал, – отвечает Бог. – Чего ты хочешь?

– А того хочу, чтобы ты всех равной мерой мерил, а не так, чтобы одному счастье, а другому – ненастье. Я вот сколько ни мучаюсь, сколько ни тружусь, а все никак досыта не наемся, а многие, кто и вполовину моего не работают, живут себе в достатке и спокойствии.

Бог говорит, что даст человеку его счастье, он вскоре разбогатеет, пусть, мол, идет себе и пользуется на здоровье. А остальным велит передать:

в) Засохшее дерево расцветет тогда, когда из-под него выкопают зарытое там золото, которое мешает его корням.

б) Девушка обретет свою радость и счастье, когда отыщет верного друга жизни.

а) Волк насытится, когда повстречает одного глупого человека и съест его.

Засохшее дерево предлагает человеку выкопать зарытое под ним золото, а девушка умоляет его стать ей верным спутником жизни, но человек, ссылаясь на то, что идет искать свое счастье и ему некогда, не выполняет их просьб. Когда он рассказывает об этом волку, тот съедает его как самого глупого человека, какого только встречал, и насыщается.

Как должен был поступить глупец, если бы он не был глупцом?

а) Он должен был выкопать зарытое под деревом золото, потому что это и было дарованное Богом богатство.

б) Он должен был стать верным спутником жизни для грустной девушки, чтобы обрести полное счастье. Даже в случае невыполнения пункта первого, он добился бы успеха, ибо девушка была не только здорова, но и богата.

в) Следуя указаниям пунктов «а» и «б», он избежал бы гибели, поскольку богатство и жена спасли бы его от встречи с волком.

Каждый пункт изложения сопровождался двумя цветными иллюстрациями сатирического характера: на одной было изображено то, что сделал человек, и перечеркнуто красным крестиком, на другой – то, что он должен был сделать. Особенно удачной оказалась картинка, на которой двумя красными линиями был перечеркнут волк, получилось похоже на дорожный знак.

– Чушь! – воскликнул я и тут же осекся: сказанное могло относиться не только к витрине, но и к народу, и к Туманяну, а то и к самому Господу Богу. Но слово уже вылетело. – Никто в Армении не ведет себя, как этот глупец. Напротив. Любого спроси: всякий бы выкопал клад (я сказал «клад», а не «золото», видимо, «клад» звучало более сказочно), женился бы на девушке (интересно, как она выглядела, понятия о красоте со временем меняются) и от волка бы улизнул.

– Стало быть, правильно написал Туманян, что он глупец, раз никто не поступил бы так, как он.

– Как это правильно? – возмутился я, хоть и не сразу сориентировался, как можно опровергнуть ее слова. Потом логика заработала. – Если бы никто так не поступил, тогда какой был смысл писать сказку? Зачем надо было осмеивать глупость одного, если его примеру никто не следует? И не будет следовать. Сказки ведь нужны людям…

Я запнулся, она и так уже должна была понять.

– По-моему, есть много сказок, проповедующих такие идеи, которые принимаются всеми: добро, смелость, солидарность.

– Да, но, принимая их, люди не часто им следуют… собственно говоря, именно поэтому и нужны такие сказки.

– Ладно, стало быть, глупость человека заключалась в том, что не следовало ему рассказывать волку того, что с ним случилось по пути и кого он еще повстречал.

– То есть сказка проповедует, что надо быть скрытным и не отворять сердце первому попавшемуся волку? – не упустил я случая, чтобы сострить.

Она засмеялась.

– Никто из людей в сказке не остается в выигрыше, но и волку особо нечем похвастаться, – продолжил я. – Ну, скажем, попировал он в этот день на славу – человека слопал. Все равно ведь одними воспоминаниями сыт не будешь. А что потом?.. Он опять должен охотиться каждый день, пытаясь словить какую-нибудь тварность… то есть тварь, которая будет всячески пытаться улизнуть от него.

