Текст книги "Оборотень (СИ)"

Автор книги: Вадим Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Пятьдесят метров, сто, двести, триста…

…три силуэта вынырнули из-за угла наперерез Михаилу, когда было пройдено уже чуть больше половины расстояния. До Михаила донёсся отрывок разговора, из которого он уяснил, что будущих его знакомцев недавно не пустили в ночной клуб, и, по их мнению, "пидоров на фейсконтроле необходимо в ближайшем будущем поставить в позу ракообразных", после чего совершить с ними имитацию полового акта с помощью сучковатого полена большого диаметра. Увидели Курмина, и почти не раздумывая, проложили курс по направлению к нему, лихорадочно вспоминающему, кто из его знакомых мог иметь хоть какое-то отношение к "Бандитовке" в сугубо "правильном" плане. Это была очень хрупкая, слабенькая, но надежда, что могущее вот-вот начаться "терляево", закончится благополучно. В крайнем случае – доброй порцией матюгов, и пожеланием больше не видеть его "лоховскую вывеску" в этом месте, славном своими корнями, которые без всяких на то причин, зачастую любит романтизировать шансон.

Вспоминалось откровенно паршиво, в памяти смутно промелькнуло два-три имени, но вот кто из них был "Буксиром", а кто "Стреляным", идентифицировать никак не удалось. Скверно…

Троица на спеша подошла, и встала метрах в двух, разглядывая Курмина с радостным удивлением анаконды, которая вдруг обнаружила в своей обители пару антилоп с обрезанными рогами, и перевязанных розовыми бантиками для красоты. Бежать было поздно, да и куда бежать? Назад? В центр "Бандитовки"? Бегать по "Бандитовке", всё равно, что бегать по минному полю, где в довесок ко всему через каждые пять метров стоят "растяжки". Да и бегун из Курмина был откровенно дохлый, только если на короткие дистанции.

– А чё-то я не понял? – по блатному растягивая слова, выдал каноническую фразу один из "бандитовских" мушкетёров, покачиваясь с носка на каблук грубых зимних ботинок, явно отшагавших не один сезон. Старенькие такие ботинки, но еще вполне крепкие, если такой обувкой "с носка" по футбольному, да по рёбрышкам… Больно будет рёбрам, ой больно. Только треск да хруст пойдёт. Курмин живо представил себе подобную картину, и незаметно поёжился, стараясь совсем уж открыто не показывать свою боязнь. Самый низкий из троицы был как минимум на полголовы выше Михаила, хотя по возрасту, все присутствующие были раза в полтора младше его. И неизмеримо наглее. У себя дома, кого стрематься, граждане?!

– Да погоди, Махно, – самый здоровый из тройки сделал нейтральный жест рукой, то ли способствующий наведению порядка, то ли откладывающий обязательную экзекуцию до будущих времён. Очень скорых времён.

– Погоди… – он почесал кончик носа, определённо собираясь с мыслями. Некий неписанный кодекс поведения по отношению к чужакам, требовал сначала установить их точную принадлежность к определённому статусу в сложной жизненной иерархии "Бандитовки", или же отсутствию такового. И потом уже принимать решение. А то вдруг этот заморыш окажется каким-нибудь внучатым племянником Паши Крёстного, местного "смотрящего", будешь потом всю оставшуюся жизнь милостыню на паперти просить, неправильно сросшуюся руку, после перелома в трёх местах, протягивая за мелочишкой. Бывали прецеденты.

– Обзовись, братуха, чей по жизни? – здоровяк вопросительно-грозно уставился на Курмина сверху вниз, – что-то мы тебя в упор не знаем. Обзовись, чтоб без непоняток.

– Да чё тут с ним тереть, Писарь?! – экспрессивно встрял Махно, которому явно хотелось выместить неудачу с ночной развлекательной программой на ком-то более беззащитном, – это же чмо залётное, сто пудов – из Светлопутовских краёв, или вообще из Новостроек. Я эту свистобратию и после литры, за три километра с лёту срисовываю. Чтоб мне так жить!

– Ну да, свой бы уже давно обозвался… – лениво протянул третий, нескладный с виду, и, повернув голову слева направо, звучно похрустел шейными позвонками. Хоть и справедлива мудрость "не суди по внешнему виду!", но согласно системе Ломброзо, у него был далеко не гуманистический склад характера. Скорее отнюдь.

