Текст книги "Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле"
Автор книги: Вадим Волобуев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Немедленно с цепи были спущены пропагандистские псы. «Прощение? Примирение? – язвила популярнейшая газета „Жиче Варшавы“. – Ну да, мы охотно прощаем поляков и миримся с ними… при условии изменения границ и исправления вреда, нанесенного немцам. Диалог? Дискуссия? Охотно поболтаем, если все будет, как указано выше. Вот ответ, который получили из ФРГ авторы „Обращения“. Неужели они не понимают эту ситуацию? Или притворяются, будто не понимают?»365365
Żaryn J. Op. cit. S. 239–240.
[Закрыть]
Прелаты, только что вернувшиеся с собора, будто попали под ледяной душ. Все государственные СМИ принялись изощряться в обвинениях, изображая епископов чуть ли не слепым орудием германского реваншизма. Просить прощения у немцев? За что? За шестилетнюю оккупацию, гибель миллионов и разрушенную Варшаву? И кто уполномочил руководство клира говорить от лица всего народа? Такими вопросами задавались жители страны, потерявшей наибольший процент населения во Второй мировой.
По накатанной дорожке шло разжигание общественной истерии. На предприятиях и в учреждениях созывались митинги, где принимались резолюции с осуждением епископата, причем тон этих резолюций был куда более резок, чем тон статей в прессе или передач по телевидению. «Категорически протестуем против любых попыток безответственных лиц продать интересы польского народа…– заявлялось в резолюции рабочих завода железобетонных и бетонных конструкций в Кракове. – Требуем заклеймить враждебную Польше позицию польского Епископата. Требуем пресечь потуги безответственных клерикалов представлять интересы польского народа и слать от имени этого народа унизительные декларации»366366
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 223.
[Закрыть].
Работники фабрики соды, где когда-то трудился Войтыла, направили ему открытое письмо: «С огромным возмущением и изумлением мы узнали о вашем участии в предварительных переговорах с немецкими епископами, а также в редактировании и подписании „Обращения“, где содержатся панибратские высказывания о жизненных интересах нашего народа… Мы не спрашиваем, забыли ли вы об Освенциме, где между прочим от рук немецких молодчиков тысячами гибли польские священники; забыли ли о выселении детей из Замостья и о кошмарных условиях этого выселения; забыли ли о других чудовищных мерах биологического уничтожения. Этого нельзя забыть. Поэтому мы утверждаем, что наше национальное самосознание оскорбляет ваше участие в редактировании „Обращения“, где идет речь о мнимой вине поляков перед немцами. Немцам нечего нам прощать, поскольку непосредственная вина за разжигание Второй мировой войны и ее жуткий характер лежит исключительно на германском империализме и фашизме, наследником которых является Федеративная Республика Германия. Зная вас как рабочего нашего предприятия во время гитлеровской оккупации, мы выражаем глубокое разочарование вашим негражданским поступком»367367
Moskwa J. Op. cit. T. I. S. 278–279.
[Закрыть].
Разумеется, все эти резолюции писались не возмущенными рабочими, а совсем другими людьми, отвечавшими за идеологию и пропаганду. Штампованные формулировки и однообразные обвинения настолько бросались в глаза, что даже сотрудники Управления по делам вероисповеданий жаловались на «автоматизм пущенной в ход пропагандистской машины» и «шаблонность» действий368368
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 224.
[Закрыть]. И все же на этот раз пропаганда попала в точку. Многих действительно возмутил поступок церковной элиты. С мест сообщали о многочисленных проявлениях общественного гнева. Даже приходские священники – и те в большинстве осудили «Обращение». Во Вроцлаве горячие головы предлагали запретить архиепископу Коминеку возвращаться в город. Во время митинга в тамошней Высшей школе экономики избили человека, пытавшегося защищать мнение епископов. Сам Коминек пребывал в страхе, опасаясь возобновления репрессий против костела и даже арестов, как при Беруте. Находясь в Австрии, он пытался уговорить Депфнера дать совместное интервью, а затем, 5 января 1966 года, сам выступил перед западногерманскими тележурналистами, объяснив, что «Обращение» не носило политического характера, что оно отражает дух собора, а границы на Одре и Нысе не подлежат пересмотру. В том же ключе было выдержано и заявление епископата от 15 декабря 1965 года, которое цензура не допустила к печати, ибо в нем недвусмысленно указывалось на искажение государственными СМИ содержания письма немецким епископам369369
Ibid. S. 223–231; Żaryn J. Op. cit. S. 241.
