Текст книги "Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!"

Автор книги: Вадим Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Новгородские волхвы предсказали Олегу, что ему суждено умереть от любимого коня. С тех пор он перестал ездить на нем. Прошло четыре года; осенью пятого Олег спросил о коне и, узнав, что тот давно умер, посмеялся над волхвами, довольный, что предсказание не сбылось. Он захотел видеть кости коня – ему их показали. Олег стал ногою на череп и спросил: «Его ль мне бояться?» Но в черепе сидела змея; она ужалила князя, и тот скончался. Мстиславу это казалось явной легендой – красивой, мрачной и мудрой.

Он впервые слышал об этих князьях – Вещем Олеге, Рюрике. И впервые он, к великому своему удивлению, услышал, что Русь началась не в Киеве, а в Новгороде.

Любава

Мстислав взрослел, и его все больше привлекали девушки и женщины. Из разговоров пьяных дружинников он уже достаточно много знал об отношениях мужчин и женщин, но сами эти разговоры вгоняли его в глубокую краску. Такие высказывания, как, допустим: «Попаришься с женой в баньке – и человеком себя чувствуешь», – коробили его страшно. Еще ему очень не нравилось выражение: «Она родила ему сына». Можно было подумать, что себе она сына не родила.

Мстислав был очень целомудренным, но никакое целомудрие не могло заглушить властный голос юной крови. Особенно ему нравилась одна из служанок, по имени Любава, на год моложе его, пухленькая, светловолосая. Она была сиротой и жила при теремном дворце. Мстислав слышал, какой словоохотливой она была в разговорах с подругами, но в княжеских покоях Любава всегда была молчалива, лишь изредка бросая на Мстислава быстрые взгляды, в которых таилось озорство. Мстислав при этом краснел и отводил глаза, как будто это он был девушкой.

Однажды, когда они в очередной раз остались наедине и Любава вытирала пыль с окна, он подошел к ней, положил руки на ее плечи, не осмеливаясь опустить их ниже, и горячо зашептал ей в самое ухо:

– Любава, приходи сегодня ночью на сеновал. Придешь?

—Приду, князь, – ответила Любава, как будто речь шла о пустяковой просьбе, и довольно быстро ушла.

Мстислав с трудом дождался ночи. Он был в полном смятении, и мысли его путались. Где-то около полуночи он легко выпрыгнул из невысокого окна и пошел к сеновалу.

Любава уже ждала его. Увидев Мстислава, она сняла с себя платье, потом – рубашку, и он увидел ее свежее девичье тело, прекрасное, как солнце и звезды.

– У тебя кто-нибудь был? – спросил он.

– Никого не было. А у тебя, князь?

– Тоже. Ты боишься?

– Нет, тебя не боюсь.

– Почему?

– Ты нежный и ласковый, я чувствую.

Он действительно изо всех сил старался быть с ней именно таким.

Им не нужно было тех изощренных ласк, которыми Марджана потчевала великого князя Святополка. Им вполне хватало их полудетской чувственности и той невероятной нежности, которую они испытывали друг к другу.

– А почему, князь, ты всегда ложишься сбоку, а не сверху? – спросила как-то Любава. – Мне говорили, что мужчины ложатся сверху.

– Тебе ведь будет тяжело, – ответил Мстислав.

Любава крепко обняла его и поцеловала в губы.

Часто они подолгу лежали рядом, и Мстислав рассказывал ей о своих предках, разумеется, выставляя их в самом лучшем свете. Но Любава знала достаточно много, и ему приходилось оправдывать Владимира Святого, которого он уже терпеть не мог, а также Ярослава Мудрого, к которому он был более расположен.

Любава больше любила говорить об Олеге и Рюрике.

– Запомни, – повторяла она, – из Новгорода, из Новгорода все пошло. И я горжусь тем, что я – новгородка.

А в душе Мстислава все сильнее отпечатывалось, что если Киев был матерью городов русских, то Новгород был их отцом.

Рассказывал Мстислав Любаве и о битве при Гастингсе (ровно за десять лет до его рождения), в которой норманны победили саксов и завоевали Англию и в которой пал его дед по матери, последний саксонский король Англии Гарольд.

– Чудно, – говорила Любава. – Ведь Англия – это где-то там, далеко за морем, а вот ты, сын англичанки и внук английского короля, лежишь тут, рядом со мной. Какое у тебя христианское имя, князь?

