Текст книги "Жанна д’Арк. Святая или грешница?"

Автор книги: Вадим Эрлихман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Стоит отметить, что всеведущие голоса не предупредили ее об обмане Луазелера, что ставит всех, кто верит в их реальность, перед непростой дилеммой. Или Бог и святые, дававшие указания Жанне, сознательно обрекали ее на гибель, или они сами не подозревали коварства Луазелера, что выглядит совсем уж странно. Но если допустить, что голоса продуцировались сознанием самой Жанны, все становится на свои места. Конечно, она могла заподозрить в пухлом круглолицем священнике провокатора, но он был так добр к ней, так участлив! Измученная заключением девушка невольно потянулась к нему душой, расслабилась, разоткровенничалась…

Тем временем Кошон спешно рассылал посланцев, приглашая явиться в Руан для участия в заседаниях суда авторитетных богословов, проповедников и специалистов по церковному праву. Мало кто отважился отказаться от предложения влиятельного прислужника англичан, хотя некоторые все же отговорились, ссылаясь на возраст или болезнь. В итоге судить Жанну собрались 130 человек, хотя важные решения из них могли принимать только двое – сам Кошон и инквизитор Руанского диоцеза, монах-доминиканец Жан Леметр. Если первый осуществлял, так сказать, политическое руководство, то второй заботился о соблюдении юридических тонкостей. Вообще-то участвовать в столь важном процессе был приглашен инквизитор Франции Жан де Гравран, но он отказался под предлогом участия в другом деле. Леметр тоже не рвался участвовать в процессе, поскольку он, в отличие от Кошона, не был прямым пособником англичан, обязанным защищать их интересы. Относясь к Жанне достаточно гуманно, он, тем не менее, не сделал ничего, чтобы облегчить ее участь, и послушно одобрил смертный приговор.

Остальные участники, носившие звание асессоров (заседателей), проявляли в ходе процесса не слишком много активности, хотя среди них были весьма любопытные личности. Например, епископ Теруанский Людовик Люксембургский, брат графа Жана. По мнению В. Райцеса, он был закулисным координатором трибунала, хотя появился на нем лишь однажды. Но более вероятно другое – Людовик, давний соперник Кошона, от лица английских властей надзирал за судьями, не давая им своевольничать. Очевидно, в Лондоне остались им довольны: вскоре после казни Жанны Людовик получил кафедру архиепископа Руана, на которую претендовал и Кошон, а также звание кардинала.

Судебный процесс в Руане продолжался четыре с половиной месяца. Все это время судьи и судейские чиновники получали жалованье из казны английского наместника. Кошону как председателю суда заплатили в общей сложности 750 ливров, Леметру – 450, щедро вознаградили прокурора, следователя, секретарей. Рядовые заседатели-асессоры получали за присутствие на каждом заседании один ливр; обычно на заседании появлялись от 30 до 60 асессоров. Тем, кто приехал из других городов а их было большинство, выплачивались также дорожные, квартирные и суточные. Самой представительной была делегация Парижского университета, состоявшая из 20 человек; каждую неделю они все вместе получали около сотни ливров. Ее ядро состояло из шести ученых профессоров – Жана Бопера, Николя Миди, Тома де Курселя, Жерара Фейе, Жака де Турена и Пьера Мориса. Давний приятель Кошона Бопер, как и он, занимал прежде должность ректора и в 1420 году представлял университет на заключении договора в Труа. Николя Миди, в свою очередь, был ректором во время взятия Парижа бургундцами, подняв студенчество на помощь захватчикам и расправу над арманьяками. Суд над Жанной помог ему подняться по церковной лестнице, но его блестящую карьеру неожиданно оборвала проказа. Ректором успел побывать и Тома де Курсель, несмотря на молодость – ему едва исполнилось тридцать лет.

