Текст книги "Глория"
Автор книги: Вадим Михальчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Глава 13. Институт
«Земля, Европа, Институт Альберта Эйнштейна» – читаю я адрес на табличке у входа. Действительно, просто и понятно. Сюда мне и надо. Вхожу, вахтер ко мне подбегает, похож на злого Деда Мороза – трясет бородищей седой, шипит что-то запрещающее. Я ему сразу в карман кредитку сую:
– Мне бы, дедуля, к директору.
У вахтера кредитка в кармане исчезает, как в темной дыре. Улыбается борода:
– На лифте на пятый этаж, потом прямо.
– Спасибо, – говорю.
Вхожу в приемную, мимо секретаря – прямо в кабинет к директору. Секретарю, от моей наглости и уверенности, обалдевшей «Добрый день» говорю.
– Добрый, – слышу за спиной.
Вхожу – директор удивленно на меня смотрит. Закрываю я дверь и сажусь за директорский стол.
– Здравствуйте, у меня к вам деловое предложение, господин директор, – говорю.
Он продолжает на меня ошалело таращиться. Вижу я его недоумение и выкладываю на стол слитки серебристые. Один, два, три, четыре.
Берет он в руки один слиток и на лице его усталом расцветает улыбка красоты неописуемой. Так только дети, просыпаясь, улыбаются.
– Это то, что я думаю? – застенчиво спрашивает он меня.
– Да, – киваю.
Он улыбается и гладит слиток в своих руках, как котенка маленького. Еще бы, я его хорошо понимаю. Ведь в руках он свою независимость от денежных подачек держит. Один такой слиток – и его институт лет двести будет работать в автономном режиме. Один слиток – двести лет, а на столе – еще три таких же.
– Чем я могу вам помочь? – спрашивает он меня, улыбаясь.
– Хочу арендовать ваш институт на какое-то время, – говорю я ему.
Он смеется и я смеюсь вместе с ним. Давно я уже не чувствовал такой доброй искренней радости...
Я рассказал директору свою историю и свои размышления по этому поводу. Он внимательно выслушал меня и созвал экстренное совещание деканов. Набился полный кабинет. Я смирно сидел в сторонке и наблюдал, как уважаемые солидные люди, в годах преклонных и не очень, устроили что-то вроде ритуального танца вокруг стола с гелиосом. Шум стоит, гам, как при раздаче сладкого в начальной школе по праздникам. Все от радости прыгают, друг друга хлопают, а директор на меня показывает:
– Вот наш неожиданный спонсор.
Пошло веселье по новой. Руки мне жмут, по спине хлопают. Стоит рядом со мной академик Бажан, светило в области астрофизики, толстый такой дядька. Хлопает меня по плечу рукой, цветом на вареного краба похожей:
– Молодой человек, вы просто не в состоянии оценить ваш поступок. Мы же теперь из института выходить месяцами не будем, мы же самые вкусные темы теперь будем разрабатывать... Мы же... Мы же...
Слов у академика не хватает и он просто хлопает меня по плечу еще раз.
– Эх! – говорит, похож он в этот момент на школьника, который весной урок алгебры прогуливает, в речке холодной в первый раз году купается.
Потихоньку утихомириваются академики, за стол усаживаются, на меня смотрит. Встаю я перед ними и говорю:
– Уважаемые господа, я прибыл в ваш институт с корыстными целями, – улыбаюсь.
Они тоже мне в ответ улыбаются.
– Позвольте мне рассказать вам свою историю. Пять с половиной лет назад я прибыл в ваш мир в спасательной капсуле с корабля Формики. Я был одним из приблизительно трехсот тысяч человек, захваченных Формикой на моей планете. Проблема заключается в том, что я не знаю координат моей родной звездной системы. Это объясняется тем, что моя родная планета была заселена во время Экспансии за сто шестьдесят лет до моего рождения и по своему социальному положению я не имел доступа к данным, касающихся расположения моей планетной системы в Галактике.
Молчат академики, смотрят на меня внимательно и с сожалением. Мысли их я свободно могу прочитать: «Ничего мы не можем тут поделать».