– Гарольд, в честь деда, – ответил Мстислав. – Мой отец очень любил мою мать и не отказал ей, когда она попросила об этом.

– Да, странное имя. А какое христианское имя у твоего отца?

– Василий.

– Ну, это попривычнее. И все равно имя не наше, а греческое. А какое было христианское имя у князя Ярослава?

– Георгий.

– Тоже греческое. Приняли чужую веру, а с ней и чужие имена, но боитесь произносить их вслух и зовете себя славянскими именами. Но придет время, и все будете звать себя по-гречески. Да и сейчас среди славянских имен разве не попадаются Олеги да Игори? Ведь все вы потомки варягов.

Мстислав никак не ожидал от шестнадцатилетней Любавы таких речей.

– Кто тебя этому научил? – резко спросил он.

– Чему?

– Про чужую веру, про варягов?

– Меня воспитывал дед, а он был волхв. Никто, конечно, не знал, но он умел заговаривать и лечить. Когда я маленькой сильно занемогла, он вылечил меня.

– И он молился Перуну?

– Не Перуну, нет. Роду. Род был и есть настоящий бог славян. И это он бог грозы, а вовсе не Перун. Перун был просто бог войны, почему князья и дружинники сделали его главным. И до сих пор на украинах тайно молятся Перуну, но только на украинах. А Роду молятся везде. Ведь это он создал все, а вовсе не греческий бог. И еще молятся рожаницам. От них зависит урожай, и от них же – судьба каждого человека. А в день Рода, летом, как я слышала, в деревнях до сих пор юноши и девушки идут ночью купаться на реку, а потом нагие уходят в лес, и каждый может любить каждую.

– Любава, – заговорил взволнованный Мстислав, – то, что мы с тобой делаем, – это блуд. И я это знаю, но не в силах устоять. Но то, о чем ты говоришь, хуже блуда.

– Это не блуд, – сказала Любава, – это любовь.

– Отчего же тогда ты порицаешь Владимира Святого?

– Князь Владимир никого не любил. Он просто тешил свою плоть. А вот если думаешь больше о другом, чем о себе, если стремишься доставить радость, тогда все дозволено.

– Любава, – спросил Мстислав, – неужели ты бы хотела принадлежать кому-нибудь, кроме меня? И неужели ты бы хотела, чтобы я ласкал другую?

– Нет, – ответила Любава, – конечно, нет. Я бы хотела, чтобы мы принадлежали только друг другу. Но это потому, что мы уже испорчены. Мы хотим любить кого-то одного. А любить надо всех, даже некрасивых, убогих, всех. Этому ведь и греческая вера учит, правда? Только любовь у них какая-то неживая, потому что бесплотная. А любовь должна быть живая, теплая, сладкая, как у нас с тобой. И тогда все будут счастливы.

– Любава, – спросил Мстислав, меняя тему, – а каких еще древних богов ты знаешь?

– Есть Сварог, бог-кузнец, есть Дажбог, бог света, есть Велес, бог скота, есть Ярило, бог плодородия, есть Хорс, бог солнца, есть Симаргл, пес, охраняющий семена и посевы, есть Стрибог. Есть Макошь, богиня судьбы, и есть Лада, богиня любви. Дед говорил мне, что и у греков были похожие боги. И Род у них был, только называли они его по-своему – Зевс (в Египте – Амон). А значит, это те же самые боги, и, значит, они есть на самом деле.

Рассказывал мне дед, что правил давным-давно в Египте царь Феоста, – продолжала Любава. – Хоть и царь он был, любил работать в кузне и научился ковать оружие, людей этому выучил. А до того ведь везде, во всех странах, на камнях и на палицах бились. И когда умер Феоста, вознес его Великий Род на небо и сделал Сварогом, богом-кузнецом. Мало тогда еще было богов, и нуждался Род в таких, как он. Греки звали Сварога Гефестом.

Был у Феосты сын по имени Солнце. Только египетское, конечно, это было имя. Он после смерти стал Дажбогом…

– Ты же говорила, что Дажбог – бог света? – спросил Мстислав, умевший прекрасно все запоминать. – Но в земной жизни у тебя его зовут Солнце. И действительно, откуда исходит свет? От солнца. Сейчас, конечно, от звезд и месяца ясного. Но днем – от солнца. И намного ярче дневной свет ночного, сама это знаешь. А бог солнца, по твоим же словам, – Хорс.

Вопреки ожиданиям Мстислава его слова нисколько не смутили Любаву.

