Текст книги "Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения"

Автор книги: Вадим Россман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Национализация столицы завершает процесс формирования нации. Городское начало, начало религиозного благоговения и восторга, а также государственная власть, прежде разрозненные и пространственно разделенные, теперь соединяются в столичном городе. Возникшая незадолго до нации, столица, таким образом, позволяет нации консолидироваться, конденсировать свои смыслы и символы и осознать себя как нечто реальное и единое.

Теория Стейна Роккана

Теория известного норвежского политического социолога Стейна Роккана (1921–1979) позволяет ответить на вопрос, почему в некоторых странах возникали «жесткие» политические столицы, а в других – более мягкие.

Как мы уже отмечали выше, в Европе существует два типа столичных городов – те, которые полностью доминируют над системой городов, и те, которые особенно не выделяются среди других городов. Следуя Умберто Эко, мы назвали такие города соответственно жесткими и мягкими столицами.

Стейн Роккан предложил оригинальное объяснение причин различия стран с моноцефальнойи полицефальнойструктурой городов. С его точки зрения, сформулированной в Концептуальной карте Европы,это различие объясняется периферийным или центральным положением страны по отношению к урбанистическому эпицентру континента, где плотность городов достигает особой густоты и где традиционно концентрировались торговые пути и коммерческие города Старой Европы (Rokkan, 1999,1976,1980).

Роккан обращает внимание на ось Север-Юг в Центральной Европе, где располагались важнейшие торговые пути, связывавшие северную ее часть, Ганзу, с Италией и Средиземноморьем. Роккан называет эту ось поясом городов,который и сегодня плотно охватывает города Бельгии, Голландии, Германии, Швейцарии, Северной Италии и Южной Франции (Rokkan, 1999: 128,145,156).

Чем дальше от торговых трактов располагается политический центр, вокруг которого происходит государственное строительство, тем более крупной и весомой столицей он становится как с точки зрения концентрации населения, так и с точки зрения функций по отношению к целому. Чем ближе к торговым трактам, тем менее самодовлеющей оказывается такая столица.

Тезис Роккана также состоит в том, что чем гуще сеть городов в стране, тем менее значим центр и тем больше шансов формирования полицефальной урбанистической структуры. Чем реже сеть городов, тем, напротив, более значим политический центр. Территории к западу и к востоку от торгового пояса, считал Роккан, строились вокруг сильных центральных районов, связанных с государственным строительством, и у них не было серьезных конкурентов среди городов близких к старым торговым трактам.

Одной из импликаций теории Роккана является также идея о том, что развитая система городов выступает важным буфером против абсолютистской власти и сверхцентрализации (Rokkan, 1973; 1980). Не случайно крупные централизованные европейские государства возникают на перифериях пояса городов, консолидируясь вокруг Парижа, Лондона, Вены, Мадрида, Берлина, Москвы и Стамбула, – боевых ладей, обрамляющих мобильные фигуры коммерции и торговли.

В соответствии с этими закономерностями, отмеченными Рокканом, на западе от этого пояса сформировались такие централизованные моноцефальные государства, как Франция, Испания, Португалия, Великобритания и Скандинавия (Rokkan, 1999: 159). На востоке от нее властвовали централизованные государства – Австрия, Османская империя и Россия. Высокоцентрализованные государства также складывались на севере, в Скандинавии. В центре же этой системы, в густоте городов, лежала группа полицефальных государств, политическая и урбанистическая структура которых определяется полицентричностью и большей автономией по отношению к государственному целому.

Стейн Роккан не распространяет свой анализ на Восточную Европу, но замечает, что пространство между Москвой, Веной и Константинополем характеризуется чрезвычайно низкой плотностью городов и, таким образом, значительно предрасположено к моноцефальности. Необходимо подчеркнуть и качественную разницу между западно– и центрально-европейскими городами, которые традиционно являлись независимыми коммерческими или ремесленными центрами с развитыми формами самоуправления, и восточноевропейскими и русскими городами, которые гораздо чаще формировались как административные центры или военные крепости.

