Текст книги "Скромный гений (сборник)"

Автор книги: Вадим Шефнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вадим Шефнер
СКРОМНЫЙ ГЕНИЙ (сборник)

«ПОЛУВЕРОЯТНЫЕ ИСТОРИИ»

В повестях Вадима Шефнера, собранных в этой книге, есть и представители внеземных цивилизаций, обладающие, как им и положено, невероятными техническими возможностями, есть и земные изобретатели, иные из которых не прочь посредством чудодейственных приборов и микстур осчастливить человечество, но сам писатель не склонен слишком уж серьезно относиться к «научно-фантастической» стороне своих произведений. Наверно, поэтому он и называет их то «полувероятной историей», а то и просто «повестью-сказкой».

Некоторые ситуации в повестях Вадима Шефнера таковы, что могут даже навести на подозрение: уж не вышучивает ли автор саму фантастику, не пародирует ли кое-какие ее мотивы и атрибуты?

Действительно, он не отказывает себе в удовольствии слегка подтрунить над «пришельцами», тайно проживающими на нашей Земле, или над изучающими нас загадочными аппаратами.

Было бы, однако, неверно полагать, будто Вадим Шефнер тем только и занят, что пародирует плохую, шаблонную фантастику, навязчивость ее типовых приемов. Но писателя и в самом деле не очень волнует «вероятность» его собственной фантастики – она в этом смысле совсем не научна. Здесь это скорее одно из средств гротескно-лирического «смещения» действительности – ради разговора о людях, их характерах и нравственных ценностях.

Внеземной черный шар, неотступно следующий за Ю. Лесоваловым («Круглая тайна»), сам по себе мало интересует автора – откуда он прибыл, каковы принципы и цели его действия. Не очень удивляет шар и главного героя повести – он воспринимается им как необычное, но все-таки чисто житейское неудобство. Погружением в быт и бытовое мировосприятие поразительность фантастического факта подчеркнута, но во многом и комически преображена. Содержателен фантастический факт в своем отношении к сущности и судьбе героя: шар создает обстоятельства, провоцирующие его духовно-нравственные возможности.

Точно так же невероятные изобретения Сергея Кладезева («Скромный гений») или Алексея Возможного («Запоздалый стрелок») важны не сами по себе, не теми горизонтами, которые они открывают перед человечеством – в этом смысле они совершенно сказочны, – а воплощенной в них «душевной реальностью». И так, или почти так, везде.

Свойства художественного мира в «полувероятных историях» и «повестях-сказках» Вадима Шефнера, конечно, не вполне обычны, но не так уж и исключительны: они имеют какие-то соответствия и в литературе XVIII века, и в нашей прозе 20-х годов, а отчасти и в современной фантастике.

Но что действительно неожиданно в повестях Вадима Шефнера, так это их герой. Ибо в отличие от традиционного героя научно-фантастической литературы, неизменно остающегося на высоте положения и с гордо поднятой головой выходящего из любых испытаний, он отнюдь не может быть назван покорителем обстоятельств. Больше того, Вадим Шефнер словно бы нарочно упускает для своего героя все благоприятные возможности, явно стремясь закрепить его в амплуа неудачника.

Зачем это делает писатель? Не для того ли, чтобы заставить нас бесконечно сострадать его героям и тем самым побудить более чутко и гуманно относиться к людям? Тут все дело в том, как писателем понимается неудача. Не только отрицательный смысл этого слова, но нередко и драматический оттенок в его значении в повестях Вадима Шефнера сняты. Отсюда и столь парадоксальное название одной из них – «Счастливый неудачник».

Оказывается, неудачи – это не так уж и плохо: они или приводят героя к счастью, или, во всяком случае, помогают избежать большей беды. В авторском предуведомлении к повести так прямо и сказано: есть люди, которые каждую мелкую неудачу «воспринимают как жестокий приговор судьбы… Вот я и хочу придать им бодрости и по мере сил доказать, что неудачи часто ведут к удачам».

Впрочем, дело, конечно, не в этой «полусерьезной» философии, потому что главная удача героя повести – его характер, его молодая открытость миру, какая-то внутренняя неуязвимость. Поэтому-то рассказ о больших и малых его неприятностях ведется весело.

Вадиму Шефнеру не чуждо стремление в самом «душевном составе» человека искать и находить свойства, которые делали бы его нечувствительным к ударам судьбы, к тем или иным неблагоприятным жизненным обстоятельствам. Отсюда-то, надо думать, и мотив «счастливого неудачника». Но не в меньшей мере интересует писателя другое – зависимость «удач» и «неудач» героя от самой его личности. Когда на первый план выходит эта тема – а так обыкновенно и бывает в повестях Вадима Шефнера, – разговор о «неудачах» и «неудачниках» нередко приобретает отчетливый нравственно-гуманистический смысл и становится по-настоящему общезначимым.

Степану, герою повести «Человек с пятью «не», или Исповедь простодушного», тоже фатально не везет. Приняв, к примеру, для проверки на себе изобретенный провизором Валентином Валентиновичем «Прогресс-волосатин», он не только весь покрывается зеленой шерстью, но и попадает из-за этого в очередную полосу неудач: за неприличный вид его выгоняют из санатория, его бросает девушка, которой он отчасти нравился, ему приходится уйти из техникума и т. д.

Повесть названа сказкой, и завершается она в соответствии с традицией: герой получает вроде бы полное возмещение за все свои неудачи.

Однако, обретя благополучие и признание окружающих, Степан стал испытывать иногда странное состояние, неведомое ему раньше: «Изредка, по ночам, когда в доме все спят, а мне не спится, меня охватывает нелепая грусть по моему бестолковому прошлому». Тем самым полнота бытия не только отделена в повести от «удачи», но, в сущности, и противопоставлена ей. Превратившись в счастливого семьянина и ценимого начальством образцового служащего, Степан оказался отторгнутым как раз от тех обстоятельств, в которых находили наиболее активное выражение самые живые свойства его души: простодушная доверчивость, доброта, бескорыстная готовность помочь первому встречному, а то и всему человечеству.

«Неудачника» в повестях Вадима Шефнера нередко сопровождает «преуспевающий», и здесь «удача» окончательно переосмысляется, обращаясь в прямое средство негативной характеристики героя.

Подход к «удаче» и «неудаче» исключительно с точки зрения душевных свойств людей, их нравственного уровня, естественно, мог быть наилучшим образом осуществлен именно в условной форме фантастико-гротесковой повести, где писатель более свободен в конструировании ситуаций, где он может акцентировать до видимого неправдоподобия одни стороны характера и нейтрализовать, отодвинуть или полностью стушевать другие, где, наконец, есть возможность ввести новое, небытовое измерение в разговор о самых, казалось бы, обыденных человеческих отношениях, укрупнить тему, придать ей масштабность и внутреннюю перспективу. Последнее заслуживает особого внимания, ибо здесь-то и совершается становление одной из нравственно-философских идей писателя.

Повести Вадима Шефнера переполнены графоманами и бесталанными изобретателями, требующими к себе внимания тем большего, чем нелепее их стихи и технические идеи. «Желание славы» томит и начинающего журналиста Ю. Лесовалова из «Круглой тайны», избравшего в предвкушении громкой известности звучный псевдоним «Анаконда». Поверхностные и суетные чувства, мелкие расчеты делают его, по воле фантастического случая, объектом своеобразного нравственно-психологического эксперимента, проводимого некой внеземной цивилизацией: получив 10 тысяч рублей и не умея ими достойным образом распорядиться, он попадает в положение, из которого в прежнем своем качестве не может выбраться. И лишь обретя способность к самоотверженным и безрасчетным действиям, к долгим лишениям и труду в почти безнадежной ситуации, научившись думать и страдать не о себе одном, он вновь получает свободу.

Дело, таким образом, не в том, как могло бы показаться на первый взгляд, что герой сначала совершает этически не вполне безупречный поступок, соблазнившись незаработанными, даром доставшимися деньгами, а потом его искупает, продемонстрировав похвальную готовность их вернуть, – если бы все свелось только к этому, мы имели бы плоский нравоучительный сюжет. И гость из космоса был бы просто неуместен. Но моральный смысл повести богаче, и фантастическое «искушение» человека неземной силой обладает в ней внутренней соразмерностью: сам того не зная, Ю. Лесовалов держит экзамен за все человечество. И когда шар, покидая героя повести, оставляет на стене постепенно меркнущие слова: «Отбываю ЗПТ убедившись в ценных душевных качествах рядового жителя данной планеты ТКЧ Отныне Земля будет внесена в реестр планет ЗПТ с которыми возможен дружественный контакт ТЧК Благодарю за внимание». Этот «взгляд из космоса» словно бы проясняет для нас «базисное» значение «обыкновенности» Ю. Лесовалова. В полноте нравственных движений души, в способности любить и переживать «чужую» беду острее собственной он как бы пробуждается в своей «родовой» человеческой сущности.

То же укрупнение «обыкновенности» героя происходит и в повести «Скромный гений». Сергей Кладезев – гениальный изобретатель, но, по существу, речь в повести идет о простой жизни милого, деликатного человека, о его житейских ошибках, а том, как нелегко ему найти свое счастье, «угадать» духовно близкого другого человека…

Конечно, когда у гения нет сознания своей «избранности», своего отличия от «рядовых» людей – это впечатляет. Но, строго говоря, здесь и поражаться-то нечему, потому что скромность и даже застенчивость героя повести, его доверчивость, отсутствие в нем каких-либо притязаний на особое место в жизни и особые «права» – это всего лишь признаки его человеческой нормальности, его внутренней связи с людьми. И напротив, чувство превосходства над другими, основанное на чрезмерно ясном понимании своей «незаурядности», как раз и явилось бы выражением его ущербности, отпадения от духа бескорыстия и душевной щедрости, без которых нет ни подлинной нравственности, ни самого творчества.

И может быть, поэтому Сергей Кладезев изобретает свои чудо-приборы с той же естественностью, с какой живет, а в лучших из них как бы воплощается его доброта и его любовь. И не оказывается ли в конечном счете сама гениальность героя повести высшим проявлением его широко понятой человечности?

Сергей Кладезев не выходит в повести на авансцену жизни – его изобретения хотя и гуманистичны, но не рассчитаны на серийное производство, и лишь в конце повести, когда позади остается одиночество ее героя, в ней возникает радостное обещание великих открытий для всех, для всего человечества.

Подобно Сергею Кладезеву, не ищет громкой известности и Алексей Возможный («Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала»). Он уединяется в глуши не потому только, что созданные им крылья несвоевременны: отстраняясь от славы, готовый отказаться даже от авторства, он убежден, что каждый человек в себе самом носит свой простор.

Разумеется, изолируя своих героев от успеха или прямо их ему противопоставляя, писатель тем самым на первый план выдвигает значительность реального содержания личности, не зависящую от преходящих условий и обстоятельств, случайностей удачи и неудачи: в прозе Вадима Шефнера ценность человека определяется его глубинной общественно-нравственной природой, его, если можно так сказать, потенциальной социальностью. Отсюда и постоянно подсказываемая фантастикой Шефнера мысль о праве на существование того, что не оправдано ближайшей целесообразностью, о внутреннем значении факта человеческой жизни и человеческих усилий. Естественно, что наиболее весомое свое выражение эта мысль получает там, где писатель обращается не к чудаковатым псевдоизобретателям и графоманам, которым еще только предстоит освободиться от тщеславных иллюзий и прочего мелкого вздора и найти свое человеческое лицо, а к людям, обладающим реальным нравственно-творческим «зарядом», без шума и суеты, вoпреки всем помехам и неудобствам делающим свое дело. Они-то, эти герои, в первую очередь и сообщают прозе Вадима Шефнера нравственную «остойчивость». Отбрасывая все – до последнего – искусы элитарности, писатель вовсе не безразличен к таланту и творческой одержимости. Нравственно-демократический смысл его фантастики не исключает, а как раз предполагает человеческую активность и сам подвиг.

Но откуда в «Запоздалом стрелке» грусть? Нет, источник ее не только в том, что изобретение Алексея Возможного запоздало и поэтому не может войти в жизнь, хотя, понятно, обстоятельство это не вызывает у героя повести воодушевления. Здесь иная тема, иной масштаб. Веками, тысячелетиями люди завидовали птицам, их вольному полету, мечтали о крыльях, но удалось создать их, надежные, безотказные, лишь тогда, когда в них уже не было нужды: прогресс науки и техники оставил далеко позади самые дерзкие надежды ушедших поколений – не та скорость, не те расстояния, не та грузоподъемность. И комфорт не тот.

Но так ли уж безусловно научно-технический прогресс превзошел древнюю человеческую мечту? Или, быть может, что-то и утрачено? Скажем, более полное слияние с природой, универсализация собственных, индивидуальных возможностей человека, а не только чисто механическое «преодоление пространства»…

Практические задачи были решены иным образом. И это вечное несовпадение первоначального замысла, хранящего в себе меру человека, и реализации, устанавливающей, исходя из требований эффективности, другие критерии, – наверно, тоже имеет какие-то права на наши мысли и чувства.

Герой повести как бы перенимает, отождествляет с собой этот разрыв, и он-то и становится драмой его жизни.

В самом конце этой грустной истории мы вдруг узнаем, что трогательно нецелесообразные крылья А. Возможного нашли себе применение. Правда, не на Земле – на Венере. И в этом сказочно-лирическом завершении судьбы не совпавшего со своим временем изобретения и выразилась, может быть чуточку наивно (иным образом это и не делается), вера писателя в непреходящую ценность мира человеческой души, надежда на новый виток спирали, когда мечта о «крылизации человечества» обнаружит свою жизненность.

Но не есть ли и человеческая душа, со всеми ее безобидными причудами, со всем разнообразием ее порывов и увлечений, с мощным пластом нравственных чувств – та же, условно говоря, природа, но созданная уже в значительной мере историей и живущая в нас самих?

В «целесообразности и планомерности» действий иногда усматривают главный признак человека как существа разумного. Но есть и другое мнение, оно не исключает предыдущее, но весьма его дополняет. Человек поступает по-человечески не только там, где он успешно продвигается к определенным и вполне достижимым целям. Не в меньшей мере человек он и тогда, когда обнаруживает способность к поступкам, вступающим в прямое противоречие с очевидной целесообразностью, когда включается в дело без всякой гарантии или даже надежды на успех – просто потому, что иначе жить не может.

Направленные против мещанской психологии корыстного расчета, потребительского отношения к жизни, повести Вадима Шефнера ведут полемику и с другими, более «благопристойными» видами прагматического сознания.

Да, реальная жизнь сложнее, чем та, с которой мы встречаемся в фантастических, условных повестях Вадима Шефнера. Да, в жизни общества существует не только противостояние «чудаков» и утилитарно мыслящих обывателей. Не всеобъемлюща, наконец, и мера, с которой писатель подходит к людям. Забывать обо всем об этом, конечно, не следует. Но главное все-таки – не проглядеть «лирический смысл» этой странной фантастики, ее положительный духовно-нравственный потенциал, ее человечность.

Зазор, который остается нередко в повестях Вадима Шефнера между человеком и результатом его усилий, имеет однако и более далекий смысл, чем простое указание на творческие и иные возможности героя, по тем или другим причинам не нашедшие своего практического выражения.

Ныне общепризнано: природа – это не то, что годится лишь для использования, и беречь ее надо не для того только, чтобы хватило сырья нашим ближайшим потомкам.

Липелис А.

СКРОМНЫЙ ГЕНИЙ

1

Сергей Кладезев родился на Васильевском острове. То был странный ребёнок. Когда другие дети возились в песке, делая пирожки и домики, он чертил на песке детали каких-то непонятных машин. Во втором классе школы он сконструировал портативный прибор с питанием от батарейки ручного фонаря. Этот прибор мог предсказывать любому ученику, сколько двоек он получит на неделе. Прибор был признан непедагогичным, и взрослые отобрали его у ребёнка.

Окончив школу, Сергей поступил учиться в электрохимический техникум. В техникуме этом было немало хорошеньких девушек, однако на них Сергей как-то не обращал внимания – быть может, потому, что видел их каждый день.

Но вот однажды в июне он взял лодку на прокатной станции и спустился по Малой Неве в залив. У Вольного острова он увидел лодку с двумя незнакомыми девушками; они посадили её на мель и вдобавок сломали весло, пытаясь сняться с этой мели. Он помог им добраться до лодочной станции, и познакомился с ними, и стал ходить к ним в гости. Обе подруги тоже жили на Васильевском – Светлана на Шестой линии, а Люся на Одиннадцатой.

Люся в то время училась на курсах машинописи, а Света уже нигде не училась: она считала, что десяти классов ей достаточно. К тому же у неё были состоятельные родители, и они ей часто говорили, что пора бы ей и замуж, и она в глубине души соглашалась с ними. Но она была очень разборчива и не собиралась выходить за первого встречного.

Поначалу Сергею больше нравилась Люся, но он не знал, как к ней подойти. Она была такая красивая и скромная, и так смущалась, так старалась держаться в стороне, что и Сергей стал смущаться, встречая её. А вот Света, та была девушка весёлая, бойкая, та была, как говорится, девочка-вырвиглаз, и Сергей чувствовал себя с ней легко и просто, хоть от природы он был застенчив.

И вот когда на следующий год в июле Сергей поехал погостить к своему приятелю в Рождественку, то оказалось, что и Света тоже приехала туда к каким-то родственникам. Это было случайное совпадение, но Сергею показалось, что это – сама судьба. Он со Светой теперь каждый день ходил в лес и на озеро. И вскоре ему стало казаться, что он жить без Светы не может.

Но он-то Светлане не слишком нравился. Света считала его очень уж обыкновенным. А она мечтала о муже необыкновенном. И с Сергеем она ходила в лес и на озеро просто так, просто потому, что надо же было с кем-то проводить время. Однако для Сергея это были счастливые дни, так как ему казалось, что и он немножко нравится этой девушке.

Однажды вечером они стояли на берегу озера, и лунная полоса, как половичок, вытканный русалками, лежала на гладкой воде. Кругом было тихо, только соловьи пели на другом берегу в кустах дикой сирени.

– Как красиво и тихо! – сказал Сергей.

– Да, ничего, – ответила Света. – Вид мировой. Вот бы нарвать сирени, да очень она далеко, если берегом до неё тащиться. А лодки нет. И через озеро не перебежишь.

Они вернулись в посёлок и разошлись по своим домам. Но Сергей всю ночь не спал, выводил на бумаге какие-то формулы и чертежи. Утром он уехал в город и провёл там два дня. Из города привёз какой-то свёрток.

Когда они поздно вечером пошли на берег озера, он захватил с собой этот свёрток. У самой воды он развернул его и вынул две пары особых коньков, на которых можно было скользить по воде.

– На, надень эти водяные коньки, – сказал он Светлане. – Это я изобрёл для тебя.

Они надели на ноги эти коньки и легко побежали на них по озеру к другому берегу. Коньки скользили по воде очень хорошо. Добежав до дальнего берега, они наломали сирени и с двумя букетами в руках долго катались по озеру в лунном свете.

После этого они каждый вечер стали ходить на озеро. Они бегали по озёрной глади на легко скользящих водяных коньках, и от коньков оставался на воде лёгкий узкий след, который быстро сглаживался.

Однажды на самой середине озера Сергей задержал свой бег. Светлана тоже затормозила и подъехала к нему.

– Света, знаешь что? – сказал Сергей.

– Не знаю, – ответила Светлана. – В чем дело?

– Понимаешь, Света, я люблю тебя.

– Ну вот, только этого и не хватало! – сказала Светлана.

– Значит, я тебе ничуть не нравлюсь? – спросил Сергей.

– Нет, ты парень ничего, но у меня другой идеал. Я полюблю только необыкновенного человека. А ты обыкновенный – это я тебе честно говорю.

– Я понимаю, что ты говоришь честно, – грустно ответил Сергей.

Они молча вернулись на берег, и на следующий день Сергей уехал в город. Некоторое время он был совсем не в себе, похудел и много ходил по улицам, а иногда выезжал за город и бродил там. А по вечерам он возился дома в своей маленькой мастерской-лаборатории.

Однажды на набережной у сфинксов он встретил Люсю. Она обрадовалась ему, он сразу это заметил.

– Что ты тут, Серёжа, делаешь? – спросила она.

– Так просто, гуляю. Как-никак – каникулы.

– Я тоже просто гуляю, – сказала Люся. – Хочешь, пойдём вместе в ЦПКО, – добавила она и покраснела.

Они поехали на Елагин остров и там долго гуляли по аллеям. Потом они ещё несколько раз встречались и ходили по городу. Им хорошо было вдвоём.

Однажды Люся зашла к Сергею – они собирались в этот день поехать в Павловск.

– Какой у тебя беспорядок! – сказала Люся. – Все какие-то приборы, колбы… Для чего это все?

– Так. Занимаюсь на досуге разным мелким изобретательством, – ответил Сергей.

– А я и не знала, – удивилась Люся. – Ты, может быть, можешь починить мою пишущую машинку? Я её купила в комиссионном, она старенькая. Там ленту заедает иногда.

– Хорошо, я зайду поглядеть.

– А это что? – спросила Люся. – Какой-то странный фотоаппарат. Я таких не видела.

– Это обыкновенный фотоаппарат ФЭД, только с приставкой. Эту приставку я недавно сконструировал. Благодаря этому приспособлению можно фотографировать будущее. Ты наводишь объектив на тот квадрат местности, о котором ты хочешь знать, каким он будет в будущем, – и снимаешь. Но моя приставка очень несовершенна – ею можно снимать только на три года вперёд, дальше она не берет.

– Но и на три года вперёд – это очень много! Ты сделал великое открытие!

– Ну уж, великое… – отмахнулся Сергей. – Очень несовершенная вещь.

– А у тебя снимки есть? – спросила Люся.

– Есть. Я недавно ездил за город, там снимал.

Сергей вынул из письменного стола несколько снимков девять на двенадцать.

– Смотри, вот тут я снял берёзку на лугу такой, какая она сейчас, без приставки. А вот на этом снимке та же берёзка, какой она будет через два года.

– Выросла немножко, – сказала Люся. – И веточек больше стало.

– А тут она через три, – молвил Сергей.

– Но тут её нет! – удивилась Люся. – Только какой-то пенёк, да яма рядом вроде воронки. А там, вдали, смотри: какие-то военные, пригнувшись, бегут. И форма у них какая-то странная… Ничего не понимаю!

– Да я и сам удивился, когда отпечатал этот снимок, – сказал Сергей, – наверное, там будут маневры, вот что я думаю.

– Знаешь что, Сергей, сожги ты этот снимок. Тут какая-то военная тайна. Вдруг этот снимок попадёт в руки заграничного шпиона!

– Ты права, Люся, – сказал Сергей. – Я об этом как-то не подумал.

Он разорвал снимок и бросил в печку, где уже лежало много хлама, и поджёг.

– Вот так я буду спокойна, – сказала Люся. – А теперь сфотографируй меня, какой я стану через год. Вот в этом кресле у окна.

– Фотоприставка берет только квадрат местности и то, что там будет. Если тебя не будет через год в этом кресле, то и на снимке ты не получишься.

– А ты все-таки сфотографируй меня. Вдруг я и через год, ровно в этот день и час, буду сидеть в этом кресле.

– Хорошо, – ответил Сергей. – У меня в кассете как раз остался кадр.

И он сфотографировал Люсю в кресле с упреждением на один год.

– Давай я сразу и проявлю и отпечатаю, – сказал он. – Сегодня ванна в нашей квартире свободна, никто не стирает белья.

И он пошёл в ванную, перемотал плёнку, заложил её в эбонитовый бачок и проявил, и зафиксировал, и промыл, и принёс плёнку сушиться в комнату, где прищепкой прикрепил её к верёвочке в окне.

Люся взяла плёнку за край и посмотрела на последний кадр. По негативу судить трудно, но ей показалось, что на снимке в кресле сидит не она. А ей хотелось, чтобы в кресле через год сидела именно она. «Нет, наверно, это все-таки я, – решила она, – только я плохо получилась».

Когда плёнка высохла, они пошли в ванную комнату, где уже горела красная лампочка. Сергей вложил плёнку в увеличитель, включил свет в закрытом фонаре фотоувеличителя, изображение спроектировалось на фотобумагу. Он быстро положил снимок в проявитель. Снимок стал проявляться. На нем выступили черты незнакомой женщины, сидящей в кресле. Она сидела в кресле и вышивала гладью на куске материи большую кошку. Кошка была почти готова, не хватало только хвоста.

– Это не я здесь сижу, – разочарованно сказала Люся. – Совсем другая какая-то!..

– Да, это не ты, – подтвердил Сергей. – Но я не знаю, кто это. Этой женщины я никогда не встречал.

– Знаешь что, Сергей, мне пора домой, – сказала Люся. – И ты можешь не заходить ко мне. Пишущую машинку я отдам починить в мастерскую.

– Ну дай я тебя хоть до дома провожу.

– Нет, Сергей, не надо. Знаешь, я не хочу вмешиваться в твою судьбу.

И она ушла.

«Нет, не приносят мне счастья мои изобретения», – подумал Сергей. Он взял молоток и разбил эту приставку.