Текст книги "Опознанный летающий объект, или Двоюродные братья по разуму"

Автор книги: Вадим Зеликовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 9. Началось…

Лифт вниз не поднимает…

Табличка на лифте

В момент резкой остановки Валерка в страхе крепко зажмурил глаза. И оказался в темноте. Звука открывающейся двери не последовало. Тогда он осторожно приоткрыл один глаз… Ничего не изменилось. Темнота была кромешной. Судя по всему, лифт застрял между этажами.

– Влип! – подумал Валерка. – Уж лучше бы с Юркой остался, вдвоем не так страшно…

И вдруг почувствовал, что он в кабине не один. Рядом, где только что ничего еще не было, что-то появилось.

– Батюшки-светы! – подумалось Валерке, Бог весть откуда взявшимся старинным оборотом, который ни в какое другое время ни за что не пришел бы в голову. Даже под угрозой двойки по литературе. Валерка по природе своей был технарем и к изящной словесности относился как к неизбежному злу. Тем не менее, теперь ему подумалось именно так. И на этом застопорилось. Никакие другие мысли в голову не приходили.

И тут это «что-то» вздохнуло в темноте. У Валерки сами собой застучали зубы. Очевидно, от встряски мысли вновь забарабанили в голове и замелькали одна за другой.

– А может, они не только на Юрку влияют? – первая.

– Неужели и за меня взялись? – вторая.

Потом недоуменная:

– Чего я им такого сделал?

И уж совсем несуразная:

– Вот как дам сейчас по зубам!

И сразу же трезвая:

– Какие у петуха зубы?..

И последняя:

– А вдруг это не петух, а бабка?

– Бабка Мотря петуха в лесу прогуливает! – донесся из темноты голос, до ужаса похожий на Юркин. – Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало… – после краткой паузы добавил он.

– Юрка, ты? – со слабой надеждой спросил Валерка.

Но темнота на этот раз не отозвалась. Там происходило что-то непонятное: скрипело, щелкало и полязгивало. Потом темнота вспыхнула ярким сиянием, и лифт как-то вразвалку отправился вниз.

Дверь широко раскрылась, и Валерка вывалился наружу. Лифт так и остался с распахнутой настежь дверью. В нем по-прежнему было темно, однако Валерке все же удалось рассмотреть своего спутника. Это несомненно был Юрка. Он стоял в самом углу лифта в странной позе, и голубое мерцающее сияние собралось овалом у него вокруг головы.

– Началось! – вслух произнес Валерка.

– Недостаточный уровень информации! – не меняя позы вдруг забормотал Юрка.

– Накапливаю выходные данные… Логический анализ затруднен. Отсутствием аналогов понятий…

– Чего-чего? – не понял Валерка. – Ну ты, Юрка, даешь…

И тут же сообразил, что никакого Юрки в лифте не было и быть не могло. Ведь садился он в него у себя на четырнадцатом в полном одиночестве. А то, что стоит там, в глубине лифта, с сиянием вокруг головы и несет несусветную бредятину, совсем даже не Юрка, а…

– Не в свои сани не садись! – между тем вещал «вовсе даже не Юрка».

Валерка по стеночке, по стеночке, не спуская глаз со все еще слабо светящегося ореола, стал пробираться к выходу.

Лже-Юрка сделал шаг за ним, продолжая вещать:

– В чужой монастырь со своим уставом не лезь!

– Ладно! – согласился Валерка осипшим голосом, берясь за ручку двери. Распахнуть ее было делом одной секунды.

– Не укради! – неслось ему вслед.

Но Валерка был уже во дворе. Тут было солнечно и совсем не страшно. Прямо напротив, под аркой, как ни в чем ни бывало, стоял Юрка.

– Настоящий! – с облегчением подумал Валерка и бросился к другу.

– Дублю предыдущий тезис! – металлическим голосом произнес тот. – Не укради!

– Сдаюсь! – сказал Валерка, обессиленно опускаясь на скамейку. – Чего от меня надо?!

Глава 10. Закон бутерброда

У неудачников бутерброд падает маслом вниз.