– Вам ли, христианам, учить нас этому? Похваляетесь, что верите в единого Бога. Мол, только поганые верят во многих. А сами ведь верите в трех богов. В Троицу вы верите, в Отца, Сына и Святого Духа. И любят говорить попы: Отец – это солнце, Сын – луч, Дух – тепло солнечное. В одном вы правы: у солнца и света солнечного разные боги. У солнца – да, Хорс, которого греки Гелиосом звали. А у солнечного света – Дажбог. Звали его Солнце, близок он был к солнцу, вот Род и сделал его богом света. Но часто путали и путают это, называя Дажбога богом солнца. Путали и греки, звавшие Дажбога Фебом. Но Феб – это блистающий. Нет, дед мой не знал греческого, как и я не знаю, только это слово и смысл его он запомнил точно. И я выучила.

Страшная догадка озарила Мстислава, пока Любава, так хорошо обученная дедом, рассказывала о своих богах.

– Какое у тебя христианское имя, Любава? – спросил он, сам боясь ответа.

– А нет у меня никакого христианского имени! – дерзко воскликнула Любава. – Дед сумел уберечь меня от вашего крещения. Я ношу крест и в церковь хожу, но это только для виду. Каждое утро я молюсь богам, чтобы проклятый крест не причинил мне никакого вреда.

Мстислав с ужасом осознал, в каком положении он очутился. Он не просто предается блуду, он предается ему с некрещеной язычницей, верящей не в христианского Бога, а в какого-то Рода.

Любава, чувствуя, что Мстислав ускользает от нее, заключила его в объятия и прижалась к нему всем своим горячим телом.

– Если тебе мало моего имени, если тебе нужно второе, то вот оно – Великая Лада, богиня любви, – шептала она. – Да, я – Лада, я – рожаница, я – берегиня, я – русалка. В Греции – в той старой Греции, где правильная была вера, – меня звали Афродитой. Я родилась из морской пены. Я околдую тебя, ты, как все новгородские князья, станешь великим князем и вернешь нам право молиться нашим богам. Ты уничтожишь постную веру, которая убивает радость.

И хотя ее ласки по-прежнему были простыми, совсем не такими, как у Марджаны, было в них все-таки что-то колдовское, отчего Мстислав забывал себя, и религия отступала перед любовью.

– Ты вот сказал про месяц ясный, – произнесла Любава, уже окончательно успокоив его своей лаской. – А знаешь, почему месяц в календаре и месяц на небе одним и тем же словом зовутся? Ведь не тридцать дней проходят от рождения до смерти луны и не тридцать один, а меньше.

– Нет, – покачал головой Мстислав, – не знаю. – Он уже просто поражался тому, как много запомнила Любава благодаря своему покойному деду-волхву.

– В Египте, – начала Любава, – сначала годы по дням считали, а месяцев вообще не было. Потом по луне стали считать, по лунным месяцам. И у нас так считали, везде так считали. Вот так слово «месяц» и возникло. Потом сделали солнечный календарь и на двенадцать частей его разделили. Говорят, это тогда вышло, когда стали дань царям платить… Но слово «месяц» в нашем языке все равно осталось. А по-английски как будет месяц? Тот месяц, что в календаре? Раз ты сын английской принцессы, ты должен знать.

– Монс, – ответил Мстислав.

– А луна как?

– Моон.

– Вот видишь. Смотри, облака! – Они оба уже оделись и вышли из сеновала. – В небеса подымаются. К Роду, к богам!

«К настоящему Богу, – подумал Мстислав, – единому в своих трех ипостасях. Там, вверху, рай – последнее небо. Она заслуживает рая, ей просто заморочил голову ее дед. Знания могут быть хуже невежества. Если это неверные знания. Как довести ее до истины? Священники умеют, конечно, лучше, чем я, но нельзя же признаться в таком священникам. А наш блуд мы отмолим после того, как обвенчаемся».

Когда он вернулся живой после битвы на Стугне, Любава, никого не стыдясь, вышла встречать его к воротам. Она, конечно, не обнимала, не целовала его при всех, но сказала еле слышно:

– Я молилась за тебя нашим богам. Вот почему ты жив, а другие погибли, и твой дядя в их числе.

Скрывать их связь больше не удавалось; наоборот, все вокруг только и говорили об этом. Любаву осуждали, Мстислава не осуждал никто – удивлялись лишь, что он ограничился одной любовницей и не смотрит на других девушек. Многие считали, что Любава околдовала его. Никто не знал, что ее дед был волхв, но о том, что он владел заговорами и приворотами, некоторые слышали.