– Тут есть отчего впасть в отчаяние, не правда ли? – говорю.
Они молча качают головами – «Правда».
– Примерно год назад я прочитал в альманахе вашего института интересную статью о глубинном сканировании мозга человека при помощи аппарата, разработанного кафедрой психофизиологии – психозонда.
Оживились академики, утвердительно головами кивают – «Да, есть такое».
– В статье говорилось, что психозонд может сканировать зоны зрительной, слуховой и образной памяти, даже подсознания. Можно получить информацию, которую человек сознательно не помнит, попросту давным-давно забыл, можно увидеть то, что испытуемый видел, слышал, говорил много лет назад. В статье говорилось, что были случаи полного восстановления памяти при длительной ретроградной амнезии и других сложных нарушениях психики. Также я прочитал, что данные сканирования психозонда обрабатывались с помощью нейронного суперкомпьютера.
– Мы называем его Яхве, мистер Арчер, – сказал профессор Мэтьюз, декан кафедры искусственного интеллекта.
– Можно просто Алекс, господа, – улыбаюсь я. – Яхве, так кажется, звали старого иудейского бога?
– Да, это так, – улыбнулся Мэтьюз.
– Спасибо, профессор. В статье говорилось, что этот нейронный компьютер создан в единственном опытном экземпляре, на его разработку и создание ушло десять лет.
– Даже больше. Над ним работали все сотрудники нашей кафедры, а больше всего – начальник нейролаборатории профессор Алла Георгиевна Пригода – гениальная женщина, талантливый ученый.
– Говорилось также, что этот компьютер Яхве, потребляет большое количество энергии.
– О, да еще какое количество, мистер Арчер, простите, Алекс. Это настоящий энергетический вампир!
Я немного помолчал и продолжил, собираясь с мыслями:
– После того, как я прочитал эту статью, я долго размышлял о ней. Мне нужно было определить координаты моей звезды в пространстве, не имея никаких начальных значений. Грубо говоря, я не знал, откуда плясать, с чего начать. «Звезды», говорил я себе, «так много звезд, как же мне найти одну, свою?» И тут в моей голове как бы сработал какой-то механизм. Меня осенило: «Звезды», сказал я, «звезды! Я же смотрел на звездное небо на протяжении многих лет, я видел созвездия во все времена года! Рисунок созвездий постоянно менялся и в то же время оставался неизменным на протяжении годичного оборота моей планеты вокруг моего солнца!» Я подумал: «Ведь то, что я видел, никуда не делось, все то, что я видел, записалось в нейронах моего мозга! Я помню все это, я не могу описать то, что я видел, но существуют технологии, способные помочь моему мозгу вспомнить все что я видел! Ведь это же очевидно – нужно просканировать мою память, извлечь зрительные образы звездного неба, соотнести их с временами года на моей планете и обработать полученную информацию с помощью вычислительных машин. Такая мощная вычислительная машина есть – нейронный компьютер в институте Эйнштейна на Земле!» И вот я здесь, господа, и я прошу вас помочь мне в моих поисках.
– Да, все гениальное – просто, – тихо сказал директор, Гордеев Виктор Владимирович (я забыл сказать, что его так зовут).
– То, что я рассказал вам, господа – ведь это реально? Это можно осуществить?
После короткого молчания Гордеев сказал мне:
– То, что вы предлагаете, Алекс, вполне осуществимо. Знаете, Алекс, – директор задумчиво посмотрел на меня, – сейчас, после сказанного вами, вы ассоциируетесь у меня с Одиссеем. Он тоже хотел вернуться домой, – он улыбнулся мне. – Что скажете вы, профессор Метьюз? Насколько я понимаю, поставленные проблемы целиком лежат в вашей плоскости исследований.
– Да, господин директор, это то, над чем я и моя кафедра ведем работу. Решение проблемы, предложенное Алексом, логично и продуманно. Мои комплименты, Алекс, – улыбнулся мне Мэтьюз, – у вас полностью научный склад ума.
– Спасибо, профессор, – взволнованно сказал я.