Развитие индустриального сектора в Великобритании и Франции в XVIII–XIX веках, которое требовало достаточной централизации политического управления и организационной мобилизации ресурсов, было определено подъемом и триумфом национальных экономик целиком в противоположность фрагментированным экономикам, основанным на автономных коммерческих городах. Вероятно, поэтому такие страны, как Бельгия, Швейцария, Германия и государства северо-западной Италии с некоторым опозданием ступили на путь индустриализации и несколько позже стали превращаться в национальные государства.

Для ранних этапов индустриальной революции была фундаментально важна ситуация политической централизации и экономического развития, которая подпитывалась государственной машиной. С этой централизованной структурой были также связаны крупнейшие частно-государственные предприятия, способные более эффективно мобилизовывать человеческие, технические, транспортные и другие материальные ресурсы страны, прежде всего капитал и насилие. Примерами таких частно-государственных корпораций были Вест-Индская и Ост-Индская компании, которые доминировали в экономической и политической жизни Великобритании и Голландии, странах, которые оказались в центре развития мирового хозяйства. Столичные города, не располагая самыми активными производственными мощностями, тем не менее оказались в центре этих экономических процессов.

Наиболее централизованной из тех стран, которые сложились на западе от пояса городов, – как в демографическом плане, так и в плане устройства ее урбанистической иерархии – была Великобритания. Это отразилось и в более высоком уровне приматности ее столичного города, первенство которого в стране имело длительную историческую традицию. Известный британский историк Джон Моррилл видит истоки такой первичности далеко в истории, противопоставляя в этом отношении Лондон другим европейским городам:

В Париже, самом большом городе Франции, в середине XVIIвека было 350000 жителей. Вторым и третьим по величине городами в стране были Руан и Лион с 80000-100000 жителей. В Европе в это время было всего пять городов, население которых превышало 250000 жителей, но более ста городов с населением свыше 50000 человек. Однако в Лондоне в 1640–1660 годах насчитывалось уже более полумиллиона жителей. В Ньюкасле, Бристоле и Норвиче, которые боролись за статус второго города, едва набиралось по 25000 человек. Лондон был больше, чем следующие пятьдесят городов, вместе взятые (Morrill, 2000: 87).

Роккан не занимался описанием торговых городов, их взаимодействиями с централизованными государствами и устройствами урбанистических сетей за пределами Европы.

Тем не менее во многих регионах мира существовали свои «пояса городов», которые определяли международную торговлю в своих регионах и структурировали пространство. Вокруг этих неевропейских поясов городов также складывались относительно централизованные государства. Примерами подобных поясов городов – вряд ли вполне сопоставимыми по масштабам и последствиям с европейскими – были транзитные города на известных международных торговых и караванных трактах [21]21
  Историки отмечают, что в случае Европы, описанном Рокканом, трудно говорить о каком-то строго определенном торговом пути, который проходил через пояс городов и сформировал его (Nedreb0, Тоге, 2012). Кроме того, само устройство пояса городов достаточно аморфно и с трудом поддается геометрическому описанию.


[Закрыть]. Примерами таких градообразующих международных торговых путей могут служить помимо Великого шелкового пути из Китая в Средиземноморье гораздо менее известные сегодня пути – Путь благовоний (иногда называвшийся также Золотым путем) в Аравии, Великая магистраль в Индии (из Афганистана в Калькутту), Великий малоазийско-армянский торговый путь, Путь пряностей в Южной Азии, Путь из варяг в греки и Серебряный путь из «варяг в арапы» (иногда также называвшийся Великим Волжским путем), соляные пути, или шляхи, в Южной Америке, Восточной Европе и в Тибете, Соболий путь в Азии (он проходил немного севернее Шелкового пути и вел с Дальнего Востока в Персию), а также Чайный путь. В этой связи можно также вспомнить более локальные Меховой путь в Сибири и Путь опиума в Бирме. В глубокой древности существовал также известный Лазуритовый путь, связывавший Среднюю Азию с Египтом.