Вспоминали ключницу Малушу и на полном серьезе обсуждали, не станет ли сын Мстислава и Любавы (если у них родится сын) когда-нибудь великим князем, подобно Владимиру Святому.

Счастье Мстислава и Любавы закончилось внезапно – как оно обычно и бывает. Однажды в Новгород впервые за много лет прибыл Владимир Мономах.

Когда они вместе с отцом вошли в залу, Мстислав по лицу Мономаха сразу же понял, что речь пойдет о чем-то очень серьезном, и он не ошибся.

Мономах отослал прочь всех, кроме Мстислава, и начал:

– Сын мой, ты прекрасно знаешь, что браки между сыновьями и дочерьми разных стран укрепляют добрые отношения между странами. Я сам, правда, женился на дочери убитого и свергнутого короля, но ведь все тогда надеялись, что саксы вернут свою свободу. Особенно же заинтересованы мы в хороших отношениях не только с греками, но и со свеями. Ты знаешь, что Ярослав Мудрый был женат на дочери свейского короля Олафа. Его брат Всеволод Волынский сватался к свейской королеве. Правда, это принесло ему страшную смерть, но никто ведь не знал, что Сигрида окажется кровожадной убийцей. Тебе тут, в Новгороде, должно быть, рассказали, что род русский пошел от варягов, от северного народа, и негоже нам отходить от своих корней. В общем, я хочу, чтобы ты женился на свейской княжне Кристине. Согласие свейской стороны уже получено.

На Мстиславе лица не было, и Мономах, подойдя, потрепал его по плечу:

– Я знаю, что у тебя тут есть девушка. Не стану осуждать тебя за это. Я в твои годы тоже был грешен. Я могу даже похвалить тебя: ты любишь одну, а я блудил со многими. Но с тех пор как я женился на твоей матери Гите, я ни разу не изменил ей. Да и зачем мне было изменять, если я любил ее больше, чем самого себя? Когда она умерла, я, соблюдя должный траур, женился вновь – только чтобы не впасть в блуд, которого иначе я бы не миновал. Я не люблю свою нынешнюю жену, но я верен ей. У меня бывают искушения, но я их подавляю. И если ты хочешь, женясь на Кристине, сохранить и свою нынешнюю любовь, отбрось эту грешную мысль. Князья должны подавать своим подданным пример праведной жизни. Твою девушку надобно отослать – от греха подальше, и чем быстрее ты это сделаешь, тем легче тебе будет, поверь.

– Почему я должен жениться на этой Кристине? – спросил Мстислав.

– Потому что князья женятся на равных им по знатности.

– А ключница Малуша?

– Она не была женой великому князю.

– Однако ее сын наследовал ему.

– Не говори мне об этом человеке! – вскричал Мономах. – Это позор нашего рода, и я стыжусь, что меня нарекли в его честь. Тебе тут, вероятно, рассказали о нем много интересного. И ты прекрасно знаешь, каким гнусным образом он наследовал Святославу.

– Но ведь он принес на Русь истинную веру. Разве за это не простятся ему грехи, уже во многом искупленные его сыновьями?

– Быть может, и простятся, – сказал Мономах, подумав. – Но судить об этом не нам, а Господу.

Мстислав стоял молча, сжав кулаки.

– Сынок, – ласково заговорил с ним Мономах, – неужели ты ослушаешься отца?

– Я должен поговорить с ней, – произнес Мстислав.

– Говори, – не стал возражать Мономах.

С тяжелым сердцем Мстислав вышел во двор, где как раз стояла Любава. Он понимал, что в эту минуту за ними наблюдают все – дружинники, слуги, – но ему было все равно.

– Любава, – сказал он, – отец хочет, чтобы я женился на свейской княжне Кристине, а тебя отослал.

– Я молчала об этом, князь, – медленно проговорила Любава, – но теперь настало время сказать. Я жду ребенка от тебя. Клянусь Родом.

Это известие сразило Мстислава наповал, и он опрометью кинулся обратно во дворец.

Когда Мономах услышал новость, его лицо омрачилось, но довольно быстро прояснилось.

– Мы выдадим ее замуж, – сказал он, – и она будет избавлена от позора. Я сам прослежу за этим, тебе незачем беспокоиться. В конце концов, это мой первый внук. Клянусь твоей покойной матерью, что все будет сделано должным образом.