– Не за что. У вас есть дар доводить все свои рассуждения до конца, так сказать, разложить все по полочкам. Также мы благодарны вам за интересную задачу. Я думаю, что не очень ошибусь, если скажу от имени моих коллег, что для настоящих ученых нет ничего более интересного, чем сложная задача, требующая разрешения.
Они засмеялись.
– Ну-с, господа, я кратко просуммирую наше совещание – кафедра искусственного интеллекта начинает работу над проектом «Одиссей», – говорит директор.
Люблю я их, ученых. Они как дети – их интересуют вещи вокруг, интересует, что у этих вещей внутри, из чего состоят эти вещи. У них всегда больше вопросов, чем ответов, как и у меня, и они радуются, как дети, когда могут найти ответы. Так же, как и я...
Профессор Пригода – высокая черноволосая женщина с голубыми глазами. Короткая стрижка. Высокая, она немного похожа на мужчину – плечи у нее широкие, руки сильные. Еще, я извиняюсь, у нее большая грудь. Властная, строгая, внимательная. Почему-то все ее лаборанты с трудом достают ей до плеча и она ласково зовет их «мальчиками». «Мои мальчики с этим разберутся», она всегда уверено говорит так, она знает, что «мальчики» действительно разберутся. Лаборантки все молодые симпатичные, но тоже все маленькие, Алла Георгиевна говорит о них «мышки» и «девочки». Со стороны незнакомому человеку кажется, что Пригода – директор детского сада для вундеркиндов.
Она внимательно выслушивает меня и кивает:
– Можно, сделаем. Я сейчас мальчиков напрягу, пусть готовят психозонд, девочек грамотных на контроль сканирования посажу. Да и сама прослежу, чтобы все было как надо.
– Спасибо, – говорю.
– Пока не за что.
Психозонд напоминает сушилку из салона красоты – глубокое кресло, над ним на штативе пластмассовый колпак – шлем. Из шлема змеятся провода, уходят провода эти к пульту контроля с экранами огромными. За пультом «девочки» в белых халатах сидят, руки у них по клавиатурам пульта бегают, как у пианисток профессиональных, быстро так, уверенно. «Мальчики» крутятся возле психозонда, настройки проверяют, «девочкам» на пульте кричат:
– Больше! Меньше! Хорошо!
Хорошо, что у них все хорошо, а мне вся эта суматоха больничную операционную напоминает. Немного страшно мне.
Подходит ко мне Пригода, в руках таблетки держит и стакан воды. Мне протягивает:
– Пей.
Я покорно пью и немного смущенно говорю, Алису кэрролловскую вспомнив:
– Съешь меня, выпей меня?
Она улыбается слегка:
– Зондирование может несколько суток длиться. Зрительная память – самая сложная, ее с налету не возьмешь. Эти таблетки – набор питательных веществ, необходимых для организма в течение суток.
– Так я же три пилюли проглотил! – ужасаюсь я.
– Ты лучше надейся, что нам трех суток хватит.
– А что, может и больше? – осторожно интересуюсь я.
– Может, – твердо отвечает она.
Я покорно опускаю голову.
– Готово! – кричит «мальчик».
– Давай, Одиссей, – говорит она мне, улыбаясь.
Сажусь в кресло, Пригода сама застегивает ремешки шлема у меня под подбородком.
– Что мне делать? – спрашиваю.
– Думать, – смеется она, – представлять небо над головой. Пытайся сам вспомнить, первичные данные нам нужны. Если данных мало будет, мы тебя усыпим и начнем полное сканирование. Сегодня только по верхам пройдемся, ассоциации установим. Я тебе говорить буду слова, а ты представляй то, что я говорю. Хорошо?
– Хорошо.
Она отходит к пульту и говорит:
– Закрой глаза.
Я закрываю глаза. Слышу – Пригода говорит мне:
– Поехали. Зима!
Дождь, серое небо, затянуто тучами, ветер бешеный сносит с ног. Чертовы тучи, из-за них совсем не видно небо! Вечер, тучи расходятся. Солнце садится. Я иду домой в темноте. Новолуние. Задираю голову – какие яркие звезды!
– Весна!