Но эта многообещающая тема неевропейских городских сетей и конфигурации их политических пространств в контексте централизованных государств, размеров их столиц и характера городских сетей и иерархий требует отдельного специализированного изучения.

Столицы в вестфальской системе

Вестфальская территориальная система господства более строго очертила легитимное пространство власти и закрепила концепцию территориального государства,которое получило приоритет в определении идентичности.

Вестфальская система закрепила идеи нации и национализма в особой политической системе. В соответствии с принципами демаркации границ (limis), которые оказались значимыми для всех частей проекта модерна (от разграничения наук до государственных территорий), строгие территориальные границы отныне будут определять европейскую политику. Вестфальская система провозгласила приоритет территориальной концепции нации над религиозной идентичностью, что отразилось в формуле: чья территория, того и вера. Идеология национализма приобретает юридическую форму, и национально-государственные обязательства вытесняют систему смешанных обязательств, а также промежуточные, аморфные и множественные юрисдикции.

Канадский политолог Эдвард Шац выдвигает интересную гипотезу относительно различных траекторий развития столичности в европейских и неевропейских обществах, связывая европейскую концепцию столицы с вестфальской системой.

Вестфальская система институционализировала качественный поворот в трактовке природы политической власти: власть стала пониматься не в контексте отношений между личностью правителя и народом, а в качестве территориальной власти. В Европе процесс государственного и национального строительства предшествовал возникновению современного государства. Еще до возникновения структур современного государства были созданы системы налогообложения и всеобщей воинской обязанности и были предприняты попытки гомогенезировать население государств и завоевать его лояльность апелляцией к идеям и символам нации. Эти процессы, которые были юридически зафиксированы в Вестфальской системе, продолжились в новых формах и после 1648 года (Schatz, 2004).

За пределами Европы характер отношений между государством и народом и порядок возникновения этих институтов был принципиально иным. Государства предпринимали попытки создания жизнеспособных структур и институтов, пытаясь заручиться поддержкой многообразного населения этих государств. При этом идеи суверенности народа заимствовались неевропейскими обществами у европейских стран. До того как эти народы заручились суверенностью на родине, их права уже были признаны в международном праве. Из этого положения Шац выводит различия в понимании столичных функций (Schatz, 2004:16).

В Европе элиты использовали столицу для распространения своей власти и влияния на периферию, что было необходимо для контроля над территориями. Столицы, таким образом, служили целям государства. Таким образом, в Европе столицы стали неотъемлемой частью государственного и национального строительства. В неевропейских обществах, напротив, государственность не зависела от правительств, которым бы надо было утверждать свою власть и добиваться лояльности территорий. В неевропейских обществах столицы поэтому в недостаточной степени отражали цели и задачи государства. Поэтому у постколониальных элит возникла необходимость создания полноценных столиц европейского образца (Schatz, 2004).

Но постепенно мировой баланс сил между религией и государством, экономикой и насилием, городом и государством смещается в пользу наций. Это приводит к сокращению насилия внутри государства через интеграцию и новую форму идентичности. Идентификация переносится с этноса, семьи, религии и клана на нацию. Религия становится одним из аспектов национальной идентичности.

Мне кажется, что наблюдения Шаца по поводу уникальности европейского опыта в связи с возникновением Вестфальской системы весьма интересны и проницательны. Но европейская уникальность в этом вопросе, возможно, связана и с иной причиной, а именно с уникальностью самой европейской концепции городаи связанной с ней принципиально иной родословной европейских столиц.

В свое время Макс Вебер указывал, что сердцем европейских государств была особая и уникальная концепция города [22]22
  Вебер указывал на пять основных составляющих города: укрепления, рынки, относительно автономный суд, специфически городские формы ассоциаций, по крайней мере частичная автономия самого города по отношению к государству. По мнению Вебера, такая констелляция факторов присутствовала только в европейских государствах. Главной чертой города он считал наличие городского сообщества (Weber, 1978: 1226). В тех неевропейских цивилизациях, где урбанизм и рынок были чрезвычайно развиты и где капиллярная сеть мелких и средних городов также достигала высокой степени густоты, они тем не менее не обладали функцией самоуправления и городские формы хозяйства и социального взаимодействия подчинялись родственным и клановым императивам (Grief & Tabellini, 2010: 4–5).


