Текст книги "Тираны. Страх"

Автор книги: Вадим Чекунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

А кстати. А ну-ка.

– А ну-ка, оставь нас с царицей! – задумчиво обронил Иван.

Быков поклонился и поспешил удалиться, зашагал по влажной траве, сбивая росу желтыми сапогами.

Иван, вплотную подъехав к замершей в седле супруге, запрокинул голову, высматривая соколов. Кьяк-кьяк-кьяк-кьяк-кьяк – доносился с высоты возглас кречета, чертившего широкие круги. Некоторые птицы уже вовсю делали ставки – заходили на высоту, на мгновение словно замирали в воздухе и темной молнией неслись к земле, падая на добычу. Промахиваясь – так как в основном в дело вступил нетерпеливый молодняк, – снова устремлялись вверх.

– Во-он твоя Дашка, возле кромки лесной! – указал Иван жене.

Та фыркнула, скосив на него темный глаз:

– Откуда ж тебе знать, что это она? Далеко ведь!

– По полету вижу. Не спутаю Дашку ни с кем, – терпеливо пояснил Иван. – Видишь, по-над лесом не летает, держится открытого места? Соколу в лесу делать нечего. Ветви с листвой его полету мешают. А вот ястребы, тем деревья не помеха, они вертлявые.

Между тем в воздухе рисовалась чарующая картина. Соколы, каждый по-своему, в соответствии с породой и выучкой, ловко били уток. Их стремительные атаки завораживали. Утки, как могли, уворачивались, метались над лугом. Отчаянная гонка, неумолимое преследование, сложенные серпом крылья и смертельные удары, от которых летело во все стороны перо, – вот что наполнило утренний воздух…

– А хочешь… – Иван поколебался миг, но после решительно продолжил: – А хочешь, Машка, сама утку сшибить?

Мария пожала плечами.

– Сама так сама, почему нет. Но не здесь уже. Тут разлетелись высоко, далеко. Вели лук подать. Новое место найдем, могу сама.

Иван полез за пазуху.

– Нет, не стрелой. А сама, понимаешь? Сама!

Мария не понимала и не особо прислушивалась, завороженно глядя на соколиные атаки. Шея ее вытягивалась, лицо словно твердело в момент падения птиц на жертву, руки непроизвольно вздрагивали.

Царь извлек из одежды маленький мешочек, наподобие порохового кисета. Покачал за шнурок перед лицом царицы. Та, словно кошка, зыркнула и мгновенно схватила.

– Что там? – Одной рукой Марии было неудобно открыть мешочек – ведь на правой по-прежнему красовалась толстая кожаная перчатка сокольника.

– Посмотри! – рассмеялся царь.

Мария потрясла мешочек, пробуя вытряхнуть его содержимое на землю, но горловину надежно перетягивал шнур. Тогда Мария сжала мешочек в кулаке, попыталась угадать на ощупь, что же там такое. На миг лицо ее изломилось гневом. Иван был уверен, что она швырнет мешочек ему обратно, но его жена была насколько гневлива, настолько и упряма. Помогая себе зубами, она умудрилась развязать шнурок и двумя пальцами выудить спрятанный внутри предмет.

– Что это? – Мария удивленно посмотрела на вспыхнувшую от утреннего солнца вещицу. Повертела ее в руке. – Холодная!

Иван кивнул:

– Сожми крепче, попробуй согреть.

Но своенравная жена, казалось, пропустила мимо ушей слова мужа. Она продолжала вертеть ловкими пальцами добытый из мешочка предмет и даже взвесила его на ладони. Смоляные брови ее сошлись к переносице. Мария о чем-то напряженно размышляла.

– Такой же, как у отца! – наконец сказала она.

Иван весело хлопнул себя по ноге, залился смехом:

– Ну, Машка, ты вспомнила! Был у князя черкасского похожий, верно. Да только ведь привез он его мне вместе с тобой! Или забыла про свое приданое?