Народная мудрость

Тамара Павловна не обладала чувством юмора. И самым большим недостатком считала наличие его у других. Все, что ей было не по нраву, она называла «шутками». Самым большим шутником, в этой связи, был, по ее разумению, Генкин отец. Когда Тамара Павловна только-только поселилась в Москве и работала дворником по лимиту, жил в порученном ее заботам дворе тихий человек лет тридцати двух-тридцати пяти. И хотя жил он там с самого рождения, но делал это так незаметно, что соседи, казалось, так и не осознали факта его существования.

Как так получилось, что новая дворничиха, которую даже управдом, человек резкий и грубый, окрестил «мулаткой», то есть белой женщиной с черным ртом, спустя несколько дней переселилась в его квартиру, а спустя три месяца на законном основании была вписана в расчетную книжку, никто сказать не мог.

Однако факт.

И куда потом делся ответственный квартиросъемщик, тоже осталось загадкой. Правда, сделал он это тоже, как и жил, незаметно. Единственным свидетельством его существования остался Генка, который появился на свет месяца через три после того, как все, наконец, заметили, что жилец-то исчез.

А Тамара Павловна осталась. Не возвращаться же ей в родной дом. Гори он огнем! Чего она там забыла?

Кстати, о доме.

Родом Тамара Павловна была из деревни Горелая Тишь, которая издавна славилась своими скандалами. Откуда занесло на эту безрадостную пустошь первых поселенцев, история умалчивает. Достоверно известно лишь одно: были они все из подьячих, которых недаром еще исстари прозвали «крапивное семя». Так что народ в Горелой Тиши подобрался один к одному – все дикий и дремучий, хотя по наследству грамотный и склочный. Никакая власть на них управы найти не могла. В конце концов решили махнуть рукой, пусть, мол, как пауки в банке, друг друга перекусают.

Да, видно, просчетец вышел – расколотилась банка. И расползлись ее обитатели кто куда. Ищи-свищи. Может, и вправду, кто помер… Только где в округе скандал позаковыристей да погрязней – держи ухо востро: небось, опять Горелая Тишь из-под земли огоньком полыхнула.

У Тамары Павловны в девичестве фамилия была Лешак – самая что ни на есть зловредная фамилия. Почитай, половина Горелой Тиши в Лешаках ходила. Ну, а кто не Лешак, то уж обязательно Подколодный либо Гнус, а уж на самый худой конец – Хмырь. Правда, было дело: как-то уж совсем на болоте приладился жить мужичок, тоже пришлый, по кличке Упырев Тятька, да так и сгинул без потомства на болоте безвестно. А как какая шалость: корова ли в трясину забредет, мужик по пьяному делу в лесу заплутает – все на Упырева Тятьку валят. Уж так повелось. Мол, он безобразит, говорят, больше некому.

Хотя было кому, ох, было! Правду сказать, только тем и занимались по будням друг на дружку письма строчили, а по праздникам всем миром писали коллективные, которые неизменно подписывали «группа товарищей».

Одним словом, та еще деревенька. Так что хоть в Москву удирай, а от себя не сбежишь. Но, надо отдать должное Томке Лешак, она дала тягу первая.

В Москве она широкими шагами прошла путь от рядового дворника до начальника ДЭЗа. Что ж, не она первая, не она последняя. И не туда люди в Москве залетали! Впрочем, и у Тамары Павловны все было впереди. Как она сама говорила:

«Еще не вечер!». Тем более, начальник ДЭЗа, хоть и хлебная должность, но сволочная… А тут еще заяц!

Все, кто знал Тамару Павловну, предрекли ему бесславный конец в ординарном жарком. Но прошла неделя, другая, а заяц, как ни в чем ни бывало, разгуливал по двору и затевал скандалы по любому поводу. А когда как-то вечером жильцы увидели Тамару Павловну, прогуливающуюся с зайцем на руках, причем она нежно почесывала его за ухом, а он скалил передние зубы и довольно урчал, то при виде этой необъяснимой идиллии даже самые отчаянные пессимисты развели руками.

Заяц отвоевал себе место под солнцем, хотя при таком-то солнце, как Тамара Павловна, это казалось невозможным. Ох, неласковое это было солнце! Радиоактивность у него настолько превышала норму, что никакой бы счетчик Гейгера не выдержал, а тут заурядный заяц. Но в том-то и дело, что было в нем что-то родное и близкое, что-то от Горелой Тиши… И впервые за долгие годы жизни в Москве Тамара Павловна почувствовала себя по-настоящему в своей тарелке.

