Текст книги "Слово после казни"

Автор книги: Вадим Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Драйхундертфюнфунднойнцигзибундцванциг!

Блокфюрер назвал мой номер. Сердце у меня екнуло. Я взглянул на Максима. Его бледное лицо сейчас выражало сильное волнение, а ласковые серые глаза потемнели. Он, вероятно, подумал, что меня забирают на допрос по делу загадочной смерти Бубнового Туза.

Собравшись с духом, я громко ответил:

– Есть!– и вышел из строя.

– Раус!– скомандовал блокфюрер. Все смотрят на меня с сочувствием, словно провожают на смерть.

– Прощайте, товарищи!

– Ахтунг!– с надрывом кричит Жак.

Я понимаю, что это сказано специально для меня.

Спазмы перехватывают горло. С трудом сдерживаю готовые брызнуть слезы. Переступив порог камеры, я почувствовал себя совсем одиноким и беззащитным.

На знакомой площадке уже выстраивались сотни три заключенных. Возле трибуны в окружении свиты стоял «папаша» Боденшатц. Он, видно, рассказывал что-то очень веселое своим подхалимам, те громко хохотали.

Наконец процедура выстраивания, которая стоила жизни нескольким узникам, была закончена. «Папаша» Боденшатц, с трудом взобравшись на помост, молитвенно закатив глаза, как бы подчеркивая торжественность момента, растроганным писклявым голосом произнес:

– Дорогие мои детки! Наступила грустная минута. Как ни печально, но нам приходится расставаться. Вы у меня жили, как у Христа за пазухой. Надеюсь, вы еще не раз вспомните счастливые денечки, проведенные в этом райском уголке. Прощайте. Пишите письма.

Старый шут и ханжа, паясничая, вынул из кармана платок и приложил его к глазам, делая вид, что утирает слезы.

– Смейтесь, скоты, скоро придется плакать!– выкрикнул один из заключенных. Это была неразумная и отчаянная дерзость. И его счастье, что гомерический хохот эсэсовцев помешал им услышать слова смельчака.

Началась сверка номеров с документами. Лагерные писари ходили вдоль шеренг со списками и стандартными сопроводительными карточками. Карточки были из твердой бумаги, имели квадратную форму, приблизительно двенадцать на двенадцать сантиметров. В них заносились основные демографические данные и перечень «преступлений», совершенных узником

перед немецким государством. На моей карточке с левого нижнего уголка до верхнего правого, по диагонали шла широкая красная полоса, на которой черной краской было напечатано: «Цурюк керен ист унервунш»*. Сверяя мой номер с карточкой, писарь и эсэсовец с удивлением и недоверием рассматривали меня: им не верилось, что такой истощенный и слабосильный подросток с забинтованными руками мог столько раз бежать из лагерей.

*Возвращение нежелательно (нем.).

Не успели еще закончить проверку, а в лагерь уже въезжали десять крытых грузовиков и десять мотоциклов с колясками, на которых были установлены пулеметы. Когда нас загоняли в кузов, я умышленно замешкался. И хотя это стоило мне двух ударов прикладом в спину, я своего добился – залез в машину одним из последних. Пустился на эту хитрость я для того, чтобы рассматривать окружающую местность, хотя бы в дороге увидеть белый свет.

– Хуже не будет,– сказал один из заключенных.

– Будет хуже,– возразил другой.

Впоследствии я часто вспоминал эти слова, даже тон, каким они были сказаны...

Девять автомашин быстро заполнили живыми узниками. В десятую, как дрова, складывали трупы, тщательно сверив номера с сопроводительными карточками. Гитлеровцы ни во что не ставили жизнь заключенного. Убить развлечения ради считалось делом обыкновенным и ненаказуемым. Между тем к мертвым всегда сохранялось особое внимание. Бухгалтерия смерти велась на высшем уровне.

Но вот колонна выехала за ворота, и, придерживаясь определенных интервалов, машины свернули на шоссе.

Возвращение нежелательно (нем.).

