Текст книги "Долгая дорога к дюнам"

Автор книги: Вадим Хабаров

И действительно – дальше было не плохо и не хорошо – просто нормально, как и сказал Повар. Дни тянулись дождливой чередой. Бригада Андрея непостижимым образом лидировала в соревновании за тонны убранной картошки, а вечерами, если не было дождя, Андрей курил, сидя на волейбольной площадке, и читал старые пионерские газеты, вырванные им из библиотечной подшивки. «Это делают все!» – оправдывал себя Андрей. – «Только я сначала читаю, а другие сразу несут в уборную».

Через месяц работ все тихой, угрюмой, насквозь простуженной толпой вернулись в город и растворились на его шумных улицах.

* * *

Родной город встретил Андрея настоящим бабьим летом. Отмывшись и отоспавшись, Андрей бродил с собакой по старому парку, в котором когда-то такой же теплой осенью его возили в детской коляске, затем водили на прогулки из детсада, а еще позже – на субботники из школы… Здесь каждая скамейка была частью его биографии. Не той биографии, где даты и названия, а другой, настоящей, в которой – обрывки воспоминаний, искры чувств, переживаний, мечты, обиды, радость… Той биографии, в которой сны с годами вытесняют реальность. Андрей вдохнул поглубже воздух, и вместе с запахом прелой листвы в него вошел шум ветра, и осенняя ночь, и страх пустого ночного парка…И запах детского мыла от девочки-одноклассницы, которую провожал на соседнюю улицу по другую сторону парка. Это была их первая ночь любви. Смешной, неумелой, но трогательной любви. Его родители на даче, её уже, наверное, ищут дома, а расстаться невозможно…И снова поцелуи, уже на улице, потом в парке…И страх, и нежность, и стыд, и ветер, и клятвы, и снова прелые листья…и её старший брат с фонарем и своим дурацким: «Э, э-э…не трогай её…». И брат, все поняв, очень сильно, в кровь, ударил сестру, а Андрей избил брата… Андрей давно заметил: стоит осенью надолго задуматься – обязательно вспомнишь что-нибудь грустное…

Чтобы немного отвлечься, Андрей присел на корточки и обнял свою собаку за шею. Пес преданно прижался к хозяину, по которому так скучал целый месяц.

– Ах, ты, собака… Ну, не лижись. Что за нежности? Мы же с тобой мужчины… Ты знаешь, что со мной? Такое одиночество… Почему я расстался, с этой, как её… из парка-то…одноклассница…Катя. Уехала после школы куда-то. Впрочем, что за бред…Она – только узелок в памяти. И хандра эта пройдет. Завтра на учебу! Может, температура у меня опять? Застудился весь. Настроение – это обычная биохимия, состав крови. Обычная простуда всему причиной.

Большая овчарка стояла, не шелохнувшись, навостря уши и вслушиваясь в каждое слово человека.

– А ну, давай встряхнемся! – сказал Андрей и побежал вниз с пологого склона, с которого каждую зиму катался сначала на санках, а потом и на лыжах. Собака рванула ему вслед, догнала на середине холма и толкнула передними лапами в спину. Андрей споткнулся и упал в мягкую сухую траву. Так и остался лежать, перевернувшись на спину, в ворохе запахов, разноцветных листьев и тишины. «Небо Аустерлица…» – подумал Андрей. – «Что в нем такого увидел Волконский? Что? Я ничего не вижу…Облака… Большая серая птица… Наверно, я просто примитивен в своих ощущениях. Слеп. Может быть, чтобы прозреть, нужно быть смертельно раненым?!»