[Закрыть].
Не только Коминек, но и другие иерархи растерялись, оказавшись под таким обстрелом. Двое из них вообще отреклись от «Обращения», заявив, что не согласны с ним. Еще трое, вызванные в президиумы воеводских советов, осторожно покритиковали некоторые положения документа. Остальные сорок шесть, с которыми провели беседы представители местных властей, напирали на то, что документ был превратно понят370370
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 231.
[Закрыть].
Фракция «Знак» попыталась оградить епископат от нападок, но сделала это весьма неуклюже. Выступая 14 декабря 1965 года в Сейме, Ежи Завейский призвал закончить «дискуссию» об «Обращении», поскольку она может вселить во врагов Польши надежду на то, что в стране произошел раскол в отношении «возвращенных земель»371371
Friszke A. Koło posłów… S. 452–453.
[Закрыть]. Аналогичным образом высказался месяц спустя главный редактор «Тыгодника повшехного» Ежи Турович. Журналист выступил на заседании руководства предвыборного блока в присутствии самого Гомулки, а потому удостоился высочайшей острастки: «Дело заключается в том, что епископат, и особенно кардинал Вышиньский, желают противопоставить 1000-летие крещения Народной Польше. Эта тенденция чувствуется во всем Обращении… Если кардинал Вышиньский или архиепископ Коминек и другие епископы хотят выражать мнение по разным политическим проблемам, мы этого не запрещаем, но пусть это будет соответствовать нашей политике, пусть костел не противопоставляется государству. Пусть не думают, что властвуют над душами. Эти времена бесповоротно ушли в прошлое и никогда уже не вернутся»372372
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 228–229.
[Закрыть].
Примас же ни в чем не оправдывался, наоборот, несколько раз повторил в проповедях, что церковь независима от государства, а епископы как граждане свободного государства вольны писать письма и приглашать в страну кого угодно. Он настаивал, что «Обращение» подняло престиж польской церкви, так как опровергло все упреки в шовинизме и национализме, раздававшиеся в мире.
Эта несгибаемая позиция аукнулась Вышиньскому тем, что правительство аннулировало его заграничный паспорт373373
Ibid. S. 226, 230–231.
[Закрыть]. Кроме того, власти не разрешили участвовать в юбилейных торжествах Павлу VI, который также получил приглашение и намеревался приехать. А ведь случись визит папы, Польша уже тогда прогремела бы на всю планету. Папство лишь начало открываться миру, и международные вояжи первосвященника были еще в новинку. Павел VI, который завел эту моду, до того успел посетить только Палестину, Индию и США. Окажись в этом ряду Польша, это весьма подняло бы международный авторитет страны. Уже была заготовлена знаменитая Золотая роза – дар, который понтифики преподносят избранным местам, святыням или людям. Павел VI хотел возложить ее к подножию образа Черной Мадонны – в знак особого почитания и в память о своей поездке на Ясну Гуру в 1923 году, когда он несколько месяцев работал в Варшаве под руководством Акилле Ратти. Польские власти не захотели рисковать, и папа остался в Риме, но разве под силу кому-то изменить предреченное на небесах? Золотую розу Павла VI спустя много лет доставил в Ченстохову папа-поляк Иоанн Павел II.
Как водится, массы увидели лишь вершину айсберга, да еще в таком виде, в каком это было выгодно власти. В действительности обращение к немецким братьям по вере составляло один из кирпичиков грандиозного здания, возводимого примасом. И пусть кирпичик этот в очах миллионов поляков выглядел сомнительно, в контексте всей постройки он превратился в замковый камень польско-немецких отношений новейшего времени. Этот шаг стал первым в череде других, направленных к взаимному примирению. Без него и без проходившего тогда же франко-немецкого сближения не было бы, пожалуй, единой Европы.