– Тихо, тихо… – Писарь был немного то ли поумнее, то ли поосторожнее своих соратничков, но форсировать события пока не решался, – у тебя, Ледяной, что, яйца запасные присутствуют? Нет? Так стой, и зашторь хлебало, пока не отсемафорили…

Он снова посмотрел на Курмина, и спросил, глядя на Михаила с неопределённой смесью эмоций, в которой правда, преобладала настороженность.

– Так что, братуха, твоя – моя не понимай, или обзовёшься всё-таки по-пацански?

Курмин решился.

– Я тут Севе Стреляному должок заносил…

– Должок – это правильно, особенно если без косяков и кидалова… – напряжённый взгляд Писаря показывал, что сейчас происходит усиленная работа серого вещества, призванная опознать Севу Стреляного, и тем определить дальнейшее поведение в отношении чужака. Бить, или не бить – вот в чём вопрос?

Додумать он не успел. Махно зашёлся в визгливом хохоте, хлопая себя короткопалыми ладонями по коленям. Ледяной тоже расплылся в нехорошей улыбочке, но воздержался от столь бурного выражения эмоций. У Курмина похолодело внутри.

– Говори что знаешь, – Писарь повернул голову к Махно, – хорош ржать, выкладывай…

– Ты чё, Стреляного не помнишь? – Махно хохотнул напоследок, и сразу замолк, ощерился, глядя на Михаила, демонстрируя плохие зубы и такие же намерения, – в натуре, не помнишь?!

– Стреляный, Стреляный… – Писарь от напряжения даже пошевелил ушами, вспоминая, – ладно, базлай по теме. Только – если что, спрашивать с тебя будут, въехал?

– Да не ссы, родной! – Махно снова закачался с носка на каблук, щерясь всё шире и шире, – по лету Каток трындел, когда откинулся, а ну тебя ж не было тогда, ты на югах с той маникюршей амуры накручивал…

– Короче! – бросил Писарь, хмуро поглядывая то на Махно, то на Курмина.

– А если короче – то перегнули Стреляного через шконарь со всем старанием, за прогибы перед кумом. Стукачком Стреляный оказался. Теперь очко у него, как тоннель на железной дороге, рот откроет – на другом конце свет видно. И не Сева он с тех пор, а Света. Света Стреляная, девушка хоть куда. А что главное – нет сейчас Светы в Бандитовке, чалиться Свете ещё девять месяцев. Так что, залётный, лепишь ты нам фуфло по всей морде, за что и огребёшь. Хотя тебе кто-то уже приложил, мозги наверное сдвинулись, раз ты сюда припёрся. Щас мы тебе их на место вернём, не бесплатно, конечно, мы ж не Красный Крест какой-нибудь… Карманы сам вывернешь, или помочь?

– Ребята, не надо… – обречённо попросил Курмин, понимая, что это так же бесполезно, как биться головой о бронзового Ильича на центральной площади, пытаясь таким образом приблизить наступление очередного парада планет, – я же вам ничего не сделал…

– И что теперь? – издевательски осклабился Махно, – может тебе ещё полный пакет удовольствий подогнать? Блондинку, вискарь, и лягушачьих ляжек в шоколадной глазури? Раз ты у нас такой пацифист, конкретно… Хоть и туфту нормальным пацана заряжаешь, нет чтобы сразу покаяться "я сам не местный, не бейте, дяденьки, засранца". Мы бы тебя может и пожалели. Раз некому за тебя мазу потянуть. Мы же не интеллигенция какая, мы всё понять можем. А сейчас уже понять не можем, увы, любезный – но вы лошара. А лошар мы не любим. Совсем. Еще хочешь что-нибудь вякнуть?

– Он сейчас оборотня на помощь звать будет, – гыгыкнул Ледяной, смотревший на Михаила, словно на боксёрскую грушу, прикидывая, как она закачается после его коронного удара, – реально, братва, сейчас прибежит оборотень, и всех нас если не съест, то поднадкусывает. Вот хохма-то будет…

Троица слаженно шагнула вперёд, Курмин попятился назад, рефлекторно вскинув руки вверх, защищаясь. Кто из троих ударил первым, Михаил не понял, но удар ногой в голень заставил опустить руки, и жёсткий кулак влетел в губы, наполняя рот солоноватым вкусом крови. Следующий удар, ногой в живот, бросил его на землю, и "бандитовские" размеренно заработали ногами, старательно, привычно охаживая свернувшегося в позу эмбриона Курмина, закрывающего голову руками. Без эмоций, без раздумий. Такая жизнь!