Подбежала собака и, поняв, что с человеком все нормально, вновь рванула на вершину холма, и вновь обратно, радуясь простой истине – человек жив, цел и невредим, и совсем не злится…

* * *

В университет приходилось добираться с другого конца большого города, из маленького шахтерского поселка, в котором вырос Андрей, и который лишь недавно стал частью разросшегося города. Университет встретил его обилием новых лиц. Помимо старых знакомых, в массу первокурсников влились и те, кто не ездил на сельхозработы. Это были, в основном, городские парни и девушки, русские и казахи, все, по преимуществу, умные, интеллигентные ребята. Андрей сразу нашел с ними общий язык, каковым для них, в отличие от сельских ребят, однозначно был русский. Кроме того, эти воспитанные, интеллигентные парни прекрасно знали себе цену. Они и не думали унижаться перед компанией Данияра. Если кто-то из аульной шпаны наезжал на них, они спокойно отводили паренька в сторону, спокойно снимали очки, и не менее спокойно били ему в челюсть хорошо отработанным ударом…Эти новые приятели Андрея были, в основном, поклонниками восточных единоборств – карате, айкидо, тхеквандо, но и к боксерским заслугам Андрея отнеслись не менее уважительно, а тем более к его золотой школьной медали и почти безукоризненному знанию английского языка и английской же литературы. Андрей впервые встретил людей, разумно сочетающих в себе ум, силу и принципиальность. Со временем он был просто поглощен их компанией. Он услышал от них о замечательных книгах, о существовании которых и не подозревал, о классической музыке, о джазе, которого раньше не понимал. Андрей стал стесняться привитой Поваром привычки выпивать по полстакана водки – один за другим – и все больше интересовался винами и коньяками.

Однако все было не так безоблачно. Хотя Андрей ничего никому не рассказывал, но за ним тянулся еще оттуда, с сельхозки, какой-то мрачный шлейф слухов и домыслов. Какие-то разговоры и намеки на его криминальное прошлое. Его новые друзья на дух не выносили блатных, и Андрей был рад, что Повар не заезжает к нему в университет. Впрочем, его новой компании одинаково неприятны были и те соседи Андрея по палате, которые по-прежнему регулярно отдавали компании Данияра деньги, покупали им сигареты и пиво.

С Данияром Андрей встречался каждый день. Не здоровался, не разговаривал. Они по-прежнему задумчиво поглядывали друг на друга, курили в туалете, плевали по очереди в урну, тушили сигареты и расходились.

* * *

Учеба давалась Андрею легко. Его пытливый ум мог за ночь поглощать целые учебники по истории, философии, этике, хотя эти книги выдавались в библиотеке для работы с ними в течение семестра. Андрей прочитывал учебник и уже больше не заглядывал в него. Лекций не писал, но все услышанное на них пропускал очень глубоко, задумываясь до глухоты. Его толкали, говорили, что лекция закончена, просили дать выйти. Тогда Андрей быстро вставал и подходил к собиравшему бумаги преподавателю. Это был судный час для лектора. Андрей задавал вопросы, которые преподаватель обошел в лекции – по незнанию ли, или просто боясь свернуть на них себе шею. Андрей замечал эти прорехи в лекции и обращал на них внимание преподавателя. Если тот не мог ответить, Андрей часто делал это сам. Он вытягивал преподавателя на разговор, и в итоге оба с удивлением замечали, что прошла уже добрая половина следующего учебного часа.

За свои знания, характер, внешность Андрей стал, безусловно, одним из лидеров курса. Эта их компания лидеров, блестящих эрудитов, ставила целью стать новым поколением современных юристов, способных работать в новых условиях рыночной экономики. Они часто собирались в читальном зале библиотеки, в студенческом кафе или у кого-нибудь дома.

Однажды дождливым ноябрьским вечером Андрея пригласили в гости к одной из его одногруппниц – красивой, родовитой казашке, отец которой занимал крупный пост в областной администрации – акимате.

Андрей приехал в центр города, купил вино и цветы. Быстро отыскал известный всему городу «обкомовский» дом. Полутемная большая квартира встретила его неожиданностью. Дверь открыл Данияр. Похоже, что он был удивлен не меньше Андрея. Сделал довольно галантный пригласительный жест. Андрей вошел в просторную прихожую. Данияр выглядел безукоризненно. «Куда только делся его несменяемый спортивный костюм?» – удивлялся Андрей. На этот раз на Данияре был прекрасный шерстяной костюм-тройка. Разворот белоснежной рубашки украшал черный платок-галстук. Необходимость разговаривать с Данияром, к счастью для обоих, отпала. К гостю вышла хозяйка дома, а Данияр ушел в комнату.