Трава зелененькая сквозь щели между булыжниками пробивается, солнце еще низко стоит. Стоп! Это же утро, мне утро не надо, мне ночь нужна. Я, выпивши, лежу на траве в нашем внутреннем дворике, рядом наши лежат, Чарли травинкой босую пятку Розы щекочет. Смеется она, ногу отдергивает, а сама к Чарли прижимается. Стоп! Это тоже не надо. А, вот! Снова небо над нами, звезды мерцают, значит, пыльно в атмосфере.
– Лето!
Я жду Риву в переулке, я пришел за час до назначенного времени: просто не мог больше сидеть дома. Смотрю на небо. Летом оно черное, звезды, как дырочки, проколотые алмазной иглой на черном бархате.
– Осень!
Мы с Ривой сидим на дюне у кромки прибоя, я обнимаю ее, она обнимает меня. Мы смотрим на океан, заходит солнце. Я смотрю в небо...
Чувствую, кто-то меня за плечо трогает. Глаза открываю – Пригода рядом с креслом стоит.
– Плоховато выходит, – спокойно говорит она, – слишком много посторонних образов. Да и сопротивляешься ты на подсознательном уровне. Как будто не хочешь вспоминать.
Я хочу кивнуть, но ремешки не пускают.
– Больно мне об этом вспоминать, профессор.
– Ладно, будем тебя усыплять, – решительно говорит она. – Я заметила у тебя разъем. Не против, если мы к нему преобразователь подключим, чтобы контроль был надежным?
– Нет, конечно, Алла Георгиевна, делайте все, что надо...
Я плыву в темноте. Мне снятся странные сны. Я вижу себя маленьким мальчиком, я иду рядом с мамой, держу ее за руку. Мама большая, высокая, я маленький – земля близко. Мы идем домой, встречаем папу. Они такие большие, я держу папу за штанину и смотрю вверх. Папа целует маму, я улыбаюсь. Потом папа берет меня на руки и подбрасывает вверх. Мне смешно и страшно, но я знаю, что его сильные руки непременно поймают меня. Он подбрасывает меня высоко – я вижу всю улицу...
Я дерусь с парнями с соседней улицы, их трое, они сильнее меня. Мне больно, из носа идет кровь. Я плачу...
Я несу обед папе в порт. Мне интересно: все вокруг такое необычное и большое. Краны в порту, корабли возле причалов, суета, толкотня. В моих руках – узелок с обедом, я прижимаю его к себе обеими руками, чтобы не уронить. Узелок горячий прижимается к моему животу. Тепло...
Папа показывает мне лист бумаги, на нем проведены прямые линии и много пятен – одно большое и много-много маленьких. Я спрашиваю его: «Что это?» Он смеется: «Если бы ты был птицей и поднялся бы высоко-высоко в небо, то увидел бы наш Остров, на котором мы живем», он показывает на большое пятно, «и маленькие острова», он показывает на маленькие пятна. «Хотел бы я быть птицей», вздыхаю я и папа улыбается...
Я заболел, простудился. Я лежу в постели, вялый и разбитый. Рядом на моей постели сидит мама, поит меня горячим чаем. За окном идет дождь, мне жарко и душно, по лбу катятся капли пота. Мама вытирает мой горячий лоб полотенцем, касание ее рук так приятно. Я засыпаю, когда она гладит меня по голове. Мама, не уходи!...
Я бегу, по улице, вокруг горят дома. Мой дом разрушен. Я кричу...
Я снова бегу по улице, слышен грохот пулеметных очередей. Впереди кто-то падает. Мне больно...
Мне страшно, я кричу во сне: «Я не хочу этого видеть, пожалуйста, не хочу!» И приходит забытье...
Трое суток «мальчики» и «девочки» работали со мной. «Мама», так они называют Пригоду, тоже все время со мной – я слышал ее голос в короткие моменты пробуждений...
Все необходимые исследования закончены. Данные обрабатываются Яхве. Яхве занимает три этажа внутреннего корпуса института. Доступ туда ограничен, только по пропускам. Мне разрешают посмотреть, как работает Яхве.