[Закрыть].

Можно даже сказать, что сама концепция европейского государства вырастает из идеи города и само государство строится здесь по образу и подобию города.

Город и его идеология чрезвычайно укоренены в самой конституции европейских государств, которые на поверку то и дело оказываются городами-государствами, городами-империями и городами-республиками. Греция и Рим в известной мере продолжали оставаться городами-государствами и городами-империями даже после того, как они безмерно выросли и расширились, так же как и позднее Венеция. В силу этого обстоятельства городские формы сознания и самоуправления распространялись постепенно на всех жителей государства, которые из подданных постепенно превращались в горожан, то есть граждан. Поэтому в основе европейского сознания лежат такие основополагающие городские или буржуазные – а также оценочные и нормативные – категории, как гражданство, политика (от слова полис),цивилизация и гражданственность (civitas) как особая добродетель.

В столицах же неевропейских государств, напротив, мы часто видим слишком мало собственно городского начала. Власть вообще в них чаще связана не с городом и городскими формами правления и хозяйства, а с религией и идеологией. Многие неевропейские общества поднимаются к идее политического центра чаще не через идею города с его формами самоуправления, а через идею власти как таковой.

В результате столица оказывается здесь только факультативнымпосредником между народом и божеством. Главным посредником между народом и богом объявляется здесь правитель как обожествленная власть. Такая столица представляет не народ, а божественное начало или космическую благодать, излившуюся на народ в виде государственной власти. Поэтому подобная идея столичности лишена подлинной урбанистической динамики и является тормозом общественного развития.

Глава 2
Опыты переноса столиц

Принципы расположения столичных городов

Чем, помимо череды географических и исторических случайностей, определяется месторасположение столицы государства? Ориентированы ли они, прежде всего, на соседей и внешний мир или на внутренние параметры своей территории? Существуют ли какие-то ясные логики и принципы в месторасположении и перемещении столиц? Можно ли говорить о каких-то естественных, географически предопределенных, точках их дислокации?

На мой взгляд, такие логики есть и они достаточно универсальны, хотя в условиях различных форм политического устройства и в различных ситуациях они приобретают свои особенности, в чем мы попробуем убедиться ниже. Безусловно, на расположение столиц оказывало свое влияние множество разнородных факторов,которые сегодня не всегда легко всесторонне учесть.

Географический детерминизм.Большую роль в выборе местоположения столицы, несомненно, играли и играют физические элементы ландшафта и климатические условия,которые могут также иметь определенное символическое значение. Для этих городов часто выбирались те места, где есть слияние рек или сходятся различные типы ландшафта – лес и степь, горная и равнинная зона, два важнейших города страны, торговые тракты и магистрали, пустыня и оазис. Такие точки слияния приобретают особое значение, если они совпадают с естественными границами композитных этносов или других групп. Они часто находятся на месте пересечения торговых трактов, в центре государства или защищают подступы к основному демографическому центру. Некоторые из них жестко привязаны к конкретным географическим координатам или точкам – реке, морской бухте, береговой линии.

В некоторых случаях вписанность системы хозяйства в окружающий ландшафт вполне очевидна и недвусмысленна. Например, во многих государствах обнаруживается более высокий уровень зависимости от ландшафта и среды как, например, зависимость Египта от Нила или Хорезма от Амударьи. Из этой зависимости вытекают размещения и перемещения столиц в соответствии с природно-экологическими обстоятельствами. Так, например, столица Хорезма была перенесена из Ургенча (Гурганджа) в Хиву в 1598 году из-за изменения русла реки Амударьи. По той же причине – из-за изменения русла Евфрата – Вавилон, захваченный Александром Македонским, переехал на Тигр, в Новый Вавилон, построенный Селевком на некотором расстоянии от первоначального города.