– Жанна, ты выглядишь замечательно, – сказал Андрей, вновь пораженный восточным великолепием этой девушки. Высокая, жгучая брюнетка была одета в длинное черное облегающее стройную фигуру платье. Тяжелые блестящие волосы свободно падали на смуглые плечи. Немного раскосые карие глаза светились осознанием своего превосходства. Руки, шея и даже лодыжки ног были украшены изысканным золотом.

– Спасибо. Я рада, что ты пришел. Ни разу не видела тебя в галстуке. Тебе идет. Юристу это необходимо. Отдай бутылку! – мягко улыбнулась девушка.

Андрей только сейчас заметил, что, подарив Жанне цветы, он пытается зачем-то засунуть бутылку в карман своих брюк.

– Извини, – прошептал, смущаясь, Андрей, протянул вино девушке, а сам подумал: «Какой же я медведь все-таки…»

– Мне очень приятно, что галстук тебе понравился. Я долго выбирал. Но все равно, на мне лежит лишь отблеск твоего великолепия…

– О, замечательный комплимент. Знаешь, я заметила, что здесь, на Востоке, русский язык приобрел такой отблеск витиеватости – «алмазы сердца моего», и так далее.

– Это подарили нам восточные поэты. Омар Хайям… – согласился Андрей.

– У Есенина тоже есть прекрасный цикл «Персидские мотивы». Там это ярко отражено.

– «Шагане, ты моя Шагане…Оттого, что я с севера, что ли», – припомнил Андрей.

– Да, да, – улыбнулась Жанна, – ну, проходи, я думаю, ты всех там знаешь…

В довольно большой комнате горели свечи. Вокруг небольшого стола на диване и креслах расположились знакомые студенты и аспиранты. Один парень уселся на полу, на мягком персидском ковре, преклоня голову на колени девушке, сидящей в кресле. «Здесь тоже сочетается несочетаемое, – подумал Андрей, – полы по-восточному застелены коврами ручной работы, а гостям по-европейски не разрешают снимать обувь на входе…»

Среди гостей были и русские, и казахи. Разговор шел по-русски. На столе стояло несколько бутылок вина, шоколад, налиты бокалы, дымился кальян…Впрочем, большинство курили сигареты. Всего было человек девять или десять. Данияр стоял в стороне, возле имитации камина. Верх его туловища и лицо были скрыты в темноте так, что не было видно, куда он смотрит. «Здорово, черт, пристроился», – подумал Андрей, усаживаясь, принимая тарелку, беря бокал.

– Может быть, хочешь рюмку водки? – спросили его, но Андрей отказался.

– Ну, тогда пей вино, кури. Ешь торт, – предлагали ему.

Из собравшихся только Андрей, Данияр, да пара девушек были первокурсниками. Остальные были старше. Андрей чувствовал себя немного неловко. Торт безбожно крошился на брюки, бокал несколько раз пытался перевернуться. Но, в общем-то, никто не обращал внимания. Неловкости Андрею, конечно, добавляло присутствие Данияра. «Вдруг начнет разговор о сельхозке?» – с ужасом подумал Андрей. Однако, выпив вина, Андрей немного успокоился и прислушался к разговору.

– Мой дед погиб на фронте в 1942 году в Сталинграде, – рассказывал толстый парень-казах, кажется, Ербол, – вспомнил его Андрей. – Так вот, мой отец приехал в город поступать в институт, как ему наказывал дед, уходя на фронт. Отец тогда не знал ни слова по-русски. В их ауле никогда русских не было. В девятнадцатом веке был какой-то то ли ссыльный, то ли беглый. Пожил, пожил, да и повесился от тоски по родине. Причем такая деталь – на единственном во всей округе дереве. На десятки километров ни одного дерева, голая степь. Мне когда рассказали, я подумал – не было бы и этого дерева, может, жил бы? Да… В школе, конечно, отца никто русскому не учил. И вот приехал сельский парень в огромный город, где даже вывески на магазине ни одной не было показахски. В политехнический институт его зачислили как сына погибшего фронтовика. В институте не было групп на казахском языке, не было даже преподавателей-казахов, в основном, ссыльные русские профессора. Русский язык не изучали – это ведь не филологический факультет. Отчислить его как льготника не могли. Главное, он задачи решал, как семечки, уравнения тригонометрические, что-то еще… там, где язык не требуется. Просто влет решал, вперед преподавателей.

