Текст книги "Красная сотня"

Автор книги: Вадим Кожинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Как известно, тогдашний владетель Абхазии князь Келешбей Чачба (Шервашидзе; 1747 – 1808), предшественники которого признавали свою вассальную зависимость от Турции, отказался от прежних порядков и в 1806 году официально заявил о желании Абхазии войти в подданство России. Но проблема была не простой; в Абхазии имелись достаточно сильные сторонники «турецкого выбора». Среди них оказался и старший сын и наследник Келешбея – Асланбей, который в конце концов непосредственно связал себя с заговором против отца. Тогда Келешбей лишил Асланбея прав наследника и передал их своему младшему сыну Сефербею, который ранее принял христианство с именем Георгий.

Но 2 мая 1808 года Асланбей убил своего отца и захватил власть в Абхазии…

Это событие как бы предопределило последующую судьбу абхазского народа. Б. В. Шинкуба рассказывал мне, что много лет работает над трагедией, посвященной этому событию, которое крайне нелегко воплотить во всем его остро противоречивом смысле – человеческом и народном, духовном и государственном. Перед нами поистине шекспировская коллизия…

С одной стороны, сама безоглядная сила и страсть сопротивления, не остановившегося перед убийством отца, с другой же – несомненное нравственное поражение, ибо отцеубийство едва ли поддается оправданию…

12 августа 1808 года князь Георгий (Сефербей) Чачба подтверждает волю своего убитого отца о переходе Абхазии в подданство России; 17 февраля 1810 года Александр I издал соответствующий акт, а 10 июля десант российских войск высадился в Сухум-Кале (Акуа) и Георгий пришел к власти.

Но противостояние продолжалось. Оно выразилось уже в том, что сразу после присоединения к России сотни абхазских семей эмигрировали в Турцию, начав тем самым махаджирство, продолжавшееся почти до конца XIX века.

Если перед христианской Грузией (исключая обращенных в ислам турками аджарцев), в сущности, никогда не стояла проблема «выбора» между турецкой и российской ориентациями, то для Абхазии эта проблема долго была реальной. Так, сын и наследник Георгия (Сефербея) Михаил Хамудбей не раз испытывал колебания (существенна здесь уже двойственность самого княжеского имени – христианского и мусульманского…).

* * *

Говоря обо всем этом, важно, во-первых, осознавать вполне самостоятельную, не связанную с грузинской, новейшую историческую судьбу Абхазии, а, во-вторых, понимать, что не преодолеваемая в течение десятилетий ситуация этого самого выбора резко обостряла любые недовольства и противоречия.

Так, например, крупное восстание в Абхазии в 1866 году началось, как показал видный абхазский историк С. 3. Лакоба (см. его изданные в 1990 г. «Очерки политической истории Абхазии»), на почве своего рода драматического недоразумения: абхазов хотели «освободить» (как и всю империю) от крепостного права, но народ ни в коей мере не считал себя лишенным свободы и воспринял навязываемую ему реформу по сути дела в качестве грубейшего оскорбления. А в результате началась широкая эмиграция в Турцию, и абхазское население в 1866 – 1867 годах сразу же сократилось с 79 190 до 64 933 человек – то есть более чем на 14 тысяч (см.: Дзидзария Г. А.Народное хозяйство и социальные отношения в Абхазии в XIX веке. – Сухум, 1958, с. 483).

Российские власти не препятствовали и, к сожалению, даже поощряли этот уход части народа (считая махаджиров заведомо враждебной силой); правда, нельзя не отметить, что тем, кто вскоре захотел вернуться (а таких было не так уж мало), это разрешалось.