Тем не менее значение естественно-географических факторов, мудрость народа в размещении и перемещении своих столиц и нашу способность их однозначно понимать и объяснять не стоит и преувеличивать. Ведь легкость подобных географических объяснений часто оказывается вполне иллюзорной.

Статистики иногда с иронией говорят, что если факты долго мучить, то они признаются во всем, что угодно. Если очень долго рассматривать карту и домысливать, можно найти рациональное начало, стратегические преимущества или даже особую мудрость в выборе очень многих географических точек. В потенции любая точка карты вполне может быстро обрасти прибавочными и иногда даже сакральными смыслами. Интерпретатор может также стать жертвой нарративной ошибки, в силу которой мы склонны вписывать географическое расположение в логику последующих исторических событий и сюжетов. Поэтому предположение, что существует какая-то одна географически правильная логика или только одно провиденциальное место или лунка для расположения столицы, кажется довольно наивным и нереалистичным.

Цивилизационное искажение.Помимо географического положения большую роль в размещении столицы могут играть также цивилизационные факторы.Последние не выводятся и не могут быть объяснены только географическим положением. Это, прежде всего, фундаментальные ориентации, ценности, пространственные схемы, видения и религиозные представления.География, безусловно, влияет на эти ориентации, пространственные схемы и доминирующие формы хозяйственной деятельности, но далеко не исчерпывает их содержания. Говоря более конкретно, это такие факторы, как отношение к торговле, моральные представления, символическое значение сторон света, часто вытекающее из религиозных доктрин (оно также влияет на ориентацию храмов), характер хозяйственной деятельности, уровень вселенских или глобальных амбиций конкретных государств или цивилизаций. Одним из фундаментальных элементов цивилизационных факторов может служить положение относительно моря и модели взаимоотношений между сушей и морем.

Интересно обратить внимание, например, на то, что, несмотря на удобное с точки зрения географии расположение Китайской империи, ее широкий доступ к океанам и морям и комфортное для мореплавания и размещения портов устройство береговой линии, ни одна из множества столиц Китая ₎за исключением столицы династии Южной Сун (1127–1279) – Ханчжоу, не располагалась на морском побережье(Eisenstadt, 1987:132–134). Срединное положение Китайской империи в мире, заложенное в самоназвании страны, входит в противоречие с расположением ее столицы внутри Китая. По мнению многих историков-китаеведов, это определялось в числе прочих причин фундаментальной континентальной ориентацией Китая, его ориентированностью внутрь, закрытостью на протяжении длительных отрезков истории его рынков, а также отсутствием у него амбиций мирового господства и доминирования.

Российский синолог Артемий Карапетьянц более наглядно объясняет различия в некоторых фундаментальных пространственных схемах между средиземноморской (европейской) и китайской цивилизациями, обращаясь к их прямо противоположным пространственным схемам. Одно из главных различий образов пространства и представлений о мироустройстве между двумя этими цивилизациями, считает Карапетьянц, состоит в том, что если в центре европейского образа пространства находится Средиземное море, то Китай мыслит себя и цивилизованный мир в целом в виде суши, омываемой со всех сторон четырьмя морями (Карапетьянц, зооо: 133—1.34). С этим представлением, возможно, связана и противоположность между осушением и орошением. Если в месопотамской и египетской цивилизациях мироустроение направлено по преимуществу на орошение земли и снабжение водой, то в китайской главные усилия культурных и мифологических героев, напротив, направлены на осушение и укрощение водной стихии (Карапетьянц, 2000).

Другим важным культурным феноменом, характерным для Китая и отсутствовавшим в Европе, было представление о телесности и энергетической наполненности пространства и разработка специальной науки геомантии, которая позволяла эффективно распознавать наиболее благоприятные места для размещения городов и, конечно, столиц. Но эту науку и ее импликации и релевантность для столичности мы обсудим более подробно в одной из следующих глав.

Подобные пространственные схемы и идеи о центре и периферии – хотя они далеко не всегда могли быть столь уникальными и отличными от европейских как приведенный нами китайский пример, – безусловно, оказывали свое влияние и на расположение столиц в разных странах мира.

