Текст книги "Конец означает начало"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

В подтверждение этого Троцкий ссылался на конкретные факты, изложенные в книгах бывшего члена ЦК Компартии Испании Э. Маторраса «Коммунизм в Испании. Его ориентация, его организация, его методы» и одного из основателей Компартии США, на протяжении 20 лет бывшего членом ИККИ и его президиума Б. Гитлова «Я свидетельствую». Наиболее исчерпывающие свидетельства связей Коминтерна с ГПУ и финансовой зависимости компартий от ГПУ принадлежали, по словам Троцкого, бывшему главе советской разведывательной сети в Западной Европе В. Кривицкому, причём эти сведения «имеют юридический вес свидетельского показания», так как Кривицкий дал их под присягой комиссии палаты депутатов США [896].

Троцкий приводил также свидетельское показание И. Закса, в течение 15 лет игравшего руководящую роль в коммунистическом движении Латинской Америки, и письма Кривицкого и Гитлова с выражением готовности ответить под клятвой на вопросы мексиканского суда. Более того, Гитлов и Кривицкий прислали Троцкому специальные показания для мексиканского суда, причём в заявлении Кривицкого, которое, по его словам, «могло быть использовано для любого суда в Мексике по делу Льва Троцкого», говорилось: «ГУГБ (Главное управление государственной безопасности НКВД.– В. Р.) организует террористические акты за границей… Организаторами этих террористических актов являются ответственные агенты ГУГБ за границей. Убийцы всегда иностранцы, находящиеся на службе в ГУГБ… Некоторые из них – по соображениям конспиративного характера официально не принадлежат к партии» [897].

Освещая события, связанные с покушением, совершённым 24 мая, Троцкий писал, что он никогда не считал непосредственным организатором этого покушения Мексиканскую коммунистическую партию. «ГПУ пользуется компартией, но вовсе не сливается с нею» [898]. «Для преступлений ГПУ крайне характерно разделение труда между тайными убийцами и легальными „друзьями“: уже во время подготовки покушения, наряду с подпольной работой конспирации, ведётся открытая клеветническая кампания с целью скомпрометировать намеченную жертву. То же разделение труда продолжается и после совершения преступления: террористы скрываются; на открытой сцене остаются их адвокаты, которые стараются направлять внимание полиции на ложный след» [899].

X

Убийца появляется в доме Троцкого

Пока Троцкий вёл неустанную борьбу за установление правды о налёте банды Сикейроса, его будущий убийца осторожно, но настойчиво готовился к внедрению в его дом. Через Сильвию Агелофф он познакомился с супругами Росмерами и охотно поддерживал это знакомство, предлагая им пользоваться его машиной и оказывая другие мелкие услуги. Росмеры часто путешествовали с ним, устраивали совместные пикники в сельской местности. Поскольку Маргарита Росмер была очень дружна с Седовой, близость Меркадера с Росмерами не могла не вызвать доверия к нему со стороны Седовой и, следовательно, Троцкого.

Рассказывая об отношениях между Росмерами и Меркадером, Жан Ван Хейженоорт писал: «Существует один вопрос, который до сих пор ставит меня в тупик. Почему особенности языка Меркадера не вызвали подозрений у Росмеров? Меркадер говорил, что он был бельгийцем, но… его французский язык был пересыпан испанизмами. Французский язык бельгийца отличается от французского языка испанца. Росмер, будучи французом, знал свой язык в совершенстве… Как он мог не заметить чего-то неправильного в речи Меркадера?» [900]

По приезде в Мексику с «Джексоном» (Р. Меркадером) произошла поразительная перемена. До этого он изображал себя перед Сильвией Агелофф и её окружением совершенно аполитичным человеком. Как сообщила Сильвия Комиссии по антиамериканской деятельности в 1950 году, в Париже он «казался совершенно не интересующимся политикой любого направления… Он казался заинтересованным только спортом, театром, музыкой и другими вещами такого рода» [901].