Но, несмотря на трагедию махаджирства, исторический выбор был сделан. В редакционной статье № 3 газеты «Абхазия» за 1994 год недвусмысленно сказано: «Так, видимо, начертано самой судьбой, что абхазскому народу быть сильным, благополучным и процветающим только рядом с Россией, только под крылом ее двуглавого орла. Это проверено самой историей… Абхазский народ свой выбор сделал после долгих размышлений и мучительных поисков истины»…

Кому-либо может показаться, что ответственное и емкое слово «народ» употреблено в процитированном тексте ради эффекта. Но такое сомнение было бы всецело ошибочным. Судите сами: более шести десятилетий Абхазия по воле Берии являлась «неотъемлемой частью» Грузии. Но вот впечатляющие данные переписи 1989 года: «свободно владеют русским языком» 75 967 абхазов (81,4 процента), а грузинским языком – только 1452 абхаза (1,5 процента)». И это уже в самом деле выбор народа, а не каких-либо отдельных лиц или группировок.

* * *

Мое давнее пристальное внимание к Абхазии не могло не обратить меня к изучению Кавказа в целом и, в частности, к Чечне. Тем более, что мой ближайший друг, замечательный русский поэт Анатолий Передреев (1934-1987) провел детство и юность в Грозном, женился на чеченке, выросшей в ссылке, постоянно переводил чеченских поэтов, дружил с ними и вообще жил как бы между Москвой и Чечней. Через него и я соприкоснулся не только умом, но и душой с чеченским бытием.

Размышляя об Абхазии и Чечне, нельзя не прийти к выводу, что перед нами глубоко различные исторические судьбы и, естественно, никак не сводимые к какому-либо общему знаменателю нынешние ситуации.

Начать уместно с того, что если Абхазия традиционно борется за свою национальную суверенность и само свое национальное существование, то для Чечни это, строго говоря, совсем не характерно – пусть многие и утверждают обратное. Вполне вероятно, что мне напомнят об эпохе Шамиля. Однако Шамиль (как и все его предшественники) стремился создать единое для всего Северного Кавказа исламское государство, а вовсе не какие-либо национальные; его воля была направлена на полное слияние всех многообразных северокавказских племен.

Это было, надо прямо сказать, трудной или даже вообще невыполнимой задачей, ибо, помимо существенно различных собственно кавказских народов, в сфере действий Шамиля были еще и тюркские, и иранские народы. А кроме того, народы Северного Кавказа исповедовали не только ислам, но и христианство, а также своеобразные иудаистские и языческие верования.

Многочисленные факты ясно показывают, что Шамиль постоянно боролся против собственно национальных устремлений на контролируемых им землях и даже предпринимал специальные усилия для своего рода «ликвидации» национальных различий. Об этом, между прочим, проницательно писал выдающийся сын абхазского народа Ефрем Эшба в своем «Очерке истории Кавказской войны» (вошедшем в его изданную в 1927 году в Грозном книгу «Асланбек Шерипов»). Е. А. Эшба (1893 – 1939) – квалифицированный исследователь, воспитанник процветавшего тогда Московского университета, – не без удивления писал о том, «с какой настойчивостью Шамиль разрушал племенные перегородки и способствовал созданию единства среди горцев… Шамиль заставлял чеченцев выдавать своих дочерей замуж за лезгин и наоборот, чтобы родством связать эти племена… Шамиль обнаруживал… свой прямой интернационализм». Последний термин не очень уместен, но основной смысл политики Шамиля определен верно: нельзя не напомнить в связи с этим, что и тысячи принимавших ислам русских – перебежчиков и пленных – были объявлены Шамилем полноправными гражданами его государства.

Шамиль тем самым продолжал линию, намеченную еще его дальним предшественником, выступившим за полвека до него, – шейхом Мансуром (Ушурмой). Е. А. Эшба цитирует свидетельство о Мансуре его современника Давлет-Шина: «Проповедует слияние всех враждующих племен Кавказа в единый народ».