Насколько единодушны были судьи? Уже тогда среди них были те, кто не верил в виновность Девы. Один из них, руанский монах Николя де Гунвиль, в разговоре с коллегой заметил, что Жанну уже допрашивали духовные лица в Пуатье, признавшие ее полную благонадежность. К тому же ее благословил архиепископ Реймсский – примас французской церкви и начальник большинства участников трибунала. Все это ставило под сомнение полномочия руанского суда, о чем простодушный клирик не замедлил заявить. Он был тут же арестован и заключен в тюрьму, откуда его выпустили только по ходатайству влиятельных друзей. Это хорошо иллюстрирует обстановку, в которой проходил суд; без сомнения, многие асессоры просто боялись высказывать свои сомнения, зная о печальной судьбе де Гунвиля. При этом многие из них позже уверяли, что всей душой были на стороне Жанны и старались помочь ей. Например, секретарь трибунала Гийом Маншон на оправдательном процессе всячески обличал Кошона, обвиняя его в давлении на судей, которые будто бы не желали осуждения Девы. Но это была всего лишь попытка обелить себя в глазах нового победителя – короля Франции. Попытка, надо сказать, успешная: никто из судей не понес никакого наказания.

На самом деле даже те, кто не верил в виновность Жанны, не сделали ровно ничего, чтобы помочь ей. Их возможности были не так уж малы: они могли пожаловаться на многочисленные процедурные нарушения, на попрание оговоренных законом прав подсудимой, на грубый диктат Кошона. Если бы руководители процесса, что вполне вероятно, не стали бы их слушать, они могли обратиться к папе римскому и его инквизиторам, осуществлявшим надзор за церковными судами всей Европы. Ничего этого сделано не было, хотя справедливости ради надо сказать, что служители церкви крайне редко заступались за обвиненных в ереси – иначе они могли быть обвинены в том же преступлении.

Суд инквизиции (от латинского Inquisitio – "расследование") был учрежден папой Иннокентием III в 1215 году и прошел практическую "обкатку" во время уничтожения еретиков-альбигойцев в Южной Франции. Особенную активность в этом проявлял основатель ордена доминиканцев святой Доминик де Гусман, и с тех пор орден руководил деятельностью инквизиции во всех странах Европы. Кроме генеральных инквизиторов отдельных стран, папа назначал инквизиторов по особым поводам, например для расследования ереси в каком-либо регионе. С конца XIII века суду инквизиции подлежали все обвиненные в ереси, колдовстве и магии, которых до этого судили церковные суды под председательством местных епископов. Расцвета своего могущества инквизиция достигла в конце XV столетия в Испании под началом знаменитого Томаса Торквемады, однако и до этого ее решения имели большой вес не только для церковных, но и для светских властей. С годами жестокость инквизиционных трибуналов возрастала, росла доля подсудимых, приговоренных к смертной казни. Один из богословов, обосновывая это, писал: "Цель инквизиции – уничтожение ереси; ересь же не может быть уничтожена без уничтожения еретиков; а еретиков нельзя уничтожить, если не будут уничтожены также защитники и сторонники ереси, а это может быть достигнуто двумя способами: обращением их в истинную католическую веру или обращением их плоти в пепел, после того, как они будут выданы в руки светской власти".

Жанна д’Арк в тюрьме. Художник И. Деларош

Типовой инквизиционный процесс начинался с опроса свидетелей в присутствии секретаря и двух священников, которые следили, чтобы показания записывались верно. Если показания уличали обвиняемого, его заключали в тюрьму и подвергали допросам, а при запирательстве – и пыткам. Арсенал пыточных орудий был весьма велик, что вынуждало большинство жертв сознаться в самых невероятных преступлениях. Признавшихся приговаривали к длительному церковному покаянию, бичеванию кнутом или тюремному заключению. Но были и те, кто не сознавался из упорной убежденности в своей правоте или из нежелания бросить тень на свое имя и репутацию семьи. Таких почти в ста процентах случаев ждала смертная казнь «без пролития крови», то есть сожжение. В зависимости от тяжести вины осужденных сжигали живьем или после предварительного удушения. Применялись и другие способы казни: утопление, повешение, отсечение головы, – но в период массовой «охоты на ведьм» сожжение стало почти универсальным. Эта массовая истерия, начавшаяся во многих странах Европы в XVI столетии, вызвала настоящую эпидемию доносов и оговоров; теперь обвиняемых под пытками заставляли выдавать сообщников, что во времена суда над Жанной случалось сравнительно редко.