Яхве скрыт от людских глаз, на него даже мне нельзя посмотреть. А хотелось бы увидеть созданный человеческими руками разум, посмотреть, как он разгоняет электроны по нужным ему орбитам, как в немыслимом сплаве энергии и элементарных частиц рождаются с немыслимой для человека скоростью мысли, понятия и образы.
В огромном зале – шар из золотого света, внутри сверкающие искорки, разноцветные огоньки. Это – проекционная сфера. Огоньки и искорки – модели созвездий, извлеченных из моей памяти. Яхве комбинирует сочетания звезд, пытаясь совместить их с известной моделью изученной части Галактики. От сферы исходит странное чувство мощи и силы. Нечеловеческой силы разума...
Наконец-то я встретился с Говоровым. Он практически не изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз – такой же слегка отстраненный взгляд, рассеянный вид. При виде меня он улыбается и с силой жмет мне руку:
– Ты, говорят, забурел.
Я непонимающе смотрю на него и он поясняет, но все так же непонятно:
– Это цитата.
Некоторое время я расспрашиваю его о Формике, но через некоторое время разговор переходит на эпоху Экспансии. Я начинаю говорить, постепенно накаляясь:
– Я многих вещей не могу понять. Вот вроде бы все экспедиции уходили с Земли, на которой войн не было лет триста до этого, не было заговоров, мятежей, переворотов, революций. Так почему же, когда они попали в необитаемые миры, где всего было полно – пространства, земли, воды, воздуха, почему они начали воевать друг с другом, почему сразу захотели жить за счет работы других людей, почему с такой легкостью бросились завоевывать, покорять, унижать, убивать?! Почему на моей планете правили люди, отгородившиеся от остального Города крепостными стенами и армией подонков?! Неужели так было только на моей родине, профессор?
Он недолго молчит, потом задумчиво говорит, рассеянно поглаживая подбородок:
– Нет, так было не только у тебя дома. Почти каждая заселенная планета, потерявшая связь с Землей, так или иначе пошла по пути регресса. Некоторые планеты смогли удержаться в цивилизованных рамках, некоторые нет. Ты говорил о возможных ненормальных путях развития в обстоятельствах утраты общечеловеческих ценностей. Многие планеты Периферии прошли ущербным путем войн за обжитые территории, геноцида против собственного народа, многие, но не все. Есть несколько планет, где подобный кошмар достиг высшей критической точки. Например, вот, – он перебросил мне кристалл, – это соответствующим образом обработанное повествование жителя одной из планет Периферии Орты. Этот человек принял непосредственное участие в одном из самых страшных эпизодов, когда-либо происшедших в истории Периферии...
Интерлюдия. Орта.
Во время Великой Галактической Экспансии, когда Землю покидали десятки тысяч людей, к новооткрытой планете земного типа, получившей название Орта, было отправлено три огромных космических корабля, в которых находились переселенцы с Земли. Эти корабли представляли собой огромные грузопассажирские капсулы, лишенные двигателей и направляемые к цели специальными кораблями-буксировщиками.
Случай с заселением Орты был нередок в ту пору вселенского хаоса, когда с насиженных мест срывались целые народы и нации.
Корабли-буксировщики опустили три транспорта на землю Орты и взлетели, чтобы никогда уже больше не вернуться.
Через три месяца люди поняли, что помощи с Земли не будет и что буксировщики пропали бесследно в огромном пространстве Галактики.
Дальнейший период в истории Орты мало и слабо изучен. Судя по весьма немногочисленным документам и разрозненным записям, можно понять, что между людьми из разных транспортов вспыхнула ссора из-за раздела земли. Эта кажущаяся дикой и нелепой причина привела к войне. Ее последствия легко представить: множество смертей, несколько эпидемий, падение рождаемости. Результат: из 50 тысяч осталось в живых 18 тысяч человек.
За двести с лишним лет цивилизация на Орте вернулась к феодализму. Верховную власть захватили жрецы – служители смерти, которая считалась проявлением высшей силы. Они создали замкнутый и обособленный клан единоверцев и, опираясь на поддержку баронов, заняли верховное положение в управлении баронатами на правах служителей религиозного культа, считающегося главным и основным верованием Орты.