Вполне закономерно, что Шамиль беспощадно уничтожал знать, «элиту» своих соплеменников аварцев и других кавказских народов, ибо она наиболее осознанно воплощала национальные устремления. Вместо исконных предводителей, констатировал Е. А. Эшба, Шамиль «насадил в Чечне искусственный институт «наибов», к тому же иноземных», то есть принадлежащих к другим народам. И особенно существенно, что никаких сведений о недовольстве чеченцев этой «интернациональной» политикой Шамиля не имеется. Их согласие объяснялось, очевидно, тем фактом, что в Чечне вообще не было (принципиальное отличие от Абхазии!) традиции национальной государственности. И чеченцев явно не беспокоила перспектива, которая ожидала их в создаваемом Шамилем государстве, где многие и разные народы должны были в конечном счете слиться в нечто единое, воодушевленное исламом и соответствующим социальным устройством на основе шариата, а вовсе не национальной идеей.

* * *

Теперь обратимся к вопросу о вхождении Чечни в состав России. К сожалению, в сознании многих людей вопрос этот рисуется в таком виде: Россия решила завоевать Чечню, началась долгая героическая борьба чеченцев за национальную суверенность, – особенно в эпоху Шамиля, – но превосходящие русские силы подавили сопротивление.

На деле все обстояло не так. Вот изданный в 1981 году в Грозном сборник трудов высококвалифицированных чеченских историков «Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией и народами Кавказа в XVI – начале XX вв.». Кто-нибудь может сразу заявить, что историков тогда заставили писать неправду. Однако в основе сборника – не домыслы, а подлинные документы, из которых явствует, что еще за три столетия до Шамиля отдельные части Чечни начали присоединяться к России, поскольку это соответствовало интересам населения.

К восьмидесятым годам XVIII века – то есть более чем за полвека до Шамиля – присоединение к России было завершено. И движение Шамиля было вовсе не борьбой против присоединения Чечни к России, а восстанием, основанным на социальных и религиозных идеях. Вполне аналогичные восстания то и дело происходили в XVII-XVIII веках и в коренных русских регионах империи, в том числе и восстания с ярко выраженной религиозной направленностью (как, например, старообрядческое Соловецкое восстание 1668 – 1676 годов). В связи с этим всецело понятна весомая роль русских перебежчиков в стане Шамиля: это были своего рода «пугачевцы» (не забудем, кстати, что и в восстании Пугачева участвовали вместе с русскими башкиры, татары и другие народы России; точно так же к Шамилю присоединялись русские).

Поэтому нынешние идеологи национального чеченского государства заведомо неоправданно выдвигают Шамиля в качестве своего предшественника; вполне ясно, в частности, что сегодня и чеченцы, и аварцы, осетины, кумыки, кабардинцы, черкесы, карачаевцы и т. д. безоговорочно отвергли бы проект своего слияния в один «кавказский народ»…

И нельзя умолчать о том, что – несмотря на все возможные возражения – Россия не ставила перед собой задачи «унификации» населяющих ее народов. В определенной степени это делалось только в отношении украинцев и белорусов, но лишь потому, что многие находившиеся у власти люди считали их по существу русскими (даже в справочниках указывалось тогда общее количество «русских» и уж затем называлось количество великороссов, малороссов и белорусов). Что же касается других, не являющихся славянскими народов России, никаких целенаправленных усилий для их «обрусения» не предпринималось. Было, правда, стремление приобщать те или иные народы к российскому православию (либо укрепить его – как, например, в Абхазии), но для этого Евангелие переводили на национальные языки.

В связи с этим обращу внимание на поистине удивительный парадокс: России постоянно предъявляются обвинения в том, что она – в отличие, скажем, от основных западноевропейских стран (Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании) – включает в свой состав множество народов; между тем по справедливости Россия заслуживает поэтому вовсе не хулу, а самую высокую хвалу! Ведь те, кто проклинает Россию за ее «многонациональность», попросту не знают или же не хотят знать реальную историю западноевропейских стран.