Откуда взялась эта «тварность»? Видимо, в голове моей вместе с «тварью» подсознательно крутилось еще и слово «живность», и я не успел вовремя сориентироваться, какое из них употребить.

К витрине подошел человек лет шестидесяти. Мы принялись ходить взад-вперед по залу ожидания.

– Волк что-то означает. Туманян намекает, что человек человеку волк, – внезапно объявила девушка.

Я возразил: хотя, конечно, случается, что «человек человеку волк», однако не чаще, чем какое другое животное: человек человеку бывает гиеной, носорогом, коровой, быком, львом, черепахой, ежом, ослом, лебедем, раком, щукой, жирафом, кенгуру, енотом и даже динозавром. Подобные случаи также описаны в литературе: лисья хитрость, медвежья услуга, собачья верность, преданность коня… притом события чаще всего разворачиваются между представителями разных видов.

– Поговорка про волка более распространенная.

Смирившись, я попытался развить предложенный девушкой вариант:

– Ну да. В конце концов, «волк» может быть чьей-то кличкой. Скажем, какой-нибудь Колян-Волк. Весь такой свирепый и изголодавшийся. Сидел с одним из местных. Ну, потом разыскал его, чтобы, слегка припугнув – слегка разжалобив, выцарапать у него что-нибудь, ан – не вышло. На обратном пути встречает он глупца. Тот замечает, что Колян-Волк смотрит на него как-то так, точно мысленно примеряет на себя его одежку и обувь, а правая рука у него в кармане, и оттуда что-то выпирает, уж не дуло ли пистолета? Он как дурак, перепугавшись, что тот его прикончит, выкладывает ему, что направляется к Богу. Так вот, поневоле, со страху за свою шкуру и выдает свою тайну. С другой стороны, так ведь оно и было… то есть все это чистая правда. Колян-Волк соглашается подождать.

– Звучит убедительно, – говорит девушка, – похоже на те истории, которые по «Дежурной части» рассказывают.

– На обратном пути глупец сомневается – рассказывать или не рассказывать о том, что поведал Бог. Он чувствует угрызения совести, которые не позволяют ему скрыть и нарушить Божью заповедь. Ну, и рассказывает… Что оставалось Коляну-Волку? Он ведь не был каннибалом, но ему было ясно, что «съесть человека» можно и в переносном смысле. И за несколько тысяч драмов он убивает героя.

– Почему за несколько тысяч драмов? Вам не кажется, что, узнав от героя, то есть от глупца, про зарытое под деревом золото, он пойдет и выкопает его? А потом еще женится на богатой девушке, скрыв свое криминальное прошлое.

Сказка вконец потеряла очарование, настолько она приблизилась к реальности.

– А может, это «Степной волк» Германа Гессе? – предложил я новую версию.

– А что, похож?

– Я не дочитал, но герой там – человек, то ли отвергнутый обществом, то ли отвергнувший общество.

– Откуда здесь взяться степному волку, Армения же горная страна? А вот волком Джека Николсона он вполне бы мог оказаться. И на самом деле съесть глупца, как в сказке.

– Потом его случайно ловят и тащат в зоопарк. А там выясняется, что остальные звери тоже раньше были людьми. Каждый рассказывает свою историю, кроме бедной обезьяны, которая как была обезьяной, так ею и осталась.

– Это почему же обезьяна бедная?

– Потому что… потому что она еще не произошла. То есть от нее еще не произошел человек. – «Она еще не произошла». Надо же такое ляпнуть. – Но почему это мы считаем, что волк обязательно мужчина? Из сказки Туманяна пол определить невозможно. Я, к примеру, знаю девушку, у которой имейл – «volchica132», то есть до нее уже была 131 волчица.

– Если это волчица, то как она потом, после того как выкопает золото, женится на девушке?

Она, похоже, уже точно решила, что волк завладеет и золотом, и девушкой. Во времена Туманяна однополых браков не было, так что я не стал возражать. Какое-то время мы шагали молча.

