Текст книги "Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах"

Автор книги: Вадим Солод

Граждане, как это водится, при оформлении семейных отношений проявляли максимально возможную креативность – в материалах судебных дел появились предвестники нынешних брачных контрактов. По одному из таких споров фигурировало брачное соглашение, заключённое между актрисой Яблонской и гражданином Батаевым:

«Мы, нижеподписавшиеся, граждане города Москвы, Батаев, с одной стороны, и Яблонская, с другой стороны, заключили между собой настоящий договор в том, что Батаев обязуется жениться на гр. Яблонской на следующих условиях:

1. В течение недели от 5/П по 12/П должен быть заключён брачный договор в комиссариате.

2. Венчание должно произойти в первых числах февраля 1922 года.

3. Гражданка Яблонская представляет гр. Батаеву полную свободу во всех его действиях как служебных, так и касающихся личной стороны его жизни.

4. Гражданин Батаев гарантирует гражданке Яблонской совместную жизнь до тех пор, пока гр. Яблонская сама не захочет развода.

5. В случае развода гр. Батаев обещает уплатить 1/3 всего наличного своего состояния гр. Яблонской при точном учёте совместно с нею всего состояния.

6. В случае нарушения хотя бы одного пункта настоящего договора весь договор должен быть расторгнут, но обязательно при соблюдении п. 5.

Подписи: Батаев и Яблонская. Свидетели».

Невеста обязалась единовременно выплатить Бадаеву 125 000 000 рублей (в дензнаках 1922 года) в день заключения брака. [1.33]

Абсолютной свободе семейных отношений способствовала и так называемая «галкинская реформа» православной церкви.

В ноябре 1917 года настоятель Преображенской Колтовской церкви в Петрограде иерей Михаил Галкин предложил Совнаркому свои услуги – священник выступил с предложением отделить церковь от государства. В своих воспоминаниях, уже занимая должность заведующего кафедрой марксизма-ленинизма Новосибирского института инженеров геодезии, он писал: «Тотчас же после Октябрьской революции, прочтя в газетах призыв тов. Троцкого к участию в работе с Советской властью, отправляюсь в Смольный, к тов. Ленину и прошу его бросить меня на работу где угодно и кем угодно, в любой канцелярии, брошенной разбежавшейся интеллигенцией. Владимир Ильич, после 10-минутной беседы, в которой, как казалось это мне, испытывал мои убеждения, рекомендует от канцелярской работы пока что воздержаться, а лучше написать статью в „Правду“ по вопросу об отделении церкви от государства».

Предложение было признано дельным, и в результате большевистское правительство после объявления религии частным делом каждого человека лишило церковные приходы функций государственной регистрации актов гражданского состояния – метрикацию рождений, браков и смертей передало особым органам государственной власти (ЗАГС), затем был узаконен институт гражданского брака, а управлениям кладбищ, ранее принадлежавших различным конфессиям, теперь было запрещено чинить какие-либо препятствия к организации гражданских похорон и т. д.

14 октября 1923 года газета «Правда» писала: «Отцовский и дедовский обычай венчаться в церкви так крепко укоренился потому, что это венчание укрепляло положение женщины и заставляло мужа чувствовать обязанности перед женой и детьми… Большинство молодых людей не только в деревне, но и на фабрике, если они с девушкой не расписаны и не венчаны, и за жену её не считают… Обязательство отца давать деньги на воспитание своих детей не избавит женщину от массы унижений и горя… Суд? Но женщина, особенно крестьянка, не пойдёт судиться, так как до сих пор с представлением о суде у неё связано представление о волоките, о допросах, о всяческих мытарствах. И каково будет душевное состояние на суде, когда ей придётся доказывать, от кого она имеет ребёнка?»

19 ноября 1926 года Постановлением ВЦИК СССР введён в действие новый Кодекс законов о браке, семье и опеке, который содержал целый ряд новелл, при этом был достаточно прогрессивным и вполне соответствовал современным представлениям о цивилистике.

Так, в соответствии со ст. 3 главы 1 «лица, фактически состоящие в брачных отношениях, не зарегистрированных установленным порядком, вправе во всякое время оформить путём регистрации с указанием срока фактической совместной жизни», или ст. 6 Главы 2 «Условия регистрации брака»: «Не подлежат регистрации браки: а). Между лицами, из которых хотя бы один состоит уже в другом зарегистрированном или незарегистрированном браке…»

То есть если один из супругов уже состоял в гражданском (!) браке, в официальной регистрации другого брака ему на основании закона должны были отказать.

Кодекс устанавливал равные права супругов на общее имущество, приобретённое в период брака, а также равные права на выбор занятия, образование и профессии, что, в частности, было принципиально для жителей республик Средней Азии или Кавказа, вошедших в состав СССР.

Что же касается случая с комсомолкой и её двумя мужьями, то по этому вопросу в Гражданском законе содержалась чёткая позиция, изложенная в ст. 32 главы 1 раздела II «О взаимоотношениях детей и родителей и других лиц, состоящих в родстве»: «Если суд при рассмотрении вопроса об отцовстве установит, что мать ребёнка в период зачатия была в половых сношениях, кроме лица, указанного в ст. 28 настоящего Кодекса, ещё и с другими лицами, то суд постановляет решение о признании одного из этих лиц отцом ребёнка и возлагает на него обязанности, предусмотренные статьёй 31 настоящего Кодекса».

При этом, как всегда, творческая элита во многом задавала тон свободным отношениям. Татьяна Толстая, посвятившая одну из своих лекций тройственным бракам Серебряного века, утверждает, что взаимные измены были явлением не то что рядовым, но в чём-то даже рутинным для литераторов, тем более после революции, когда последние нравственные преграды на пути к эре наслаждения вовсе пали.

Созданное летом 1924 года акционерное общество «Советское кино», объединившее все кинофабрики страны и практически монополизировавшее производство кинолент, было знаменито не только своими шедеврами, как, например, «Броненосец Потёмкин» и «Октябрь» Сергея Эйзенштейна, «Третья Мещанская» Абрама Роома или «Обломок империи» Фридриха Эрмлера, но и неофициальным правилом получения роли через особые отношения с режиссёром. Владимир Маяковский после дела «чубаровцев» публично высказался по этому безобразному поводу, причём довольно эмоционально.

Осип Мандельштам одновременно с официальными семейными открыто поддерживал отношения с поэтессой Марией Петровых, а жена поэта Надежда Яковлевна, по слухам, только приветствовала этот триумвират. Максим Горький, будучи женатым человеком, жил в гражданском браке с актрисой Марией Фёдоровной Андреевой, а потом с Марией Закревской-Бенкендорф-Будберг. Анна Ахматова мирилась с первой женой своего мужа Николая Пунина Галей (Анной) Аренс, с которой он продолжал поддерживать отношения, сама после развода в буквальном смысле не отпускала Николая Гумилёва до самой его гибели, считая, «что он любит её одну» (на самом деле нет), да и Алексей Толстой тоже не был образцом супружеской верности, впрочем, как и Всеволод Мейерхольд. Всё это бульварная гадость, конечно.

Однако сложная конфигурация отношений Владимир Маяковский – Брик Лили – Брик Осип, если она и была на самом деле, а не являлась некой возрастной фантазией Лили Юрьевны, которая постоянно должна была поддерживать к себе уже порядком угасший интерес таким доступным способом, в те свободные времена – явление довольно рутинное. «Критерием поведения в интимной жизни оставался для нас только индивидуальный вкус – кому что нравится», – вспоминала близкий друг четы Мандельштам Эмма Герштейн.

Главным теоретикам русского марксизма удалось подвести под невиданное до сих пор в России падение нравов теоретическую базу.

Так, В. И. Ленин в программной для молодёжи речи на III съезде РКСМ 2 октября 1920 года утверждал: «Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. Мы говорим, что это обман, что это надувательство и забивание умов рабочих и крестьян в интересах помещиков и капиталистов. Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата». [2.12]

Не отставал от Владимира Ильича его верный соратник А. В. Луначарский, который в своей очередной статье «Мораль с марксистской точки зрения» сумел не только в очередной раз продемонстрировать свой исключительный интеллект, проиллюстрировав свою позицию цитатами от Адама Смита до Карла Маркса, но и представил читателям собственный взгляд на проблему, нашедший поддержку среди тысяч и тысяч молодых строителей социализма: «…всякое удовлетворение инстинкта, если оно не противоречит целям развития человека, является благом. Конечно, и тут могут быть спорные вопросы, как, например, курение. Человек говорит, что это доставляет ему такую помощь, такую поддержку во время работы, такой отдых, что он, пожалуй, не будет считаться с отрицательными результатами. Такое суждение имеет своё основание. Абсолютного противоречия коммунистической морали в таком положении нет: человек имеет право на наслаждение, человек должен быть счастливым. Разве человек должен быть аскетом? Ничего подобного! Если он отказывается от удовольствия, то лишь в тех случаях, когда это приносит ущерб общественности или вредит его личности. В общем же, он имеет право на наслаждения, которых требует его организм» [2.13].

Самого наркома можно было считать кем угодно, только не аскетом. Его молодая жена, очень красивая и не очень талантливая актриса Наталья Резенель вспоминала о том, что по дороге в Мадрид, куда Луначарский был назначен Постпредом СССР, во французском курортном городке Ментона у него случился приступ стенокардии. Местный врач для стимуляции сердечной деятельности рекомендовал шампанское: французы – они такие французы… Принесли вино в столовой ложке, Анатолий Васильевич заявил, что привык пить шампанское из бокала, с тем и умер. Красиво жил – красиво ушёл… народный комиссар.

В редакции молодёжных газет приходят сотни писем со всех концов СССР:

– от партийного работника Фотина в газету «Красное Прикамье», 1926 год: «Я был молод, здоров, сильный и должен был, в силу природы, иметь половую связь с женщиной. В результате получилось что же? 118 фактических жён. Многие, может быть, скажут мне: ты человек распущенный, ты развратник. Но я осмелюсь этим людям возразить, что меня заставляла так жить сама жизнь. Не мог же я таскать с собой жену из города в город, из деревни в деревню, с одного фронта на другой! В один приезд заведёшь с женщиной связь, а во второй приезд её не окажется почему-либо».

– от Константина Козырева в редакцию газеты «Смена»: «Вы разводите всякую теорию, а не даёте практики. Например, неизвестно, можно ли любить сразу двух девчонок, особливо если позволяет темперамент, а тем более что алиментов как будто не предвидится».

В газете «Смена» № 21 в статье «Не подражай буржую» описывался повседневный быт «фабзайцев» – учащихся фабрично-заводского училища образцовой Донфабрики. В числе главных социальных недугов – «несерьёзное отношение к женитьбе»: «Моя жена нервно-психически больная, с ней нельзя здоровому человеку жить, – говорил мне мой друг комсомолец Н., разводясь с женой, которую я до замужества знал цветущей здоровой девушкой-работницей» (Мак Н. Смена № 21).

Вскоре появилась и другая, тесно связанная с первой, проблема. Так, Александра Артюхина – председатель крупного профсоюза, среди членов которого было много женщин, – сообщала в ЦК, что «ко мне в союз приходят тысячи писем от женщин-работниц, разыскивающих своих мужей».

В одном сибирском районе местные власти организовали совещание молодых колхозниц по поводу имеющихся у них претензий к мужчинам, в результате которого был выявлен «ряд факторов нетерпимого хамского отношения к девушкам и жёнам». В приведённых в выступлениях примерах фигурировали в основном комсомольцы: один бросил жену с грудным ребёнком, другие изменяли жёнам и тиранили их, а один несознательный товарищ «за последнее время сменил пять жён».

В ЦК ВКП(б), ОГПУ и РКСМ начинают понимать, что моральная деградация граждан приобретала форму социальной патологии.

Возможно, поэтому сатирическая пьеса Владимира Маяковского «Клоп» воспринималась некоторыми партийными руководителями как совершенно несвоевременная сатира на личностные отношения в советском обществе. Следующая его комедия «Баня», по их мнению, вышла ещё более вызывающей. Юрий Анненков вспоминал: «Тяжёлые разочарования, пережитые Маяковским, о которых он говорил со мной в Париже, как и мой друг, гениальный Мейерхольд, во время своих приездов во Францию, заключались в том, что (как они оба довольно поздно поняли) коммунизм, идеи коммунизма, его идеал – это одна вещь, в то время как коммунистическая партия, очень мощно организованная, перегруженная административными мерами и руководимая людьми, которые пользуются для своих личных благ всеми прерогативами, всеми выгодами „полноты власти“ и „свободы действия“, – это совсем другая вещь. Маяковский понял, что можно быть „чистокровным“ коммунистом, но одновременно – совершенно разойтись с коммунистической партией и остаться в беспомощном одиночестве» [1.5].

Глава III
Eritis sicut Deus![89]89
  Будете как боги! (лат).


[Закрыть]

 
…И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
 

О. Мандельштам. Ленинград. 1930

К 1927 году окружение Маяковского в большинстве своём состоит из штатных и внештатных сотрудников ОГПУ

Его ближайший соратник и литературный агент Осип Брик сам некоторое время работал в МЧК. Если судить по удостоверению № 25541, выданному Политотделом Московского ГПУ, то служил Осип Меерович в должности юрисконсульта спекулятивного отдела, затем в качестве оперуполномоченного 7-го отделения секретного отдела ОГПУ (литература, печать, театры, съезды, высшие и средние учебные заведения). В январе 1924 года приказом по управлению он был уволен с должности за «систематическое дезертирство» – в личном деле «литературоведа в штатском» сохранилось немало «врачебных освобождений от работы, то есть от участия в чекистских операциях, что в конце концов и послужило основанием для столь жесткой формулировки». [1.47]

Секретной сотрудницей Чрезвычайной Комиссии была и Лили Брик, имевшая служебное удостоверение № 15073, которое постоянно носила с собой. Позднее, когда Осип Брик будет рассказывать о том, как трудился в юридическом отделе ВЧК ради пайка, в эту веганскую версию поверят далеко не все. Коллеги приписывали Сергею Есенину авторство злого двустишия:

 
Вы думаете, здесь живёт Брик, исследователь языка?
Здесь живёт шпик и следователь Чека.
 

По слухам, «крестьянский поэт» написал эпиграмму на двери квартиры «исследователя языка» анилиновым карандашом, по примеру других известных гостей, которые оставляли на ней свои автографы. Брикам язвительные строчки понравились, и Осип сам обвёл написанное краской.

В тон Сергею Есенину Борис Пастернак называл «нехорошую» квартиру «отделением московской милиции».

В архивах ФСБ по сей день хранятся тысячи «анкет предварительной обработки» представителей творческой интеллигенции, намеченных для вербовки, в которых, помимо обычных вопросов (социальное происхождение, служба в частях Белой армии), были и специальные, касающиеся личных качеств, политических убеждений и их эволюции, среды, в которой человек вращался, степени его авторитетности в таком формальном или неформальном сообществе и т. д. Указывалось и то лицо, которое должно было освещаться кандидатом на вербовку (документ заполнялся в ОГПУ на основании данных, полученных оперативным путём). О случаях принципиальных отказов от такого взаимовыгодного сотрудничества каких-то сведений не сохранилось – то ли они были уничтожены вместе с принципиальными «отказниками», то ли таковых не было вовсе. Во всяком случае, один замечательный пенсионер, с которым мне довелось общаться, в своё время руководивший отделом в центральном аппарате КГБ УССР и отвечавший за такой хлопотный участок, как работа с украинской творческой интеллигенцией, о подобных недоразумениях не вспомнил.

Собственно, в 20-х годах прошлого века сотрудники карающих органов революции были для большинства советских граждан настоящими, бескомпромиссными героями борьбы с врагами молодой Советской республики. Наличие такой популярности в общественном сознании подтверждалось и тем фактом, что чекисты были обязательными персонажами многих литературных и драматических произведений – без них фабула как-то не складывалась.

При этом как-то незаметно вместе с образами бойцов невидимого фронта в современные пьесы органично вошли темы арестов, ссылок в лагерь, обысков, допросов, доносов и пр. Очевидным веянием времени стала насыщенность литературного материала разнообразными «следами» деятельности агентов ОГПУ вместе с нетленным образом «врага народа» вроде выродившегося интеллигента в пенсне и с «козлиной» бородкой.

В 1930 году Л. Авербах в докладе об актуальных задачах писателей называл ОГПУ «лучшим литературным критиком». [1.2]

Пока ещё не «поражённые в правах» драматические писатели элегантно вывели на театральную сцену десятки героических личностей с «чистыми руками и холодным сердцем».

Так, в первой редакции пьесы М. А. Булгакова «Зойкина квартира» трое сотрудников ГПУ – Пеструхин, «Ванечка» и «Толстяк» – под видом «комиссии из Наркомпроса» обнаруживают бордель «Париж на Арбате», скрывавшийся под безобидной вывеской «образцовой пошивочной мастерской» Зои Пельц.

Дальше в пьесе было про ту самую бородку – хрестоматийный признак очевидного вырождения либерального интеллигента:

«Ванечка. Да что Ванечка! Я сорок лет Ванечка! <…> Натереть ему морду этой бородой. Борода должна внушать доверие. Я ему говорю: давай наркомпросовскую бородку – лопаткой, под Главполитпросвет, а он мне суёт экономическую жизнь, спецовскую. (…)

Пеструхин. Сошло – и ладно.

Ванечка. (…) Хорошо, попали на горничную, а придет опытный глаз, скажет: нет, это не Луначарская эспаньолка». [1.31]

В ту же редакцию пьесы была включена «сцена в аппаратной», где ответственные секретные сотрудники просматривали «в волшебном фонаре» фотографии и досье подозреваемых.

В комедии Татьяны Майской «Россия № 2» герой, пылко влюблённый в девушку, стыдясь своей собственной неопытности, попытался следить за ней. Родной брат даёт ему дельный совет: «Возьми несколько уроков в ЧК – работа будет тоньше».

Такая «тонкая» работа следствия, конечно же, требовала не только специальных навыков, но и безусловного артистизма исполнителей.

В финале пьесы Льва Никулина, написанной им по собственной повести «Высшая мера», следователь ГПУ Колобов сообщает арестованному за шпионаж белогвардейцу Печерскому, что от него отказалась жена, которая перед этим написала на него донос, чем и обезоруживает врага.

По воле драматургов компетентные органы и их представители присутствовали в театральных постановках в самых различных ипостасях: от простых упоминаний

о чекистах, остающихся вне сценического воплощения, отдельных реплик типа «ГПУ откроет» или характерного стука в дверь (понятного любому зрителю), предвещающего арест, до центральных героев, организующих произведение в целом, как, например, в фильме А. Иванова «Луна слева», снятого по одноимённой пьесе В. Н. Билль-Белоцерковского, или в поэме А. Безыменского «Феликс»:

 
ВЧК! ВЧК! ВЧК!
Нашей воли глаза и рука.
ВЧК! ВЧК! ВЧК!
Рука
Большевика.
 

Ф. Э. Дзержинский, Я. Х. Петерс. 1918–1919. Москва.

РГАФД. Ед. хр. 4–17860

Товарищу Якову Петерсу – заместителю председателя ВЧК – посвятил стихотворение «В. Ч. К.» редактор владикавказской газеты «Коммунист» Георгий Астахов:

 
В тиши ночной среди Лубянки
Через туман издалека
Кровавым светом блещут склянки,
Алеют буквы: В. Ч. К.
В них сила сдавленного гнева,
В них мощь озлобленной души,
В них жуть сурового напева:
«К борьбе все средства хороши!»
Чарует взор немая сила,
Что льют три алых огонька,
Что массы в битву вдохновила,
Уем власть Советская крепка.
К чему сомненья и тревога,
К чему унынье и тоска,
Когда горит спокойно, строго
Кровавый вензель: В. Ч. К.
 

(Астахов Г. А. Алая нефть. М., 1918)

Пока ещё можно было пошутить по поводу вездесущего присутствия чекистов: «Коко. Чудеснейшая вещь коммунизм. <…> если бы не Че-ка.

Восточный человек. Только Че-Ка? А не хотите ли: Ве-Че-Ка, M-Че-Ка, Губ-че-ка, У-То-Че-Ка.

Коко. Целая великая держава Вечекия». (Майская Т. Россия № 2)

Инженер Вольский, герой пьесы А. В. Шестакова «Спецы», заключает: «Все под Богом и под Чекой Ивановной ходим» (Шестаков А. В. Кружок драматургов. «Рев. Сценопись». № 2).

Вскоре юмор сменился сарказмом, а затем и постоянным ощущением липкого страха перед обыском, арестом или административной высылкой, нередко вполне законной. Так, Иван Васильевич Страхов – персонаж комедии В. В. Шкваркина «Вокруг света на самом себе» – сообщал зрителю: «Я дома контрреволюцию совершил. Такие слова произнёс, что за каждую букву высшая мера полагается».

Надо признаться, что из многих драматургов опасные пассажи, как например, диалог арестантов, содержащихся в тюрьме, из пьесы «Вредный элемент» могли себе позволить буквально единицы, например признанный «король» комедии Василий Шкваркин:

«Администратор. Какую же статью к нам могут применить?

Столбик. „Статью? Кодекс? Законы?“… Судья смотрит на вас и говорит: „10 лет!“ Смотрит на вас: „5 лет!“ А если у вас совершенно честное лицо, ну тогда всего на 3 года».

Герои комедии попадают в милицейскую облаву в казино, и их высылают из Москвы как «социально вредный элемент»:

«[Аферист] Столбик. В Нарымский край!.. Ведь там всякая география кончается!

[Нэпман] Наважин. Соловки… конечно, Россия – страна неограниченных возможностей, но такого свинства я даже от неё не ожидал.

Крупье. <… > а что хуже: Нарым или Соловки?

Столбик. Я вас информирую… Что такое Нарым? Большая неприятность и перемена климата. Но если у вас есть средства, Нарым – это золотое дно: вы поворачиваетесь лицом к деревне и скупаете меха; затем поворачиваетесь лицом к городу и отправляете меха в Москву.

Наважин. А Соловки?

Столбик. Соловки? Там не то что коммерсант, там даже солнце не делает никаких оборотов!»

В пьесе В. Ардова и Л. Никулина с говорящим названием «Статья 114-я Уголовного кодекса»[90]90
  Статья 114 УК РСФСР «Взятка» (ред. 1922 года).


[Закрыть] нэпман по фамилии Магазаник выслан из столицы. О причине его принудительного удаления из Москвы в тексте ничего не говорится, но зрителю и так всё понятно. Сама же административная ссылка принимается и героем, и окружающими его персонажами как данность.

В комедии Дмитрия Чижевского «Сусанна Борисовна» действует некий персонаж, которому другая героиня отказывает во взаимности. В отместку он грозит перестать платить за комнату, в которой она живёт. Женщина пугается:

«Я же погибну. Разве вы этого не понимаете? Всё раскроется, и я могу в Гепеу попасть, в чёрный автомобиль…»

Неизменным элементом сценической фабулы становятся бдительные граждане.

Персонаж пьесы Майской «Случай, законом не предвиденный», интеллигентный коммерсант Дмитрий, возмущался: «Родственники – домашнее ГПУ (…) Что, подслушивают? Я – легальный человек. Говорю с легальным человеком. Делаю легальное дело. Пусть подслушивают». По сюжету драмы брат предпринимателя Павел отправляется на Лубянку, но, обнаружив за собой слежку, возвращается домой. Его дочь, комсомолка Тата, пытается дозвониться в ГПУ, но номер «горячей линии» постоянно занят – не одна она такая сознательная.

Герой пьесы А. Копкова «Слон» деревенский парень Митя в разговоре с отцом тревожился: «С тобой, папаша, наверняка в Соловки засыплешься». Его беспокойство связано с тем, что тот, по сюжету пьесы, благодаря вещему сну нашёл фигуру золотого слона в старом колодце.

Персонаж комедии А. Воиновой (Сант-Элли) «Золотое дно», ухаживая за дамой, признается: «Конкретно, так сказать, я стою на советской платформе, а вот мысленно <…> иной раз так далеко залетаешь, даже самому страшно становится! Ну что ж, над мыслями не волен человек!»

В пьесе Ю. Олеши «Список благодеяний», посвящённой жизни русских эмигрантов во Франции, по мнению драматурга – исключительно неустроенной и бестолковой, активно действуют сотрудники ИНО ОГПУ с одинаковой, судя по всему для конспирации, фамилией Федотов.

По её ходу одна из героинь – актриса Лёля Гончарова – собирается в заграничную поездку, но её сосед по коммунальной квартире Баронский посчитал, что таких, как она, выпускать из СССР не следует:

«Баронский. Вы никуда не уедете. Я всё расскажу, и вас не выпустят. <…> Нужно наказывать таких, как вы. <…> Я говорю, что я Гепеу вызываю…».

Другой персонаж – сотрудник советского полпредства в Париже Лахтин – терпеливо объясняет всё той же Гончаровой (она всё-таки уехала), в чём её вина перед советской властью: «Я верю, что дневник у вас украли и без вашего ведома напечатали. Но если [бы] его не было, то его нельзя было бы украсть. Ваше преступление в том, что вы тайно ненавидели нас…» (Ю. Олеша. Пьеса. Список благодеяний)

В поздней редакции произведения оставшаяся в Париже Лёля унижена и оскорблена, и, естественно, погибает.

После премьеры А. П. Селивановский на страницах «Литературной газеты», где он был главным редактором, клеймит драматурга изо всех сил в «Открытом письме Ю. Олеше», задаёт ему риторический вопрос: «С кем же вы, Олеша?», который мог довести автора до вполне конкретного срока.

Примерно через месяц после премьеры «Списка благодеяний» на сцене театра Мейерхольда, 8 июля 1931 года, появляется рецензия на пьесу популярного критика Эммануила Бескина, в которой тот писал: «Олеша завершает в социально-эпигонствующих, хоть и ярких по выразительности формах исторический путь оскудевающего интеллигента после народнического периода. Самым характерным для этой интеллигенции была ее раздвоенность, гамлетизм. Проклятое „быть или не быть“ – куда, с кем. С одной стороны, традиционно-либеральный „бунт“ против древнерусской силы, гнетущей „свободу“ и „разум“, с другой – боязнь оскала классовых зубов пролетариата, всякий раз, когда он выступал как историческая сила и ломал рационалистически-розовые схемы этой самой интеллигенции» (Бескин Эм. О флейте Олеши и нетленных мощах Гамлета // Советское искусство. 1931. 8 июля. № 35 (107). С. 3). С критиком не согласиться трудно – пьеса вскоре была запрещена.

Об арестах или высылке в СЛОН в драматических произведениях говорили как бы между прочим. Часто оставалось до конца неясным, за что, собственно, был репрессирован тот или иной сценический персонаж. Так, попадает под арест Георгий Богородский из пьесы К. А. Тренёва «Жена», которого, правда, вскоре выпускают из СИЗО. Сослан на Соловки кулак-расхититель из трагифарса А. Афиногенова «Гляди в оба!», изобличённый бдительным пионером.

В пьесе Бориса Ромашова «Бойцы» по доносу военспеца Ленчицкого арестовывают его дальнего родственника и бывшего сослуживца Базаева, прибывшего в СССР из-за границы для преподавательской работы. Жена Базаева, Елена Андреевна, приходит за помощью и объяснением причин ареста к командиру корпуса Гулину, своему старинному другу, некогда в неё влюбленному:

«Гулин: Ваш муж, мне передавали, рискованными поручениями занимался или хотел заняться. <…> Советую и вам, голубушка, в это дело не мешаться».

Арест становится рядовым явлением повседневной жизни для абсолютного большинства людей вне зависимости от их места во властной иерархии.

В той же пьесе А. Афиногенова «Ложь» одна из героинь утешает своего брата: «Ты, Витя, не горюй… Вон одного нашего инженера на десять лет сослали, а три года прошло – встретила его в трамвае, выпустили за хорошее поведение. Потому что у нас своё государство: сами сажаем – сами выпускаем… Ты ещё молодой…»

В 1924 году Николай Эрдман сочинил свою первую большую сатиру «Мандат» для театра В. Э. Мейерхольда. По ходу действия её герой – советский обыватель Гулячкин (его играл Эраст Гарин) – выписал себе мандат с такими исключительными полномочиями, что стал бояться сам себя. После чего заявил, что с таким документом он «всю Россию перестреляет!»

Комедия шла в ГосТиМе в течение пяти лет с ошеломляющим успехом: только за первый год постановки зрители увидели её 100 раз. Э. Гарин вспоминал о разительных изменениях в восприятии публики отдельных сцен, особенно когда его персонаж произносил в зал ставшую афористичной реплику: «Мамаша, если нас даже арестовывать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?»

При этом надо сказать, что повседневная деятельность чекистов была не менее насыщена, чем её такое активное сценическое воплощение.

Генеральный комиссар госбезопасности Г. Г. Ягода сказал участникам одного из совещаний афористичную фразу: «Разведчиком надо родиться, как поэтом».

Общество пока ещё без истерического восторга, вполне адекватно, но с глубоким пониманием воспринимало практически ежедневную информацию в газетах о приговорах по резонансным делам вредителей, шпионов и саботажников. Огромный пропагандистский эффект имели открытые судебные процессы Трудовой крестьянской партии, Промышленной партии, меньшевистского «Союзного бюро», по Шахтинскому делу и др.

Судебный процесс по обвинению 49 вредителей, которые в Шахтинском районе Донецка организовали террористическую организацию, тоже проходил в Москве 18 мая – 5 июля 1928 года и тоже был феерически масштабным. На следующий день после оглашения обвинительного приговора во всех центральных газетах, в том числе в «Комсомольской правде», было напечатано стихотворение Владимира Маяковского «Вредитель»:

 
Прислушайтесь,
на заводы придите,
в ушах —
навязнет
страшное слово —
«вредитель» —
навязнут
названия шахт.
Пускай
статьи
определяет суд.
Виновного
хотя б
возьмут мишенью тира…
Меня
презрение
и ненависть несут
под крыши
инженеровых квартирок.
Мы отдавали
им
последнее тепло,
жилища
отдавали, вылощив,
чтоб на стене
орлом сиял диплом
им-пе-раторского училища.
В голодный
волжский мор
работникам таким
седобородые,
доверясь по-девически,
им
отдавали
лучшие пайки:
простой,
усиленный,
академический!
Мы звали:
«Помогите!»
И одни,
сменив
на блузу
щёгольскую тройку,
по-честному отдали
мозг и дни
и держат
на плечах
тяжёлую постройку.
Другие…
жалование переслюнив,
в бумажник
сунувши червонцы,
задумались…
«Нельзя ли получить
и с них…
доллары
в золоте
с приятным,
нежным звонцем?»[91]91
  По версии следствия участники Шахтинской организации были связаны с «Парижским центром», откуда и получали необходимые инструкции и финансирование.


[Закрыть]
 

(Маяковский В. В. Вредитель)

В 1924 году в секретном циркуляре ОГПУ выделялись три основные категории подозреваемых и критерии, по которым следовало их устанавливать:

1. Политические партии и организации:

– все бывшие члены дореволюционных политических партий;