Здесь, конечно, невозможно говорить о судьбе многих десятков народов Западной Европы, почти или совсем исчезнувших под мощным давлением основных западных наций. Скажу еще лишь о том, что при восстановлении в 1918-м и – в большем размере – в 1945 году Польского государства, оказалось, что на входивших с конца XVIII века в состав Германии и Австрии польских землях поляков уже почти не было, между тем как на землях, принадлежавших России, их имелось гораздо больше, чем ко времени «раздела Польши»!

И можно с полным правом сказать, что нынешняя многонациональность России – неоспоримое свидетельство ее высокоположительных качеств.

Уместно обратиться в связи с этим к одному эпизоду из истории абхазской культуры.

Сын великого Дырмита Гулиа, Георгий, рассказал в своей книге об отце, как в начале творческого пути тот советовался с русским чиновником С. А. Алферовым, ведавшим в Абхазии народным образованием, вопрошая его о возможности создания абхазской литературы.

Согласно версии Георгия Гулиа, С. А. Алферов, сказавший «я уважаю эту страну и ее народ», вместе с тем выразил сомнение в том, что Дырмит Гулиа сможет осуществить свою мечту, и, более того, заявил ему: «…малые народности по доброй воле ассимилируются с великороссами. Этот процесс в цивилизованной империи неизбежен…

– Степан Александрович, – перебил его Гулиа, – только не разговаривайте со мной так, словно мы на собрании истинно русских…

– Дорогой, я слишком уважаю вас, чтобы обижаться. К слову сказать, союз истинно русских – это священный союз».

Георгий Гулиа пояснил здесь же, что «союз истинно русских» – это «черносотенная организация», и в его рассказе С. А. Алферов предстает как русский националист, противящийся созданию национальной абхазской культуры.

Не исключено, что «черносотенец» Степан Александрович действительно усматривал в будущем неизбежность обрусения малых народов России. Но Георгий Гулиа, к сожалению, умолчал в своем рассказе о том, что достаточно хорошо известно. Несмотря на свой «прогноз», С. А. Алферов постоянно и всемерно поддерживал дело абхазской национальной культуры. Об этом вспоминали видные деятели абхазского просвещения предреволюционных лет А. И. Чукбар, Н. С. Патейпа, А. М. Чочуа; об этом же с уважением сообщается в трудах позднейших абхазских историков и филологов – Г. А. Дзидзария, В. П. Пачулиа, X. С. Бгажба, В. X. Конджария и др.

С. А. Алферов «продвигал» и редактировал целый ряд первых абхазских книг (в том числе и тех, в создании которых участвовал Д. И. Гулиа) и даже сам написал «методические пособия» к вышедшему в 1914 году 2-му изданию «Книги для чтения на абхазском языке для абхазских училищ», составленной его постоянным сотрудником А. И. Чукбаром.

И в высшей степени характерно, что после Февральской революции возглавляемый грузинами «Сухумский Совет» выслал С. А. Алферова из Абхазии (см.: Дзидзария Г. А.Очерки истории Абхазии. 1910-1921)…

Полагаю, что «случай» с С. А. Алферовым много говорит о роли русских в судьбе населяющих Россию «малых» народов.

* * *

Я уже говорил о фактах самого жесткого подавления национальных устремлений абхазского народа после введения ее в состав Грузинской ССР. Ныне же постоянно раздаются голоса, утверждающие, что, в сущности, столь же прискорбна была жизнь чеченцев в составе РСФСР, а нередко в насилиях над чеченцами обвиняют прямо и непосредственно русский народ. При этом прежде всего имеется в виду выселение, депортация чеченцев в 1944 году.

Так, например, обвинениями, даже проклятиями в адрес именно русских переполнено изданное в 1993 году сочинение Георгия Вачнадзе «Горячие точки России». Нельзя не сказать, что этот автор в 1970 – 1980-х годах был одним из самых яростных обличителей не России, а Запада, сочинявшим так называемые «контрпропагандистские» книжки – «Антенны направлены на Восток» (1977), «Чужие голоса в эфире» (1981), «Покушение» (1987) и т. п. Забавно, между прочим, что его антирусская книжка издана при финансовой поддержке ФРГ – той самой ФРГ, которую он обильно поливал грязью. Странная всеядность у германских «спонсоров»…

В этой своей книжке товарищ-господин Вачнадзе не жалеет грязи для своих недавних соотечественников. Так, например, он заявляет, что все события в Абхазии – результат чисто карьерных «игр» абхазской «партийно-хозяйственной элиты» и что-де из-за «подстрекательской политики Ардзинбы Абхазия сегодня в руинах. Население бежало кто куда».

О русских же он пишет следующее: «Знаете ли вы о трагедии чеченского аула Хайбах? 27 февраля 1944 года карательный отряд НКВД, проводивший депортацию народа, согнал всех жителей в сарай и сжег их заживо. Вывозить людей из высокогорного аула было хлопотно. Чеченцы, вспоминая об этом злодеянии, говорят: это сделали русские. Хайбах будут помнить еще многие поколения чеченцев. Но и русские должны знать об этом».

Перед нами самая наглая ложь, какая только возможна. Вачнадзе едва ли мог не знать не раз публиковавшийся рассказ непосредственного очевидца упомянутого им чудовищного события – бывшего первого заместителя наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР Дзияудина Мальсагова: «27 февраля к селению Хайбах начали собирать людей… В основном это были больные, дети, старики и женщины. Их собирали в конюшне… Начальник краевого управления НКВД, комиссар безопасности 3-го ранга Гвишиани отдал приказ поджигать. Я пришел в ужас… Подскочил к Гвишиани и говорю: «Остановите людей, что вы делаете?!» Гвишиани спокойно ответил: «Эти люди нетранспортабельны, их надо уничтожить…» Я вскричал: «Я буду жаловаться Берии» (тогда мы и не подозревали, что это за человек!). И услышал в ответ: «Это приказ Берии». (Берия находился тогда поблизости на Кавказе. – В. К.)… Меня и капитана Громова, который тоже выступил против организованного зверства, отправили под конвоем в селение Малхасты. Нас увозили, а этот ад еще продолжался».

К этому надо добавить, что та часть Чечни, в которой располагался аул Хайбах, была тогда же введена (вместе с другими землями Северного Кавказа) в состав Грузинской ССР (возвращена чеченцам в 1957 году).

* * *

Впрочем, мне не раз приходилось слышать такого характера обвинения в адрес русских: вы самый большой народ в СССР; как же вы допустили этот террор, это насилие? Но если ставить сей вопрос всерьез, необходимо всецело учитывать (о чем уже говорилось) общее состояние мира, который в XX веке стал единым. Политика, пренебрегающая всеми человеческими интересами и самими человеческими жизнями, была присуща в XX веке вовсе не только стране, называвшейся СССР. Я уже не говорю о тоталитарных режимах в Германии, Италии, Испании, Португалии и т. д. Обратимся к США, которые в глазах многих людей приобрели имидж истинно демократической и гуманной страны, где, конечно же, была бы немыслима, скажем, депортация народов за вину каких-нибудь его представителей.

Но вот непреложные факты. В декабре 1941 года Япония атаковала американскую военно-морскую базу Пирл-Харбор. Между тем в США жило немало людей японского происхождения. И вот «19 февраля 1942 г. президент Рузвельт отдал распоряжение о водворении 112 тыс. таких лиц (из них две трети имели американское гражданство) в специальные концентрационные лагеря. Официально это объяснялось угрозой японского десанта на Тихоокеанское побережье Соединенных Штатов. Солдаты американской армии при содействии местных властей быстро провели эту операцию. В лагерях был установлен жесткий режим» (Яковлев Н.Н.Новейшая история США. 1917-1960. М., 1961, с. 364).

Итак, даже не депортация, а концлагерь, и не за какое-либо сотрудничество с врагом, а только за предполагаемую «угрозу» такого сотрудничества в случае японского десанта в США (которого, кстати сказать, не только не было, но и не могло быть).

А теперь – о заключительном акте борьбы США против Японии. Хорошо известно уничтожение 6 августа 1945 года атомной бомбой 78 150 человек гражданского населения города Хиросимы. Но гораздо меньше знают о второй бомбе, сброшенной через три дня, 9 августа, на город Нагасаки, где погибли 73 884 человека (обе цифры – по официальным данным самих США – скорее всего преуменьшены).

Конечно, и первая бомба была несовместима с человеческими принципами, ибо дело шло, в сущности, об уничтожении огромного количества заложников. Но употребление второй бомбы (о чем до сих пор известно, повторю, очень немногим) было совершенно беспрецедентной акцией. Во-первых, заранее было точно известно (как об этом позже в 1961 году рассказал в своей нашумевшей книге руководитель атомного проекта генерал Гровс), что в Нагасаки погибнут сотни американцев, находившихся там в лагере для военнопленных. Но главное в другом. Американский историк Дж. Уорберг в 1966 году по секретным документам установил следующее: «Первая бомба, сброшенная на Хиросиму, была урановой бомбой… Вторая бомба, сброшенная на Нагасаки, была плутониевой бомбой, которую стремились испытать; если она сработает, мог быть изготовлен большой запас таких бомб. И для того, чтобы доказать это, примерно 100 000 японцев были убиты»… (цит. по кн.: Сосинский С.Акция «Апокалипсис». – М., 1970, с. 121).

Итак, только ради наглядного «научного» эксперимента правители США, которым, кстати сказать, в тот момент уже ничто всерьез не угрожало, приказали испепелить и сотни своих солдат и офицеров, и сотню тысяч японцев… Если вдуматься, станет ясно, что это буквально ни с чем не сравнимая акция.

* * *

Депортация народов, обвиняемых – пусть даже совершенно ложно – в сотрудничестве с врагом, смертельная борьба с которым еще продолжалась на территории СССР, все-таки не столь чудовищное деяние.

Это отнюдь не означает, разумеется, хоть какого-либо «оправдания» депортации чеченцев и других народов. Речь идет лишь о том, что исторически неверно и этически несправедливо считать воплощением всего зла XX века один СССР и уж совсем подло взваливать вину на русский народ. Дело не в том, чтобы осудить США, но в том, чтобы понять общее состояние мира в нашем столетии.

Лично я с молодых лет – с тех пор, как обрел более или менее самостоятельный взгляд на мир, – считал выселение народов недопустимым актом. Еще мальчиком, до войны, я провел лето в татарском селении Отузы в Крыму, и когда я приезжал туда после войны и находил исчезающие остатки татарских жилищ и виноградников, сердце мое скорбно сжималось. Я с глубокой горечью говорил тогда об этом близким людям.

Но вместе с тем нетерпимы и разного рода спекуляции на этой трагической теме. Вот уже цитированный Вачнадзе запросто объявляет: «50 процентов чеченцев погибли во время депортации в Сибирь и Казахстан». Эти «50 процентов» – очевидная выдумка и, прямо скажем, нелепая. Согласно вполне достоверным сведениям, чеченцев и ингушей в 1937 году (в материалах переписи они исчислены как единый вайнахский народ) насчитывалось 436 тысяч человек. В 1944-м их было 459 486 человек, а в 1959-м – 525 тысяч (419 тыс. чеченцев и 106 тыс. ингушей) – то есть на 20,4 процента больше, чем в 1937-м, и на 14,2 процента больше, чем в 1944 году.

Между тем, если бы действительно погибла половина народа, его численность до катастрофы могла бы восстановиться не менее чем через полвека! Так, в 1941-1945 годах погибли не 50, а «всего» 22 процента населения Белоруссии (2 миллиона из 9 миллионов человек), но довоенное количество населения смогло восстановиться только через 25 лет – к 1970 году…