Текст книги "Умбра-Два (СИ)"

Автор книги: Вадим Шарапов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Шарапов Вадим Викторович
25. Умбра-Два

Набережная любого приморского города, будь он шумный и многолюдный, или совсем маленький – особое место. Сюда приходят посмотреть на море. Пошуметь с друзьями. Помечтать и поговорить. И все-таки, все смотрят вдаль, туда, где море сливается с горизонтом. Наверно, так было еще в древнем Херсонесе и Пантикапее.

Пожилая пара не стала исключением. Он и она, сумерки над приморским бульваром и кипарисы, свечками тянущиеся в небо, где уже виднелись звезды. Романтика южного лета.

– Комаров только не хватает, – разрушая всю эту романтику, негромко сказал седой старик, на котором идеально сидел легкий льняной костюм. У старика был чеканный, точно с резной камеи, профиль и прямая спина. Руки с тонкими, но сильными пальцами лежали на серебряном набалдашнике тяжелой трости.

Его спутница – изящная и тоже совсем седая женщина, несмотря на теплый вечер закутавшая плечи в легкую пуховую шаль– "паутинку", посмотрела на него с улыбкой.

– Не замечала за тобой страсти к этим насекомым, милый. Впрочем, учитывая ваше некоторое родство...

– Фу, – поморщился старик в притворном отвращении, – как ты можешь, Настя? Сравнить меня с комаром!

– Не притворяйтесь, пан Казимир, – рассмеялась женщина, – тоже мне, аристократ!

– Между прочим, – оскорбленно отозвался Казимир, подпустив в голос брюзгливо-высокомерную нотку, – мои предки были... это самое... шляхтичи. Моя жена могла бы это запомнить!

– Шляхтичи на пасеке?

– Это потом они пасечниками стали. А сначала-то! Сабли, замки, кунтуши всякие... "Польша раздорами сильна!" – и так далее. Погуляли, в общем, знатно, так что потом только пчелы и остались.

– Вот-вот, – отмахнулась его жена. – Зато гонору не убавилось.

Мимо скамейки прошла компания подвыпившей молодежи, о чем-то громко споря и передавая друг другу открытую бутылку. Один из парней приотстал, похлопал себя по карманам и подошел к сидящей паре.

– Отец, закурить не найдется?

– И тебе, сынок, не болеть, – с усмешкой отозвался Казимир. В его глазах вдруг вспыхнули едва заметные красноватые огоньки. – А зачем тебе закурить?

– Смеешься, батя? – хмыкнул парень, и вдруг застал на месте. Его лицо резко побледнело, он неуверенно поднял руку, неотрывно глядя в глаза старика. Женщина успокаивающе положила тому ладонь на локоть.

– Дорогой, ну что ты...

– Погоди, Настя, – мягко прервал ее муж. – Молодой человек, курить вредно. Вы же в этом уверены. Более того, курить очень противно. Пожалуй, вы бы лучше дали отрезать себе палец, чем закурили хотя бы еще одну сигарету. Я прав?

– Д-да, – запнувшись, пробормотал неудачливый курильщик.

– Это очень хорошо. Прощайте, юноша, и больше не курите. Эти деньги вам пригодятся, честное слово.

Казимир отвел глаза, и парень, пошатнувшись, отступил на пару шагов.

– Из...вините, – выдавил он и пошел, почти побежал прочь, на ходу выронив зажигалку, которая звонко брякнула о брусчатку набережной.

– "Зиппо", – хмыкнул Казимир, легко поднявшись и подбирая зажигалку. – Отрадно видеть вкус к хорошим вещам в таком возрасте.

– Вот зачем ты это сделал? – укоризненно спросила Настя. – Опять не утерпел? А он мучиться будет теперь, без курева-то.

– Ну... Stara miłość nie rdzewieje, ты же знаешь, – отшутился старик.

– Эх, – жена положила голову ему на плечо, – "не ржавеет" ... Все равно ты мне вечер не испортишь. Смотри, какая лунная дорожка на море...

– Прямо как тогда, – медленно и задумчиво отозвался ее спутник. – Только море совсем другое.

* * *

– Я прошу твоей помощи, са"энте, – стоящий перед Нефедовым альв был высок по меркам своего племени, почти на пол-головы выше старшины. И очень стар. – Твоей и людей, над которыми ты властен.