До начала этой охоты число жертв инквизиции было сравнительно невелико – по приблизительным подсчетам, за весь XV век во Франции она приговорила к смертной казни не более 500 человек. Несмотря на всю жестокость в отношении подсудимых, они имели определенные права – например, на защитника, на апелляцию к вышестоящей инстанции, на достойное содержание в тюрьме. В случае Жанны все эти права были нарушены. Першам нарушением стало уже отмеченное отсутствие формальных улик – материалов предварительного следствия. Даже те скудные данные, что дознаватели собрали в Домреми и других местах, были уничтожены, поскольку слишком явно говорили о невиновности жертвы. Вторым нарушением было лишение защитника; правда, Жанне предложили выбрать себе защитника из числа обвинителей, но даже ей, незнакомой с судебной процедурой, стало ясно, что это издевательство. Обнаружив, что судьи твердо ведут дело к обвинению, не давая ей высказаться в свою защиту, она поносила передать ее дело на рассмотрение папы, но ей отказали. Тогда она предложила другую инстанцию – церковный собор, открывшийся в это время в Базеле, – опять отказ.

Еще одним нарушением, хоть и нередким в то время, стали условия содержания девушки в Буврейском замке – кандалы, скудная пища, издевательства охраны. Уже говорилось, что солдаты входили в ее камеру не только днем, но и ночью, мешая ей спать: по странному совпадению это происходило перед важными заседаниями суда, когда ей требовался максимум сосредоточенности и ясного ума. Ей пришлось пройти унизительную процедуру "установления девственности", которую проводила лично жена регента Бедфорда при помощи повитухи. От кандалов у нее на руках образовались незаживающие язвы; как минимум три раза она просила у суда снять цепи, но ей отказывали под предлогом того, что она однажды пыталась бежать. Впрочем, некоторые историки считают, что во время судебных слушаний кандалы снимали, чтобы не вызывать у судей жалость. Но не исключено, что тюремщики рассчитывали на обратный эффект: постоянно скованные руки Жанны должны были представить ее опасной преступницей, не достойной снисхождения.

Первое заседание суда состоялось в королевской капелле Буврея 21 февраля 1431 года. На председательское место уселся епископ Кошон, перед ним на расставленных полукругом скамьях расположились 42 асессора, за отдельным столом сидели секретарь Маншон и его помощник. У входа толпились зрители – англичане и доверенные французы. Были зачитаны документы, подтверждающие полномочия суда, и заявление подсудимой, которая просила допустить ее к мессе, указывая, что не посещала церковь больше двух месяцев. Кошон заявил, что пока она не откажется от своих заблуждений, включая ношение мужского костюма, суд не может удовлетворить ее просьбу. Все с этим согласились. Затем двое стражников ввели Жанну и поставили перед судьями; сидеть подсудимым не полагалось. Кошон потребовал, чтобы она поклялась на Евангелии в том, что будет правдиво отвечать на вопросы. Жанна тут же проявила строптивость:

– Но я не знаю, о чем вы хотите меня спрашивать. Может быть, вы меня спросите о том, чего я не смогу вам сказать.

– Поклянитесь, что будете говорить правду обо всем, что относится, по вашему разумению, к религии.

– Я охотно поклянусь говорить правду об отце, матери, о том, что я делала с тех пор, как отправилась во Францию.

Но об откровениях, которые я получала от Господа, я не говорила никогда и никому, кроме моего короля Карла, и не скажу ни слова, пусть мне даже за это отрубят голову.

Епископ попытался настоять на своем, но Жанна была непреклонна. Не желая тянуть время, он согласился на то, что она даст только те показания, которые сочтет нужными. По установленным правилам ее спросили об имени, месте рождения, родителях, возрасте – она отвечала охотно, хотя не всегда точно. Подошли к пункту о молитвах, которые она знает.

– Мать научила меня читать "Отче наш", "Богородице Дево, радуйся" и "Верую".

– Прочтите "Отче наш".

– Выслушайте меня на исповеди, и я охотно прочту.