Еще пуще развеселился Иван, вспомнив, как нелегко давался горскому князю Темрюку чуждый обычай – не получать за дочь, а отдавать вместе с ней часть нажитого. Да еще какую! Размером невеликую, но ценности такой, что и подумать страшно. Однако князь понимал – как ни ценна вещица его, ни хранить, ни использовать ее долго не сможет. Слишком мало сил у него, слишком могущественные враги у него. Попросил князь для себя и всей своей земли русское подданство. Породнился с царем и принял его защиту, не выдвигая никаких условий.

Три тысячи детей боярских отбыли по приказу царя вместе с Темрюком в его горный край. А следом еще несколько тысяч воинов прислал Иван. Принялись за постройку крепостей на новых рубежах государства.

– Не забыла! – сердито огрызнулась царица. – Я не старуха какая, из ума выжившая! Когда отец тот подарок тебе готовил, говорил: есть у русского царя подобное. Теперь вижу сама – есть.

Мария положила вещицу на ладонь и поднесла к самым глазам. Казалось, осеннее солнце оживило предмет – он словно вспыхнул холодным свечением.

– Это не серебро, – уверенно сказала Мария. – Уж я точно знаю. Что это?

Иван пожал плечами.

– Медведь, – просто ответил он. – Или не видишь сама?

– Твой талисман? Отец рассказывал – урусы как медведи: неуклюжие с виду, ленивые в душе, и никогда не знаешь, что ожидать от них, – тщательно выговаривая слова, Мария с вызовом глядела на мужа.

– Нет, я Медведю этому не молюсь, – продолжал веселиться Иван. – Царские обереги обычные – крест да икона, как у всех православных. А эта вещица другой породы. Покойный митрополит Макарий иначе как «бесовскими зверюшками» и не звал подобное. А иерей Сильвестр в них благодать видел. Только, все говорил он, не каждому та благодать передается.

– Мне передаться сможет? – алчно спросила Мария, зажав фигурку Медведя в кулаке.

Иван, подражая жене, восхищенно цокнул языком:

– Ай, молодец! Не упустишь ни своего, ни чужого!

Мария зло и обиженно насупилась, но кулак не разжала. Неожиданно конь ее заржал, встал на дыбы. Опустился, твердо стукнув копытами, закрутился на месте, скаля зубы, и вдруг кинулся грудью на вороного аргамака царя. Иван едва успел отвести своего коня от удара. Отскакал, развернулся, сменяя улыбку на удивление. Конь Марии стоял неподвижно, лишь подрагивал ушами, и сама царица замерла в седле, отрешенно глядя куда-то вдаль. Иван подъехал вплотную, наклонился, заглянул жене в глаза. Испуганно перевел взгляд на ее руку.

– Машка, дура! – загремел его голос. – Где Медведь?!

Поодаль озадаченно топтался Быков, не решаясь приблизиться. Крик царя насчет Медведя сбил сокольника с толку, он непонимающе оглядывался.

Мария очнулась и посмотрела на свою пустую руку:

– Не знаю… Выронила…

Иван соскочил с коня, кинулся в траву.

Сокольник не выдержал, подбежал, упал на колени рядом:

– Случилось что, государь?

Царь, лихорадочно шаря в траве, дернул щекой. Глаза его безумно таращились, лицо побледнело.

– Ищи, Васька, ищи! Не сыщешь – на кол сядешь! Так и знай!

Быков и спрашивать не решился, что же искать нужно. Распластавшись, запустил пальцы в еще мокрую от росы траву, принялся ощупывать прохладную землю.

– Да как ты его уронила-то? – задрал бороду Иван, глядя на притихшую Марию. – Куриная лапа твоя! Удержать не смогла?!

Та виновато пробормотала:

– Испугалась. Душа ушла из меня. Конь украл ее! Голова кругом пошла… Я в коня чуть не превратилась! Тут вот обронила.

Иван снова взялся за поиски.

– Не конь виноват. Медведь так тебя… – проворчал царь, и в тот же миг его пальцы наткнулись на холодный металл. – Ми-и-ишенька мой… – Иван подцепил фигурку, положил на ладонь и бережно укрыл другой, словно пойманную бабочку. – От отца ведь память.