– Которыми я командую, – устало поправил его Степан Нефедов. Он отвернулся и поглядел на бойцов Особого взвода. Ближе всех, на старом перевернутом вверх дном рыбацком кунгасе сидел Файзулла Якупов – ссутулившись, положив тяжелые руки на колени, глядя перед собой пустыми глазами. Голова татарина была перебинтована, и ржавые пятна пробивались сквозь белизну повязки. Чуть поодаль сержант Лаврентьев трясущимися от усталости руками пытался разжечь костерок под котелком с водой.

– Чая хочется, – виновато сказал он, поймав взгляд старшины. Нефедов молча кивнул и снова посмотрел на того, кто стоял перед ним.

– Смотри на моих людей, – сказал он тихо, привычно подбирая слова чужого языка. – Видишь? Я скажу – и они пойдут. Но многие из них ранены, их руки дрожат, их глаза красные от бессонных ночей. Единственное, что в порядке у моих людей – это оружие, потому что они ценят его сильнее, чем себя. У моих людей тоже есть предел, за которым они, усталые, начнут ошибаться и медлить. Ты хочешь, чтобы они пошли на смерть прямо сейчас?

Альв молчал, глядя в глаза Степану, и тот вдруг почувствовал все отчаяние беловолосого. Это отчаяние смотрело из черноты глаз, скрывалось за каменно-неподвижным лицом, покрытым клановой татуировкой и охотничьими метками.

– Ладно, – сказал он. – Ладно. Значит, так. Ты – из одного клана с тем, кому я обязан всем, что у меня есть. Всем, что умею. И тем, что до сих пор живой. Поэтому отправлюсь я сам. Как у нас говорят, долг платежом красен. А у меня этих долгов накопилось, как блох у собаки. Поэтому я отправлюсь один.

– Куда пойдешь, товарищ старшина? – спросил Якупов. – Зачем пойдешь? Один? А мы что же? Думаешь, не справимся?

– Справитесь, куда вы денетесь, – ответил Нефедов. – И еще раз справитесь, если нужно будет, а потом еще раз. А потом я лично, своими руками, то, что останется от взвода, метелкой в угол замету и все. Это же запросто – раз, и готово. Да, Файзулла?

– Плохо говоришь, командир, – буркнул татарин и осторожно потрогал висок сквозь повязку. Покривился от боли. – А если ты сам пойдешь, один – метелка не пригодится, да?

– На меня и зубной щетки хватит, – невесело отшутился старшина. Якупов шутку не принял: глядел выжидающе, прищурившись, и Степан помрачнел.

– Значит, так. Файзулла, ты здесь останешься за старшего, пока я не вернусь. Одному всегда легче. Вон, альвы тебе подтвердят... – он резко оборвал фразу на полуслове.

Не было альвов.

Ни одного.

Ласс, Тэссер, Тар"Наль – никого рядом. Когда они остались там, прикрывать отход мангруппы, Нефедов был почти спокоен. Не в первый раз, даже не в десятый. Но прошли уже сутки после возвращения в расположение. И никого.

Степан машинально прислушался к ощущениям, словно бы включил внутреннее ухо. Обереги молчали, их тонкие пластинки безжизненно висели на шее, не обжигая и не леденя кожу, как это бывало в секунды опасности. Один из оберегов резал Ласс, на этот Знак у старшины была самая большая надежда. Но – молчание.

– Саэр"Тай, – он повернулся к неподвижно замершему альву, – мы пойдем вдвоем.

Вокруг внезапно что-то изменилось. Выстрелила тонкой ледяной иглой боли пластинка "Стража" – серебряного оберега в виде граненой иглы. Нефедов мог легко отличить сигнал "Стража" от прочих – этот укол всегда отдавался во рту мятным онемением, точно от конфеты-леденца.

Якупов быстро поднялся с кунгаса, стиснул в кулаке отомкнутый приклад своего "судаева". На его лицо упала тень, превратив острые скулы в ретушь, как на старом черно-белом снимке.

– Вдвоем не надо, – молодой голос царапнул остро, но Нефедов не пошевелился, так и стоял расслабленно, – втроем будет лучше.

– И то верно, – отозвался старшина равнодушно, – а если еще балалайку с собой взять, то по дороге можно сплясать. И медведя, опять же, с кольцом в носу, захватить не помешает.