Теперь же в разговорах с охранниками и Росмерами «Джексон» не только часто говорил о своём интересе к политике и троцкистскому движению, о своём знакомстве с европейскими троцкистами, но даже упоминал о пожертвованиях, которые он якобы делал французской секции IV Интернационала.

Объясняя Сильвии причины своего пребывания в Мексике, «Джексон» говорил, что занимается здесь выгодным бизнесом – экспортом бананов и сигар в Англию. Этот бизнес он осуществляет на службе у крупного торгового босса из США, который щедро платит ему.

28 мая, через три дня после налёта банды Сикейроса, Росмеры должны были покинуть Мексику и выехать на пароходе в Европу. «Джексон» предложил довезти их на своей машине до порта и утром в назначенное время подъехал к вилле. Узнав об этом, Троцкий сказал, что неудобно, чтобы «муж Сильвии» ожидал у ворот, и предложил пригласить его на прощальный завтрак с Росмерами. Так «Джексон» впервые оказался на вилле Троцкого и встретился с ним. С тех пор охранники свободно пропускали «Джексона» на виллу. Его ни разу не обыскивали, так как Троцкий запретил применять подобные меры к людям, постоянно посещавшим виллу, сказав, что недоверие унижает человеческое достоинство. По тем же мотивам Троцкий запретил охранникам находиться в его кабинете и даже за его дверью, когда он встречался с посетителями [902].

Согласно записям в книге посетителей виллы, «Джексон» побывал на ней двенадцать раз и находился там в общей сложности около четырёх с половиной часов. За это время Троцкий и Седова беседовали с ним по нескольку минут в саду и два раза в доме. Следствие установило, что до дня убийства Троцкий оставался с «Джексоном» наедине всего один раз – в течение 10 минут 17 августа.

В июне Сильвия поехала в Нью-Йорк. Вслед за ней отправился в Нью-Йорк и «Джексон». Спустя три недели они вернулись в Мексику. Вслед за ними в Мексику выехала Каридад. В конце июля Эйтингон сообщил условным письмом Центру, что у них «всё в порядке» [903].

После возвращения из Нью-Йорка «Джексон» продолжал время от времени посещать виллу Троцкого. Однажды он обратил внимание на то, что рабочие укрепляют наружную стену. «Джексон» спросил Хансена: «Зачем они это делают?» Хансен ответил, что работа производится для того, чтобы обезопасить виллу от возможного следующего налёта. «Джексон» на это заметил: «Это не остановит ГПУ» [904]. В другой раз, говоря с Сильвией о майском налёте, он сказал: «В следующий раз ГПУ использует другой способ» [905].

В июле «Джексон» вновь отправился в Нью-Йорк, где пробыл три недели. После возвращения из этой поездки, как вспоминала Седова, он выглядел крайне нервным и истощённым, его лицо стало бледным и серым. «Его визит в Штаты совершенно изменил его. Несколько вульгарный бонвиван, который раньше казался вполне удовлетворенным своей лёгкой жизнью, внезапно впал в ужасное нервное состояние» [906].

На протяжении нескольких недель, когда «Джексон» посещал виллу, он не вызывал подозрений у Троцкого. Это тем более удивительно, что вскоре после нападения банды Сикейроса Троцкий сказал мексиканскому журналисту Эдуарду Варгасу: «Я буду убит либо одним из тех, кто находится здесь, либо одним из тех, кто имеет доступ в этот дом. Потому, что Сталин не может оставить меня в живых» [907].

Постоянное ожидание нового покушения не ввергло Троцкого в депрессию. Он не раз успокаивал жену, озабоченную теми же мыслями о неизбежности скорой гибели. «Открывая утром или закрывая вечером массивные железные ставни, устроенные нашими друзьями в нашей спальне… Лев Давидович иногда говорил: „Ну, теперь до нас не доберутся никакие Сикейросы“,– вспоминала Н. И. Седова.– А просыпаясь, он приветствовал меня и себя: „Вот нас с вами этой ночью и не убили, а вы всё недовольны“… Один раз после такого „приветствия“ он в раздумьи прибавил: „Да, Наташа, мы получили отсрочку“» [908].