Царь, не вставая с колен, прижал руки к груди и уставился в небо, не обращая внимания на мельтешащих в высоте птиц.

– Господи, спасибо тебе! – зашептал Иван. – Знак это твой, Господи! Не бесовские они зверюшки, коль не позволил Ты утерять!

Внезапно Иван осознал, что стоит, сложив руки, словно католик на молитве. Смутившись, поднялся и глянул на лежащего неподалеку сокольника.

– Чего разлегся-то? – гаркнул Иван.

Быков, ни жив ни мертв, молча поджал ноги и втянул голову в плечи.

– Эка черепаха, – невольно хмыкнул Иван.

Мария, от чьего зоркого взгляда не укрылось, что гроза миновала, расхохоталась. Сбросила в траву тяжелую рукавицу. Стегнула коня по морде плетью в отместку за пережитые волнения и галопом помчалась по лугу.

Иван, подходя к своему аргамаку, оглянулся на замершего в траве сокольника.

– Ты жив ли, Быков?

Всхлипывая, Быков пополз к ногам царя, по мокрой траве.

– Не губи, государь! Всем сердцем, тебе преданным, молю! Не губи…

Дрожащими пальцами сокольник тянулся к носкам царских сапог.

– Да вставай уже, – вздохнул Иван. – Собирай людей. Поедем в Кунцево.

Васька Быков вскочил и опрометью бросился исполнять царское повеление.

Загудели сигнальные рожки.

Иван вскочил в седло и тронул коня вперед, догоняя Марию. Фигурку он сунул в кишень на поясе – мешочек, видимо, царица тоже обронила, да и пес с ним.

Сокольники спешно созывали птиц, собирали в ягдташи добычу.

Заливисто лая, сбегались со всех сторон к свистящим псарям их питомцы. Выстраивалась стрелецкая охрана.

– Все в сборе?

Пересекли молодую дубовую рощицу, прошли бродом мелкий быстрый ручей. Далее ехали вдоль заросших орешником оврагов.

Мария правила конем насупившись, всем видом показывая, что желает побыть одна. Иван, покачиваясь в седле, усмехался и поглаживал рукоять плетки.

На подъезде к селу, когда уже показалась над желтеющим березняком колокольня церкви Покрова, Иван примирительно сказал:

– Хватит дуться, Машка. Велика ль беда – муж дурой назвал?! Тебя не ругать, а пороть нужно…

Мария повернула к нему делано-надменное лицо. Пожала плечами:

– Так выпори, если сумеешь.

– Разве не умел раньше? Или сомневаешься теперь? Повод есть?

Так, чтобы видел лишь один Иван, Мария показала на рукоять своего ножа, что висел на поясе.

Иван кивнул:

– Вот за нож хвататься умеешь, сомнений нет. Черкесская кровь! Ты бы все, что муж дает, так крепко держала!

Глаза Марии вспыхнули.

– Что положено – удержу. Я жена хорошая!

Иван громко, до слез в уголках глаз, рассмеялся.

– Дикарка, охальница! – шутливо замахнулся он на жену. – За это и люблю тебя!

Мария едва заметно изобразила ему пальчиками такой знак, что царь пуще прежнего зашелся раскатистым смехом. Отсмеявшись, указал на появившуюся из-за деревьев церковь:

– Чудные вещи на русской земле бывают. Вон видишь из белого камня стоит какая красавица? А прежде, еще до деда моего, говорят, была тут другая церквушка. Так в одну ночь ушла под землю, с крестом вместе. Будто и не было ее. Колдовское место, не иначе. Новую церковь-то поставили, а место все равно проклятым называют. Вокруг полным-полно чертовых пальцев рассыпано, острых камешков таких. От зубов и головной боли ими местные лечатся. Такой уж народ у нас – и на Бога, и на черта надеется.

– И эта тоже провалится? – с любопытством спросила Мария, разглядывая церковь.

Иван нахмурился:

– Эта – стоять будет! Вера наша крепнет из века в век, и сила государственная растет. Крепнет Русь. Врагу не взять, чертям не одолеть. Врага побьем, чертей, если надо будет, на службу возьмем.

Мария хмыкнула:

– Главное, муж-государь, вам, русским, самим себя не перегрызть.

Царь кивнул:

– Хоть и баба, а мыслишь верно. Для того я и царь, чтобы держать в узде. Чтобы не учинили бояре над страной грабеж да разбой, не разбежались под крылья жадных до нашей земли стервятников – а таких со всех сторон хватает. И с запада, и с юга, и с востока – отовсюду клюнуть норовят, урвать.

– Врагов у тебя много снаружи. А в своем доме еще больше. Бояре твои не только меня костерят. Спят и видят, как бы с тобой справиться. Тебе не сторожей вот этих… – Мария презрительно кивнула на ехавших неподалеку стрельцов, – а настоящих верных кунаков надо. Как у моего отца охрану сделать, из лично проверенных. Лично преданных. Чтобы неусыпно с тобой рядом были. Любое твое слово исполняли.

Иван с интересом посмотрел на жену.

– Занятные вещи говоришь. Вернемся во дворец – расскажешь, как у вас заведено. И братца своего, Михаила Темрюковича любезного, позови, скажи – разговор имеется. Хватит ему от безделья маяться, по улицам шататься да к людям московским цепляться. Послушаю и его.

Лицо Марии зарумянилось.

– На то я и жена твоя. Помогать, чем могу. Но и ты мне, государь, расскажи кое-что.

– Что же знать хочешь? – спросил Иван, догадываясь и без ответа.

Мария потрепала гриву своего коня.

– Хороший конь. На таком царице не стыдно сидеть. Очень хороший. Но всего лишь конь.

– К чему клонишь?

Мария, начиная сердиться, крепко сжала поводья, пальцы ее побелели.

– Не мог он душу украсть. А ведь украл. Превратил меня в себя. Точно приросла к нему. Будто в голове у него оказалась. Видела, слышала – все по-другому, не как обычно. Дышала по-другому. Ног не чуяла своих, зато копытами в землю бить смогла.

– Чуть меня не сшибла, – спокойно согласился Иван. – Только конь тут ни при чем. Не он меня ударить хотел – а ты. Конь лишь послушался. Не узде повиновался, не плети, не ударам пяток твоих – а помыслам. Хотела налететь на меня, строптивица дикая? Было так?!

Ошарашенная Мария не нашлась с ответом.

Ехали молча, приближаясь к раскинувшемуся среди неглубоких оврагов лугу, за которым виднелась полоска воды, вся в камышовых метелках.

– Молчи, молчи, – Иван глянул вперед. – Вот и лужок подходящий. До обеда как раз уложимся с потехой, да потом домой. Что, Машка, побьем уточек еще? Сама сумеешь?

Мария кивнула:

– Вели лук подать. Побью!

Царь покачал головой и сунул руку в поясной кишень.

– Дам тебе вещицу получше. Смотри, в этот раз не урони!

Мария испуганно шарахнулась в седле, натянув поводья – конь ее тоже дернулся.

– Не бойся ты так, – успокоил Иван. – Держи этого Медведя крепко.

Любопытство пересилило нерешительность Марии, она протянула руку к лежащей на ладони мужа фигурке.

– С конем у тебя случайно так вышло. Сейчас вообще про коня забудь, не думай. Фигурка – непростая. Ты и сама поняла уже, верно?

Мария кивнула.

– Медведь позволяет в душу зверя заглянуть. Да не просто так, а повиновать его себе можешь. Все, что прикажешь, исполнит зверь. Любой, какого выберешь.

– Как на Торге медвежатники, что ли?

Царь рассмеялся:

– Не царское это дело, на площади плясать да косолапого просить показать, как баба блины печет. Там наука другая, больше схожа с той, про какую Быков тебе рассказывал. А фигурка вот эта – она сразу подчинит, любого зверя.

– Почему такая холодная? – спросила Мария, сжимая кулак. – Что за серебряный лед?

Иван пожал плечами:

– Об этом не думай. А думай, какого зверя выберешь и как будешь понукать им.

Вновь пустились по лугу охотничьи псы, возбужденным лаем поднимая из травы уток.