Никто не мог помочь тому человеку, которого жрецы выбирали жертвой. Простые люди, завидев серые и черные капюшоны жрецов, в ужасе отводили взгляды, запирали окна и двери. Богатые бароны тоже боялись жрецов потому, что тот, от кого жрецы хотели избавиться, исчезал бесследно и его ждала страшная смерть от рук дарителей смерти. Заговоры против жрецов оборачивались против самих же заговорщиков. Жрецы не любили раздумывать, виновата жертва или нет, а все открытые мятежи жрецы подавляли либо силой, либо хитрыми интригами в среде заговорщиков и, спустя некоторое время, открыто выступать против жрецов не осмеливался никто.
Обычные люди никогда не осмеливались подходить даже близко к Храму Смерти. Это было мрачное колоссальное здание, навевавшее суеверный ужас, его внутренние помещения были построены из обломков одного из транспортов, взорванных во время войны.
Смертоносцы были многочисленным замкнутым кланом. Клан пополнялся за счет похищенных жрецами или брошенных родителями детей в возрасте от шести до девяти лет. Подготовка детей начиналась с того самого момента, когда их вводили в Храм Смерти.
Верховные жрецы с помощью гипноза почти полностью уничтожали воспоминания детей об их прошлой жизни. Гипнотическое влияние было настолько сильным, что воспитуемые превращались в послушные и бессловесные автоматы, которые жадно воспринимали все то, чему их учили.
А учили жрецы многому.
Прежде всего они превращали плоть в жесткое и закаленное покрытие тела, не чувствующее боли. Жрецы учили только убивать, убивать без оружия.
Сегодня в храм приводили новых учеников.
В раскрытые южные ворота храма четыре жреца низшего ранга в серых плащах и капюшонах вводили десять мальчиков. Девять из них плакали, не пытаясь вырваться, один шел спокойно, с угрюмым выражением лица.
Мрачные стены нависали над беспомощными пленниками, пугая и приводя их в ужас. Среди испуганных детских лиц выделялось спокойное лицо десятилетнего угрюмого мальчика, черноволосого, с карими глазами, неподвижно смотрящими перед собой. Мрачно, исподлобья оглядев ворота, он заметил выходящую из ворот фигуру в черном плаще верховного жреца. Мальчик с ненавистью посмотрел на него и опустил глаза.
Жрец презрительно осмотрел напуганных до смерти детей.
– Паршивый материал, – проворчал он, – не завидую тем учителям, кому достанутся эти черви, – указал он на мальчиков сухим длинным пальцем.
Младший жрец наклонил голову:
– Простите, мастер, это все, что мы смогли привести с юга.
– Плохо, плохо, – недовольно сказал жрец.
– Простите, мастер Грон.
Жрец презрительно отмахнулся от извинений, как от надоевшей мухи, и его взгляд упал на стоящего чуть поодаль мальчика.
– А ну-ка покажите мне того.
Один из младших жрецов схватил мальчишку за волосы и поднял его голову. Мальчик зашипел от боли и ударил схватившего его локтем в живот. Тот, не обратив внимания на удар, ударил мальчика наотмашь рукой в голову. Он упал на землю, но тут же вскочил и с рычанием волчонка бросился к верховному жрецу. Он не успел пробежать и нескольких шагов, как получил сокрушительный удар от одного из младших жрецов ногой в голову и упал на вымощенную камнем дорогу.
– Простите, мастер Грон, – с улыбкой сказал тот, кто ударил мальчика, – но мальчишка просто дикарь.
Мастер с хмурой улыбкой посмотрел на лежащего на дороге мальчика. На недетском, залитом кровью, лице мальчика застыла гримаса злобы и боли. Маленькие грязные пальцы хищно скрючились, как когти орла, готового схватить добычу.
– В нем есть ненависть, – довольно сказал верховный жрец, отбросив на спину капюшон, – я сломаю его. Уведите остальных, – приказал жрец, посмотрев на бледное лицо пленника.
– Я сломаю его, – тихо сказал жрец ...
Мальчика поместили в отдельную камеру, где он провел остаток дня и ночь.