***
А что же Войтыла? Как он повел себя в этой ситуации? 21 декабря 1965 года, спустя три дня после возвращения с собора, он встретился Вышиньским. Оба понимали, что власть будет стараться поссорить их, изобразив краковского архиепископа более умеренным деятелем, чем примас. Войтыла твердо считал: надо быть заодно374374
Moskwa J. Op. cit. T. I. S. 281.
[Закрыть].
Насколько он был прав в своих подозрениях относительно уловок партии, сказать трудно. К тому времени местный Отдел по делам вероисповеданий уже не смотрел на него как на лояльного режиму церковника. Заведующий отделом (тот самый, что когда-то дал положительную характеристику на Войтылу) в том же году доносил в Варшаву: «Отказавшись от внешних атак на власть и государственные предписания, а также создавая видимость, будто он является позитивным епископом… архиеп. Войтыла через доверенных лиц убеждает духовенство и верующих, что его деятельность одобряется властями. На практике же… мы наблюдаем прямо противоположную деятельность архиеп. Войтылы. На конференциях, совещаниях… он так настраивает низовой клир, чтобы тот не следовал закону о регистрации, заключении договоров и подачи отчетов о деятельности пунктов катехизации, не вел инвентарных книг и не платил слишком высокие налоги. Кроме того, он совершенно не признает государственный надзор за духовными семинариями»375375
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 186.
[Закрыть].
Двадцать второго декабря в одной из краковских газет Войтыла увидел открытое письмо к нему от работников фабрики соды, и у него сдали нервы. В тот же день он дал интервью, где отрицал, будто являлся соавтором «Обращения». А спустя два дня, в Рождественский сочельник, столкнувшись с противодействием цензуры, разослал по приходам краковской епархии свой ответ рабочим – пожалуй, самый гневный и раздраженный текст, который вышел из-под его пера за всю жизнь. Войтыла обвинил рабочих, подписавших письмо, что они не ознакомились как следует с «Обращением», и дальше перечислил те вещи, которые уже до того разъяснял епископат: что приглашение немецким иерархам рождено в атмосфере обновления церкви и выдержано в евангельском духе прощения врагов, что польская сторона не умолчала в своем тексте о винах немцев перед поляками, что никто не ставит под сомнение нынешние польские границы, и наконец, едва ли не единственный раз в жизни, Войтыла взялся защищать свое доброе имя: «Я отвечаю на это письмо прежде всего как оболганный человек. Оболганный потому, что меня публично оскорбили и опорочили, не пытаясь выяснить факты и подлинные мотивы».
Письмо все-таки опубликовали в одной из краковских газет, но лишь 13 января и с язвительным комментарием: мол, работники «Сольвея» «изумлены и разочарованы» таким поведением архиепископа. Интересно, что летом 1966 года, отмечая тысячелетие крещения Польши, Войтыле преподнесли альбом фотографий с воспоминаниями о нем его прежних коллег по работе в каменоломне и на фильтрационной станции, где не было ни слова о каком-то разочаровании и изумлении. Кто же тогда стоял за открытым письмом? Вопрос риторический.
Рождественскую мессу он отслужил в Нове Хуте, под открытым небом, затем провел тихую службу в домашней часовне, пригласив на нее старых знакомых с фабрики соды, а в последующие дни выступал с проповедями в краковских храмах, где не упускал случая разъяснить пришедшим смысл «Обращения» и всего того, что произошло на соборе376376
Kalendarium… S. 243–245; Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 225–226; Szczypka J. Op. cit. S. 239–240.
[Закрыть]. 1 февраля 1966 года его, как и других епископов, вызвали для дачи объяснений в президиум горсовета. Войтыла, подобно сорока пяти собратьям по сану, не стал осуждать «Обращение»; напротив, заявил, что благодаря ему немцы впервые признали свою вину, и вообще письмо никакого отношения к политике не имеет, а что касается принадлежности западных территорий, то еще Иоанн XXIII назвал их «возвращенными», и польский епископат, разумеется, целиком разделяет такой подход377377
Raina P. Op. cit. S. 131–134.
[Закрыть].