…пламя зажигалки лизало столовую ложку, в которой уже доходила до кондиции очередная доза наркоты. Худая, коротко стриженная темноволосая девушка лет двадцати, жадным, нетерпеливым взглядом следила за нехитрыми манипуляциями приятеля, уверенно доводящего дело до логического конца. Лицо девушки было в крупных каплях пота, временами она дрожала, словно от озноба.

Ломка.

У девушки была ломка. Парень выглядел чуть получше, но было понятно, что у него тоже скоро наступит та черта, за которой организм начинает с неимоверной силой требовать новой дозы зелья. Одноразовые шприцы были уже наготове, щепотка белой смерти уже почти растворилась в воде, обещая долгожданное избавление от мирских забот и телесных страданий. До следующей ломки… Парочка была наркоманами со стажем, девушка, правда – чуть поменьше, чем парень, но уже безнадёжно глубоко завязла в трясине наркозависимости, чтобы суметь справиться со своим пороком без сторонней помощи.

Заброшенный частный дом на краю города стал их пристанищем, где можно было спокойно кайфовать после добычи очередной дозы. Деньги на неё брались разнообразными способами, но всегда теми, которые напрямую порицаются Уголовным Кодексом РФ. Заниматься этим они стали не так давно, и в поле зрения милиции ещё не попали, хотя это был всего лишь вопрос времени. В основном кражи, но сегодня, прямо около банка они распотрошили жирного бобра, сумев вовремя унести ноги. Бобёр остался лежать на мокрой от октябрьского дождя, фигурной тротуарной плитке возле банка с пробитой головой, не подавая признаков жизни. Случайного прохожего, бросившегося на помощь жертве ограбления, тоже приласкали помещённой в полиэтиленовый пакет короткой битой, и слиняли. В выбитые окна старого дома залетали капли занудной мелкой мороси, но парочка этого практически не замечала. Они более-менее обустроили одну из комнат, где и проводили большую часть своего времени. От ломки до ломки. Остальное их не интересовало. Родители просто выгнали их из дома, когда оттуда стали исчезать дорогие вещи, и любимые дети начали появляться в родных стенах, демонстрируя всё чаще и чаще неадекватное поведение людей, плотно подсевших на иглу. Они не загадывали, сколько ещё им отмерено на этом свете, ни к чему не стремились. Просто жили, как могли.

День за днём.

Но этот – стал последним.

…первый шприц уже стал втягивать в себя содержимое ложки, когда и без того хлипкая, держащаяся на одной петле дверь их пристанища, рухнула внутрь от сильного удара. "Менты!" – взвизгнула девушка, уронив шприц на грязный пол, остатки зелья из ложки разлетелись по давно нестиранной одежде парня, но милицией там и не пахло. На пороге комнаты стоял крупный зверь, размером с большого льва, только неизвестной породы. Не волк, не тигр – нечто иное, доселе невиданное. И страшное. Гораздо более страшное. Зверь не двигался, круглыми жёлтыми глазами, неподвижно глядя на людей. Парень медленно, очень медленно потянулся к лежащей в полуметре от его руки бите, которая сегодня помогла им добыть примерно месячное безмятежное существование с ежедневным кайфом. Зверь сделал шаг два шага вперёд, полностью зайдя в комнату.

Лобастая голова, короткие уши, мощные, как у гиены – челюсти, длинное тело, двигающееся невероятно пластично, словно перетекая с место на место. Мускулистые лапы, средней величины хвост, неподвижно замерший в горизонтальном положении. Хищник, ужас, смерть…

– Киса, киса… – парень уже почти дотянулся до биты, побелевшими губами пытаясь улыбаться зверю, а в глазах уже колыхалось понимание неотвратимости скорой смерти, – ты из какого зоопарка сбежала, иди домой, в клетку, в клеточку…

Смерть чуть наклонила голову вбок, продолжая рассматривать находящихся напротив неё, пока ещё живых людей. И парочка с изумлением увидела в жёлтых, пронзительно уставших от чего-то неведомого глазах, промелькнувший отблеск сострадания к своим жертвам. Короткий, слабенький, тотчас же потухший отблеск сожаления. Через мгновение смерть прыгнула.