– И что дальше? Он диплом получил? – нетерпеливо поинтересовался кто-то из компании.

– Диплом! Он кандидатскую в Новосибирске защитил, а потом докторскую в Москве! А там поблажек никому не делали. «Москва слезам не верит…»

– Ну, а как же он русский язык выучил, – спросил Андрей, которому казахский язык давался очень тяжело.

– А так! Память у него была феноменальная. Коран он знал наизусть – очень многие места. Пошел в библиотеку филологического факультета. Замучил там всех. Откопали-таки издание Корана на русском языке. Он открывал суры, которые помнил наизусть на казахском языке, и читал их по-русски. Десятки, сотни раз подряд.

– Кажется, так учил английский язык Рахметов – герой романа Чернышевского «Что делать?» – сказала девушка, сидящая рядом с Андреем, откинувшись на спинку дивана. Андрей обернулся, но в нетвердом свете свечей не разглядел её лица. «Но голос…» – подумал Андрей, – чем так поразил меня её голос? Казашка или русская? Я её знаю?» – не мог сосредоточиться на разговоре Андрей.

– Да, этот роман Владимира Ильича Ленина, по его собственному выражению, «перепахал его всего», – заметил кто-то из собеседников.

– Да, осторожнее надо быть писателям.

– «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» – заметила таинственная девушка рядом с Андреем и посмотрела ему в лицо. Взгляд волшебных восточных глаз упал на него одновременно тяжело и нежно, обволакивая, кажется, всего Андрея, мягкой удушающей пеленой. В ее секундном взгляде, показалось Андрею, пронеслось много-много чего…, а в конце ласковое: «Ну, разглядел?..»

Андрей усилием воли повернул голову к столику и зачем-то взял трубочку кальяна. Теперь близкое соседство этой девушки он чувствовал весь вечер, а соприкосновение их бедер кружило ему голову. «Или это чертов кальян?»

– Ты осторожнее с кальяном, старик, – сказал парень, сидящий на полу, – там табачок заряженный. С анашой. Я вот уже, видишь, не забираюсь высоко. Страшновато. Шучу. Но ты полегче…

– Рахметов, герой этого романа, он что – казах, что ли? – спросил кто-то из парней.

– Да нет, – ответили ему, – русский.

– Странная для русского фамилия.

– Нет, не странная. Еще со времен Орды породнились народы. Среди русских людей много тюркских фамилий – Аксаковы, Рахметовы, Акимовы…

– Так вот, мой отец, – продолжил толстый парень, доев большой кусок торта, – и дальше изучал русский таким же методом. Было у него несколько книг на казахском, которые он привез из дома, – Чехов, Толстой… Он брал оригиналы на русском и читал. Страницу на русском, страницу на казахском.

– Поразительный метод. Главное, эффективный, – заметил кто-то.

– Он до сих пор, если не может понять значение какого-нибудь русского слова – открывает Чехова или Толстого.

– Многие казахи любят русскую литературу. Чего не скажешь о нашем отношении к казахской литературе или поэзии, – сказал кто-то из русских парней.

– Да что там говорить, – неожиданно сказал Данияр, стоящий попрежнему у камина. Андрей давно не слышал его голоса и вздрогнул от неожиданности. По тому, как все замолчали, он понял, что мнение Данияра здесь довольно весомо. Никто не удивился его реплике, но все заинтересовались.