Со стороны одной из каменных скамей, двое из сидящих на которой по виду напоминали арабов, до меня стали долетать обрывки разговора:

– Подписали они договор на цельных три года, один он забрал, а второй – лысый…

– Поцеловал парень мамку-няньку в грудь, да и воротился домой…

– Поп на народ осерчал, говорит: «Что ж вы, проклятые, не дождетесь, чтобы человек помер, прежде чем в церковь-то его тащить? Я покуда его прикончил, совсем измотался…».

– Был такой человек, сам армянин…

Вдруг несколько человек из разных углов зала ожидания повскакали со своих мест и скрылись в той самой пещере, где были статуи. Несколько других вскочили вслед за ними, но потом, не зная как быть, растерянно уставились друг на друга. Мы тоже направились в ту сторону из своего дальнего угла, но не успели сделать и четырех-пяти шагов, как в выставочном зале сверкнула молния, раздался страшный гром, а чуть погодя из дверей выплыла тоненькая, реденькая струйка дыма. Мы подошли поближе и боязливо заглянули внутрь. Статуи сотрясались, а у одной, которая с нашего места была еле видна, изо рта и ноздрей шел пар. Напрягая слух, можно было уловить доносившуюся изнутри музыку: то ли ангелы, то ли черти исполняли хором какое-то песнопение. Пели красиво, но было в этом песнопении какое-то угнетающее величие, которое вызывало у меня чувство отчаяния.

Долгое время никто не произносил ни слова. Я подумал, что один из нас двоих тоже может вот так внезапно уйти, и поспешно спросил:

– А, кстати, как тебя зовут? Извини, я не запомнил.

– Тагуи. Наши меня Тагу называют.

Тагуи – царица… «Там были царицы, цари, князья, полководцы… – ни с того ни с сего произнес я про себя, но картину представить не смог. – Там были царицы, цари, известные политические деятели, кинозвезды… – Ну, этак пока дело до меня дойдет… – Там были царицы, цари, писатели…». Вот зациклился.

– А вы никогда не оказывались в положении Глупца? Как вы поступали?

– С чего бы начать?.. С того, что много работал, а вознаграждение было ничтожным? У нас еще май, а я уже перевел книгу, повесть эту почти до середины довел, однако перспективы с публикацией и гонорарами пока туманные. Ладно, забудем, это у всех у нас так. Золото?.. В восемнадцать лет я три месяца мешал бетон на золотом прииске на Чукотке. Это был добровольческий стройотряд, насколько я знаю – единственный в истории филфака. Но деревьев на Чукотке нет, даже кустов и тех нет, чтоб золото из-под них выкапывать. Самая пышная растительность в тундре – это трава. Там выше, чем на полметра над землей, ничто не растет. Землю рыть в условиях вечной мерзлоты – сплошная мука, она там твердая, как металл: раскрошишь на пядь, должен ждать, пока подтает, чтобы вычерпать воду и рыть дальше… А вообще, за вывоз золота с прииска и вообще из всего края десять лет полагалось. Никто из нас золота не привез. Потом я повстречал одну девушку, женился на ней, дважды, от каждого брака – по ребенку. Вот уже несколько лет мы живем раздельно.

– А теперь вам всем грустно, и вы пришли к Богу просить его, чтобы Он вас снова соединил?

Я представил, что нам всем грустно и мы независимо друг от друга приходим к Богу просить его о воссоединении, и вдруг все встречаемся здесь: жена, дочь, сын. Мне стало не по себе. Я пришел просить счастья, но… признаться постеснялся.

– Нет, – сказал я, – тут другое.

– Новую нашли? Жениться на ней хотите?

– Не нашел.

Она умудрилась так задавать свои вопросы, что я довольно много о себе рассказал. Один я, кажется, не умею выуживать нужные мне сведения окольными путями. Не время ли попробовать?