На следующее сырое пасмурное утро жрец Грон медленно шел по темным переходам Храма к камерам, где содержали пленников, обреченных на голодную смерть. В одном из коридоров верховному жрецу попался тот самый младший жрец, который привел вчера партию воспитанников. Он низко поклонился жрецу и сказал:
– Я поместил вчерашнего мальчишку в камеру. У вас какие-то планы относительно него, учитель Грон?
– Да, – ответил жрец, – вчера я сказал Приближенному, что буду сам воспитывать новичка. Я сделаю его верховным жрецом.
Младший жрец поклонился и исчез в боковой галерее.
Грон продолжил свой путь. По дороге к камере он думал: «Остальные учителя будут бить своих учеников, бить до потери сознания, бить для того, чтобы сломить их волю и сделать пригодными для обучения. Я же сделаю гораздо проще и надежнее».
Он открыл дверь камеры, заскрипевшую ржавыми петлями.
Мальчик был прикован за ногу железной цепью, прикрепленной к толстому кольцу, намертво вбитому в каменную стену. Он не бросился на жреца, как вчера, он с дикой ненавистью посмотрел на него и зарычал.
Жрец улыбнулся и вышел из камеры. Он возвращался обратно и с удовлетворением думал: «Неделя без пищи и воды решит все. Через неделю голода и жажды он примет от меня хлеб и воду и я сломаю его, когда он будет благодарить меня. Если бы я бил его, как остальные жрецы, я бы сломил его тело, а не дух, он стал бы хитрым и изворотливым и в один прекрасный день вспомнил бы все и воткнул мне нож в спину. Я не сломаю его, но согну и он будет расти в нужном для меня направлении...»
Целую неделю, долгих семь дней и ночей провел мальчик в сыром темном подземелье.
Два дня он сидел тихо, прислушиваясь к каждому шороху, но это были всего лишь крысы.
В третью ночь мальчик стал звать на помощь, но его никто не услышал – его камера находилась в самом отдаленном крыле Храма. Но даже если бы его и услышал кто-то, он бы только посмеялся над криками беспомощной жертвы.
Мальчик затих. Он не ел два дня перехода к Храму и ослабел. Муки голода медленно убивали его.
В камере были крысы и это была единственная еда. Глаза мальчика все то долгое время, пока было светло, следили за крысами, но звери были умнее. Пока жертва сопротивлялась, крысы ждали ее смерти или того момента, когда жертва станет беспомощной.
Через два дня мальчик ослабел до того, что не мог встать с места. Желудок уже не скручивало резкими спазмами, в животе поселилась тупая ноющая боль.
Крысы сидели на расстоянии вытянутой руки от человека и ждали. Мальчик тоже ждал, но смерть не особенно торопилась.
Он хотел пить и облизывал влажные каменные стены, но этого было мало. Первые дни он пытался сломать цепь, но это оказалось ему не под силу и он бросил эти бесплодные попытки.
Крысы умели ждать, но они не дождались: на утро шестого дня дверь камеры открылась. Мальчик устало открыл глаза.
Перед ним стоял жрец. Мальчик до того ослабел, что не чувствовал ненависти.
Жрец протянул ему кусок хлеба и кружку воды.
Хлеб!
Мальчик поднялся на колени, одним глотком выпил полкружки воды и начал жадно есть хлеб.
Жрец наблюдал за ним с мрачной улыбкой.
Мальчик доел хлеб, допил воду и с благодарностью посмотрел на жреца, мальчик хотел улыбнуться, но холодные безжизненные глаза жреца не дали ему это сделать. Он замер, загипнотизированный пронизывающим взглядом жреца.
– Ты – мой раб, – тихо сказал жрец, – отныне ты будешь выполнять все, что я тебе скажу. Ты забудешь свою прошлую жизнь и свое имя. У тебя никогда не было имени. Ты будешь выполнять все, что я тебе скажу. Ты должен беспрекословно подчиняться мне, – глухим монотонным голосом говорил жрец, пристально глядя в глаза мальчика.
Из маленьких обессиленных рук выпала глиняная кружка и, глухо звякнув, разбилась...
Из сырой камеры вышли жрец и его хозяин.