После покушения 24 мая в руководящих органах троцкистской партии США вновь обсуждался вопрос о защите Троцкого. Делегация партийных деятелей посетила Мехико, где на совещании с Троцким было решено принять новые меры по усилению охраны. Высота стены, опоясывающей виллу, была поднята с 10 до 15 футов. В Соединённых Штатах было собрано несколько тысяч долларов для обороны дома. «В тот час, когда смертельный удар был нанесён,– вспоминал Кэннон,– я возвращался поездом из специальной поездки в Миннеаполис. Я отправился туда с целью подбора новых, особо квалифицированных товарищей для охраны в Койоакане» [909].

Лев Давидович был очень тронут подарком, присланным ему друзьями из Лос-Анджелеса после налёта банды Сикейроса – металлическим жилетом, напоминавшим древнюю кольчугу. Он настаивал на том, чтобы этот жилет надевал каждый из охранников, находившихся в данный момент на наиболее ответственном посту.

«После неудачи, которую потерпели наши враги в атаке 24-го мая,– вспоминала Н. И. Седова,– мы твёрдо знали, что Сталин на этом не остановится, и готовились… Знали также, что ГПУ прибегнет к другой форме нападения. Не исключали удара и „одиночки“, подосланного и купленного ГПУ. Но ни кольчуга, ни шлем не могли бы предохранить. Невозможно было эти средства защиты применять изо дня в день, невозможно было превратить свою жизнь только в самозащиту – она теряла в таком случае всякую ценность» [910].

Постоянно висящая над головой опасность побудила Троцкого мобилизовать все свои силы на работу, охватывающую самый широкий круг теоретических и политических проблем. К последним месяцам его жизни, может быть, в особенности относятся слова Джеймса Кэннона: «Он знал, что он обречён, и лихорадочно работал, чтобы оставить нам, а через нас – человечеству всё, что только возможно. В последние одиннадцать лет своего изгнания он приковал себя к письменному столу и работал с такой энергией, с такой настойчивостью, с такой выдержкой, как никто из нас не умеет работать, как только гении умеют работать. Он работал, чтоб излить на бумаге всё богатое содержание своего могучего ума и сохранить это в… письменной форме для нас и для тех, кто придёт после нас» [911].

В доме Троцкого по-прежнему царила интеллектуальная, творческая атмосфера, в которую Троцкий вовлекал всех людей из своего окружения. Как вспоминал один из секретарей Троцкого, «часто в случайном разговоре за обеденным столом всплывал какой-нибудь вопрос, завязывалась дискуссия, и Старик высказывал какие-нибудь новые и свежие взгляды. Почти неизменно замечания, сделанные мимоходом в обеденной беседе, позднее появлялись либо в книге, либо в статье или письме» [912].

Сразу же после покушения 24 мая Троцкий стал заниматься вопросом о хранении своих архивов. После 7 ноября 1936 года, когда ГПУ похитило в Париже 65 кг его архивов, различные научные учреждения США обратились к нему с просьбой передать наиболее ценную в историческом смысле часть архивов в их библиотеки и хранилища. Адвокат Троцкого Альберт Гольдман вёл по этому поводу длительные переговоры с библиотекой, основанной бывшим президентом США Гербертом Гувером, с Чикагским и Гарвардским университетами. В результате этих переговоров договор на передачу архивов был заключён с Гарвардским университетом.

После покушения 24 мая директор библиотеки Гарвардского университета прислал Троцкому письмо, в котором настаивал на скорейшем получении архивов. Сообщая об этом секретарю внутренних дел Мексики, Троцкий уточнял, что «дело идёт об архивах советского периода моей деятельности и о моей переписке, кончающейся декабрём 1936 г., т. е. до моего въезда в Мексику. Что касается писем, рукописей и документов за время моего пребывания в Мексике, то они полностью останутся со мной до тех пор, пока я буду пользоваться гостеприимством этой страны». Троцкий просил, чтобы компетентные чиновники секретариата внутренних дел, знающие иностранные языки, в том числе русский, совместно с представителем посольства США, обещавшего оказать содействие в пересылке рукописей, просмотрели архивы, подлежащие отправке в Гарвардский университет, после чего все рукописи были бы заделаны в герметические ящики во избежание их вскрытия на границе [913].

Тем временем будущий убийца делал всё возможное, чтобы втереться в доверие к Троцкому. В августе он появился на вилле без предварительного приглашения, с букетом цветов и огромной коробкой конфет, присланной, по его словам, Сильвией. В этот день «Джексон» впервые заговорил с секретарями Троцкого о развитии мирового троцкистского движения, упомянул некоторые имена его руководителей в различных странах и намекнул, что мог бы содействовать движению материально [914].

Девятого августа Сильвия вернулась в Мехико. После её приезда состоялось несколько визитов «Джексона» в Койоакан. По-видимому, во время первого из этих визитов он заговорил с Троцким о своём желании оказать материальную поддержку троцкистскому движению. По словам Хансена, Троцкий говорил, что «Джексон» ещё до этого рассказал ему об оказанной им финансовой помощи французской троцкистской партии.

10 августа, когда Троцкий находился в саду, «Джексон», который крайне редко беседовал о своём «бизнесе» даже с Сильвией, заговорил с Троцким о своём «боссе», «замечательном бизнесмене», финансовые дела которого складываются очень благоприятно. К этому он прибавил, что его работодатель, зная о материальных трудностях Троцкого и троцкистов, посоветовал ему оказать им помощь.

Этот короткий разговор о финансовых спекуляциях и готовности материально помочь троцкистскому движению вызвал раздражение у Троцкого и Седовой. «Кто этот сказочно богатый босс,– сказал Троцкий Наталии Ивановне,– мы должны узнать это. „Джексон“ может оказаться спекулянтом с фашистскими замашками. Было бы лучше прекратить посещение нашего дома мужем Сильвии» [915].

Тем не менее спустя несколько дней появившиеся в саду «Джексон» и Сильвия были приглашены в дом на чашку чая. Во время беседы Сильвия горячо защищала точку зрения меньшинства американской троцкистской партии. «Джексон», хотя и не вполне внятно, возражал ей и доказывал правоту позиции Троцкого в дискуссии.

17 августа «Джексон» неожиданно появился вновь в саду. Он сказал Троцкому, что просит прочитать набросок его статьи, направленной против раскольников в троцкистском движении, США. Троцкий предложил ему пройти в кабинет, где они впервые оказались наедине на протяжении нескольких минут. «Я его [Джексона] не видела, не была, к сожалению, дома,– вспоминала об этом визите Седова,– но Л. Д. мне рассказал, что „Ж“ (Троцкие назвали Джексона Жасоном.– В. Р.) был у него и несколько удивил его своим поведением. Говорил об этом Л. Д. так, как будто не хотел на этом останавливаться, но в то же время, учитывая какие-то новые обстоятельства, не мог не поделиться со мной своим впечатлением: „Приносил конспект своей статьи, в сущности несколько фраз… путанно. Я дал ему кое-какие указания. Посмотрим“. И ещё: „Он вчера совсем не был похож на француза, уселся вдруг на мой письменный стол и всё время был в шляпе“.– „Да, странно“,– удивилась я… Мне показалось, что в этот раз он увидел в „Ж“ нечто иное, но не успел, вернее, не спешил ещё сделать вывода» [916].

В более поздних воспоминаниях Седова писала, что Троцкий в этот день сказал ей о «Джексоне»: «Мне он не нравится. Какого сорта этот парень? Мы должны провести небольшое расследование о нём… Я не хочу его больше видеть» [917].

Однако Троцкий не смог проверить свои подозрения, в частности, потому, что в его окружении не было людей, прибывших из Испании. Если бы прошло ещё несколько дней, Меркадер мог быть расконспирирован прибывшим в Мексику членом ПОУМа Бартоломе Коста-Амиком, встречавшимся с Троцким во время своей предыдущей поездки в Мексику в 1937 году, когда он собирал средства для ПОУМа. Теперь Коста-Амик приезжал в Мексику в качестве эмигранта. В беседе с советским журналистом в начале 90-х годов Коста-Амик сказал, что он «мог предотвратить убийство Троцкого… если бы оказался в Мехико на несколько дней раньше. Ведь первое, что я сделал бы, это пошёл к Троцкому. И очень вероятно, что встретил бы там каталонца Рамона Меркадера, который зачастил в этот дом. Я ведь хорошо знал и его, и его мать Каридад… Я знал, что Каридад и её сын были фанатичными коммунистами, из тех, которые поклонялись Сталину и беспрекословно выполнили бы любое указание Кремля… Рамон был добровольным стукачом ГПУ ещё в Испании, в середине тридцатых годов, выявляя „неблагонадёжных“ среди местных коммунистов, и я, конечно, предупредил бы Льва Давидовича, что за человек приходит к нему в дом под видом бельгийского журналиста… Мысль о том, что я мог спасти его, не даёт мне покоя до сих пор» [918].

Существует версия о том, что после встречи с «Джексоном» 17 августа Троцкий обратился к своему секретарю Джозефу Хансену и настойчиво просил его выяснить, «кто такой этот Джексон». Когда в 70-е годы Международный комитет IV Интернационала, проводивший расследование обстоятельств убийства Троцкого, пришёл к выводу о неблаговидной роли Хансена и потребовал от него ответить на ряд острых вопросов, Хансен заявил, что «не может вспомнить, говорил ли ему Троцкий о своих опасениях относительно Джексона» [919].

Во всяком случае, никаких справок о «Джексоне» наведено не было, и, когда спустя два дня он вновь появился в саду Троцкого, Троцкий не выгнал его, а пригласил в свой кабинет.

В дни, непосредственно предшествующие убийству, происходили последние тайные встречи Меркадера с Эйтингоном и Каридад, в ходе которых отрабатывались детали террористического акта. Предполагалось, что Меркадер нанесёт Троцкому бесшумный смертельный удар и вслед за этим быстро покинет виллу, не возбуждая подозрений охраны,– с тем чтобы немедленно сесть в автомобиль, в котором неподалёку от ворот его будут поджидать Эйтингон и Каридад.

В расчёте на благополучный выход из дома и дальнейший скорый выезд из страны Меркадеру были подготовлены выездные документы.

Основываясь на своих беседах с Эйтингоном и Меркадером в 60—70-е годы, Судоплатов рассказывал, что существовал ещё один план, обсуждавшийся Эйтингоном, Каридад и Меркадером. Он сводился к тому, что во время нахождения Меркадера на вилле Троцкого Эйтингон, Каридад и группа из пяти боевиков попытаются ворваться на виллу и завязать перестрелку с охранниками, во время которой Меркадер убьёт Троцкого и покинет виллу. Однако Меркадер не согласился с этим и убедил Эйтингона в том, что он «один приведёт смертный приговор в исполнение», используя навыки, полученные им во время партизанской войны в Испании [920].

При выборе орудия убийства «тройка» пришла к выводу, что лучше всего использовать малый ледоруб альпиниста, поскольку его легче скрыть от охранников и им можно нанести бесшумный удар, так, чтобы никто не успел прибежать на помощь Троцкому. Надеясь на свою физическую силу, Меркадер хотел убить Троцкого одним ударом ледоруба. Кроме того, в день убийства он захватил с собой нож и пистолет.

Решимости Меркадеру, несомненно, прибавляло и то обстоятельство, что в законах Мексики отсутствовала высшая мера наказания, стало быть, даже при самом неблагоприятном для него исходе покушения ему была бы сохранена жизнь.

XI

Последний день

20 августа Троцкий поднялся в 7 часов утра и сказал жене: «Знаешь, я сегодня с утра, по крайней мере, совсем хорошо себя чувствую, давно так не было». Хорошее физическое состояние окрыляло его надеждой поработать в этот день «как следует». «Последнее время,– вспоминала Седова,– Л. Д. жаловался на общее недомогание, которое время от времени им овладевало… А сегодняшний день нам показался началом лучшего периода в его физическом состоянии. И выглядел он хорошо» [921].

После завтрака Троцкий ещё раз сказал, что хорошо себя чувствует и хочет начать диктовку статьи о военной мобилизации в Соединённых Штатах. От этой работы он был оторван в час дня приходом его адвоката Ригалго. После его визита Троцкий зашёл к жене, чтобы сообщить, не без сожаления, что придётся отложить начатую статью и вернуться к работе, подготавливаемой им к суду по делу о «диффамации».

До пяти часов вечера Троцкий продиктовал в диктофон несколько кусков статьи о мобилизации в США и около пятидесяти небольших страниц с разоблачением инсинуаций газеты «Эль популяр».

В 5 часов 30 минут явился без приглашения «Джексон», одетый так же, как и 17 августа,– в шляпе и с плащом, висящим на левой руке, прижатой к телу. Между тем он всегда хвастался, что не носит ни шляпы, ни плаща – даже в самую скверную погоду, а этот день был ясным и солнечным.

Вид «Джексона» был очень нервным, а цвет лица – серо-зелёным. Встретившая его Наталья Ивановна подумала про себя: «Почему он стал приходить так часто?» «Почему вы в шляпе и с плащом? – спросила она его.– Погода такая солнечная». «Да, но вы знаете, это не надолго, может пойти дождь»,– ответил «Джексон». Затем он направился к Троцкому, находившемуся у кроличьих домиков. Сопровождавшая его Седова спросила: «А статья ваша готова?» – «Да, готова». «Он вынул стеснённым движением руки, продолжая не отрывать её от корпуса и прижимая плащ, в котором были зашиты, как потом стало известно, топор и кинжал, и показал мне несколько листиков, напечатанных на машинке» [922].

Как и два дня назад, Троцкий, обменявшись несколькими словами с «Джексоном», пригласил его в свой кабинет. Через несколько минут Меркадер нанёс альпенштоком по его голове страшный удар, который, какой полагал, немедленно убьёт Троцкого. Однако Троцкий издал пронизывающий крик, повернулся, напал на убийцу и успел схватиться за альпеншток.

В 1969 году, когда Судоплатов впервые за 30 лет встретился с Меркадером, последний рассказал, что в ответ на эту реакцию Троцкого он растерялся и не смог заколоть Троцкого, хотя имел при себе нож. «Представьте,– говорил Меркадер,– ведь я прошёл партизанскую войну и заколол ножом часового на мосту во время гражданской войны в Испании, но крик Троцкого меня буквально парализовал» [923].

Вспоминая об этих минутах, Седова рассказывала: «Я услышала ужасный, потрясающий крик. Не отдавая себе отчёта, чей это крик, я бросилась на него. Между столовой и балконом, на пороге, у косяка двери, опираясь на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и с опущенными руками… Я обняла его… Мы отошли на несколько шагов и Л. Д. с моей помощью опустился на пол, на дорожку.

– Наташа, я тебя люблю…– он сказал это так неожиданно, так значительно, почти строго, что я, без сил от внутреннего содрогания, склонилась к нему…

– Знаешь, там,– он глазами указал на дверь своей комнаты,– я почувствовал… понял, что он хочет сделать… он хотел меня… ещё раз… но я ему не дал,– говорил спокойно, тихо, прерывающимся голосом» [924].

Тем временем в кабинет ворвались охранники, которые стали жестоко избивать «Джексона». В этот момент покушавшийся – в первый и последний раз – потерял контроль над собой, однако, не забыв о том, что не должен говорить по-испански. Он кричал на французском языке: «Они заставили меня сделать это… Они держат в тюрьме мою мать. Они собираются убить её… Пожалуйста, убейте меня! Я хочу умереть!» [925]

Услышав крики «Джексона», Седова спросила Троцкого: «Что делать с этим? Они его убьют». «„Нет… убивать нельзя, надо его заставить говорить“,– всё так же с трудом, медленно произнося слова, ответил мне Л. Д.» [926].

Услышав это, охранники стали добиваться от убийцы признаний в том, что он действовал по приказу ГПУ. Не вполне придя в себя от шока, но твёрдо помня легенду, «Джексон» ответил, что его послало не ГПУ, а какой-то человек, которого он не знает, но который заставил его это сделать.

Вскоре приехал доктор, который, осмотрев рану, сказал Троцкому, что она «не опасна». «Л. Д. принял это спокойно, почти равнодушно, как будто другого мнения от врача в таком положении и нельзя ожидать,– вспоминала Седова,– но, обратившись к Джо [Хансену] по-английски и указав на сердце, он сказал: „Я чувствую здесь… что это конец, на этот раз они имели успех“… Меня он щадил» [927].

Затем прибыла полиция, отправившая жертву и исполнителя террористического акта под усиленной охраной в больницу. Там Троцкий подозвал Хансена и продиктовал ему: «Пожалуйста, скажите моим друзьям, что я уверен в победе Четвёртого Интернационала… Идите вперёд!» [928]

Вскоре Троцкий впал в бессознательное состояние, из которого его не вывела срочно проведённая операция. «Не спуская глаз, всю ночь я сидела над ним, ждала „пробуждения“,– рассказывала Седова.– Глаза были закрыты, но дыхание, то тяжёлое, то ровно-спокойное подавало надежду. Так прошёл и наступивший день. К середине его, по определению врачей, наступило улучшение. Но к концу дня внезапно произошла резкая перемена в дыхании больного: оно стало быстрым, быстрым, внушающим смертельную тревогу… Его приподняли. Голова склонилась на плечо. Руки упали, как после распятия у Тициана на его „Снятии с креста“. Терновый венец умирающему заменила повязка. Черты лица его сохранили свою чистоту и гордость. Казалось, вот он выпрямится и сам распорядится собой. Но глубина поражённого мозга была слишком велика. Пробуждения, столь страстно жданного, не свершилось» [929].

В 7 часов 25 минут вечера 21 августа 1940 г. Троцкий скончался.

XII

Письмо убийцы

Описывая главные задачи операции «Утка», Судоплатов отмечал: «Важно было также выдвинуть подходящий мотив убийства, с тем чтобы скомпрометировать Троцкого и таким образом дискредитировать его движение. Убийство должно было выглядеть как акт личной мести Троцкому, который якобы отговаривал Сильвию Агелофф выйти замуж за Меркадера. Если бы Меркадера схватили, ему надлежало заявить… что Троцкий пытался уговорить его войти в международную террористическую организацию, ставившую своей целью убийство Сталина и других советских руководителей» [930].

В этих целях было сфабриковано письмо Меркадера на французском языке, которое раненый Меркадер поспешил передать работнику медицинской кареты, увозившей его в больницу, и содержание которого вскоре стало достоянием гласности.

В письме автор, называвший себя бельгийским подданным Жаком Морнаром, писал, что хочет «объяснить людям свои мотивы, побудившие его осуществить акт возмездия». Он «сообщал сведения о своих родителях-бельгийцах, о своей учёбе в Бельгии и Франции, о возникшем у него интересе к политической деятельности троцкистов, о своём знакомстве с некоторыми представителями этого движения». Он утверждал, что некий «ведущий член IV Интернационала» (не названный им по имени) предложил ему выехать в Мексику и войти в контакт с Троцким. От этого человека им якобы был получен канадский паспорт на имя Фрэнка Джексона и деньги на поездку.