В последний раз мелькнула ржавая колючая проволока Мысловицкого лагеря смерти, сторожевые вышки, виселица, деревянные бараки и каменные блоки, а среди них и четвертый блок, где остались

мои друзья...

По обочинам дороги раскинулась волнистая равнина, которая так напоминала милую моему сердцу Украину. Я отдал бы остаток своей искалеченной жизни только за то, чтобы походить по этому приволью, а потом лечь навзничь лицом к солнцу в душистые травы и смотреть, смотреть в бездонную небесную синь.

ОСВЕНЦИМ

Глава 1

Дорогу преградил полосатый шлагбаум. Из камуфлированной сторожевой будки вышла группа военных в зеленых мундирах. Приглядевшись, я увидел на фуражках эмблему смерти: череп и скрещенные кости, положенные крестом, в правой петлице ворота – две змеящиеся молнии, слева – серебряные или золотые кубики*. Не оставалось сомнений – это были эсэсовцы, одетые, правда, не в свою обычную черную форму.

* Золотые кубики в войсках СС носили только офицеры.

Они тщательно проверили документы у начальника конвоя, осмотрели кузовы автомашин, пересчитали узников и только после этого открыли путь.

Машины сбавили скорость. По обочинам кустилось мелколесье, преимущественно сосны и ели. Вдоль дороги и в глубине жиденького перелеска то и дело встречались словно повисшие в воздухе сторожевые вышки с часовыми. Что же это за лагерь и сколько в нем заключенных, если уже на подступах к нему создана такая мощная заградительная полоса? Еще больше я удивился, увидев на лесной поляне человек сто узников в полосатых робах. Окруженные автоматчиками, они разгружали военные машины, ворочая большие деревянные ящики, выкрашенные в зеленый Цвет. Неподалеку, в стороне, эсэсовцы распаковывали их и минировали местность.

Мы миновали три заградительные зоны и столько же контрольно-пропускных пунктов, на каждом из которых колонну останавливали и проверяли. Но вот мелколесье сменили болота. По сторонам дороги, как муравьи в муравейнике, копошились тысячи людей в полосатых арестантских робах. По колено в трясине, не разгибаясь, они рыли канавы. Под жалким тряпьем ходуном ходили острые лопатки. Казалось, что в этом бешеном темпе работают не люди, а скелеты, одетые в робы.

Вдоль канав прохаживались откормленные надсмотрщики с увесистыми дубинками и желтыми повязками на рукавах.

В нескольких местах прямо у дороги лежали сложенные аккуратными штабелями трупы, повернутые лицами вверх. Мертвецкий оскал зубов. Широко открытые стеклянные глаза устремлены в небо. В них в предсмертной судороге словно застыл немой вопрос: «За что?» Мы все притихли, опустив головы.

Колонна остановилась у ворот лагеря. Наши охранники спрыгнули на мостовую. Раздались крики:

– Раус! Аллес вег! Лос! Лос!*

Стояла жгучая июльская жара. В дороге мы ее не ощущали, а тут в лицо повеяло раскаленным жаром. В нос ударил смешанный запах жженой резины, горелого мяса, шерсти. Было ощущение, что в воздухе не осталось кислорода – только гарь и удушающий смрад. Мы растерянно осматривались.

* Вон! Все вон! Быстро! Быстро! (нем.).

Нашим глазам открывалась огромная территория, в несколько рядов опоясанная колючей проволокой под током высокого напряжения. Я понял это по тому, как была натянута она на белые изоляторы. Они густо облепляли с двух сторон железобетонные столбы высотой не менее восьми метров. У самой земли столбы имели метровую толщину, а кверху суживались и концами загибались в сторону лагеря. На каждом висела мощная электрическая лампа с белым абажуром-отражателем. Столбы стояли на расстоянии друг от друга в шесть-восемь метров.

Это было лишь наружное кольцо проволочного заграждения. За ним на расстоянии двух метров проходило среднее, а еще через четыре метра – внутреннее, столь же мощное, как и два первых, и также под напряжением. По периметру проволочных заграждений через каждые сорок-пятьдесят метров возвышались каменные вышки, оснащенные прожекторами, крупнокалиберными пулеметами и телефонами.