Повторные требования епископа оказались бесполезны – без исповеди Жанна отказалась читать молитвы. По залу прошел шум: все знали, что ведьмы не могут читать молитв, и если подсудимая отказывается это сделать, то она… Дева, конечно, знала, что вредит себе в глазах суда, но она не привыкла молиться напоказ, к тому же считала нужным показать свою независимость, четко обозначив границы, за которые переходить не собирается. Это продемонстрировал и следующий вопрос: согласна ли она поклясться не покидать без разрешения тюремную камеру? Она вновь отказалась – клясться она не будет, поскольку при любой возможности убежит и будет вновь бороться против англичан. По рядам снова пробежал шепот, на этот раз скорее одобрительный – многие из судей, служа заносчивым завоевателям, втайне не любили их.

На этом заседание закончилось, и Жанну отвели обратно в камеру. С тех пор суд заседал каждые день-два уже на второй допрос Кошон велел не пускать зрителей, которые будто бы мешали работать. На самом деле он боялся, что смелое поведение девушки и ее находчивые ответы станут известны горожанам и вызовут их симпатию. Будь его воля, он убрал бы из зала и асессоров, многие из которых смотрели на девушку с сочувствием. Другие, впрочем, были твердо намерены выполнить хорошо известный им политический заказ – как можно скорее довести дело до осуждения. Таким епископ доверял вести вместо него заседания суда, когда он отправлялся в Париж на совещание с Бедфордом и кардиналом Винчестерским. Это было нарушением правил судопроизводства, по которым судья при рассмотрении важных дел обязан был каждый раз лично допрашивать подсудимых. После таких заседаний секретарь делал выписки (экстракты) из показаний Жанны, которые Кошон внимательно прочитывал, выстраивая на их основе линию обвинения.

3 марта состоялся последний публичный допрос, после чего епископ велел перенести дальнейшие допросы в камеру Девы и проводить их в узком составе: председатель суда, инквизитор, обвинитель, следователь, секретари и несколько доверенных асессоров. Тайные допросы продолжались неделю, с 10 по 17 марта, и проводились ускоренными темпами – иногда по несколько раз в день. После их окончания секретари составили сводный протокол, который зачитали Жанне, добившись от нее подтверждения верности записанного. На этом первая стадия процесса была закончена.

Как уже говорилось, протоколы допросов сохранились и были позже изданы. Делались они так: во время заседаний суда секретари Маншон и Буагийом делали беглые записи, которые вечером расшифровывались и переписывались набело в присутствии нескольких асессоров, которые могли подсказать забытые детали. Иногда текст все же оставался неясным, тогда на полях ставили особый знак, чтобы на другой день заново спросить об этом Жанну. Записывались не все ответы и заявления подсудимой, но лишь те, что имели, по мнению судей, непосредственное отношение к существу дела. Но и они могли быть искажены, на чем прямо настаивал Кошон; об этом говорил секретарь суда на оправдательном процессе: "Они велели мне по-латыни употреблять другие термины, чтобы исказить смысл ее слов и написать совсем не то, что я слышал". Судьи часто общались между собой на латыни, чтобы подсудимая их не понимала. То, что она не умела читать, тоже было на руку обвинителям, хотя обычно ей в конце допроса зачитывали показания, чтобы получить подтверждение их правильности. Она не раз возмущалась искажением сказанного ею и однажды даже воскликнула: "Если вы позволите себе еще раз так ошибиться, я надеру вам уши!"

Секретарь Гийом Маншон позже говорил: "Жанну утомляли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных каверзных вопросов, ее допрашивали после полудня еще в течение двух-трех часов. Не переставали менять сюжет и переходить от одного вопроса к другому. Несмотря на эти резкие переходы, Жанна отвечала осмотрительно. У нее была великолепная память. "Я уже отвечала вам на это, – говорила она очень часто и добавляла, указывая на меня: Я полагаюсь в этом на секретаря"".