Деловая геометрия исчисленных пространств.С точки зрения некоторых полемистов, логика размещения столицы должна совпадать с принципами размещения бизнесов или предприятий,которая определяется логистической рациональностьюи экономией расходов. В основе этого представления, на взгляд автора, лежит ложная идея о тождестве целей, задач и функциональности государства и бизнеса, которое тем не менее достаточно часто встречается в политической полемике и в иногда предлагаемых моделях политического управления.

В случае управления предприятием обычно рассчитывается, например, расположение какого-то производства, учитывающее целую группу факторов – доступность сырья и энергии, наличие квалифицированной рабочей силы, наличие транспортной сети и возможных рынков сбыта для произведенных товаров, дистанция от конечного потребителя продукции, а также близость или удаленность конкурентов. Такое расположение диктуется не только разумными посылками логистики, но и интересами эффективной коммуникации и управления равноудаленными от центра точками пространства. Во многом эти принципы соответствуют логике транспортного хаба, который обслуживает клиентов в разных частях примерно гомогенной и равномерно заселенной территории.

Если принципы размещения предприятия перевести на язык выбора столицы, то наиболее принципиальным и решающим будет учет главным образом двух из компонентов столичного «производственного цикла»: наличие квалифицированной рабочей силы и конечного потребителя производимых столицей общественных благ, то есть граждан государства. В идеале эти блага должны быть в относительно равной степени доступны всем гражданам, проживающим на территории страны. Некоторые экономисты говорят в этом случае об особых преимуществах для тех граждан, которые проживают в непосредственной близости от центра производства общественных благ, и говорят об эффектах их «порчи» при транспортировке – вопрос, который мы обсудим подробнее в одной из следующих глав.

Центральное расположение столицы предполагает, что пространство устроено примерно одинаково, а население гомогенно. Однако деловая модель, конечно, может учитывать неоднородность и концентрацию населения и делать поправки к центральности.

Такая модель в применении к государству, безусловно, все же кажется слишком абстрактной, идеализированной и наивной. Тем не менее она определенно имеет смысл в качестве некоей точки отсчета для понимания степени отклонений, связанных с группой других упомянутых нами факторов, – неоднородностью природных ландшафтов, различными цивилизационными ориентациями, а также соображениями безопасности и военных стратегий. Как мы заметили, именно эти факторы определяют искажения в идеальной логистической логике.

Военные искажения.Трудно переоценить роль военно-стратегических соображенийв расположениях столиц.

Отчасти выбор определенных диспозиций столиц мог объясняться теми же естественно-географическими или ландшафтными факторами, важными в плане обороны и фортификации (возвышенная или пересеченная местность, окруженная естественными оврагами или природными водоемами).

На протяжении истории именно военная рациональность диктовала смещение столиц с геометрически выверенных осей и орбит и часто вызывала их отклонения от геометрической центральности.

Если обратиться опять к примеру Китая, то можно заметить, что его столицы никогда не находились в центре государства. Практически все попытки объединения страны осуществлялись с севера, где граница была наиболее уязвима. Именно на северной границе Китай постоянно подвергался набегам со стороны различных северных кочевых цивилизаций и народов, тюрков, монголов и тунгусов. С этим фактором связано то, что большинство известных исторических столиц Китая находилось на этом опасном северном фронтьере государства, на границе со степью, несмотря на то что экономический центр государства уже в X веке сдвинулся на юг, в долину реки Янцзы (Turchin, 2009: 2–3). Возможно, в таком расположении нужно искать также культурные и цивилизационные объяснения, так как многие древние и современные государства, напротив, предпочитали отодвигать свои столицы от границы и прятать их в глубокий тыл. Этот второй путь был более типичен для большинства стран [23]23
  Историки связывают пребывание столицы Китая на границе со степью с необходимостью контроля над армией и генералами, которые в противном случае могли совершить государственный переворот и взять власть в стране.


[Закрыть].