Мстислав снова вышел к Любаве и объявил ей решение отца. Он чувствовал себя безвольной куклой.

– Что же, князь, – тихо произнесла Любава, – я понимаю, что ты не волен в своих решениях. Я сама виновата. Мне надо было тогда сказать тебе «нет». Ведь ты бы не стал меня домогаться?

—Никогда, – твердо ответил Мстислав.

—Но ты нравился мне, а потом я тебя полюбила. И так лестно было быть подругой самого князя. Только мы слишком разные. Ты – князь, а я – служанка. Ты – христианин, а я – язычница. Ты – потомок варягов, греков и англичан, а я – славянка. Нам суждено расстаться самими рожаницами и богиней Мокошью. И никакая я не Великая Лада, я простая девушка. Давай расстанемся поскорее. Долгие проводы – долгие слезы.

Они поцеловались в последний раз, не обращая никакого внимания на окружающих.

Тем же вечером Любава покинула Новгород. Впоследствии Мстислав узнал, что она живет в какой-то деревне под Ладогой. Она вышла замуж и родила сына, которого назвали Мстиславом. Ребенок был крещен и получил христианское имя Федор.

Кристина

Вскоре в Новгород прибыла с большой свитой шведская принцесса Кристина. Мстислав, не забывший Любаву, был, однако, очарован принцессой. Стройная, белокурая, голубоглазая, с точеными чертами лица, не знавшая ни слова по-русски, она казалась Мстиславу каким-то неземным ангелом. Не переставая тосковать по Любаве, он в то же время, как это ни странно, все сильнее влюблялся в Кристину. Казалось невероятным, что у нее такое же тело, как у Любавы, и что она способна к таким же ласкам.

На свадебном пиру Мстислав, почти не пивший браги, чувствовал себя совершенно хмельным. Его же отец был угрюм и неразговорчив. Мономаха бесило, что великий князь Святополк и жена его Марджана не соизволили почтить своим присутствием свадьбу его старшего сына. Не приехал и крестный Мстислава, Олег Святославич, но у того была уважительная причина: он княжил в Тьмутаракани, а добираться оттуда было далеко. К тому же после того, как Мономах выбил Олега из Чернигова, тот вряд ли горел желанием увидеть своего двоюродного брата.

Когда гости наконец ушли, Мстислав увел Кристину в опочивальню. Та послушно шла за ним. Он старался быть с принцессой таким же нежным, каким был с Любавой, но Кристина никак не отвечала на его нежность. Она оставалась совершенно неподвижной, и, хотя тело ее было горячим, Мстиславу казалось, что она холодна как лед.

Странное дело – встречаясь с Любавой и умом понимая, что он совершает грех, сердцем Мстислав никакого греха не чувствовал. Теперь же, лежа рядом с законной, обвенчанной с ним женой, он испытывал отвращение к ней и в первую очередь к себе. Он словно осквернил какую-то мраморную статую. И даже нельзя было ничего спросить у Кристины: они говорили на разных языках.

Кристина замкнулась в своем мирке, состоявшем из шведских фрейлин. Она выучила некоторые русские слова, но лишь самые основные, без которых нельзя было обойтись в быту. Супружеские обязанности явно были для нее только неизбежным долгом.

Мстислав же потихоньку привыкал к своей нынешней жизни, которая состояла из брачного ложа, приносившего только тень радости, и из со временем утихавшей тоске по Любаве. По ночам, бодрствуя рядом со спящей Кристиной, он мечтал о великих сражениях с половцами, которые позволили бы ему развеяться.

Чернигов

В том же самом 1094 году, когда Святополк женился на Марджане, а Мстислав – на Кристине, князь Олег Святославич, отправив императору Алексею послание, где уведомлял того, что, как и было между ними договорено, оставляет ему Тьмутаракань, пошел со своим разбойничьим войском на север. По дороге, как много лет назад, к войску присоединялись многочисленные половцы, прельщенные обещанной Олегом добычей. Олег шел отвоевывать у Мономаха Чернигов.

Подойдя к городу, он окружил его со всех сторон. Мономаху ничего не оставалось, кроме вынужденного затворничества. Олег тем временем пожег все вокруг города, не щадя даже монастырей.