Замах биты пропал в зародыше, когти до кости распахали бьющую руку, от плеча, до запястья. Бита отлетела в сторону, парень заорал, глядя на хлещущий из изуродованной плоти багровый поток. Девушка шарахнулась в сторону, прижавшись к стене, и тихонько скулила, мутными от ужаса глазами глядя на вершащуюся расправу.

Когти еще раз совершили два короткий взмаха в воздухе по диагонали, и из полностью распоротого живота парня, на грязный пол вывалились внутренности. Крик прервался на самой высокой ноте, и парень лицом вперёд повалился на старый матрац, начиная дергать ногами в наступающей агонии. Кровь быстро начала растекаться в стороны из-под упавшего навзничь тела.

Девушка сидела оцепенев от увиденного, изо всех сил вцепившись руками в волосы, не ощущая боли. Зверь развернулся к ней, его передние лапы оставили смазанные кровавые следы на замызганных досках жилища. В глазах у девушки промелькнуло нечто осмысленное, она вдруг дёрнулась в сторону дверного проёма, пытаясь покинуть комнату.

Кошмар пресёк это намерение коротким, словно он заранее прочитал мысли своей жертвы, движением. Зверь оказался прямо перед ней, сделав бегство невозможным, и его испачканные в крови передние лапы легли ей на плечи, заставляя опуститься на колени, словно вымаливая прощение за всё плохое, что она сделала в своей не слишком длинной, и не совсем правильной жизни.

Через несколько секунд голова зверя подалась вперёд, и массивные челюсти с хрустом сомкнулись на её лице, острейшими клыками рассекая мышцы, дробя кости, отнимая жизнь…

…очередной удар в и так пострадавший позвоночник был особенно болезненным, вернув Михаила к действительности. Удары становились всё реже и реже, нападающим словно надоело пинать беспомощного, не сопротивляющегося – руки, закрывающие голову от ударов, не в счёт, человека. Реальность расплывалась в глазах сплошняком в багровых оттенках, в голове была нехорошая, вязкая тяжесть, время словно замедлило своё течение.

– Ну, чё, говнюк, давай делись… – две руки сноровисто обшарили карманы Курмина, костистый кулак больно въехал в левую почку, когда Михаил пошевелился, пытаясь разогнуться, – не дёргайся, клоун, лежи смирненько…

– Чего там? – нетерпеливо спросили сверху, сквозь щель в сомкнутых Курмин разглядел притоптывающие возле самого лица ботинки на толстой подошве, – есть чего?

– Да он пустой, сучара! – в голосе "шмонающего" просквозила самая натуральная горечь за потраченное впустую на обыск время, – даже на рваный гондон лавэ не наскрёб, вот гадство-то…

– Вот падла! – новый удар ботинком по рукам, к счастью, не добравшийся до лица, не добавил позитивных ощущений, – снимай куртяк с него, что ли. Не пустыми же уходить, в натуре.

– Да ну нафиг, – по голосу Курмин узнал Писаря, – тут даже не мэйд ин Чайна, тут голимый СССР, Решето за неё даже на нормальный пузырь не расщедрится. Поканали отсюда, хорош развлекаться…

– Точняк, потопали… – Ледяной отозвался лениво и безэмоционально, словно возле их ног лежал не человек, а рваный полиэтиленовый пакет, или там – яблочный огрызок, – хватит говно ногами месить, надоело уже…

– Ну, дайте я его ещё разок на рихтовозе прокачу, – не унимался Махно, саданув Курмина "пыром" аккурат по копчику, Курмин коротко взвыл от нахлынувших эмоций, на глазах выступили слёзы, – не нравится, когда к нему с душой, вот уродец. Ладно, порулили, братва. Бандитовка – форева, приходите в гости в любое время дня и ночи. Ха-ха-ха!

Послышался хруст снега под удаляющимися шагами, Михаил отвёл руки от лица. Три фигуры уходили от него вдаль, не оглядываясь.

Курмин попробовал разогнуться из защитной позы эмбриона, избитое тело незамедлительно отозвалось болью в каждой клетке. Сил не оставалось даже на полноценный крик о помощи, а уж про то, чтобы самому встать, и пойти – не было даже мысли. Михаил всё же попробовал крикнуть, но вместе с протяжным хрипом из горла, на затоптанный снег выплеснулся кровавый сгусток. Курмин со стоном вытянулся на промёрзшей земле, и мутным взглядом посмотрел в вечернее небо. Звёзды безучастно поблёскивали вверху, им было всё равно – выкарабкается он, или завтра с утречка завывающая сиреной "скорая" примчится в "Бандитовку" ещё за одним "холодным". Всё равно, как и этим трём, уходившим вглубь своего района. Курмин закрыл глаза…

* * *

Никого обижать нельзя…

Курмин открыл глаза. В теле ощущалась необъяснимая, фантастическая лёгкость, словно его не калечили ногами на мёрзлой земле трое ублюдков, стремясь превратить человека в отбивную, харкающую кровью из лёгких. Михаил был у себя дома. Живой, целый и невредимый, полностью отдающий себе отчёт в том, что же произошло с ним недавно. И самое главное – отлично понимающий, что произойдёт совсем скоро. Очень скоро. И это его нисколько не пугало. Все мучающие его сны, все бессмысленные, неясные образы вдруг приобрели пронзительную отчётливость, не осталось ничего непрояснённого, запутанного. Недостающий кусочек встал на своё место, всё стало понятным. Страшным, неотвратимым… и облегчающим душу. Какой смысл противиться судьбе, если тебе уготован именно такой путь. Если по-другому нельзя…

В ироничной поговорке "Не буди во мне зверя", как впрочем, и во многих других, была своя доля правды. У Курмина она имела свой, потаённый смысл, полное осознание которого он сам понимал только тогда, когда уже ничего нельзя было изменить, исправить, отсрочить… Да и не хотелось, искренне говоря…

Любые обиды материальны, они копятся, копятся, наслаиваются одна на другую, пока не произойдёт взрыв. Кто-то умеет прощать, кто-то живёт с этим всю жизнь, озлобившись на всех и вся. Кто-то срывается на других, более слабых, вымещая свою злобу. У всех по-разному. Зверь внутри Курмина не просыпался без надобности, только тогда, когда наступал предел, пик, черта… Его пробуждение было горьким, жутким, исцеляющим… Его выпускал наружу не Курмин, а люди, считающие, что вольны поступать с другими, как с существами низшего порядка. Унижая, втаптывая в грязь, избивая. Точно зная, что не получат достойный отпор.

После каждого превращения Курмин не помнил абсолютно ничего, пока всё не начиналось снова. За восемнадцать лет он превращался в судью? палача? творца справедливости? абсолютное зло? – пятнадцать раз. Из них семь – за последние четыре года. Из них три – за прошлый год. И всегда жалел только об одном – что никто не узнает, почему смерть в его облике нашла именно этих людей. Чтобы другие сделали выводы, и зверь никогда больше не просыпался. Ведь это так просто – не навредить слабому…

Никого обижать нельзя…

Потому что когда-нибудь наступит возмездие.

Маленький горбун не убивал невинных, виновные получали по заслугам, зверь каким-то образом определял, кому ещё можно дать шанс на исправление, а кто уже никогда не изменится. Никогда… Зачем жить человеку, который получает удовольствие от унижения других, не важно, словом или делом, и не способен творить добро в принципе. Когда человек перестаёт быть человеком, к нему приходит Зверь. Которого он сам позвал, пусть и не зная этого. Каждый получит по заслугам своим.

Никого обижать нельзя…

Курмин ещё раз шёпотом повторил эти слова. Закрыл глаза, представив, на кого он будет сегодня смотреть глазами смерти.

Продавщица. Толстый. Трое из "Бандитовки". Зверь скоро проснётся. Он никогда не оставляет содеянное без наказания. Никогда.

Курмин разделся, и приготовился к ожиданию. Недолгому ожиданию.

Уже скоро…

Совсем скоро…

Обратного пути нет!

Через минуту Зверь начал просыпаться…