– Русские гордятся тем, что привили многим народам европейскую культуру, – спокойно продолжил Данияр, – русскую литературу, поэзию, русский язык – один из мировых языков. Это, пожалуй, бесспорно. Что ж, ладно. Но посмотрите, что сами русские приобрели из культуры присоединенных, так или иначе, народов? Ничего! Самомнение не позволило опуститься до массового, а не чисто академического изучения многовекового наследия соседних народов. Кто из русских, кроме специалистов, знает, например, туркменский язык, или узбекскую поэзию? Или казахский язык, или литовский, например, или хотя бы самые близкие языки – украинский или белорусский? И нет у нас уже никаких обид, конечно. Просто русские сами себя обокрали, прожив веками рядом с интереснейшими культурами и не зная о них по-настоящему ничего. Кроме того, знать, хотя бы на разговорном уровне, язык своего соседа, тем более, своего соотечественника, его традиции, – это же элементарная вежливость, элементарное дружелюбие. Любознательность, в конце концов. А музыка, а поэзия, а литература, а история? Я думаю, что это не экономика или политика стала причиной развала СССР, а то, о чем я только что сказал. Невнимание друг к другу. Пренебрежение. Культурное пренебрежение. Это ведь сильно оскорбляет. Мы так и не стали братскими народами, потому что не знали друг друга. Невозможно ни любить, ни уважать то, чего не знаешь. Для славян вообще, а для русских прежде всего, другие народы Союза так и остались чужаками, чурками, как говорится. Не равными, даже близко, в культурном плане с титульной нацией. Поэтому и развалилась страна. Россия должна задуматься об этом хотя бы сейчас, для того, чтобы сохранить собственную целостность и единство.

Сейчас Андрей испытывал настоящий шок. Он не ожидал услышать от этого примитивного, как он считал, парня таких слов. Чувствовалось, что человека давно и глубоко волнует то, о чем он говорил.

– Более того, – продолжил парень, лежащий на полу, – не изучая богатейшую, а, главное, самобытную культуру других народов, живущих рядом, русский народ не позволил себе оценить по-достоинству другие нации. А, значит, не позволил себе признать другие народы равными себе в цивилизационном плане, то есть подлинно равными, как и записано было в конституции. Я говорю не об изучении истории, культуры и языка других народов учеными-специалистами, а о массовом интересе к этим вещам, о любознательности, как ты, Данияр, сказал, искреннем интересе к своему соседу. Можно завалить другие народы материальными благами, на которые русский народ никогда жаден не был, но отказывая в культурной полноценности другим народам, он сам и развалил Советский Союз. И самое печальное, что после этого культурная обособленность, слепота и глухота россиян, пренебрежение культурой и традициями соотечественников другой национальности только усилилась. А ведь в России по-прежнему проживает множество народов.

– И, самое печальное, что русские люди всегда считали культуру живущих рядом народов чем-то ущербным, – снова неторопливо, словно размышляя наедине с собой, заговорил Данияр, – литературу неинтересной, поэзию – какими-то дремучими народными сказаниями. И даже не пытались взять в руки книгу и прочесть! Вот, я спрошу русских наших друзей, кто, скажем, знает такого казахского поэта – Джамбула Джабаева, кто прочтет по памяти хоть строку из его произведений?

Андрей, любивший поэзию, где-то слышал это имя, вспомнилась даже обложка книжки в школьной библиотеке, но не более того. Видимо, у других ребят знакомство с этим поэтом было не более глубоким, поэтому воцарилась тишина, а затем кто-то ответил, кажется, девушка-казашка, сидящая в кресле:

– Данияр, позволь, я помогу нашим друзьям. Джамбул Джабаев написал такое стихотворение, – и красивым, артистически поставленным голосом начала читать по памяти стихи:

 
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя! Мне в струе степного ручья Виден отблеск невской струи. Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну,
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну, Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия…
Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!
 

И сделав весьма уместную театральную паузу, обведя взглядом присутствующих, улыбнулась, довольная произведенным эффектом, и очень серьезно продолжила:

 
Не затем я на свете жил,
Чтоб разбойничий чуять смрад;
Не затем вам, братья, служил,
Чтоб забрался ползучий гад
В город сказочный, в город-сад; Не затем к себе Ленинград
Взор Джамбула приворожил!
А затем я на свете жил,
Чтобы сброд фашистских громил,
Не успев отпрянуть назад, Волчьи кости свои сложил
У священных ваших оград.
Ленинградцы, дети мои, Ленинградцы, гордость моя!
 

Все присутствующие восторженно, хотя и негромко зааплодировали, стали заслуженно хвалить девушку, имени которой Андрей, кажется, не знал. Она всех благодарила и приглашала в какой-то студенческий театр.

– Я думаю, ребята, вы все-таки не совсем правы, – взяла слово девушка, сидящая рядом с Андреем, и от ее голоса у него вновь пол ушел из-под ног, – я думаю, – повторила она, – что если бы русские не интересовались культурой других народов, то русский язык не был бы наполнен словами из множества других языков, в том числе тюркских, к которому относится и наш, казахский, язык.

«Кто она? Филолог?» – подумал Андрей.

– Например, карандаш, – продолжала девушка, – это наш казахский карындас, а еще – сундук, башмак и много других слов.

– А слово конфета – итальянское, – добавила симпатичная полная русская девочка Юля, держа эту конфету в руке.

– А вот шоколад, из которого она сделана, это слово из лексикона американских индейцев ацтеков, – сказал, улыбнувшись, Андрей, а сахар – слово из хинди. Сироп же, сделанный из него, это уже персидское слово…»

Перебивая, поправляя друг друга, смеясь и немного кривляясь, студенты начали выкрикивать, иногда по-школьному поднимая руку:

«Портфель – французское, а ранец немецкое слово…»

«Орангутанг – малайское!»

«Киоск – турецкое слово!»

– А бегемот – слово еврейское и означает «водяная корова», – сказал Данияр настолько серьезно, что забавная игра разом прекратилась. – Беда в том, что все эти заимствования произошли в средние века, когда еще молодая русская нация была открыта миру и впитывала в себя, как губка, и восточную религию, и, одновременно, западную культуру. Впитывала все: новую живопись, науку, символику, новые имена и слова. Итогом этого стал русский ренессанс – Ломоносов, Пушкин, великие художники и композиторы. Россия обрела свою великую культуру и перестала живо интересоваться другими. С того времени и начался закат империи.

«Поразительно разумный антитезиз…» – подумал вновь удивленный Андрей.

Тем временем на столе появились новые бутылки, чистые бокалы, изумительный по красоте чайный сервиз, – Андрей невольно залюбовался им в отсвете свечей, – разливался душистый чай, резались два торта. Комната казалась сказочной в неверном свете свечей, в дыму кальяна, в легкой алкогольной неге…

Андрей не удержался и взял слово:

– Мне кажется, дело в том, что русскому народу свойственен так называемый массовый стихийный экзистенциализм. Они (стало модно говорить «они» о русских, живущих там, в России, в отличие от русских, живущих здесь, казахстанцев) могут развиваться только в пограничных, тревожных ситуациях и проявлять в них все лучшие качества – волю, трудолюбие, героизм…Во время революций, войн, стихийных бедствий. Или после них, восстанавливая страну. Курьезный пример – водородную бомбу смогли сделать за решеткой, в шарашках, а на свободе – нет, не смогли. На Западе было бы наоборот. Столыпин просил у Бога двадцать лет спокойной жизни для России, но дело-то в том, что русские не могут долго развиваться в спокойных условиях, и поэтому чтобы не деградировать, бессознательно сами себе устраивают невероятные по жестокости испытания: войны, революции, репрессии. Даже при добряке Брежневе не усидели – залезли в Афганистан. Вот когда научатся прогрессировать в условиях стабильной и спокойной жизни, трудиться каждый день, и день ото дня лучше и лучше, а не скатываться в болото застоя, тогда и наступит новый русский ренессанс, новое возрождение России.

– Как бы нам снова не плакать от такого возрождения России, – тихо заметил Данияр.

– А чтобы не быть пугалом для соседей и всего мира, и нужно то, о чем ты говорил, – Андрей впервые вступил в диалог с Данияром, – искренний интерес и уважение к соседним народам, тогда появятся равноправные и взаимовыгодные отношения, все от них только выиграют…

– Ну что ж, твоими устами да Богу в уши. Так, кажется, звучит пословица?