У Мономаха не было никакой возможности послать за помощью к Мстиславу – тот был слишком далеко и не успел бы, и мертв был утонувший в Стугне любимый брат Ростислав. Посылать за помощью к Святополку не имело смысла – Мономах знал, что великий князь откажет. Когда-то Изяслав, невзирая на личную вражду, помог его отцу в борьбе с Олегом, понимая, что Олег опасен и для него, и поплатился за эту помощь жизнью. Но Святополк был слишком глуп, чтобы понимать опасность Олега для него самого. К тому же Мономаху доносили, что Святополк пленен своей половецкой женой и ни о чем не думает, кроме женских ласк. За это Мономах вдвойне презирал Святополка.

Тем не менее дружина Мономаха восемь дней билась с войском Олега за малый вал и не дала ему войти в город. Но Мономах прекрасно понимал, что это лишь вопрос времени.

Не желая пятнать себя позорным поражением и губить своих воинов в бессмысленной битве, Мономах послал к Олегу гонца с предложением мира. Олег, чувствуя за собой силу, согласился на их встречу.

Увидевшись после шестнадцатилетнего перерыва, двоюродные братья долго разглядывали друг друга. Каждый помнил другого молодым, теперь же оба были зрелыми сорокалетними мужчинами.

– Я согласен на мир, – с ходу начал Олег Святославич, – и ставлю только одно условие. Ты должен отдать мне Чернигов.

Глаза Олега блестели. Все-таки через многие годы, пережив ромейский плен (пусть почетный, но плен), он добился своего.

Мономаху пришлось стерпеть это. Олег был сильнее, и поэтому приходилось подчиняться. Пока подчиняться.

– Хорошо, – спокойно сказал Мономах. – Я отдам тебе Чернигов.

– Вот и прекрасно, – отвечал Олег. – Ты, твоя семья, твои дружинники, отроки и вся твоя челядь сможете беспрепятственно проехать сквозь юрты половцев. Я, Олег Святославич, обещаю тебе это.

– А помнишь, – лицо Олега вдруг смягчилось, – Владимир Всеволодович, поход против чехов? Ведь были же мы когда-то друзьями.

– Были, – резко ответил Мономах, – и я доверил тебе крестить своего сына. Но ты предал нашу дружбу, пойдя против моего отца. И теперь вновь ее предаешь, отнимая у меня мой город.

Лицо Олега вмиг стало суровым.

– Убирайся из Чернигова, – бросил он. – И убирайся скорее, пока я не передумал и не приказал взять город боем.

С этими словами он развернулся и вышел.

Потратив на сборы всего час, Мономах покидал Чернигов, о чем еще утром он не мог подумать. Вместе с ним город покидала его семья, где самым младшим был грудной младенец Юрий, будущий Юрий Долгорукий, а также воины Мономаха и его челядь.

Они ехали сквозь половецкие юрты, и Мономах, как и его дружинники, не отнимал десницы от рукоятки меча. Он не верил обещанию вероломного Олега и готов был к нападению. Но у половцев хватало других забот. С полного согласия и дозволения Олега они в награду за удачный поход грабили окрестности Чернигова (в сам город Олег их не пустил). Снова многие были уведены рабами в далекие земли.

Уже второй раз Олег приводил половцев на Русскую землю, за что в народе его прозвали Гориславичем.

И в тот же год, двадцать шестого августа, саранча, доселе известная русским людям только по Библии, налетела на Русь, поев траву и много жита.

Владимир Мономах решил податься в Переяславль, где после гибели Ростислава все еще не был избран князь. Он рассчитывал, что, как брата Ростислава, его охотно примут там. К тому же в Переяславле когда-то княжил его отец, и там он сам жил ребенком.

Мономах не ошибся в своих ожиданиях. Переяславцы рады были видеть его своим князем.

Снова Мономах оказался в городе своего детства, на самом краю Великой степи, где кочевали половцы. Здесь с древних времен сохранились Змиевы валы, защищавшие земли мирных славян-пахарей от кочевников. Одни племена сменяли другие, а противостояние Руси с Великой степью продолжалось.

Но гораздо больше половцев пугало Мономаха другое – возможный союз между двумя его врагами, Святополком и Олегом, союз, который окончательно втоптал бы его в грязь. Он, когда-то скакавший из Чернигова в Киев к своему отцу за один день и успевавший к вечерне, знал, как недалек путь между двумя городами. Вот почему он распорядился построить прямо посередине дороги между Киевом и Черниговом крепость Остёрский Городок, дабы затруднить связи соперников.

Имел он и другие планы, о которых будет сказано позже.