Далее автор письма обстоятельно излагал мотивы убийства: в результате личного знакомства и «частых дискуссий» с Троцким он постепенно начал разочаровываться в теории и практике троцкизма. Он обнаружил, что Троцкий «был пожираем ненавистью и жаждой мщения» и вступил в заговор с «некоторыми лидерами капиталистических стран». А после того, как Троцкий стал уговаривать его отправиться в Советский Союз для совершения «серии (!) покушений» против различных лиц и в особенности против Сталина, он принял решение устранить этого злодея. В этом ему должен был помочь «иностранный парламентский комитет великой державы» (о каком комитете и какой державе идёт речь, в письме не упоминалось.– В. Р.).

Дополнительным мотивом убийства «Морнар» называл требование Троцкого «покинуть свою жену», поскольку она присоединилась к группе Шахтмана.

Кроме того, в письме говорилось о том, что симпатии Троцкого были на стороне Альмазана и что, вероятно, Троцкий принадлежал к группе заговорщиков, намеревавшихся убить Ломбарде Толедано и Авило Камачо, кандидата в президенты Мексики. Эта часть письма ставила целью настроить против Троцкого мексиканское общественное мнение.

Наконец, «Морнар» сообщал, что партия Троцкого была очень бедна (это заявление противоречило «признаниям» на московских процессах, согласно которым Троцкого и троцкистов финансировали все крупные капиталистические державы) и что лишь «консул одной великой иностранной державы», часто навещавший Троцкого, может ответить на вопрос, откуда брались деньги на охрану дома.

Последние слова письма были как бы скопированы с судебных речей Вышинского: «История оправдает меня за то, что я устранил злейшего врага рабочего класса» [931].

Салазар легко определил, что письмо было напечатано на пишущей машинке за много дней до того, как под ним была поставлена карандашом подпись «Жак» и дата «20.08.1940».

Письмо «Морнара» Д. Кэннон назвал «глупой попыткой полицейского ума восстановить подлоги, дискредитированные в глазах всего света» [932].

Спустя много лет Диего Ривера говорил советскому журналисту Папорову: «Текст письма был неграмотен. Полиция могла цепляться к каждой фразе. Например, Джексон утверждал, что он разочаровался в Троцком. Когда успел, если в общей сложности общался с Троцким четыре часа? Джексон утверждал, что Троцкий предложил ему отправиться в Россию, чтобы совершить там ряд убийств руководителей партии и Красной Армии. Когда и как Троцкий мог доверить такое неизвестному человеку, с которым – это показывают записи в книге внутренних охранников – Троцкий находился наедине всего десять минут 17 августа» [933].

На первом допросе, проведённом Салазаром в приёмном покое больницы, убийца, обретя вновь спокойствие и выдержку, сообщил, что его настоящее имя – Жак Морнар Вандендрейш.

На очной ставке с потрясенной Сильвией, требовавшей от него назвать подлинные причины убийства, «Джексон» (теперь уже «Морнар») повторил изложенную в письме версию и добавил, что Троцкий уговаривал его отправиться в Россию через Шанхай и обещал оплатить ему дорогу.

Первая часть легенды «Морнара» была разоблачена уже в самом начале следствия, когда Салазар пригласил посланника Бельгии в Мексике на очную ставку с «Морнаром». Бельгийский дипломат привёл много фактов, свидетельствующих о том, что «Морнар» не является бельгийцем и все его сообщения о своих родителях и своём пребывании в Бельгии вымышлены.

Ещё до того, как следствие отвергло версию о «Морнаре» как «разочарованном троцкисте», ещё тогда, когда Троцкий находился в госпитале, его секретарь Джозеф Хансен сделал заявление для прессы, в котором главное внимание уделялось характеристике убийцы, причём эта характеристика была составлена в унисон с письмом «Морнара» и была как нельзя более благоприятна для сталинистской пропаганды.

Хансен заявил, что «Троцкий знал лично убийцу более шести месяцев перед убийством», что «Джексон пользовался доверием Троцкого из-за его связи с троцкистским движением во Франции и США», «часто посещал дом Троцкого» и «был известен, как щедрый финансовый сторонник троцкистского движения».