– Да…это поговорка.

– Ну, все равно, а нам, пожалуй, пора… – неожиданно урезал разговор Данияр.

«Кому это нам?» – рассеянно подумал Андрей, не заметив, что встала девушка, сидевшая рядом с ним. Затем она протиснулась между столиком и Андреем, мягко положив ему руки на плечи, чтобы не упасть. Её глаза оказались рядом с глазами Андрея, и он ощутил запах её губной помады. Андрей взглянул на её приоткрытые губы и вмиг перестал владеть собой. Андрей еще не понял, что она пришла с Данияром, с ним же и уходит. «Пока…» – тихо сказала девушка. «Пока…» – шепотом ответил Андрей и не узнал своего голоса. Затем он лишь чуть приподнял подбородок и ощутил её губы. Поцелуй длился долю секунды, но Андрей почувствовал ответное движение её губ. Девушка вышла из-за стола. «Что теперь?» – кровь стучала у Андрея в висках, а сердце забилось где-то в горле.

Между тем в темной комнате все было по-прежнему. Люди разговаривали, разбившись на кучки, пили, ели, курили…Серебристый дым сгустился над оплывшими свечами. Андрей только сейчас с облегчением понял, что разглядеть что-либо в этой комнате невозможно. В комнату вернулся Данияр и принес длинное кожаное пальто своей спутницы. Вскоре они ушли. Докурив сигарету, распрощался и Андрей.

Андрей доехал до дома на такси. Долго сидел в темноте у подъезда под огромным, выше пятого этажа, тополем, который когда-то в детстве посадил вместе с отцом. Просто не верилось. Вырос Андрей – выросло и оно. Андрей наслаждался последним, может быть, теплым вечером. Он часто ухмылялся в темноту, закрывал лицо руками, затем отнимал их от лица, счастливо улыбаясь, расстегивал куртку, ослаблял галстук, пытаясь протрезветь и остыть от переживаний, но, поднявшись домой, так и не уснул до утра.

* * *

Все последующие дни были наполнены для Андрея предчувствием чудесной встречи, и это ожидание переполняло его жизнью. Он был, как никогда, энергичен и целеустремлен. Приходя в университет, внимательно оглядывал студентов и студенток. Встречал всех участников той вечерней встречи у красавицы Жанны. Не видел только Данияра и его спутницу. Впрочем, её он не видел в университете и до того вечера и решил, что она «не их» студентка. Но нигде не было и Данияра. Впрочем, Андрея это и не расстраивало. То, что девушка, в которую он влюбился с первого взгляда, а, точнее, с первого её слова, оказалась подругой его первого противника, соперника, неприятеля, еще раз доказывало неслучайность той встречи, того взгляда и того поцелуя. Все развивалось по классическим законам жанра под названием жизнь. «Вся жизнь – театр, и притом, конечно, драматический, – размышлял Андрей за сигаретой, – и, кажется, из третьего копьеносца меня переводят на одну из главных ролей… Ну. что ж, молодым крепиться – потом пригодится!»

Андрей в эти дни успевал везде. Учеба складывалась великолепно. Преподаватели относились к нему с уважением, многое позволяли, например, не писать лекции, приносили ему редкие книги. Знакомство с выдающимися и знаменитыми на курсе старшекурсниками и аспирантами делало Андрея своим человеком в ректорате, деканате, на кафедрах. По вечерам Андрей ежедневно ходил в родной спортивный подвал – «качалку», расположенный в соседнем подъезде. Тренировался сам и тренировал пацанов-школьников. Почти все здесь было сделано его руками. После боксерской тренировки Андрей тягал железо – штангу, гантели, гири. Уходя позже всех, не мог попасть в замочную скважину трясущимися от усталости руками. Закрыв-таки дверь, с большим трудом поднимался к себе на пятый этаж. Но молодой здоровый организм прекрасно справлялся с нагрузками, и на следующий день ничто не напоминало о вечерней усталости.