Я увидел высоченную трубу, из которой вырывались рваные языки пламени и валил густой черный дым. Его гигантский столб, казалось, подпирал небо, резко обрывавшееся за сплошной стеной каменных блоков. В пелене этого дыма катилось вниз неправдоподобное, огромное, запятнанное пеплом багровое солнце.

Я подумал, что это какой-то завод, хотя до сих пор ничего похожего не видел.

Нас подвели к воротам, перед которыми пестрел опущенный полосатый шлагбаум. На всю жизнь запомнилась мне эта брама – врата Освенцима, через которые прошло пять миллионов людей со всех концов Европы, а вышли немногие.

Ворота напоминали арку огромного промышленного предприятия. Вверху на стальной сетке крупными металлическими буквами выведен лозунг: «Труд делает свободным». Позже в лагере я услышал добавление к этой поговорке: «Арбайт махт фрай – крематориум драй», что означало: «Труд делает свободным через три крематория».

Слева от ворот находились контрольно-пропускной пункт и караульное помещение. Сразу за проходной стояли деревянные бараки и кирпичные постройки, в которых размещались служебные помещения и различные хозяйственные: кухни, мастерские, бани, дезинфекционные пункты, парикмахерские, склады и прочее.

В глубине территории лагеря виднелись ряды каменных двухэтажных строений, напоминающих военные казармы. Это блоки. Их было несколько десятков.

Ближе к проволочной ограде, в отдалении от всех построек, стоял вросший в землю крематорий. Внешне он напоминал пекарню, построенную в сугубо немецком стиле. Это было широкое приземистое строение из бурого кирпича с островерхой кровлей под красной черепицей. Над нею, как меч, вонзающийся в небо, торчала двадцатиметровая квадратная труба. Из нее и валил густой черный дым. Пушистая жирная сажа, опускаясь на землю, покрывала все предметы, траву и цветы.

Узники, словно гуси, повытягивалм шеи и не сводили с крематория глаз.

– Что ж теперь будет? – в отчаянии спросил один.

– А будет то, что прямо через эту трубу вознесемся на небеси,– ответили ему.

Наконец шлагбаум подняли, распахнули ворота, и нас повели в лагерь. Каждый думал о своем, и все вместе – о неминуемой смерти.

Возле караульного помещения колонну снова остановили. Ждали начальство, которому надлежало решить, куда нас направить – в карантин или... налево.

По обе стороны булыжной мостовой, делившей лагерь на две равные части, я увидел аккуратно подстриженные газоны, даже цветы. Затем мое внимание привлекли деревянные щиты. На них белой краской выведены были различные лозунги. Весь смысл их сводился к одному: неслыханному лицемерию и лжи. На одном щите я прочел сделанные столбиком надписи:

«На волю только один путь!

На пути к достижению воли стоят такие вехи:

чистота,

аккуратность,

опрятность,

пунктуальность,

послушание,

старательность,

честность,

правдивость,

трудолюбие,

преданность,

готовность к самопожертвованию,

любовь к отчизне!»

Щит с этим «кодексом порядочности» стоял недалеко от крематория, который куда убедительнее показывал «единственный путь к свободе».

Нам была видна площадь, находившаяся на левой половине лагеря. Туда привели сотню узников, и какой-то эсэсовец подобно «папаше» Боденшатцу устроил «спортивные состязания», громко комментируя их ход. Цель была проста: выяснить не кто быстрее бегает и прыгает, а кто скорее устает. Уставшие рассматривались как неисправимые лентяи, упрямцы и саботажники, не признающие авторитета власти. После прыжков и «кросса на четвереньках» проводилась «спортивная ходьба»– ходьба на коленях. Тех, кто терял равновесие и падал, ассистенты эсэсовца нещадно избивали. После второго тура выбывших погнали в крематорий.