Эти показания дополняет помощник инквизитора Изамбар де ла Пьер, который присутствовал почти на всех допросах: "Жанна была молоденькой девушкой – девятнадцати лет или около того, – необразованной, но наделенной светлым разумом. И эту бедную девушку подвергали таким труднейшим, тонким и хитроумным допросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. Так перешептывались между собой многие присутствующие. Очень часто, даже когда ее спрашивали о предметах, в которых она была совершенно невежественна, Жанне случалось находить правильные ответы, как это можно видеть по протоколу, составленному с точностью секретарем Маншоном. Среди многочисленных речей Жанны на процессе я отметил бы те, в которых она говорила о королевстве и войне. Она казалась тогда вдохновленной Святым Духом. Но, говоря лично о себе, она многое придумывала. Все же я не думаю, что нужно было осудить ее за это, как еретичку. Иногда допрос Жанны длился три часа утром и возобновлялся после полудня. Так, я часто слышал, как Жанна жаловалась, что ей задают слишком много вопросов".

Вопросов было не просто слишком много: они задавались непрерывно, по самым разным предметам, иногда несколькими людьми одновременно. Жанна была вынуждена просить; "Господа, пожалуйста, не говорите все сразу, я вас не слышу". Этот хаос хорошо виден и протоколах – например, в записях второго дня допросов, когда ее спросили о словах, сказанных ей Робером де Бодри куром при отъезде из Вокулера. Маншон прилежно записал ее ответ: "Показала, что названный де Бодрикур расстался с ней, говоря: "Езжай, и будь что будет"". Далее ее без всякого перехода спросили о герцоге Орлеанском, потом о том, зачем она надела мужское платье: "Далее показала, что ей было необходимо переменить свое платье на мужской костюм". За этим следует: "Спрошенная, какое письмо послала она англичанам и что это письмо содержало, ответила, что она писала англичанам, стоявшим под Орлеаном, что им следует оттуда убраться". И это не исключение: в таком стиле проходили все допросы Жанны с начала и до конца.

Многочисленными, постоянно повторяющимися вопросами на частные темы судьи пытались усыпить ее бдительность, заставить высказать что-нибудь еретическое, противоречащее церковным догмам. Понимая это, она постоянно была начеку, пытаясь в меру своих сил парировать выпады искушенных богословов. Уверена ли подсудимая, что ее ждет вечное блаженство? Полагает ли, что уже не может больше совершить смертный грех? Считает ли себя достойной мученического венца? Такие вопросы задавали ей доктора теологии, азартно ждущие, как рыбаки над гладью пруда, когда жертва попадется им на крючок. Были вопросы, любой ответ на которые мог выглядеть еретическим. Например, признать, что она не может совершить смертный грех значило проявить непростительную гордыню свойственную прислужникам Сатаны. А объявить себя подверженной греху – нарваться на вопрос, в каких именно грехах она повинна, уж не в ереси ли. Поэтому на такие вопросы она отвечала одинаково: "Мне об этом ничего не известно, но я во всем надеюсь на Господа". Такой ответ заставлял судей в бессилии скрежетать зубами: процесс затягивается, и обещанные им деньги, должности, кафедры становятся все дальше, притом что большинство их уже немолоды…

Позиции Жанны и ее обвинителей оставались диаметрально противоположными: она продолжала утверждать, что ее действия направляли Бог и святые, они – что ею руководил дьявол. Исходя из практики процессов о колдовстве, связь с дьяволом могла проявляться тремя способами. Первый: полеты на шабаш и нечестивые ритуалы, обязательной частью которых был сексуальный контакт с бесами или самим Сатаной. Это обвинение отпадало, поскольку Жанну признали девственницей. Второй способ: получение от нечистого каких-либо зелий, магических предметов или заклинаний. Пытаясь доказать это, судьи много раз спрашивали Деву о ее мече, знамени, девизе и так далее. Но и тут их ждало разочарование: все, что она имела, было украшено Божьим именем или носило Его знак. Девиз "Иисус Мария" на ее знамени или изображенный там ангел никак не могли быть орудием дьявольских сил. Попытались было изобразить таким ее меч, но слишком многие знали, что он был извлечен из алтаря действующей церкви, куда бесовские силы никак не могли попасть. До трибунала дошел слух, что подсудимая хранила при себе корень мандрагоры, известный как колдовской талисман. Однако Жанна с негодованием отвергла это, а доказательств у судей не было.