Так был сломлен один из многих, приводимых в Храм для того, чтобы пополнить ряды жрецов.
Верховный жрец Грон был одним из тех жрецов, кто обладал телепатическим даром. Он мог бы сломить мальчика простым мысленным приказом, но его холодный и не знающий эмоций мозг знал лучший способ.
Через неделю ментального воздействия сознание мальчика было сломлено и переделано так, как нужно было жрецу.
Через неделю перед жрецом стоял его ученик, не знающий своего имени, не помнящий своего прошлого, знающий только то, что он должен повиноваться своему хозяину. Молчаливый и покорный жрецу робот, не знающий, что такое любовь и радость, в которого жрец мог вложить все, что было угодно религии Грона. Жрец молча полюбовался на творение собственной силы...
Так началось его обучение.
Жрец заставил его забыть свое имя и не дал взамен нового. Это был один из обычаев жрецов: не давать ученикам имени до тех пор, пока они не заслужат посвящения в младший сан.
Четыре долгих года длилось посвящение ученика в первую ступень – ступень тела. Грон учил его драться с человеком, терпеливо переносить боль, холод, голод, учил его сопротивляться силе. Целый комплекс физических упражнений вместе с интенсивным воздействием на мозг ученика давали отличные результаты.
Грон заставлял его бегать долгие часы и когда ученик падал, он заставлял его подниматься. Жрец учил его драться, терпеть боль от ударов и падений. Жрец учил его ненавидеть противника и драться, сопротивляться до тех пор, пока не потеряешь сознание от боли.
Мускулы и мышцы ученика стали как тугие веревки, мгновенно реагирующие на опасность. Его худое тело могло терпеть любую боль без стонов и криков.
За все долгие четыре года, пока жрец готовил тело ученика к испытаниям на следующих ступенях, жрец не сказал ему ни одного доброго слова, ученик слышал от Грона одни только приказы, которые выполнял бездумно, как автомат, подчиняющийся заложенной в него программе.
Много раз, когда он падал на пол и когда его мускулы бессильно расслаблялись, не способные сделать еще хоть одно усилие, хладнокровный приказ жреца заставлял его подниматься. И он вставал, сцепив зубы. Много раз, когда ученик держал в руках большие тяжелые камни или стоял на руках долгие бесконечные часы и когда он падал в изнеможении, разбивая лицо, руки, тело в кровь, Грон глухим голосом говорил: «Встать!» и ученик вставал, заставляя измученные мышцы повиноваться. И только когда усталый мозг ученика отключался, Грон уходил для того, чтобы завтра начать все сначала.
Это была первая ступень – ступень тела, ступень повиновения и терпения. Многие ученики умирали или сходили с ума от жестоких упражнений, но те, кто выдерживал, выходили на вторую ступень, ступень единства тела и духа.
Однажды, когда Грон увидел, что первая ступень преодолена, он посмотрел в глаза ученика и ушел. Ученик понял, что мастер остался доволен...
Вторая ступень началась на следующий день.
Жрецы обладали очень сложной системой подготовки учеников на второй ступени. Если на первой ступени учеников учили драться и терпеть боль, то на второй ступени учеников учили искусству боя, а не драки. Искусство боя жрецов было очень сложным и поэтому базировалось на первой ступени, подготавливающей учеников ко второй, где от учеников требовались сила, быстрота и терпение боли.
Все это давала первая ступень. Во второй ступени давалось умение. Бой жрецов был практичной и умелой смесью боевых искусств древности, самых важных и самых сильных приемов боя человека с человеком.
На первых порах учеников учили быстро двигаться и уклоняться от ударов, быстро меняя местоположение тела прыжками и разнообразными акробатическими приемами. Особое внимание уделялось прыжкам и финтам с места, а также большой подвижности учеников. В бою с несколькими противниками, вооруженными палками или любым другим оружием, подвернувшимся под руку, требовалась большая подвижность и прыгучесть. Ученику нужно было ежесекундно прыгать, падать, уклоняясь от ударов, мгновенно уходить от выпадов, прыгать без подготовки из любого положения и в то же время удерживать нападающих в поле зрения.