– Я не умею на балалайке, – сказал Казимир Тхоржевский, аккуратно обходя альва по широкой дуге, – мне на гитаре как-то привычнее. Могу даже спеть. Романс, например. А медведю с нами будет не очень хорошо, испугается мишка.

– Романс... Аристократ, – с уважением покачал головой Степан, закуривая. – Сразу видно шляхту, прямо пан Володыевский.

– Он не поляком был. – Казимир сел за грубо сколоченный стол, избегая встречаться с кем-нибудь взглядом, аккуратно откинул полу серого английского пальто, чтобы не испачкать чем-нибудь ненароком.

– Как-то не ожидал тебя здесь увидеть. В прошлый раз, помнится, ты мне сказал, что теперь тебя долго не будет.

– В прошлый раз я и сам не знал, что дальше будет.

Тхоржевский впервые за разговор поднял голову и глянул Нефедову в лицо.

– А теперь там Настя.

Удивить старшину было трудно, почти невозможно. Но сейчас командир Особого взвода резко закашлялся, выкинул в пыль окурок, в несколько затяжек добитый почти до мундштука. Хрипло ответил:

– Откуда знаешь?

– А ты забыл? Ты же ничего никогда не забываешь. Теперь мы оба точно знаем, кто из нас где. Даже если не хотим знать.

– Ты не должен был знать, куда ее отправили.

– А я знаю.

– Так, – сказал Нефедов. – Значит, знаешь. Настя-санинструктор, значит... Ладно, нашим легче. Сейчас пойдем вдвоем. Ты и я. Только переоденься, очень тебя прошу.

* * *

Он хорошо помнил тот день. Прибрежная деревенька Мяоси на всех, даже самых крупных картах Манчжоу-Го обозначалась несколькими черными точками, хотя и находилась не так далеко от Люйшуня, бывшего Порт-Артура. Ничего интересного не было в этой россыпи кособоких домишек, с неизменными сохнущими на берегу рыбацкими сетями, йодной вонью гниющих на солнце водорослей и стеклянными поплавками, болтающимися в мусорной воде рядом с облезлыми кунгасами. Ничего, кроме одного.

"Отряд 732".

Он был здесь, скрытый в серых бетонных бункерах на Крестовой горке, поросшей жесткими как проволока кустами – так, что отойди на двадцать шагов, ничего и не заметишь, никаких пулеметных гнезд, потайных люков. Но на эту горку никогда не садились птицы, облетали стороной, как будто чуяли, что скрыто внутри.

Отряд зашел ночью, с моря, скрытый наведенным опытной рукой туманом. Вместе с людьми из взвода шла морская пехота, бойцы батальона Романцева, которым приказано было прикрывать снаружи. И – Настя Левандовская, санинструктор. Взвод одним махом проскочил Мяоси, где не гавкнула ни одна собака – то ли поработали колдуны, а то ли всех собак уже поели – жилось здесь совсем не сытно.

Казимиру Тхоржевскому карта была не нужна, он и так знал, куда идет. Со стороны было похоже, будто клок серого тумана скользил к подножию горы – быстро, еще быстрее, человеку не угнаться. Перед закрытыми глазами вампира тлело багряное зарево, высвечивая контуры бункеров, в которых плескалось что-то, похожее на коптящий черным пламенем огонь. "Отряд 732" почти успел открыть Врата и выпустить в этот мир чудовище, которое в японских секретных бумагах равнодушно и тускло называлось "Заключительное исследование".

На подходе к бункеру Тхоржевский даже не замедлился – смятая гармошка проклепанной стальной двери отлетела в сторону, а пулеметный расчет, за один миг превратившийся в иссушенных мумий, шуршащих пергаментной кожей, так и остался валяться в узкой нише дота. Ни сожаления, ни злости Казимир не испытывал – ему просто нужно было восполнить силы, потерянные в стремительном перемещении. Да еще эта дверь...

На какое-то мгновение он вышел из состояния тумана и увидел рядом старшину Степана Нефедова. Увидел – и невольно дернулся в сторону, наткнувшись на взгляд, в котором не было ничего человеческого – сияющие ледяным огнем глаза на черном лице, с которого хлопьями осыпалась кожа. Сквозь зажатые в зубах обереги Нефедов, кривя окровавленные губы, промычал:

– Бегом! Бегом! Там уже... Пошел! – и метнулся вперед, размывшись в движении. Нет, быстрее или сильнее Казимира он не был, но почему-то у Тхоржевского не возникло и мысли о том, что такому приказу можно не подчиниться. Он рванулся дальше, обгоняя, чувствуя только голод и желание поскорее покончить со всем этим.

И провалился в черное небо на плоскогорье, обрамленном безжизненными серыми пиками скал. Л"йенг, обитель демонов. Небо, которого здесь, в подземном бункере не могло быть. Но Врата были открыты, и над ними стоял, нарастая, непредставимый человеку вой существ, которые шли в этот мир оттуда, извне.

– Куда! – каркнул Нефедов, обернувшись и увидев, как несколько матросов кинулись следом за Охотниками. – Куда без приказа прете?! Никифоррр...

Он захлебнулся рычанием, но взводный колдун его понял и припал к земле, разводя руки так, будто собирался распрямиться и прыгнуть в небо, как в воду. Сзади что-то загудело, треснуло, бетонные плиты коридора обрушились, сминаясь, как пластилин и отсекая морскую пехоту – храбрых солдат, но обычных людей.

Никифоров почти успел, но санинструктор Левандовская – белая, с расширенными от ужаса глазами – оказалась по эту сторону завала вместе с Охотниками, сжимая в руках смешной и бесполезный автомат.

Туман, окутывавший Казимира, рвался в клочья, и его опаляло чужое дыхание, оставлявшее на коже тысячи порезов, тут же затягивавшихся и открывавшихся вновь. Он отбивал удары и вбивал, втаптывал обратно бесформенные силуэты, появлявшиеся из черного, маслянистого как нефть, марева Врат. "Мне плохо, – мелькнула мысль, – а он как тогда?"

Но старшина Нефедов был жив. Что-то хрустнуло, зазвенело вокруг, точно огромная связка колокольчиков, весь мир поплыл, сминаясь, будто меха гармошки. "Йах! Рфнуи птхагат! Иштрахцтар!" – Тхоржевский, будто из-за закопченного стекла, отстраненно отметил, что Нефедов, выплевывавший непроизносимые слова, выпрямился во весь рост и дымящейся рукой метнул что-то в липкое марево между гигантскими расходящимися створками.

Дальше не было ничего. Только ослепительно-красный свет, корежащий тело грохот и тишина.

Вампир Казимир Тхоржевский, боевая единица «Умбра-Один» в личном распоряжении командира Особого взвода, очнулся от жуткой, нестерпимой боли.

Болело все тело, каждая косточка и мышца, будто все их размолотили кувалдой, ошпарили кипятком, а сверху, для верности, еще засыпали негашеной известью. Но это была ерунда, это легко можно было стерпеть. Зато рот болел так, будто в нем пузырилась концентрированная серная кислота.

– У-у-а-у! – Тхоржевский взвыл и рывком поднялся, царапая губы скрюченными пальцами. Что-то мешалось во рту, между намертво стиснутыми острыми зубами, что-то ледяное и смертельно неприятное.

– Живой? – он услышал знакомый голос, но боль, терзавшая зубы и язык, не давала сосредоточиться. – Что такое? А, черт! Кто постарался?!

Рывок – и изо рта будто вытащили электрическое стрекало для скота. От нахлынувшего облегчения Казимир рухнул на спину, разбросав руки и уставился в закопченный бетонный потолок.

– Это я, товарищ старшина... – послышался звенящий от еле сдерживаемых слез девичий голос. – Когда его стало трясти, он так зубами скрипел, что я испугалась – вдруг сломаются?

– И ничего лучше серебряной ложки не нашла? – хрипло спросил старшина Нефедов. – На курсах санинструкторов научили, что ли? Не знал, что теперь с бинтами и зеленкой еще и ложку выдают...

– Это моя! – девушка всхлипнула. – Бабушкина... была... мама на прощание дала, когда меня призвали. Я ее всегда в сумке ношу!

Тхоржевский со стоном поднялся и сел. Пощупал губы – вроде целы, только онемели и ничего не чувствуют. Напротив него Степан Нефедов, кривясь в невеселой улыбке, разговаривал с этой девчонкой из морской пехоты... как ее... кажется, Настя. И фамилия польская, Левандовская. Интересно...

Старшина посмотрел на него. Вид у Нефедова был – хоть сейчас в гроб, черная, обгоревшая кожа на лице висела клочьями. Но из-под нее уже проглядывала свежая, розовая. Степан дернул рукой, чтобы почесаться, но наткнулся на возмущенный взгляд санинструкторши и махнул рукой. Потом подобрал с бетонного пола что-то, тяжело и глухо звякнувшее.

– На, посмотри, – сказал он Казимиру. – В руки не даю, и так увидишь. Против тебя даже фамильная драгоценность не устояла. Силен, бродяга, а с виду и не скажешь...

Он повертел в пальцах оплавленный и прокушенный насквозь черенок серебряной ложки.

– Спасибо, – сказал Тхоржевский. – Спасибо. Мы здесь успели?

– Успели, – устало отозвался старшина.

– А Врата? Это же было...

– Болтай меньше, – спокойно оборвал его Нефедов. – Что было, того больше нет. С моря десант подошел, сейчас здесь все оцепят – и привет, выходи – не бойся, заходи – не плачь. Наше дело сделано.

– Десант? – удивился Казимир. – Быстро они.

– Это не они быстро, а ты медленно. Шестой час лежишь, как король на именинах. Вставай уже. Хотя, какой толк тебе вставать-то? Белый день на дворе, а тебя сейчас куренок затопчет, богатыря такого...

– Ничего... – виновато пробормотал Тхоржевский, и сам себе удивился: перед кем оправдывается-то? Настя Левандовская смотрела на него серыми огромными глазами и наматывала на палец прядь волос.

– Вы извините, – жалобно сказала она.

– Нет вам прощения... – он попытался улыбнуться и почувствовал, как трещит сухая кожа на губах. – Если не скажете, как вас потом можно найти.

– Вот молодежь пошла – на ходу подметки режут, – хмыкнул Степан Нефедов, поднялся и, хромая, зашагал к выходу из бункера. Двое проводили его взглядом и снова посмотрели друг на друга.

– Настя, да? – спросил он. Губы у девушки задрожали, но она быстро справилась с собой и улыбнулась – легко, почти незаметно.

– А я вас почему-то не боюсь... Казимир, да? Вы поляк?

– Так точно, – ответил Тхоржевский, смахивая с лица пепел и еще какую-то шелуху, похожую на старую паутину. – Знаете, есть такой старый и глупый анекдот, там еще слова такие: "А чего нас бояться?"

Настя рассмеялась, и тут же посерьезнела.

– Ой! – вдруг вскрикнула она, вскакивая и подхватывая свою сумку. – У меня же приказ!

– У всех приказ, – мрачно сказал Казимир, – а также война и другие скверные штуки. Надо идти, да. Идемте, Настя.

Завал уже разобрали – может быть, не без помощи того же Никифорова. Они шагнули наружу, в пасмурный утренний свет, и сразу стала слышна дальняя артиллерийская перекличка, свист ветра и разговоры десанта – все как обычно, когда передовая где-то вдалеке, а тут, вроде бы, почти совсем и нет никакой войны.

Настя Левандовская споткнулась, ойкнула и выронила сумку.

– Я помогу, – Казимир наклонился, поднял тяжелую брезентовую сумку, поглядел на красный крест и протянул Насте.

– Спасибо.

Она сделала несколько шагов, потом повернулась и посмотрела на Тхоржевского.

– Вы не подумайте, Настя, – – усмехнулся он. – Обычно я симпатичный, не то, что сегодня. Тяжелая ночь, понимаете...

– Я понимаю, – Настя держала сумку обеими руками, прижимая к груди, и улыбалась ему. – Я хотела сказать, что...

"Та-дахх!"

Упругий раскат выстрела, и за ним, сразу же, почти слившись – еще один. Огромные глаза. Сумка с пробитым красным крестом, валящаяся из рук. И медленное, в застывшей, вязкой тишине, падение.

– Настя! – Казимир подхватил ее на руки. Такая легкая... Он, который мог бы руками вырвать танковый люк, не понимал – почему такая легкая?

– Где?! – крик Нефедова, стегнувший, как плеть.

– Сволочь... – это сержант Конюхов. – Не уследили. Тихо сидел, гад, как суслик, схрон себе вырыл на склоне. Снайпер, паскуда, да еще и не простой. Тут кусудама у него, толково сделана. Тэссер – и тот не учуял, похоже, морок навели. Уже распороли падлюгу, охнуть не успел...

– Успел! Проворонили! – снова старшина.

Он не понимал. Вокруг говорили какие-то слова, но он чувствовал только тяжелый, острый, медный запах крови, текущей по рукам. И глаза... Они еще глядели на него, но взгляд уже потерял глубину, становился тусклым, стеклянным. Неживым.

– Не дам!

Нефедов не успел подойти. Серое облако непроницаемой мглы окутало высокую фигуру, замершую с той, другой, бессильно обвисшей, на руках. Степан понял, что сейчас случится, рявкнул:

– Казимир! Отставить! Ты что творишь!?

Но уже понимал, что не успел. Махнул рукой и сел прямо на землю, морщась от боли. Поймал вопросительный взгляд Никифорова, покачал головой.

– Поздняк метаться, пол покрашен...

Через несколько бесконечно долгих минут облако задрожало, распалось на мелкие иглы тумана и обрушилось в жухлую истоптанную траву.

Казимир Тхоржевский стоял неподвижно, уронив руки вдоль тела, пустыми глазами глядя в землю. Его лицо, исхудавшее за эти несколько минут так, что под кожей почти просвечивали кости черепа, стало похожим на белую бумажную маску. Крепко держась за него, уткнувшись головой в плечо, рядом стояла Настя. Санинструктор Анастасия Левандовская. Очень медленно она повернулась и отыскала глазами старшину Степана Нефедова.

– Товарищ старшина, – спокойным, сильным голосом сказала Настя. – Не ругайте его, пожалуйста. Он мне все рассказал. Я его простила.

Нефедов поморщился и устало пожал плечами.

– Когда только успел? А, я все забываю, что в этом чертовом тумане вашем время шутки шутит. Здесь минута, там – часы... Наказать его – и как? Он сам себя наказал, похоже.

Старшина встал, хрустнул плечами, зачем-то похлопал ладонью по безнадежно перемазанному кровью комбинезону, стряхивая цементную пыль со знака Охотника на плече. Казимир не произнес ни слова – стоял все так же, не поднимая глаз.

– Хорошо, что здесь больше командиров нет. – Нефедов криво усмехнулся. – Значит, так. Казимир Тхоржевский! Слушай мою команду!

– Так точно, – просипел вампир в ответ. Его руки дрожали мелкой дрожью. Настя дотронулась ладонью до его локтя.

– Хорошо, что слушаешь, – в голосе командира Особого взвода будто заскрипело ржавое железо. – Значит, уши есть, хоть для чего-то твоя голова пригодилась. Принимай напарника. Теперь вы оба – мои люди. Пока я живой, это так. И даже если я не живой – ничего не изменится. Согласия твоего не спрашиваю, мне наплевать и растереть. Как я скажу, так и будет. Ты поклялся, и она поклянется. Клятву эту не разорвать, ты сам знаешь.

– Знаю...

– Слово сказано.

Степан Нефедов повернулся к Насте Левандовской. Посмотрел ей в глаза – мрачно, долго и неотрывно. Взгляд она выдержала, не моргая.

– Ну, милости прошу в отряд... Умбра-Два.

* * *

– А море там было совсем другое, да, – седая женщина, улыбаясь, смотрела вдаль, между кипарисами, и глаза ее блестели, как в молодости.

– Мне Черное больше нравится, – отозвался ее спутник. Он тоже улыбнулся и во рту, под лунным светом, заблестели две серебряные коронки. Жена лукаво взглянула на него и прищурилась.

– Странные мы с тобой, – сказала она. – Совсем не как в книжках.

– Не вспоминай даже, Настя, – поморщился старик и даже передернул плечами, словно от внезапного холода. – Кто меня недавно уговорил купить это чтиво? "Влюбленный вампир", ну надо же! И ведь печатают такую муть.

– Не бурчи, – его спутница ткнула старика кулачком в бок. – Зато романтично. Ты же мне вслух читал...

– Могу даже по памяти, – Казимир Тхоржевский театрально поднял седые брови, откашлялся и завывающим голосом, фальшивя, как плохой актер на сцене, начал:

– "Диана почувствовала, как холод обжег ее роскошную грудь, с которой серебряным потоком стекала вода. Но не холод от дождя был тому виной. Прекрасный мужчина ласково прикоснулся к ее лицу своими длинными, точеными пальцами..."

– Точеными. На токарном станке! – хихикнула Настя. – А потом он страстно и томно обнял ее, небось?

– А как же. Всю, – согласился ее муж.

Они рассмеялись и снова замолчали.

Потом старая седая женщина с молодыми глазами спросила тихо:

– Ты помнишь, где нам надо искать?

Старик встал и подал ей руку.

– Пойдем. Нужно немного пройтись.

* * *

Заброшенная еще с русско-японской войны батарея стояла в густом лесу – успел вырасти за полвека. Кусты пробивались через трещины в каменных стенах, стволы деревьев проросли сквозь потолки взорванных потерн и казематные амбразуры.

Ночь, заволокшая тучами небо, накрыла батарею непроглядным мраком. Но три пары глаз, внимательно оглядывавшие окрестности, ни в каком освещении не нуждались.

Казимир, конечно, оказался прав – Настя была здесь. Точнее, неподалеку, в окрестностях деревеньки с незапоминающимся названием. Они тут все были такие – Яндятунь, Юдятунь, Ляндатунь, Куандятунь... и еще целая куча разных "туней", "фаней" и "гоу". Рядом с одной такой "гоу" – десять домиков, половина снесена бомбежкой до фундамента – Взвод добивал уцелевших японских колдунов-онмеджи, которые наплодили всяческой нечисти. На это задание ушли восемь человек. А с ними – Умбра-Два.

Нефедов, всю дорогу злой и раздосадованный «полным провалом секретности», как он выразился, только хмыкнул непонятно, увидев, как Настя и Казимир обнялись, стоя на краю опаленной котловины, в которую превратилась бывшая сопка, отмеченная на карте как «высота 210».

– Намиловались? – спросил он потом. – Голубочки вы наши зубастые.

– А вы, товарищ старшина, не смейтесь, – обиженно сказала Настя Левандовская, сверкнув белыми остренькими клыками. – Я эти зубы себе не выбирала, если что.

– Я вообще редко смеюсь, – буднично сообщил Степан Нефедов, глядя в небо. – Вот если анекдот удачный... но на это Конюхов мастер, больше некому. Ты, кстати, своему суженому-ряженому давно в рот заглядывала? Нет, я все понимаю, дареный конь, конечно...

– Тьфу на вас, товарищ старшина, – фыркнула Настя. Потом внимательно посмотрела на Казимира. – Казик, это сейчас Степан Матвеевич о чем говорит?

Тхоржевский замялся. Потом очень натурально изобразил тяжелый вздох – если бы Нефедов точно не знал, что вампиру дышать незачем, поверил бы сразу.

– Открой рот,– строго сказала Настя. Осеклась и прошептала:

– Это как?

Казимир потрогал пальцами два серебряных клыка и поморщился.

– Побаливают, конечно. Но уже почти привык...

– Да зачем? – вырвалось у Насти отчаянно.

– Полгода назад, когда мы с тобой... в первый раз встретились, та ложка мне дорого обошлась. В бункере и так творилось черт-те что, а тут еще и ты... Рана никак заживать не хотела. Я думал – даже говорить не смогу толком. А потом разозлился. Да как так-то? Я такое прошел уже, о чем люди даже подумать не могу, чтобы не поседеть сразу. А тут – ложка... В общем, я пошел к деду своему. Он у меня – кремень, такой человек...

– Не человек, конечно. Но кремень, эт-то точно, – ехидно вставил Нефедов. Казимир отмахнулся и продолжал:

– Он мне дал средство одно, старинный рецепт нашей семьи. А потом обмолвился: "Знаешь, Казик, солнечного света ты не боишься. Так может сам поймешь, что бояться какого-то металла тебе попросту глупо?" Вот так я и понял, что все дело во мне, а вовсе даже не в серебре. Долго объяснять, как сам себя переламывал... Теперь привыкаю. Раны сразу прошли, шрамов нет, но вот с зубами получилось не очень – новые после бункера так не выросли. И я подумал – значит, так тому и быть.

– Ишь ты! Сначала тащишь в рот всякую гадость из Врат Л"Йенг, а потом хочешь, чтобы с клыками все было чика-в-чику? – непритворно изумился Нефедов, который изо всех сил делал вид, что не слушает и вообще – просто любуется природой, глядя на обгоревшие проплешины сопок.

Тхоржевский попытался было испепелить старшину взглядом, но тут Настя рассмеялась – звонко и весело.

– Мужики, мужики... Смешные вы. Да, товарищ старшина, вы тоже смешной, и не хмурьтесь, не испугаюсь все равно!

– А я чего? – пожал плечами Степан. – Я не страшный.

Умбра-Два пошла с ними – не спрашивая, зачем. Просто поглядела на старшину, который молча и серьезно кивнул в ответ.

Ночь заволокла тучами небо. Нефедов рассматривал развалины, и, кривясь от отвращения, катал во рту желатиновую капсулу – холодную, растекающуюся жидким и горьким льдом во рту. Губы немели, зато все ярче расцветал яркий оранжевый рисунок на земле – круги, сложные завитки и ломаные начертания букв, окружавшие старую батарею.

– Здесь так просто не пройти, – шепнул он во тьму. И тьма послушно донесла обратно ответ:

– Значит, постараемся.

– Надо постараться. Времени у нас нет.

Степан знал, что это правда. Где-то внизу, в оставшихся целыми коридорах и подвалах казематов, готовился убийственной силы ритуал, который должен был намертво закрыть целый район, замкнуть его в кольцо почти непробиваемого заклятья. Но как раз это было, в общем-то, неважно. Японцев ведь почти добили, и что толку от того, что какие-то онмеджи будут огрызаться еще неделю или две? Наступать они не смогут все равно – нечем им наступать, здесь не дивизия, и даже не батальон. Кололи и не такие орехи. Нефедов вспомнил Кенигсберг и дернул головой, отгоняя непрошеные мысли. Взвод делал это десятки раз – почти привычка, очищенная от всего лишнего.

Но если бы только это... Плохо было другое – для такого ритуала всегда нужны жертвы. Чем больше – тем крепче охранное Слово, тем тяжелее потом пробить защиту. А совсем худо было вот что: старшина хорошо знал, кого принесут в жертву. Альвы. Попавшие в плен к врагу – раненые, ослабевшие, измученные. Сами они не выберутся, об этом не зря предупреждал родич. Значит, выбора нет никакого. Где же Ласс? Нет. Сейчас не время гадать.

– Сильная штука. Зубы ноют от этих рисунков, – шепот Казимира раздался словно бы прямо в голове у Нефедова.

– Хорошо, что не жмут, – буркнул он в ответ.

– Шуточки у тебя, Степан Матвеевич...

– Все, оставить трёп. Надо идти.

И они пошли.

* * *

Ночью в парке было тихо и совсем хорошо – как будто и не было рядом никакого большого города. Только ворочалось и негромко шумело внизу море, качавшее на волнах огоньки какого-то судна вдалеке от берега.

– Ничего себе – "немножко пройтись"!

– А что? Для нас с тобой – пара пустяков.

– Как же тут славно, – тихо проговорила жена Казимира, трогая рукой ствол. – Это ведь магнолия?

– Да. Постарался садовник Кебах, оставил по себе память...

За листвой, на фоне темного крымского неба, чернели башенки и резные минареты Воронцовского дворца.

– Где она? – спросила Настя.

– Иди за мной, – усмехнулся ее муж, – свет мой ясный.

– Только при луне ты мне всякие нежности и говоришь! – притворно нахмурилась его спутница, опираясь на руку старика.

Они подошли к широкой лестнице. Казимир Тхоржевский остановился и показал на одного из мраморных львов – самого нижнего слева, спящего с грустной мордой.

– Здесь.

– Ты с ума сошел? – удивленно спросила жена. – Прямо здесь, на Львиной террасе? На виду у всех туристов?

– Знаешь, милая, как говорил Эдгар По? Лучше всего прятать лист в лесу...

– Ну да... Тогда, если следовать логике мистера По, тебе нужно было спрятать это в подвалах Массандры.

– Вот черт, – пораженно почесал затылок Казимир. – Точно. А ведь я не догадался!

– И слава богу. Там бы мы целый год искали.

Они подошли к постаменту, и Настя похлопала спящего льва по лапе.

– Привет, львище!

– Пусть спит, – улыбнулся Казимир. Он ловко пробежался пальцами по белому мрамору сзади на постаменте, что-то нажал несколько раз. Скрежетнул камень, и в мраморной плите открылась узкая ниша.

– Да, большим затейником был маэстро Бонанни. Всех львов доверил ученикам и подмастерьям, и только этого высек сам, своими руками.