С военными походами также были связаны другие метаморфозы расположения столиц относительно границ различных стран. Так, некоторые столицы, которые когда-то находились в центре государств, оказались расположенными ближе к периферии в результате потери или, наоборот, расширения и приобретения новых территорий. Так, Вена, которая когда-то находилась в центре Австро-Венгерской империи, в результате территориальных потерь постепенно оказалась на окраине современной Австрии.

Париж также утратил свое первоначальное центральное положение, но не в результате потерь, а, напротив, в результате территориальной экспансии государства. Париж возникает как столица компромисса между норманнами и галлами. Франкский король Гуго Капет выбрал его столицей в 987 году из-за удобного расположения на слиянии рек, где удалось остановить дальнейшее продвижение норманнов на юг страны (Gottman, 1990: 67). Постепенно в результате огромных приобретений на юге государства французская столица оказалась на северной периферии страны.

Современные конфигурации государств и положения столиц относительно их границ часто являются остовом более не существующих государств или разнообразных политических образований, и их изначальная замышленная география может быть восстановлена только знанием истории.

Военные искажения логики центральности также могут быть связаны непосредственно с ведением военных действий– удобствами с точки зрения наступления, доставки фуража и провианта, наличия пространства для маневра или отступления.

Политические смещения.Политические факторы, композитный характер нации и асимметрия границ между двумя или более составляющими ее членами, также приводят к нарушениям принципов центральности. Столицей таких государств, ориентированных на равновесие и альянс, часто становятся города на стыке составляющих ее этнолингвистических или религиозных групп. Такие элементы стыка (hinge) присутствовали и в случае выбора Парижа.

Искажения также могут быть продиктованы соображением дистанцирования от старых центров и поиском собственной идентичности.Эта идентичность создается в процессе поиска автохтонных или аутентичных центров реальной или сфабрикованной истории или сплава различных культурных, этнических или географических элементов тех народов, которые формируют новую общность. Государства и нации постоянно находятся в процессе созидания, поддержания или реконституции своих идентичностей.

Романтическая теория гения места.Гораздо менее правдоподобным кажется романтическое представление о том, что столицы основывались по наитию, в результате обетований и религиозных вдохновений, что в их расположении нет никакой единой логики, и поиск правильного места не подчиняется рациональным соображениям или подчиняется им в очень малой мере.

По-видимому, существует два разных источника подобных представлений о естественных столицахи два разных смысла, которые с ними связываются. В первом смысле речь идет об обетованных столицах,то есть освященных свыше, подсказанных религиозными авторитетами, предсказанными учителями и пророками. Во втором смысле речь идет об исторически выверенных правильных местах, подсказанных как будто самой природой и историей. В противоположность первому источнику, где столицы названы и назначены, во втором случае речь идет о мириаде исторических случайностей, которые действуют в роли провидения и подсказывают определенное место обычно без всякого участия религиозных или каких бы то ни было еще авторитетов.

Несмотря на кажущуюся несовременность и архаичность представления о естественных столицах,вторая часть книги укажет на ее достаточную распространенность среди многих современных историков и политиков.

Более рациональной кажется точка зрения на этот вопрос, согласно которой столицы не столько обнаруживаются, сколько изобретаются и конструируются на основе различных стратегий государственного развития.Голая физическая география, лишенная человеческих измерений, дает крайне мало ориентиров, вопреки некоторым популярным мнениям. Даже естественные географические ориентиры проходят символическую адаптацию, прежде чем они могут стать полноценными членами человеческой географии или картографии. Пространство приручено человеком и приобретает его имена.

Более реалистичным кажется также предположение о том, что в выборе столицы сочетаются рациональные соображения, наложенные на группу спонтанных или исторически случайных факторов и решений.

Конструирование центра и пространства может быть совсем не чуждым логистическим соображениям, но редко с ними полностью совпадает. Правители часто выбирали для своей столицы место с определенными стратегическими преимуществами, которые по возможности вписывались одновременно в военные, коммерческие и политические стратегии управления и развития. Все дело состояло только в приоритетах. Поэтому, скажем, в случае военной опасности или уязвимости предпочтения отдавались военной рациональности и ей в жертву приносились прочие факторы.