Мимо нас проезжает транспортный воз, запряженный десятью узниками. На нем, как дрова, лежат раздетые догола мертвецы. Правда, кое-кто из них еще шевелится, но никто не обращает на это внимания. Воз тарахтит по булыжной мостовой. Руки покойников раскачиваются, будто подзывают к себе и предостерегают... Воз катится к крематорию.

Мимо нас по дороге прошла колонна узников, несколько тысяч невольников! Они брели, как на протезах, не реагируя на удары сопровождавших их эсэсовцев. Внешним видом они мало чем отличались от тех мертвецов. За четырнадцать месяцев лютой неволи мне довелось увидеть немало таких колонн, но более печального шествия, чем это, никогда!

Наконец появился какой-то фюрер. Смачно зевая, принял рапорт начальника конвоя, порылся в папке, которая была у него в руках, нашел нужную бумажку, после чего окинул нас равнодушным взглядом и скомандовал:

– Сто гефтлингов – на нумерацию. После нумерации – в блок второй «А». Для остальных нет места. Отправьте их в Биркенау в распоряжение Молла. Выполняйте.

– Яволь!– козырнул начальник конвоя и поспешил отсчитать сто узников. Я попал в их число. Остальных повели назад, за ворота. Впоследствии я узнал, что означают слова «отправьте их в Биркенау...». Эсэсовец Молл был комендантом крематория и начальником зондеркоманд с постоянной резиденцией в Биркенау. Считался он богом смерти, самым жестоким заплечных дел мастером этого адского комбината.

Перед нумерацией – процедура дезинфекции, после чего нас, голых, гонят в барак. Здесь под наблюдением эсэсовских офицеров трудятся двадцать узников – специалистов по клеймению. Это была своеобразная мастерская. Посреди барака десять столов, у каждого – по два «художника». Возле главного, «диспетчерского», эсэсовец громко объявлял фамилию узника, сверял его личность с фото и взмахом руки показывал, куда подойти дальше.

Выкрикнули мою фамилию, и я с замиранием сердца подошел к указанному столу. Это был первый и последний случай, когда фашисты назвали нас поименно. За три года пребывания в тюрьмах и лагерях меня вызывали только по номеру. После клеймения я превращался в безликое существо, в раба, лишенного родины, свободы, имени – всего того, без чего немыслимо человеческое существование.

Клеймение помогало вести точный учет живых и мертвых. Две переклички в день в самом лагере и несколько перекличек во время работы в арбайтскомандах гарантировали администрацию лагеря от любых неожиданностей. Следует заметить, что среди всех немецких концлагерей узников клеймили только в Освенциме.

Один из «художников» положил мою левую руку на стол, больно сдавил предплечье, натягивая кожу. Второй, орудуя иглами, смоченными в китайской туши, выкалывал выпавший мне порядковый номер 131161. Так я стал освенцимским гефтлингом номер хундертайнунддрайсигхундертайнундзехциг.

Как только закончилась процедура клеймения, эсэсовец, сидевший за столом, проставил вытатуированный на моей руке номер в мою сопроводительную карточку и в только что заведенную освенцимскую. Потом он встал и без единого слова начал избивать меня. Я упал, ударился головой о пол и потерял сознание. Очнулся, когда двое узников волокли меня, голого, в строй таких же голых людей. Дикая боль сковывала все тело, сверлила затылок, кружилась голова, и к горлу подкатывала тошнота. Очевидно, я получил сотрясение мозга. Так меня, штрафника, встретил Освенцим.

На складе нам выдали ветхую полосатую форму, пропахшую плесенью и тленом, деревянные гольцшуги и шапку-мютце, представлявшую собой безобразно сшитый колпак из полосатой мешковины. Кладовщик, выдававший форму, предупредил: в лагере голову можно потерять, но шапку – ни в коем случае; за потерю шапки убивают на месте.

Мы уже были построены, когда из канцелярии прибежал запыхавшийся эсэсовец. Он зачитал мой номер. Я вышел из строя. Фашист сбил меня с ног и наградил несколькими ударами сапога. Оказывается, мне нужно было получить не обыкновенную форму, а форму штрафника, с нашитыми спереди и сзади красными кругами-мишенями. Ошибку тут же исправили.