Возникает вопрос почему любое из отвергнутых обвинений нельзя было доказать с помощью пытки? "Альтернативщики" видят в том, что Жанну не пытали, доказательство ее знатного происхождения, однако все может быть проще. Зная строптивый характер Жанны, Кошон мог предположить, что она, сделав под пытками признание, потом откажется от него перед лицом суда и вызовет громкий скандал, учитывая важность дела. Он предпочел планомерно вести дело к осуждению, не обращая внимания на доказательства. Например, обвинение в связи с дьяволом никуда не делось, но базировалось теперь только на двух шатких основаниях – поклонению Дереву фей и тому, что Жанна действовала по воле голосов.

Последний пункт особенно интересовал судей – ему посвящена почти половина записей в протоколах, следствие возвращалось к нему целых 18 раз. Началось это уже на второй день допросов, где Жанна сразу же выложила почти все, что она (а за ней и мы) знала о посещавших ее голосах: "Когда ей было 13 лет, ей был голос, идущий от Бога, дабы помочь ей блюсти себя. И в первый раз она очень испугалась. И сей голос пришел около полудня, летом, в саду ее отца, и названная Жанна не постилась накануне. Она услышала голос справа, со стороны церкви, и очень редко она слышит его так, чтобы при том не было света. Сей свет идет с той же стороны, откуда она слышит голос, но там обычно всегда великий свет… Она сказала, что очень хорошо понимала голоса, приходящие к ней. Сказала также, что, как ей кажется, это был достойный голос, и она верит, что он был послан от Бога; а после того, как она трижды услышала сей голос, она узнала, что то был голос ангела. Она сказала также, что сей голое всегда хранил ее, и она всегда хорошо его понимала. Спрошенная о наставлениях во спасение души, кои давал ей сей голос, сказала, что он учил ее хорошо себя вести, посещать церковь, и сказал Жанне, что необходимо, чтобы оная Жанна пошла во Францию. Она добавила, что дознаватель покамест не добьется от нее, под каким видом явился ей сей голос".

Жанна д'Арк. Художник Ж.-Э. Ленепвё

Она и потом не раз отказывалась отвечать на вопросы, касающиеся голосов. Раззадоренные этим судьи расспрашивали о каждой мелочи: когда подсудимая впервые услышала голоса, сопровождались ли они появлением света, как она узнала в явившемся ей ангеле архангела Михаила, как отличила святую Маргариту от святой Екатерины, на каком языке они с ней говорили? На эти вопросы смог бы ответить далеко не каждый богослов: например, судьи интересовались, говорили ли с Жанной сами святые, или через них с нею общался Бог Она проявляла в ответах удивительную изобретательность: «Спрошенная, был ли архангел нагим, отвечала: „Неужели вы думаете, что Господу не во что одеть своих святых?“ Спрошенная, имел ли он волосы, отвечала: „А с чего ему было их стричь?“» Когда она сказала, что святая Маргарита говорила с ней «на прекрасном французском языке», кто-то из судей иронически осведомился, почему святая не говорила с ней, к примеру, по-английски. И получил ответ: «Святые не могут быть англичанами, зачем же им говорить по-английски?» После этого ее спросили, ненавидит ли Бог англичан, но она и тут нашла выход: «Ей ничего не известно о любви или ненависти Бога к англичанам и о том, как он поступит с душами. Но она твердо знает, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кого найдет здесь смерть».

В общем-то, для обвинения в ереси этого вполне хватало. Светское лицо, более того – неграмотная крестьянка, уверяет, что получает указания от Бога и святых в обход церкви, которой принадлежит монопатия на посредничество между небесами и грешной землей. За подобное "преступление" поплатились жизнью многие самозваные пророки и ясновидцы, особенно те, кто обращал свои предсказания против власт и феодалов и римских пап. В XV веке, на исходе Средневековья, таких появилось особенно много. В разных странах Европы последователи еретических сект требовали от имени Господа раздела имущества богачей и их земли, отказа от подчинения Риму, от соблюдения католических обрядов и почитания икон. Дело осложнялось тем, что в роли духовидцев выступали и многие истинные католики, пытавшиеся своей искренней верой вдохнуть новую жизнь в одряхлевшую, обремененную богатством и пороками римскую церковь. В итоге богословы пришли к выводу, что духовидцы делятся на две категории. Те из них, кто подчиняется церкви и не выступает против ее догматов, достойны почитания, те же, кто проявляет несогласие с существующими порядками, подлежат осуждению как еретики.