Как он воспринимал шумиху вокруг письма немецким епископам? Мы, возможно, никогда не узнали бы этого, если бы не вездесущесть польских спецслужб. Понятно, что во дворце архиепископа работала прослушка. И вот 9 февраля 1966 года там состоялась любопытная беседа: Кароль Войтыла обсудил пропагандистскую кампанию властей с друзьями из «Тыгодника повшехного» – Ежи Туровичем и ксендзом Адамом Бардецким. В начале беседы Войтыла заявил, что религия и марксизм несовместимы, коммунисты стремятся уничтожить веру на корню, и католикам ничего не остается как сопротивляться. Такое положение дел породило спрос на сарматскую этику, на возрождение идеалов «бастиона христианства» с его жертвенностью и борьбой. А поскольку за польскими марксистами стоит «Россия», которая, по мнению Войтылы, и вдохновила нападки на «Обращение», в народе растет протест против русских, подобно протесту против немцев при оккупации. Поэтому, при всем желании, в Польше нет подходящих условий для внедрения соборных реформ во всей полноте: вместо открытости к иным течениям мысли церковь вынуждена закрываться, чтобы уцелеть, а вместо персонализма на первый план выходит массовость.
Турович держался иного мнения. Вину за обострение отношений он возлагал на примаса, в стремление коммунистов уничтожить религию не верил и упирал на то, что в современном мире с его техническим прогрессом светское государство – вещь вполне обыкновенная, а большего марксистам и не нужно.
Бардецкий занимал промежуточную позицию. Он говорил, что надо как-то соединить соборные реформы с традиционной, массовой церковью, проникнутой культом Девы Марии. Что касается польских коммунистов, то у их лидера, по мнению Бардецкого, не было ясного взгляда на будущее, в отличие от Павла VI, Шарля де Голля или Джона Кеннеди (к тому времени уже покойного). Поэтому авторитет церкви и понтифика в Польше, говорил Бардецкий, будет укрепляться, что нельзя не приветствовать378378
Lasota M. Op. cit. S. 159–163.
[Закрыть].
Как видим, в вопросе соборных реформ прежний задор Войтылы сменился скепсисом в духе примаса. Однако такие взгляды нельзя назвать консерватизмом – само наличие подписей под «Обращением» противоречит этому выводу. Приверженцы традиционной, национальной церкви никогда бы не пошли на такой шаг.
Что же касается непреодолимого конфликта между марксизмом и католицизмом, то здесь Войтыла и Турович исходили из разных посылок. Войтыла рассуждал как философ, а его оппонент – как политик. Турович ссылался на опыт итальянской Компартии, когда утверждал, что согласие между ними достижимо. Некоторые современные историки в Польше полагают, что Гомулка и впрямь не был настроен давить костел, как это делал Берут. Партийному лидеру казались достаточными те рамки, в которые удалось загнать клир в начале шестидесятых, и возобновлять полномасштабное наступление он не хотел. Его нервная реакция на «Обращение» была импульсивной и искренней, а отнюдь не частью сложной игры379379
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 233.
[Закрыть].
Но мы это можем заключить сейчас, а в то время, естественно, впечатление возникало совсем другое. Войтыла, например, не ощущал никакого потепления. Наоборот, год за годом местные власти в Кракове мешали духовенству ходить крестным путем на праздник Божьего тела, в конце концов вообще запретив организовывать шествия по центральной площади. А ведь для краковянина этот праздник всегда был поводом вспомнить святого Станислава Щепановского, убитого недалеко от Вавеля, «на Скалке» (то есть на холме), где ныне стоит санктуарий с его реликвиями. Именно там неизменно заканчивалась процессия, двигавшаяся из базилики Божьего Тела в Королевском замке. Там же, в костеле, в конце XIX века появилась крипта заслуженных поляков, где покоятся такие знаменитые жители города, как летописец Ян Длугош и драматург Станислав Выспяньский, композитор Кароль Шимановский и художник Генрик Семирадский. Процессия на праздник Божьего тела – важнейший элемент краковской культуры. Это – гордость краковян, величайшее выражение их любви к своей земле. Но коммунисты, к возмущению верующих, делали все, чтобы уменьшить ее значение, а по возможности – вообще стереть из памяти. Сначала они запретили организовывать процессии ряду монашеских орденов, потом распространили этот запрет на близлежащие приходы, и наконец, вовсе закрыли для религиозных шествий Главный рынок с его кафедральным собором Пресвятой Девы Марии. «Даже собаководы могли устраивать походы через Главный рынок, – жаловался Войтыла главе горсовета, – и только для католической общественности на праздник Божьего Тела он закрыт»380380
Lasota M. Op. cit. S. 155. Письмо написано в 1974 году, но количество запретов нарастало с 1959 года.
[Закрыть].
Властный диктат коснулся и самого митрополита. В последний момент по требованию секретаря парторганизации отменили доклад Войтылы о Втором Ватиканском соборе перед студентами Высшей сельскохозяйственной школы в Кракове; за три дня до намеченной даты отменили также слет выпускников гимназии имени Вадовиты – конечно, из‐за того, что туда собирался приехать краковский архиепископ381381
Szczypka J. Op. cit. S. 250.
[Закрыть].
***
Ощущение государственного произвола обострилось с проведением мероприятий в честь тысячелетия крещения Польши. Власть не собиралась безучастно взирать на церковные торжества и решила провести альтернативные празднования – уже в честь тысячелетия польской государственности (благо, в Польше эти даты совпадают). Целых полгода по всей стране чиновники соперничали с духовенством, кто привлечет больше народу на свои акции. Нередко можно было наблюдать, как по одной улице идет крестный ход, а на другой проходят фестивали, концерты, выставки или торжественные манифестации с участием партийных сановников. В выходные и в те дни, когда костел планировал организовать памятные мероприятия, по телевидению и радио транслировали самые интересные фильмы и передачи, причем время вещания было увеличено, чтобы люди даже не думали поздно вечером бежать в храм. В Краков, где, по данным ответственных лиц, церковные торжества вызывали особенно сильный отклик, власти даже пригласили легендарный венгерский клуб «МТК» сыграть футбольный матч с местной «Вислой», лишь бы затмить очередное шествие верующих. Игру посетило 15 000 болельщиков, но еще 5000 в последний момент предпочли пойти в костел, хотя купили билеты на стадион.
В древней столице Польши Гнезно во время вечерней мессы, которую служил Войтыла, грянул артиллерийский салют в честь приезда министра обороны – почетного гостя на военном параде, устроенном местными властями. В Познани, куда в один день прибыли Вышиньский и Гомулка, последний, выступая на митинге, разразился настоящей филиппикой против примаса: «Насколько же ограниченным и лишенным национального чувства государственности должно быть мышление председателя польского епископата, если из всех трагедий, которые встретились Польше, он смог извлечь лишь такой вывод, что польский народ способен существовать и без короля, и без вождя, и без лидеров, и без премьеров, и без министров, но без пастыря – никогда. Этот безответственный пастырь пастырей, сражающийся с нашим народным государством и заявляющий, что он не будет склоняться перед польскими интересами, ставит свои призрачные претензии на духовное предводительство выше независимости. Как же он слеп, если забыл о том, кто Польшу погубил, а кто ее освободил». В своей речи Гомулка прошелся также по идее «бастиона христианства», которую якобы вынашивал иерарх: мол, примас тем самым пытается разрушить польско-советскую дружбу382382
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 237.
[Закрыть]. Удивительная параллель с описанным выше мнением Войтылы!
Кроме этих, скорее мягких, мер партийцы прибегли и к запугиванию. Епископов вторично вызывали на ковер в президиумы советов, требуя ограничить размах мероприятий – и многие подчинились! Предупредительные беседы велись также с рядовыми священниками, значительное число которых и без того враждебно приняло «Обращение» и с неприязнью взирало на непримиримую политику Вышиньского (что понятно: ксендзы постоянно находились между молотом и наковальней, третируемые как властями, так и епископатом). В городах, куда приезжал Вышиньский, вдоль маршрута его следования собирали партактив, потрясавший лозунгами типа: «Мы не прощаем!», «Мы не забудем», «Польша никогда не будет бастионом в чужих интересах», «Епископы, прочь из политики!» и т. д. Между партийными активистами и верующими нередко случались стычки, перераставшие в массовые драки. В Гданьске, Кракове и Варшаве дело приняло столь драматичный оборот, что понадобилось вмешательство милиции.
Но примас неуклонно гнул свою линию как в отношениях с государством, так и на церковном фронте. Сколько его ни обвиняли в чрезмерной приверженности культу Девы Марии, главным символом юбилея он все равно сделал Ченстоховскую Богоматерь. Вокруг нее вращалась вера рядовых поляков, незнакомых с извивами теологической мысли, – так зачем огорчать людей? Раз народ обожает Черную Мадонну, пусть она и освящает торжества. 3 мая 1966 года, в традиционный, но запрещенный День конституции, на Ясной Гуре, в присутствии десятков тысяч паломников, примас зачитал составленный им «Акт передачи (Польши. – В. В.) в материнскую неволю Марии – Матери Церкви, за свободу Христовой Церкви»: «С этих пор считай нас, величайшая Мать наша и Королева Польши, Своей собственностью, орудием в Твоих ладонях во имя святой Церкви, коей мы обязаны светом веры, мощью креста, духовным единством и Божьим миром…» Вышиньский возложил на лики Девы Марии и младенца Иисуса позолоченные разогнутые короны с анжуйскими лилиями (знаком королевы Ядвиги, происходившей из этой династии), а паломники затянули «Богородицу» – старейшую песню на польском языке, по преданию сочиненную святым Войцехом, крестителем Польши. Ее пели воины Владислава Ягайло перед Грюнвальдской битвой, она служила гимном самой династии Ягеллонов.
Рядом с чудотворной иконой стоял пустой стул – совершенно как в 1956 году. Но теперь над ним висел герб Павла VI, у подножия которого лежали бело-красные розы – символ незримого присутствия первосвященника. Позволь ему приехать власти, он бы служил мессу под солнечным небом Ченстоховы. Но вместо него эту честь возложили на Войтылу. Словно сам Бог указывал на грядущего избранника.
Был сад, и привитое дерево было.
Мешко – король, в тени пребывая, глядел,
И не видел садовника, сада не видел, не находил и прививок.
Не отведаю добрых плодов, если вырастут, – думал с досадой.
Дети отведают, внуки и правнуки.
Разве мой сад плодоносит? Какие плоды признаются людьми
За хорошие?
Не бойся, садовник, надрезать кору. Доверься деревьям:
Станет жизнь от надрезов сильней, вновь потом возродится…
На себя, как на ствол, посмотри ты,
Увидишь, что волей твоей ЧЕРЕНОК разрастается 384384
Перевод Е. Твердисловой.
[Закрыть].
Эти слова из «Навечерия Пасхи 1966 года» живо передают ощущения Войтылы в тот момент. Польша как сад, а ее основатель – как садовник, коему не дано увидеть плоды своих рук, ибо жизнь человеческая слишком коротка для этого. Но есть Тот, Кто видит все, – Он придает истории рода людского цель.
В эту ночь мы при гробе Твоем ощущаем себя Единою Церковью —
Ночь борьбы, что ведут непрестанно надежда с отчаяньем в нас.
И борьбы этой отсвет – в битвах истории нашей —
Полнится ль смыслом? (Обретает его иль теряет?)
В эту ночь величавая поступь земли возвратится к своим истокам.
Тысяча лет – ночь ожиданья при Гробе Твоем 385385
Перевод Е. Твердисловой.
[Закрыть].
Земля и небо, вечное и преходящее, суета и отрешенность – об этом размышлял Войтыла, думая о прошлом своей страны. Древо как образ страны и образ человека: каждый из нас – его ветка или корень, а все мы – народ. Что-то древнее проснулось в Войтыле, когда он писал «Навечерие», что-то глубоко архаичное, словно голоса предков заговорили из страшного далека, насмехаясь над нестойким слугой Божьим.
По сей день возле Познани, в самом сердце державы Пястов, стоят три огромных рассохшихся дуба – Лех, Чех и Рус. Стоят как напоминание о славянском единстве, не расколотом еще языком и верой. Дубам примерно по семьсот лет, и они, конечно, не могли быть свидетелями зарождения Польши. Но в их именах отражена куда более древняя легенда, отмеченная как в польских хрониках, так и в «Повести временных лет» – о трех братьях, явившихся откуда-то с юга (из земли хорватов или с берегов Дуная), чтобы дать начало трем народам.
***
Из Ченстоховы список с образа Черной Мадонны, когда-то освященный самим Пием XII, повезли по крупнейшим городам Польши. Милиция чинила всяческие препятствия на пути его следования: икону заставляли то прятать, то везти другой дорогой (в обход встречающих), пока, наконец, не принудили вернуть ее в Ясногурский монастырь, который немедленно был окружен патрулями милиции386386
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 234–243; Szczypka J. Op. cit. S. 245–247.
[Закрыть].
Невольной жертвой охоты на икону стал и Войтыла. Четвертого сентября по дороге в Катовице (столицу Верхней Силезии) его машину остановила группа провокаторов, поджидавшая чудотворный образ. Митрополиту пришлось пережить несколько неприятных минут. Перекрывшие шоссе кричали ему, что он хочет отдать их землю немцам. Войтыла в который раз уже пустился в объяснения – едва ли необходимые в той ситуации. Эта встреча уязвила его не меньше, чем письмо рабочих «Сольвея»387387
Szczypka J. Op. cit. S. 248.
[Закрыть].
В Кракове городское руководство настоятельно потребовало от него ограничить размах мероприятий: разобрать сцену на Вавеле, снять динамики и провезти список образа Черной Мадонны в кафедральный собор таким образом, чтобы его не заметили на улицах. Тщетно. Войтыла даже не стал говорить с чиновниками – отправил вместо себя куриального канцлера.
В эти дни он чувствовал себя хозяином положения. Краковяне, встречая икону, декорировали дома вдоль трассы ее следования – милиционеры насчитали до пятисот пятидесяти украшенных окон в жилых домах, и это лишь на двух улицах! Даже сотрудники государственных учреждений поддались воодушевлению: в честь праздника украсили цветами и яркими лентами здание скорой помощи, воеводский спортивно-тренировочный центр и ограду типографии388388
Lasota M. Op. cit. S. 179–182.
[Закрыть].
***
В конце 1966 года, когда страсти вокруг торжеств улеглись, Павел VI предпринял еще одну попытку наведаться в Польшу – теперь уже на рождественские праздники. Эта настойчивость свидетельствовала о крайней заинтересованности первосвященника этой поездкой: она стала бы важным этапом в выстраивании восточной политики Апостольской столицы. Ватикану как раз удалось заключить конкордат с Югославией, годом раньше увенчались успехом переговоры с Венгрией (не помешало даже продолжавшееся заточение кардинала Миндсенти в американском посольстве). Папская дипломатия делала ставку на то, что правящие режимы в соцлагере уже не столь идеологически заточены, как раньше, революционный порыв уступает место национальным интересам, марксизм размывается патриотизмом, а значит, появляется пространство для восстановления утраченных позиций.
И вот – Польша. Самая многочисленная католическая страна советского блока, к тому же отмечающая большой церковный юбилей. Визит понтифика проделал бы солидную брешь в «железном занавесе». Ради такой перспективы Павел VI даже смирил гордыню, не став обижаться на весенний отказ Варшавы: игра стоила свеч. Мостить путь наместнику святого Петра в ноябре 1966 года прибыли главный архитектор восточной политики монсеньор Агостино Казароли и Анджей Дескур. Переговоры шли ни шатко ни валко, но заронили в Казароли надежду на благоприятное решение вопроса.
Однако внезапно разразился новый конфликт между епископатом и партией. На этот раз – из‐за семинарий: власти потребовали уволить десятерых ректоров, угрожая в противном случае закрыть эти учебные заведения. Общение секретаря епископата с Управлением по делам вероисповеданий обнаружило истинные намерения государства: переход семинарий под юрисдикцию министерства просвещения. Прелаты уперлись, возмущенные явным нарушением принципа отделения церкви от государства. Вышиньский созвал срочное совещание епископата. Прелаты были настроены по-боевому: Коминек предлагал обратиться к народу, а неукротимый владыка из Пшемысля Игнацы Токарчук вообще призывал поднять людей на забастовку. Возобладало, однако, мнение Войтылы: сначала просто уведомить паству о возникшей ситуации, а затем, если власть не пойдет на попятную, скрупулезно информировать о развитии конфликта, используя все более смелые формулировки.
Тем временем партийная верхушка столкнулась с неожиданной проблемой. Палки в колеса ей начали вставлять не только церковники, но даже и воеводские комитеты партии. Вместо четкого выполнения распоряжений ЦК они глухо саботировали антиклерикальные инициативы центра, как в этом, скрепя сердце, признался Клишко, выступая в мае 1967 года на заседании Комиссии ЦК по делам клира. Почему так происходило? Да потому что атаки на клир часто приводили к обратному эффекту: люди еще сильнее привязывались к костелу, в котором видели жертву репрессий – точь-в-точь как во времена разделов и оккупации. Даже в 1953 году, когда государство вело себя куда более бесцеремонно, высокопоставленный сотрудник госбезопасности сокрушенно отмечал, что аппарат «трудится без веры в успех»389389
Dudek A., Gryz R. Op. cit. S. 98.
[Закрыть]. Что уж говорить о шестидесятых годах! В итоге вопрос, тянувшийся до лета 1967 года, разрешили компромиссом: епископат согласился пустить в стены семинарий проверяющие комиссии из минпроса, а власти отступили от требования смены руководства390390
Ibid. S. 246–250.
[Закрыть]. Однако визит папы в этой обстановке был снят с повестки дня.
Оставалась проблема конкордата. Пока епископат и партийная верхушка перетягивали канат, споря о семинариях, Казароли и Дескур успели еще трижды (!) посетить Польшу. Вышиньский с подозрением смотрел на такую активность ватиканских чиновников. Он боялся, что римская курия за его спиной договорится с Политбюро и пойдет на неоправданные уступки, жертвой которых станет церковь. По убеждению примаса, Казароли не понимал сути правящего в Польше режима. Будучи юристом, ватиканский дипломат верил в силу закона и не осознавал того, что в социалистическом государстве закон подчиняется власти391391
Об этом Вышиньский говорил на заседании Главного совета епископата в конце декабря 1970 года, подводя итог визитам Казароли (Żaryn J. Op. cit. S. 310).
[Закрыть].
Опасения напрасные: тот же Казароли уверял посла эмигрантского правительства Казимира Папи (который по-прежнему находился в Ватикане), что Святой престол будет обговаривать любой свой шаг с примасом. Эта информация, конечно, доходила до Вышиньского (не зря же Казароли общался с послом), но едва ли успокаивала. Как всякая авторитарная личность, глава епископата не видел вокруг себя достойных преемников. Он полагал, что если властям удастся его опрокинуть (а именно такую цель они ставили), это будет концом независимости церкви. Поведение Казароли не внушало доверия. Мало того что он совершил вояж по западным землям страны, пойдя на поводу у партии, так еще и встретился руководством лояльных режиму организаций католиков-мирян, в том числе с лидером ПАКСа Болеславом Пясецким, который до тех пор считался в Ватикане «персоной нон грата». Разумеется, все эти деятели не преминули открыть дипломату глаза на «реакционную позицию» главы епископата392392
Friszke A. Op. cit. S. 78.
[Закрыть]. Даже «Знак», единственный приемлемый для Вышиньского вариант мирского католицизма в ПНР, на какое-то время отдалился от него из‐за «Обращения» к немецким епископам, а председатель клуба католической интеллигенции в Торуни вообще отправил письмо Павлу VI, где расписал симпатии примаса к идеологии эндеков и обвинил его в нежелании проводить церковную реформу393393
Żaryn J. Op. cit. S. 229.
[Закрыть]. Дошло до того, что ПАКС при участии одного из виднейших «знаковцев» Тадеуша Мазовецкого (будущего премьера) поставил во Вроцлаве памятник Иоанну XXIII – явно в пику «ретрограду» и «немецкому прихвостню» Вышиньскому (хотя Мазовецкий потом оправдывался, что был включен в оргкомитет без своего ведома).