Нам выдали белые ленточки с обозначенными на них черной тушью номерами и приказали тут же пришить их на куртку и штаны. Своими покалеченными пальцами я не мог выполнить эту простую операцию. Мне помогли товарищи, и я успел вовремя стать в строй. Нас погнали в карантинный блок под номером 2-А. Отныне мы стали узниками Освенцима, где люди исчезали без следа.

Я же стал не просто узником, а живой мишенью. Для каждого из нас путь в крематорий был очень близок, а для меня он сократился во сто крат. Моя куртка с нашитыми мишенями штрафника была вся продырявлена пулями. Не знаю, сколько человек надевали ее до меня и где их пепел...

Наступил вечер. И вдруг вспыхнули тысячи ярких, слепящих огней. Это включили прожекторы на сторожевых вышках и всю полосу освещения, что вместе с проволочными ограждениями опоясывала лагерь. Я увидел совсем близко возле себя густую стену колючей проволоки.

Глава 2

Зловещее слово «Аушвитц» впервые я услышал в краковской тюрьме от Казимира. Он рассказал мне, что Аушвитц – это название тщательно засекреченного лагеря вблизи польского города Освенцим, лагеря, в котором бесследно исчезают сотни тысяч узников. «За этим непонятным словом,– шепотом рассказывал мне Казимир,– кроется какая-то страшная тайна гестапо. Ее еще никому не удалось разгадать. Аушвитц свидетелей не оставляет. Даже эсэсовцы в разговорах между собой произносят это слово с опаской».

Когда весной 1940 года заложили «первый камень» будущего Освенцима, рейхсфюрер СС Гиммлер долго раздумывал: как назвать новый лагерь, который в недалеком будущем должен был превзойти все существующие и запроектированные лагеря. Следует напомнить, что до захвата фашистами власти в Германии было всего три концлагеря с небольшим количеством заключенных; весной 1940 года количество их возросло до нескольких сот, а накануне краха «третьего рейха» насчитывалось около двух тысяч лагерей. В этих двух тысячах концлагерей фашистской Германии гитлеровцы уничтожили двенадцать миллионов человек – граждан тридцати семи стран. Название «Аушвитц» придумал сам Гиммлер. Я прочитал об этом позднее.

В те времена на всех немецких станках и рубильниках были две основные кнопки (или стрелки): красная с надписью «айн» (сокращенно от немецкого «айншальтен» – «включать») и синяя с надписью «аус» (сокращенно от немецкого «аусшальтен» – «выключать»). Слово «аусгешальтет» – «выключенный» – может означать еще и «изолированный», а в более широком смысле – «изолированный от всех». И наконец «ausschliessen»– «выключать», «изолировать от общества».

Посмотрев на карту Польши, Гиммлер обратил внимание на то, что названия многих населенных пунктов в районе Освенцима заканчиваются на «витц»– Катовиц, Свентаховитц, Мысловитц, Мановитц, Глейвитц... Тогда он объединил «аус» и «витц». Буква «ш» вошла как соединяющая, для удобства произношения. Так родилось название «Аушвитц», которое до этого не фигурировало ни в одном языке.

Между собой нацисты называли освенцимский лагерь «фернихтунгслагер»– что означало «лагерь уничтожения», а в документах фигурировало кодовое название «ФЛ Аушвитц».

Тайну Аушвитца разгадали в 1944 году. Уже тогда мир узнал о существовании этой чудовищной фабрики смерти, узнал благодаря героическим усилиям освенцимских подпольщиков-антифашистов, участников движения Освобождения. Чешская патриотка архитектор Вера Фолтинова, рискуя жизнью, вынесла из строительной конторы центрального Освенцима рабочие чертежи лагерей и крематориев вместе с картой расположения. В этом ей помогали уроженец Праги Ота Краус, освенцимский номер 73046, и Эрих Кулка, родом из Всетина, освенцимский номер 73043*. Документы попали в руки польских и чешских партизан. Позднее их передали командованию Красной Армии. Эти документы демонстрировали на Нюрнбергском процессе.