Казалось бы, Жанна неопровержимо относится к первой категории – никогда, ни одним словом она не покушалась на католические обряды, священство или авторитет папы. Это признала в свое время комиссия в Пуатье, членам которой она говорила почти то же самое, что теперь – руанским судьям. Но последние, получив прямой приказ своих английских хозяев, целенаправленно вели дело к ее осуждению. Различие в подходах двух судов видно невооруженным глазом. Когда в Пуатье Жанна объявила о своем намерении присоединиться к войску, посылаемому в Орлеан, собравшиеся там богословы признали эту цель патриотической и потому богоугодной. В Руане это, конечно же, встретило обратную реакцию – намерение изгнать англичан было признано зловредным и внушенным Сатаной. Это зафиксировало заключение факультета теологии Парижского университета, куда было послано на экспертизу обвинительное заключение по делу Жанны. Ученые богословы не только признали, что действиями подсудимой руководили адские духи, но и назвали их имена – Белиал, Сатана и Бегемот.

Усвоив для себя, что Дева является орудием дьявольских сил, судьи принялись вопреки фактам прикладывать этот вердикт ко всем ее делам и личным качествам. То, что еще на стадии предварительного расследования не вызывало никаких вопросов, вдруг приобрело зловещий смысл. Оставив родителей, Жанна, оказывается, преступила заповедь дочерней любви. Приказав атаковать Париж в праздник Богородицы, она совершила святотатство. Пытаясь спуститься с башни Боревуара, не упала случайно, а пыталась будто бы покончить с собой, что для христианина является тягчайшим грехом. Все это складывалось в весьма неприглядную картину, которую закономерно венчало обвинение в колдовстве – ведь только благодаря ему Жанна могла взять верх над непобедимой английской армией!

Главным доказательством ереси в глазах судей стало мужское платье Девы. Обличая ее, они ссылались на Библию: "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие" (Втор. 22. 5). Правда, в той же библейской книге содержится немало установлений, которые даже в Средние века никто не собирался соблюдать, – например, не надевать одежды из шерсти, смешанной со льном. Заповедь о мужской одежде тоже не считалась такой уж безусловной, о чем писал вскоре после освобождения Орлеана крупнейший французский теолог Жан Жерсон: "Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту Господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение".

В мужской одежде Жанна предстала перед комиссией в Пуатье, специально исследующей ее верность христианской морали, и комиссия не увидела в этом ничего странного или греховного. В той же одежде она общалась с королем и архиепископом Реймсским, ходила в церковь, принимала Святые Дары. И вот теперь суд в Руане констатировал: "Названная женщина утверждает, что надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога. Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой… Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой". Последний пункт вызывает сомнения: мы знаем, что Жанна иногда надевала женское платье, например на коронации Карла VII. Зачем ей было отказываться от этого теперь, когда упрямство грозило ей гибелью? Режин Перну предполагает, что тюремщики издевательски предлагали ей снять мужскую одежду, не предлагая взамен женской. Конечно, она не могла предстать перед солдатами обнаженной, что и было выдано судом за упорство в грехе. Во время одного из допросов она заявила, что готова надеть женское платье, только чтобы уйти в нем из тюрьмы. В другой раз сама попросила дать ей платье, чтобы пойти в нем к мессе: "Дайте платье, какое носят девушки-горожанки, то есть длинный плащ с капюшоном, и я надену его". Конечно, судьи не выполнили эту просьбу и поскорее забыли о ней, чтобы не разрушать нужную им картину.

Собранных с большим трудом фактов в принципе хватало, чтобы осудить Деву на смерть, но Кошону, любившему точность, требовалось более веское доказательство. После "мозгового штурма" члены трибунала придумали, как его получить. 15 марта в камеру Жанны явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, часто замещавший епископа Бове на допросах, в сопровождении инквизитора и четырех асессоров. Вместо обычных вопросов о голосах и мужской одежде они неожиданно спросили о другом – согласна ли она передать свои слова и поступки определению святой матери-церкви? Сразу заподозрив ловушку, она переспросила, о чем идет речь. Лафонтен уточнил вопрос: