Текст книги "Не за что (СИ)"

Автор книги: Вадим Сеновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Я окрикнул его. Он стоял на улице, покупая пончики внукам, застыв в неудобной позе, доставая купюру из кошелька. Пузатый, лысый, с мерзкой гримасой вседозволенности на лице. Маленькие, заплывшие глазки дернулись, уставились на меня.

  * * *

  Дождь лил уже с какой-то совсем злобной неистовостью. Укрыться от косых, пронзающих шипов воды стало невозможно. В этом городе быстро привыкаешь к сырости, темноте и дождю, но привыкание ведь еще не означает согласие. Удивительно, но при таком количестве воды, низвергающейся с небес, в городе не было ни одного мало-мальски добротного моста, вся вода мгновенно впитывалась в песчаную почву, не оставляя даже ручейка. Шахтерам мосты ни к чему. Как ни к чему им высокие здания. Покосившиеся от времени, поеденные плесенью двухэтажные домики нависали, словно недобрые великаны из сказок, вместо глаз – поблескивание темных окон глубокой ночи. Да, в этом городе чертовски сложно покончить с собой.

  Это только мало понимающие в этом деле люди считают, что покончить c собой легко. Ведь нужно обойти столько защит, заложенных природой. Действие должно быть простым и необратимым. Ничего лучше хождения по ночным улицам я пока не придумал. Это было еще не самоубийство, но некий вызов порядком подуставшего от жизни человека. Грызло желание напороться поздним вечером на пьяного шахтера или двух, повздорить, возможно даже смачно, по рукоятку, получить ножом под ребра. Но испытать судьбу не получалось. Виной тому могли быть высокий от природы рост, спортивное прошлое и давно ставший мне самому неприятным звериный оскал растерявшего веру в доброту человека.

  * * *

  Разбудил меня раздражающий, кисло-металлический звук домофона. Никаких знакомых в городе у меня не было, я и приехал сюда для того, чтобы в конец порвать с этим жалким обычаем людей вести светские, поверхностные беседы, обсуждая до коликов кто куда устроил детишек, кто с кем развелся, кто завел любовницу, а кто скоро умрет от рака. Арендатор никогда не приходил сам, соседи его сторонились. Опять какая-нибудь проверка счетчиков или продавец пылесосов?

  Я присел на кровати, оттолкнул носком прикатившуюся пустую бутылку, посидел, приходя в себя. В домофон продолжали настойчиво звонить.

  – Так! Что надо!?, – прохрипел я.

  Молчание. Вдруг раздался шелковый, слегка неуверенный женский голос:

  – Мне сказали, что у вас можно заказать картину? Я не вовремя?

  Бог ты мой. Какую еще картину! Это что, какой-то розыгрыш? Задумываюсь на мгновение. Любопытство берет свое.

  – Поднимайтесь, седьмой номер.

  Податливый, женский стук. Тяну дверь. На пороге молоденькая особа, в дорогом пальто, явно из новоприбывших, одета слишком изящно, так тут не одеваются. Отступаю, произвожу галантный жест.

  – Мне ваш адрес дали в гостинице. Я ищу художника, – она испуганно посмотрела на меня. – Или я не по адресу?

  – Определенно не по адресу. Я последний раз мучал холст десять лет назад.

  Она выжидательно смотрела на меня, периферийным зрением стреляя по сторонам, распространяя по квартире чувство досады и разочарования.

  – Извините. Просто мне сказали, что тут очень сложно найти художника.

  – Да, шахтеры народ не самый творческий, – съязвил я, хотя понятия не имел, какой шахтеры народ.

  – Консьерж долго кому-то звонил, и вот дали ваш адрес, – в качестве алиби она показала подмокшую от дождя бумажку.

  Я сел на замызганный возрастом холостяцкий диван, думая, что она предпримет. Жадно, сально посмотрел на нее.

  Она на миг сжалась в комочек, но тут же сгруппировалась, улыбнулась очаровательной, белоснежной улыбкой, сама мисс-застенчивость.

  – Если вопрос в деньгах, то у меня их очень много. Мне нужно нарисовать картину на заказ, назовите вашу цену. А если не готовы взяться за работу, подскажите, кто мог бы это сделать.

  Я развалился на диване, приняв вызывающе блаженный вид.

  – Я, к сожалению, никого здесь не знаю. Да, был когда-то художником, но это все – дела минувших лет. Я не принимаю заказы.

  Она какое-то время постояла молча, пытаясь понять, стоит ли меня упрашивать, затем пошла к двери. Улыбка ее погасла, очарование не исчезло, но приглушилось. В дверном проеме остановилась и посмотрела на меня с обидой:

  – Скажите хоть, вы были хорошим художником?

  Я усмехнулся:

  – Очень посредственным.

  * * *

  Юго-восточный ветер, придавливая к земле, нес свинцовые тучи. На улице было зябко, обдувающий холодный воздух никак не давал согреться. Тем не менее, дождя не было и я решил прогуляться на Гору. Гора – местная достопримечательность, с заброшенной деревянной церковью, сильно покосившейся и за сотни лет много раз перестроенной, отреставрированной и даже пару раз сгоравшей дотла по недосмотру пьяных дьячков. Если вы заберетесь на Гору, то перед вами откроется вид на этот мрачный город, и то если вам повезет, и туман не заполнит собой все видимое пространство, а дождь вас не испугает от долгой дороги по петляющей каменистой тропинке.

  Мне нравилось сидеть на крыльце заколоченной церкви, попивать виски и смотреть на город. Это было единственное место, в котором я чувствовал себя более менее уютно. Тут я вспоминал молодость, перебирал и обмусоливал совершенные ошибки и неверные шаги, страдал и жалел себя. Мне всегда казалось, что самокопанием лучше всего заниматься недалеко от места поклонения, пусть даже заброшенного.

  Поднявшись на гору, я увидел, что кто-то сидел на покалеченной скамейке, нависающей над небольшим обрывом. В последние годы тут некого было встретить, лирики давно вымерли. Я подошел поближе, закралась догадка. Так и есть, вчерашняя незнакомка. Она смотрела куда-то в задумчивости, и мне пришлось привлечь ее внимание шелестом шагов по листве, она вздрогнула, обернулась и, узнав меня, слегка кивнула.

  – Значит, вы передумали?

  Я покачал головой:

  – А я наоборот подумал, что это вы меня преследуете. Как это вы узнали про мое любимое место?

  Она улыбнулась:

  – Все из-за нашего с вами гипертрофированного чувства прекрасного.

  Я присел рядом, достал походную бутылку и протянул ей.

  – Спасибо, я со своей отравой, – игриво вытянула из кармана пластиковую баночку с таблетками, потрясла ей.

  Какое-то время сидели в полной тишине. Я искоса бросал на нее взгляд, ее лицо было серьезным, почти суровым. При этом вечернем свете я смог разглядеть ее получше. Скорее всего я сильно ошибся с возрастом, она намного старше, чем мне показалось при первом знакомстве. Ясно, что увлекается омолаживающими лекарствами. Кожа – гладкая, как у младенца. Она посмотрела на меня с тоской:

  – Вы тоже потеряли близких?

  Я ничего не ответил, только развел руками.

  – В этом городе живут только те, кому очень нужны деньги и те, кто хочет сбежать от себя, – она посмотрела на меня с настороженным кокетством. – По вам не скажешь, что вас интересуют деньги.

  * * *

  Я завел ее в комнату, крепко держа за разгоряченную руку. Электричество отключили до утра и к постели мы пробирались, светя зажигалкой. Перед тем, как бросить ее на кровать, я остановился и посмотрел ей в глаза, приблизившись на расстояние поцелуя.

  – Я не сплю с женщинами на первом свидании.

  Она закатила глаза и бросилась было в сторону, но я все еще крепко держал ее ладонь. Она с укором посмотрела на меня.

  – Не сплю, потому что не успеваю ощутить близость. Мне нужно время познакомиться с человеком. Понимаешь? Хочу, чтобы ты просто прижалась ко мне, почувствовала мое тело.

  Она какое-то время смотрела на меня с жалостью, как на котенка или плачущего грудничка. Ведь именно эти взгляды я искал и жаждал. Раньше, в прошлой жизни, когда что-то чувствовал.

  Я утянул ее вниз, на кровать, крепко прижал к себе, ощущая невозможно сексуальный жар ее тела. Месяцы и годы закупоренной нежности, желания доставлять удовольствие полились из меня страстной, пошловатой рекой.

  * * *

  Она свесила ноги с кровати, закурила сигарету, уставившись, в задумчивости, в окно. Вдоль всей ее спины, немного левее позвоночника, проходил широкий шрам. Услышав движение, она, не оборачиваясь, спросила:

  – А я думала ты не спишь с женщинами на первом свидании?

  Я рассмеялся. Почти искренне, почти без задних мыслей. Если бы этот момент можно было продлить до конца наших дней. Понятно, что это невозможно. И все же.

  Она легла на меня, с интересом рассматривая черты моего лица.

  – Как же всё окрашено настроением. Как ты думаешь, что первичнее? Чувства или мысли?

  Весь следующий день мы провели в постели. Я достал припасенную на этот случай бутылку кавы. Мы занимались любовью, засыпали, просыпались, опять занимались любовью. Все было покрыто хмельным туманом, беспечностью, которая возникает между людьми, ощущающими свой скорый конец.

  * * *

  – Хорошо, что тебе нарисовать?

  Она сидела в моей рубашке, изящно подвернув рукава, застегнув сорочку на одну пуговицу, обнажая пышную, топорщуюся грудь. Поджав ноги под себя пила горячий кофе миниатюрными, дамочкиными глотками. Глаза заискрились.

  – Я не могу тебя заставлять. Поверь, не в моих планах было тебя как-то подкупать.

  Я приобнял ее:

  – Понимаю. Мне будет приятно.

  Она задумалась, ее взгляд улетел куда-то далеко, вглубь сознания.

  – Хорошо. Я хотела заказать портрет своего мужа, – ответила она, глаза ее наполнились слезами.

  – Ты любила его?

  Она кольнула меня стеклянным, озлобленным взглядом, так, что я тут же скорчился от принятого разряда боли:

  – Я его ненавижу!

  Она хотела, чтобы я нарисовал его портрет. Фотографии у нее с собой не было, но она готова была описать его в максимальных подробностях. Не только и не столько его внешность, сколько чувства, которые он вызывал у нее и людей, его окружающих. А еще поступки, которые он совершал. Ее условие – она не хотела видеть портрет до того, как он будет полностью готов и, что ей было очень важно – глаза должны быть живыми.

  * * *

  Его приспешники сцапали ее на улице, когда она, шестнадцатилетняя, прогуливалась с подругами по парку. Перевезли на дорогой черной машине в его особняк. Он долго держал ее взаперти, мучал голодом, наркотиками и бессонницей. Она ревела, царапалась и вырывалась. Человеческая психика привыкает ко всему и долго находясь в стрессовой ситуации начинает считать ее нормой. Боль и обида прошли, изнасилования превратились просто в неприятный, а затем и в скучный секс. От родителей он откупился. Стал из нее строить настоящую женщину, жену, будущую мать его детей.

  Завести детей у них очень долго не получалось. В итоге она забеременела от одного из его подчиненных, проявившего толику теплоты. Он узнал далеко не сразу, в один из дней, когда он плескался в чувстве предельной паранойи. Убил ее любовника, заставив ее смотреть, жестоко, медленно, разбрызгивая кровь по стенам и коврам. Принес их (ее!) заспанную трехлетнюю дочку. Она умоляла, вырывалась, орала, ломая зубы, прокусывая губы. В какой-то момент она потеряла сознание, и не видела самого страшного. Затем он повез ее наблюдать за тем, как сжигают живьем ее родителей. Основательно порезал ее и выкинул на городскую свалку.

  * * *

  В картину я вложил всю ее ярость, всю обиду. Его лицо, его глаза источали животную, черную энергию, заставляя засыхать и съеживаться все живое в округе. Акулий лоб, туповато-развязное выражение лица. От него хотелось бежать, скрыться, его взгляд заставлял потупить глаза или отвернуться. Первый раз в жизни я был доволен своей работой.

  Все две недели, что я работал над портретом, она прижималась ко мне, пытаясь найти уютное положение, пытаясь обмануть свою память, она засыпала и просыпалась в моих крепких объятиях, мы давали друг другу тепло надежды, лекарства от отчаяния.

  Наконец я закончил работать. Накрыл картину простыней. До воскресенья она не замечала картины, старалась играть в нормальную семью, планирующую свое будущее. Решила приготовить торжественный ужин, купила горы продуктов. Она отправила меня в магазин за какой-то ерундой, и только в магазине я понял, что будет дальше. Бросив продукты добежал до дома, распахнул дверь, увидел разорванную в клочья картину и ее, остывающую в луже густой крови. На столике в коридоре записка с одним словом: «Спасибо».

  * * *

  Первая пуля ударила ему в плечо, его слегка развернуло, вторая пуля вспорола скулу и вышла навылет, попав в лоток с пончиками. Охранник метнулся в мою сторону, запоздало пытаясь защитить своим телом хозяина. На его лице читался испуг. Я отошел в сторону и сделал еще один выстрел, попав ему ровно в переносицу. Охранник изрешетил меня, всадив всю обойму кучной, прицельной стрельбой. Меня откинуло назад, шмякнув затылком об асфальт. Улыбка на моем лице была почти настоящей, почти искренней. В кармане пиджака у меня лежала ее записка, к которой сегодня я приписал: «не за что».