* После войны Ота Краус и Эрих Кулка написали документальную книгу об Освенциме под названием «Фабрика смерти». Кроме личных наблюдений, авторы опирались на рассказы очевидцев, материалы судебных процессов и архивов.

27 января 1945 года внезапным ударом части Советской Армии освободили город Освенцим, захватили лагеря, освободив 2819 чудом уцелевших узников. И это из пяти миллионов человек, которых в течение пяти лет перемолол Освенцим. Правда, перед этим гитлеровцы вывезли несколько тысяч узников в другие лагеря, где их почти полностью уничтожили.

Что же представлял собой освенцимский лагерь?

Это был огромнейший комбинат, куда входило двадцать девять концентрационных лагерей особого режима.

Вначале идея создания такого лагеря зародилась в управлении главнокомандующего войск СС и полицией, которое тогда находилось в Бреслау. Возглавлял его группенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Зелевский. Его заместителем числился оберфюрер СС, инспектор гестапо Виганд. Последний предлагал создать гигантский концентрационный лагерь особого режима с целью «проведения фундаментальной санитарной чистки генерал-губернаторства и особенно Силезии».

Идея Баха-Зелевского и Виганда понравилась Гиммлеру, и он решил сделать ее глобальной: уничтожать не только «опасные и нежелательные элементы», но и целые народы, отнесенные Гитлером к «низшей расе».

Уже 14 июня 1940 года из Польши привезли 728 человек. Это были первые политические узники Освенцима. Перед ними выступил комендант лагеря Гесс. В своей речи он, между прочим, заявил: «Вы прибыли в лагерь особого режима. Отсюда только один выход на свободу – через трубу крематория». Впоследствии все свои «приветственные» речи, которые состояли из нескольких циничных выражений, он неизменно заканчивал вышеприведенной фразой.

В том же 1940 году построили первый крематорий. И в Освенцим стали прибывать набитые людьми эшелоны со всех концов Европы. Еще в 1940 году гитлеровцы выселили всех жителей из окрестных сел Бабице, Буды, Райско, Бжезинка, Брошковице, Плявы, Гермезе и других. На их месте вырастали филиалы лагеря. К концу 1944 года их уже насчитывалось двадцать девять, причем каждый из филиалов, в свою очередь, обрастал уже более мелкими филиалами; их число доходило иногда до нескольких десятков. Так, например, Освенцим-III, или, как его называли, Буна, насчитывал 39 собственных филиалов, разбросанных по всей Силезии. Освенцим стал гигантской раковой опухолью, от которой во все стороны ответвлялись метастазы.

Ко времени моего прибытия туда это был уже огромный концлагерь, состоявший из трех отделений.

Освенцим-I – центральный лагерь концерна. В нем помещался эсэсовский гарнизон, состоявший из двадцати пяти тысяч человек; там находились главная канцелярия, центр гестапо, заводы и фабрики, обслуживавшие немецкую армию. В нем постоянно числилось от двадцати пяти до пятидесяти тысяч узников.

Места погибших тотчас же заполнялись новоприбывшими. В Освенциме-I круглосуточно работал крематорий.

Освенцим-II возведен был в двух километрах от центрального лагеря, на месте польского села Бжезинка. Его немецкое название – Биркенау. Основной задачей этого лагеря было массовое истребление узников в газовых камерах с последующим сжиганием в крематориях. Биркенау подчинялись меньшие, так называемые «трудовые» лагеря: сельскохозяйственный – Буда, птицеводческий – Гермезе, овощеводческий – Райско – и химические лаборатории. В Освенциме-II постоянно содержались от ста двадцати пяти до двухсот пятидесяти тысяч узников. Здесь круглосуточно работали четыре крематория, в которых было тридцать шесть печей для сжигания трупов и восемь газовых камер. В двух самых больших крематориях газовые камеры находились под землей. Кроме восьми газовых камер, за пределами лагеря имелись еще два бункера, приспособленные под газовые камеры.

Освенцим-II (Биркенау) сооружали по последнему слову техники. Здесь находился большой, отлично оборудованный городок для администрации и эсэсовского гарнизона. Гордостью администрации была громадная псарня, в которой обучались несколько сот сторожевых собак. Завидя человека в полосатой форме, волкодавы приходили в бешенство.

Освенцим-III (Буна) был концлагерем, узники которого работали на строительстве промышленных предприятий по производству синтетического каучука и бензина в Мановицах. Ему принадлежали также более мелкие лагеря при угольных шахтах в Фюрстенберге, Кенигсхютте, Явыщовицах, Голешове. Осенью 1944 года в Глывицах, Гинденбурге, Блехгаммере, Гейдебреце и в других местностях были созданы новые лагеря – филиалы Освенцима-III.

Крематории были приземистыми строениями, сооруженными в типично немецком стиле – с высокой кровлей и зарешеченными окнами. Двор каждого окружала ограда из колючей проволоки под током. На газонах росли цветы, дорожки аккуратно были посыпаны песком. Газовые камеры, расположенные под землей, выступали над поверхностью всего на полметра. Сверху их маскировал зеленый газон. Вокруг крематориев навалены были штабеля дров.

Одна из двух подземных газовых камер в каждом крематории служила раздевалкой, а в случае надобности и мертвецкой. Во второй – узников отравляли газом. Раздевалки были аккуратно выбелены. В центре, на расстоянии четырех метров, стояли бетонные колонны. Вдоль стен и под колоннами находились скамьи, над ними – вешалки с номерами. Надписи на нескольких языках гласили: «Соблюдайте тишину», «Соблюдайте чистоту и порядок».

Над стрелками, указывающими на вход в газовую душегубку, стояло: «Дизенфекция», «Душевая».

На первый взгляд газовая камера действительно напоминала душевую. Но из душевых воронок, прикрепленных под потолком, никогда не текла вода. Зато между бетонными колоннами проходили две металлические трубы со множеством небольших отверстий. Через потолок и крышу они выводились во дворе на поверхность земли и там заканчивались герметически закрывающимися клапанами. Сквозь эти клапаны в трубы засыпали циклон – кристаллическое ядовитое вещество.

В каждой газовой камере можно было отравить единовременно до двух тысяч человек. Газовые камеры снабжены были лифтами, которые поднимали трупы к печам крематориев.

На первом этаже каждого крематория помещалась прозекторская, где эсэсовские врачи производили разнообразнейшие опыты над живыми людьми. Рядом с прозекторской находился зал для казней. В нем гладкий бетонный пол чуть заметно наклонялся к центру. Там проходила канава для стока крови казненных.

В крематориях были машинные отделения, электромоторы, вентиляторы, печь для сжигания тряпья, умывальная, комната эсэсовцев, помещение для переплавки золотых зубов.

Если вычесть время, необходимое для уборки и дезинфекции помещений, на чистку топок, техосмотр и текущий ремонт, средняя пропускная способность всех пяти освенцимских крематориев практически равнялась двадцати тысячам узников за сутки!

Когда крематории не успевали перерабатывать поступившее «сырье», фашисты разводили огромные костры из дров и нефти, на которых сразу сжигались целые эшелоны людей. Днем в ясную погоду столбы дыма виднелись за полтора десятка километров.

Гигантские масштабы освенцимского комбината смерти и его «производственная мощность» говорили о том, что в случае победы фашистской Германии в освенцимских крематориях сгорели бы целые народы. Освенцим был детищем нацистской верхушки. Гиммлер любил этот лагерь и не раз говорил, что мечтает создать на месте Освенцима величайший город рабов. В нем постоянно должно будет находиться 3—4 миллиона узников, продолжительность жизни которых не превышала бы шести месяцев. Шеф гестапо мечтал присвоить городу название Гиммлерштадт.

Десятки тысяч освенцимских узников работали на предприятиях промышленных компаний и концернов «И. Г. Фарбениндустри», «Крупп», «Альгемейне аэлектритетс гезелыпафт», «Симменс Берле» и других. Немецкие концерны получали от эксплуатации дешевого рабского труда узников громадную прибыль. Концерны, в свою очередь, содержали эсэсовские гарнизоны и выплачивали администрации лагеря от четырех до шести марок в день за каждого работающего узника, который обходился администрации всего в тридцать пфеннигов.

На Варшавском судебном процессе над главным комендантом освенцимских лагерей Рудольфом Гессом сам обвиняемый признался, что освенцимский концерн по своему географическому положению, климатическим условиям и сети железных дорог был весьма удобен для уничтожения прежде всего советских военнопленных и еврейского населения, а вслед за тем и славянских народов.*

* Исповедь Гесса легда в основу романа французского писателя Робера Мерля «Смерть – мое ремесло»,

Глава 3

В Освенцим со всех концов Европы неудержимым потоком прибывали эшелоны с узниками, главным образом с евреями. В основной массе это были люди неимущие, но попадались среди них торговцы, банкиры и крупные бизнесмены. Выезжая на «новые земли», они забирали с собой золото, драгоценности, не подозревая, куда их в действительности везут. В Освенциме и обманутых богачей, и нищих из гетто сжигали в крематориях или на кострищах, а их вещи тщательно осматривали на предмет обнаружения ценностей. Этим занималась специальная команда, в которой под наблюдением отборных эсэсовских офицеров и капо из немцев работали одни только евреи. Они выявляли, сортировали и отправляли на склады вещи и ценности уничтоженных.

Когда количество прибывающих эшелонов резко возросло, соответственно выросла и «трофейная» команда. Эта команда носила название «Канада», придуманное поляками по ассоциации с эмиграцией безземельных и польских крестьян в Канаду, где они нашли «землю обетованную». Название сразу укоренилось и навсегда осталось за спецкомандой узников. Даже в официальных документах администрации лагеря ее называли «Канадой».

Но понятие «Канада» впоследствии расширилось и означало уже не только спецкоманду узников, а и ее эсэсовское начальство, и набитые богатством склады. Узники, работавшие в спецкоманде «Канада», получали питание из эсэсовской кухни, щеголяли в шелковом белье, спали на мехах и пуховиках. У «канадцев» было все что угодно, кроме одного: свободы.

В Освенциме были две «Канады»: одна в центральном лагере, а вторая в его филиале – Освенциме-II (Биркенау). Первая помещалась в специальной секции, огороженной колючей проволокой. Там были один каменный и пять деревянных блоков и камера для дезинфекции одежды. Все ценные вещи складывались в деревянные бараки. Подчас вещей собиралось столько, что их сваливали в кучу прямо на землю, под открытым небом.

Я уже писал, что гитлеровцы обожали всяческую символику, таинственные шифры, коды и всякое такое прочее. Все свои преступные планы, кампании, акции политического, экономического и военного характера они зашифровывали с помощью разнообразнейших кодов и символических названий, значение которых было известно лишь узкому кругу лиц. План ограбления евреев они строго засекретили под кодовым названием «Кампания Рейнгардт»*.

* Этот план назван именем Рейнгардта Гейдриха, шефа гестапо и протектора Чехии и Моравии, уничтоженного 6 июня 1942 года в Праге чешскими патриотами.

Показания главного коменданта освенцимских лагерей Рудольфа Гесса свидетельствуют:

«В результате этой кампании удалось захватить ценности в общей сложности на сотни миллионов. Отбирались сказочные богатства: баснословно дорого стоящие драгоценные камни, украшенные бриллиантами часы, кольца, серьги, колье. В лагерь привозилась валюта всех стран. Тысячедолларовые банкноты не были в диковину. Деньги и ценные вещи вместе с эшелонами продовольствия отправляли в Берлин. Там валюта переходила в распоряжение специального отделения банка. Ценные вещи продавались в Швейцарию. Узники из команды «Канада» работали день и ночь. Часто «канадцы» отправляли в Германию до двадцати вагонов вещей в сутки.