В день описываемых событий Тамара Павловна встала с левой ноги. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: она вообще была левша. Но все равно неприятно. Примета пакостная. А надо сказать, Тамара Павловна в приметы верила. И не успела она предпринять всех мер, нейтрализующих последствия неудачного вставания, то есть поплевать три раза через плечо, чертыхнуться и посмотреться в зеркало, как в квартиру ворвался Чингизхан с какой-то банкой в зубах.

– Ну ты, деловой! – окликнула его Тамара Павловна, но заяц стрелой внесся в Генкину комнату. – А чтоб ты сдох! – пожелала она и направилась в прихожую, где нос к носу столкнулась с сыном.

– Генка, придурок, ты где шляешься? – поинтересовалась она.

Привычный Генка на «придурка» не среагировал, а сразу направился в кухню, где принялся методично разгружать холодильник.

– Что, язык отсох? – взвизгнула Тамара Павловна, появляясь на пороге кухни.

Так же молча Генка высунул язык, чтобы, очевидно, доказать, что мать заблуждается. Язык был мокрый.

– Ну, холера ясная! – возмутилась Тамара Павловна. – Он же еще дразнится! Папочкины шутки! Засунь его себе, знаешь куда?!

Судя по всему, Генка знал «куда», поэтому повернулся к Тамаре Павловне этим самым местом и продолжил начатое занятие. Выгрузив из холодильника сыр, колбасу, масло, кастрюлю вчерашнего борща, пакет молока, миску с котлетами, два свежих огурца и банку с маринованными, он немного подумал и добавил к этому пачку пельменей и три сосиски.

– Ты все это собираешься съесть сразу? – Тамара Павловна поджала губы.

– Постепенно! – наконец подал голос Генка. – Не спеша!

– Проглот! – Тамара Павловна хлопнула дверцей холодильника.

– Ага! Я тебя тоже люблю! – не остался в долгу Генка и принялся расправляться с вынутой провизией. Действительно не спеша.

Если бы Тамара Павловна родилась и выросла не в Горелой Тиши, как она сама говорила: «В лопухах на болоте», и «Жила со свиньями», добавлял в свою бытность Генкин родитель, то она, наверное, стала бы размышлять о том, как сильны гены и еще о чем-нибудь умном, например, о нуклеиновых кислотах или о механизме наследственности. Но пятнадцать лет в Москве никак не отразились на ее горелотишинском кругозоре, и поэтому она подумала:

«Ну, Лешак, чистый Лешак» и вздохнула, вспомнив своего, недоброй памяти, папашу – Пашку Лешака. Тот, бывало, и не так наворачивал, хотя у Генки выходило очень похоже.

Срезав слой подмерзшего масла толщиной в полпальца, он прилепил его к ломтю хлеба величиной с башмак и уже было приладился покрыть это все тремя круглыми кусками докторской колбасы, как вдруг хлеб невероятным образом скользнул к краю стола и тяжело, как жаба, плюхнулся на пол.

Маслом вниз!

И тут же по всему дому зазвенело: лопнула и разлетелась тарелка на сушилке, сам по себе развалился на две половины стакан, и молоко из него тугой струей брызнуло вверх, чайник сорвался с плиты и, запрыгав боком по кухонному столу, на всем скаку врезался в хлебницу, откуда, как из рога изобилия, посыпались трехкопеечные булочки. В комнатах что-то падало и билось.

Тамара Павловна, еще не понимая что происходит, ринулась туда. В гостиной был полный разгром, и хотя все продолжало падать и биться на мелкие куски, обнаружить причину этого странного явления Тамаре Павловне и здесь не удалось. Тогда она рванула дверь в Генкину комнату и застыла на пороге…

Там, посреди дикого кавардака, сидел окруженный серебристо-оранжевым сиянием Чингизхан и передними лапами изо всех сил колотил по принесенной им банке.

Глава 11. Очевидное-невероятное

О, сколько нам открытий чудных…

А.С. Пушкин

Уже прозвенел звонок, а Валерки все не было.

– Что бы это значило? – мучительно думал Юрка. – Может, с ним там что-то случилось? С них станется… Эх, не нужно было оставлять его одного…

Картины, одна кошмарнее другой, возникали перед Юркиным внутренним взором. Тут было все: и обрывки из детективов с таинственными убийствами, и Бермудский треугольник, и чужая враждебная цивилизация – словом, полный набор.

– Что делать? Что делать? – как дятел стучало в мозгу.

Ответ пришел сам собой: «В известность поставить надо! Кого? А кого следует! Там разберутся…»

Юрка оглядел класс.

Пользуясь тем, что учителя до сих пор не было, ребята веселились вовсю.

– Эх, дурачки, дурачки, – почему-то с жалостью подумал Юрка, – ничего-то вы не знаете!..

И тут же решил:

– Нужно им сказать! Иди знай как дело обернется. Могу и не дойти… – он мужественно сжал скулы и выпятил подбородок.

– Ребята! – в Юркином голосе звенел металл. – Они прилетели!

– Давно уже! – тут же, как будто давно ждал этого заявления, отозвался Витька Павлов. – В марте! А ты только заметил?! Ну доходит до тебя, Соколов, как до жирафа.

Юрка опешил.

– А ты откуда знаешь? И почему именно в марте? – растерянно спросил он.

– Так это же все знают! – ехидно ухмыляясь, ответил Витька. – Они всегда в марте прилетают. Официальный факт. Даже картина такая специальная есть. «Грачи прилетели» называется…

– Ты, Витенька, – остряк-самоучка! – разозлился Юрка. – Тут дело серьезное!

– А по-твоему, миграция перелетных птиц это шутка?! – продолжал изгаляться Витька. – А представь себе, что они не прилетят? Экология нарушится! И знаешь, что будет?

– Знаю! – мрачно сказал Юрка. – Если ты сейчас не замолчишь, то схлопочешь!

Но Витька, почувствовав интерес одноклассников, которые мало-помалу утихомирились и начали прислушиваться к происходящей дискуссии, закусил удила.

– Может ты, Соколов, вообще против охраны окружающей среды? – нахально вещал он. – А так же четверга, пятницы и Робинзона Крузо?

Класс заржал.

И тут Юрке в голову пришла совсем уже взрослая мысль: «Почему у глупости такой веселый вид? – подумал он. – Тут бы плакать, а мы смеемся…»

Хотя сам-то он не смеялся. Не до смеха ему было. Уж больно его эта последняя мысль напугала. Еще вчера ни за что бы такая ему в голову не пришла. Хихикал бы со всеми над шуточками Витьки Павлова и в ус не дул. Впрочем, откуда у него усы? Нет у него никаких усов!.. Стоп, стоп! При чем здесь усы?.. Ни при чем! Точка. Дело в том, что не похож он стал сам на себя. Мысли разные в голову приходят. И уходят. Спокойно. Ничего никуда не уходит. Все они здесь. В голове. Никуда не делись. Толкутся в беспорядке. Надо бы их, родимых, в систему привести!..

Надо же, еще одна мысль. Ну совсем неожиданная! Как будто бы опять кто-то за него другой подумал.

Но система – это хорошо. Без нее, пожалуй, не разобраться. Попробуем по порядку.

Итак!

Гроза кончилась. Потом в районе произошла утечка. Встало метро. Это – факт. Троллейбусы тоже стали. И лифты. Значит, энергии грозовых разрядов не хватило… Так, так… Если энергия была необходима, чтобы изменить его, Юрку Соколова, то цель уже, пожалуй, достигнута… Почему, собственно, достигнута? Кто может сказать какова конечная цель? И чья?

Как чья?

Конечно же, бабки Мотри! И петуха. Как резидента-инспектора. Бред какой-то. При чем здесь петух?! Это уже точно не моя мысль! Валеркина… А он-то сам где? Может, и он в эту мясорубку ненароком угодил?.. Ну конечно же! Энергии-то недаром не хватило! Рассчитывали на одного, а тут второй подвернулся. Вот и не хватило. Возможная вещь? Естественно! А на полпути останавливаться нельзя, могут последствия быть. Нежелательные. Со здоровьем, например. Вот поэтому и утечка… Так, пожалуй, все сходится…

Но вдруг, как снег на голову, свалилась еще одна мысль:

«А что, если и этой энергии не хватило?»

Дальше думать не хотелось. Невольно представлялась операционная, где на белом столе под светом мощных ламп лежит голый беспомощный Валерка в сложном переплетении трубок и проводов, ведущих к разным мудреным аппаратам, и вдруг лампы начинают медленно гаснуть, искусственное сердце по инерции совершает еще несколько слабых ударов и останавливается…

Нет! Жизни без Валерки он себе представить не мог.

– Соколов?! – вдруг услышал он и очнулся. Против него стоял Витька Павлов и внимательно его разглядывал. – Ты что-то на себя сегодня не похож, Соколов… – задумчиво сказал он и покачал головой.

Тоже, открыл Америку! Это Юрка понял уже и без него. Вот что с этим делать, еще не знал.

– На тебя что, перемена погоды так повлияла? – продолжал выяснять Витька.

– Знал бы ты, что на меня влияет! – в сердцах подумал Юрка. Но рассказывать об этом ребятам ему почему-то уже расхотелось. Он вдруг почувствовал себя намного взрослее их.

– Сам разберусь! – решил он. – Что же на меня даром столько энергии угрохали?! Вот только бы с Валеркой все утряслось…

И в этот момент в класс вошел Валерка.

У Юрки сразу от сердца отлегло.

– Ну, теперь порядок! – подумал он. – Вдвоем мы с этим в два счета справимся, тем более измененные… Кстати, он-то как?!

Юрка внимательно пригляделся к другу. Да, и с ним что-то было не так. Что-то неуловимое, чего Юрка никак не мог ухватить.

– Ладно, потом разберемся, главное, жив и здоров! – подумал он и только хотел спросить, как Валерка до школы добрался, но тут, как назло, встрял остряк Витька.

– Слыхал, Ерохин, прилетели! – объявил он.

– Прилетели! – каким-то незнакомым голосом подтвердил Валерка и дернул щекой.

И только тут Юрка понял, что же с Валеркой не так: знаменитая ерохинская родинка переместилась из-под правого глаза под левый, как будто всю жизнь там и была…

Глава 12. Седьмая вода на киселе

Мама, а какая у кастрюли фамилия?

Детский вопрос

Ежели и был в Горелой Тиши самый пустячный человечишко, то, ясное дело, – Семка Хмырь. Вот бывает же такое, хоть фамилию три раза меняй, а все равно всем с первого взгляда видать, что Хмырь. Так и не глядел никто, чего глаза-то зазря бить? И так ясно – прорва.

Чего осталось в наследство ото всех Хмырей (хотя и Хмыри, а накопили порядочно), так в той прорве и сгинуло.

А уж как всех поразнесло по свету, один Семка в Горелой Тиши и остался – в себя прийти не мог. Он да еще Упырев Тятька, что в болоте сгинул.

Чего Семка годов десять делал – неведомо, одно известно – при Горелой Тиши был безвыездно. То ли горе мыкал, то ли ума набирался. Однако в году эдак семьдесят шестом, одна тысяча девятьсот, естественно, – был и сплыл. В буквальном смысле слова. В паводок. Снесло его к морю вместе с избой да на новом месте и поставило. А он и не заметил, потому что спал. Чего еще делать в Горелой-то Тиши…

На новом же месте не до сна стало. Как подменил кто Семку Хмыря. И сказать нельзя что за ум взялся – не за что было. А так, случай ему вышел. Одно слово: фортуна!

Закрутила, завертела… Словом, как вода схлынула, да Семка глаза ото сна продрал, глядь, а изба посреди сада стоит. Деревьев не так уж много, десятка два, два с половиной всего. Только не простые это были деревья. Семка и глазом моргнуть не успел, как на них уже мандарины повысыпали. Видимо-невидимо. Как прыщи.

И что интересно: сад, вроде, ничей, то есть хозяев нет. Начисто.

Недаром же говорят:

«Дуракам – счастье». А оно, как опять же говорят, не в деньгах… Однако, и деньги Семке сразу привалили. И немалые. Ну, он их мало-помалу и брать начал. Не совсем же он дурак. Кто же от своего счастья отказывается, а тем более от денег? Смирился. И зажил. Хотя в той же избе, но с размахом.

Сначала купил, чего самому хотелось. А денег все не меньше становится, а ежели как следует подсчитать, то вроде даже и больше. Только Семка сам со счету сразу сбился, а другого никого к этим деньгам близко не подпускал. Не совсем же он дурак.

Но, с другой стороны, девать-то их куда-то надо, не стены же оклеивать! И стал Семка покупать чего люди советовали, чтобы не хуже, чем у этих людей было. Одно купил, другое, то да се… Уже и третье было собрался, а его, как назло, в ихних краях ни за какие деньги не достанешь. Он уж и у соседей перекупить пытался. Цену всякую предлагал, но тем и самим надо. Потому что ежели этого нет, перед людьми стыдно.

И пришлось Семке в Москву ехать. А что делать? Он как рассуждал? И до него горелотишинцы в столицу ездили. Сколько раз. За три-то века… А кое-кто и до сих пор в ей, родимой, живет. Официально. Томка Лешак, к примеру. Тоже родня, ежели глядеть в корень. Потому в Горелой Тиши – кто кому только не родич. Томкина маманя, царство ей небесное, сама из Хмырей была. И ежели бы он, Семка, по молодости лет ушами не хлопал да собакам хвостов не крутил, еще бабушка надвое сказала, была бы Томке фамилия Лешак, али никуды б она из Хмырей не делась. А может, и вообще бы не значилось таковой в числе столичных жителей. Ввиду нерождения…

Опять же: фортуна!

Но как бы тут не стало, чего там гадать: было, не было, когда судьба Семке не вышла перебежать дорогу Пашке Лешаку. Кишка тонка…

Бог с ним, дело давнее. Однако по мамане он Томке Лешак всяко выходит родич. А значит, ежели в столицу занесло, то само собой, у кого ж останавливаться, как не у нее.

Тем более то, чего ему надо было, по слухам, раза три в месяц выбрасывали в магазине, что от Томки за четыре дома стоял. А ежели не там, то где ж еще достать? Разве что с рук.

Так что Семке, как не крути, а к Томке дорога лежала прямая, хотя и неблизкая: сначала из аэропорта на экспрессе, потом в метро с двумя пересадками, а там уж рукой подать – остановку на обычном автобусе. Всего часа два с половиной.

Можно было, конечно, такси взять, денег навалом. Но Семка, по дурости, всю-то пачку к поясу штанов с обратной стороны булавками попристегивал. Не посреди же аэропорта их оттудова доставать. Народу-то кругом. И все шасть-шасть, туды-сюды, сюды-туды… Уследи за ними. Тут не то что деньги, кисет достать боязно. Не совсем же он дурак.

Ну и поплелся на перекладных. По дороге всякого насмотрелся. Особенно под землей. Чего только люди с собой не везли! Тут рань-ранняя, магазины едва открылись, а они уже полные руки тащат.

– Бедовый народ в эту столицу ездит! – подумал Семка и поплотнее деньжата к телу прижал. А сам дальше поехал.

Ехал, ехал, уже к концу стал подъезжать, даже остановку нужную объявили, следующая, мол. Ну ладно, поехали и вдруг дзынь-дрызг, стоп и ни с места…

И, главное, темно!

Семка поначалу не шебуршился, потому что подумал: «Кто их знает в ихней столице, может, оно так положено…» Только за пояс еще сильнее схватился, от греха подальше, мало кому в темноте чего в голову взбредет…

Ну и народ рядом тоже не сразу гвалт поднял, видно, ко всякому попривык. Но мало-помалу заволновались. Вагон-то уже минут пять стоит, как вкопанный, без света и ни гу-гу…

Бабы, те сразу в визг, чтобы, стало быть, наверстать, что всю дорогу молча стояли. Ну и мужики, в свою очередь, не отставали. Что же, даром равноправие?!

Так что Семка в первый момент оробел даже, но потом Горелая Тишь свое взяла, и он вступил:

– Нет такого закона, – заорал, – чтоб человека в темноте держать, когда он свой пятак чин-чинарем заплатил. Теперь, значит, хоть до закрытия катай, пока сам наверх не запросился!

– Чего кататься-то?! – народ вокруг еще более зашумел, но теперь уж на Семку. – Делов других нет?!

– Тише, товарищи! – загудел кто-то в темноте, невидимый, но, судя по басу, солидный и выступать перед народом привыкший. – Так просто нас тут держать бы не стали. И свет бы не выключили…

– А что? А что? – завизжала рядом с Семкой какая-то баба ненормальная. Хоть и темно, а сразу видно, что психопатка.

– Что-что… – ответил тот же бас. – Диверсия – вот что! Или чего похуже. Того и гляди, как бабахнет!..

Что тут началось! Ежели никогда не слыхали чего в курятнике творится, когда туда хорек забрался, то и не представите. И деться некуда. Все плечом к плечу стоят и друг на друга орут. Невзирая на лица. Потому что темно.

Семка тоже поорал для порядку, но как увидел, что от того крику толку чуть: кричи не кричи, а на кого кричишь – все равно не видно, то есть удовольствия никакого, – он и замолк. И дальше уже молча стоял – соображал, чего это ему дома не сиделось…

Постепенно и остальные приумолкли; то ли о том же задумались, то ли просто о жизни – неважно, только факт, завздыхали поочередно.

Семка же вздыхать не стал, потому что мысль ему одна в голову пришла: если им тут долго сидеть придется, то чем они дышать будут, ежели уже сейчас не продохнешь?

– Чего развздыхались, родимые?! – завопил он. – Ежели воздух так почем зря расходовать, того и гляди на всех не хватит! А ну, дыши аккуратнее. Не части!

Тут весь вагон дыхание затаил и стал воздух экономить, чтоб на дольше хватило.

Неизвестно, что бы из этой экономии вышло, так как поезд все же минут через десять тронулся и еле-еле до станции дотянул. А там, хоть свету чуть, а до выхода добраться можно. Так что, как только двери раскрылись, все в разные стороны побежали. Как-будто их нормы ГТО сдавать заставили.

Семка тоже поднажал и, надо сказать, многих обогнал. Так на полном ходу в нужный автобус и заскочил. А тот сразу с места рванул, потому что он на бензине, ему электричество до лампочки.

Одним словом, до места Семка с горем пополам добрался. А тут и вовсе несусветные дела начались. Не успел он в арку Томкиного дома сунуться, как к нему подлетел паренек: прическа «ежиком», глаза бегают, а сам кричит: «Дяденька, держи вон того, он инопланетянин!»

А за ним, действительно, еще один топает, повыше, правда, но на хулигана не похож. А уж тем более на иностраннного какого, пацан как пацан. Лопоухий…

А тот, первый, ни с того ни с сего Семку вдруг за талию схватил, вроде за ним от второго прячется. Все бы ничего, но у Семки-то деньги в поясе. Ну и врезал он тому, первому, по шее. Не сильно, а только чтобы за талию хватать перестал, но вдруг слышит сзади:

– Ты что же, ирод, дитя по шее стучишь?

Хмырь было оглянуться решил, да не успел, кто-то его изо всех сил в затылок клюнул.

– Банда! – подумал Семка и мысленно уже с деньгами распрощался. – Хоть бы жить оставили! И то ладно… – бросил он чемоданчик на землю, а руки кверху задрал.

– Чего руки повытягивал? – спросил тот же голос. – Лучше б их не распускал! – и опять его кто-то клюнул.

Ну уж тут Семка не выдержал. Оглянулся!

И увидел бабку. От горшка два вершка. И петух с ней рядом.

– Нет, не банда, – решил Семка. – Что ж я и вправду грабли позадирал?! – и руки у него зачесались.

– Ты чего ж это, бабка, – спросил он скрипучим голосом, – петуха на живых людей спускаешь? А ежели я ему, не разобравшись, шею сверну запросто?!

Но бабка на это его выступление ноль внимания, только глазами сверк, ну чисто ведьма, так что Семка аж присел, а она к пацанам прицепилась. Как репей. Чего это они, мол, не в школе…

А те от нее, как от чумы, в разные стороны. Ну и Семка чемоданчик в руки и дай бог ноги, только уж в третью сторону – под арку и в парадное. Сам не чаял, как до Томкиной квартиры добрался. Даже не отдышался. Позвонил…

А оттудова, из-за двери, и звон тебе, и грохот, и даже вой какой-то – так что хоть назад беги. Но там-то бабка с петухом.

На что Семка толстошкурый, но и его эти столичные неприятности до сердца достали. Схватился он за него и подумал:

– Это что же они все разом с ума посходили в ентой своей Москве? Куды ж это милиция смотрит?

Но тут дверь распахнулась настежь, и какая-то сила буквально всосала его в квартиру, как пылесос тряпку.