Сокольники снимали птиц с клетей, пересаживали на перчатки. Соколов освобождали от клобучков, отстегивали, подкидывали в воздух.

– Ай, руку колет! – тряхнула кулаком Мария.

– Словно мураши побежали, да? – ободряюще кивнул ей Иван и хохотнул. – Держи крепко, чтобы не разбежались!

Мария, испуганно закусив губу, уставилась на свой стиснутый кулак.

К царской чете торжественно шагал Быков с птицей на руке, за ним спешили два рядовых сокольника, несли рукавицы и клеть.

– Государь, желает ли царица и на этом лугу удачи попытать? В Крылецком-то Дашка отличилась среди всех и здесь готова потрудиться на славу!

Быков, чуть было не ставший жертвой царского гнева, непредсказуемого и непонятного ему, от пережитого был еще возбужден. Глаза его блестели, голос подрагивал, но лицо сокольника сияло радостью служения. На левую руку государыни Быков снова надел рукавицу, водрузил сокола и отошел, кланяясь.

Мария вопросительно взглянула на мужа.

Царь, хоть и был готов, невольно вздрогнул. На миг показалось, что вместо его жены сидит на коне другая. В той же одежде, с той же тонкой фигурой, но с иным лицом. Из-под черных бровей вперился в Ивана диковинный взгляд разноцветных глаз. Хотя и доводилось Ивану видеть такое прежде, но то сплошь люди русские, их глаза изначально были голубыми или зелеными, и создавалось впечатление, что поменялся лишь цвет одного глаза, а другой ярче только стал, словно с раскрашенного стекла пыль смахнули. Такими и Настины очи были, когда ей доводилось забавляться с фигуркой Медведя, – яркими, как трава и небо погожим утром. Мария же, горская азиатка, дикарка с иссиня-черной гривой волос и угольными глазами, преобразилась разительно. Исчезла из ее взгляда ночная бездна, пропал темный омут, скрылась бездонная колодезная чернота – все то, что Ивана пугало и манило одновременно. Теперь холодно светилась под густыми бровями пара чужих глаз – как два осколка витражного стекла, зеленый и голубой.

Оправившись от удивления, царь кивнул.

Крепко прижимая Медведя к ладони тремя пальцами – Ивану была видна серебристая голова фигурки, – Мария, хищно улыбаясь, свободными указательным и большим сняла с птицы клобучок. Сокол резко повернул голову из стороны в сторону, огляделся и выжидательно присел на рукавице, напружинив мощные лапы. Мария отстегнула петельку должика и с силой, будто кидая тяжелый камень, подбросила птицу. Уже в воздухе, над головой царицы, сокол раскрыл аспидные крылья, хлопнул ими, взмывая выше, и принялся делать круг над лугом. Мария неотрывно следила за ним, все ее тело напряглось, лицо будто окаменело. Глаза широко распахнулись, губы, наоборот, сжались и побелели.

Иван знал, что ощущает сейчас Мария.

Что видит она, тоже знал.

Сокол повиновался безупречно. Мария парила над лугом, с невероятной высоты разглядывая открывшийся ей вид. Необычный, будто подсмотренный через особый стеклянный шар, в котором все слегка закруглилось. Желтоватые поля, зеленые луга, темные морщины оврагов, пестрые перелески – все было одновременно и далеко, и очень близко. Тускло сверкали ручьи и озерца. Непостижимым образом Мария могла разглядеть каждую рыбешку в воде. Обнаружив крошечную фигурку Ивана – и свою собственную, рядом, – Мария полюбовалась с высоты, попутно отметив, что виден каждый стежок на их одежде, каждая жемчужина на конских попонах была перед Марией как на ладони. Пораженная такой остротой птичьих глаз, она приказала соколу взмыть еще выше. Но и оттуда ей открывалось дрожание каждого листа на дереве, каждое шевеление травы. Заметен был даже ход солнца по небу. Мария, задыхаясь от остроты ощущений, приказывала соколу выполнять вираж за виражом – то небо, то земля оказывались перед глазами. Мария чувствовала словно сжатую внутри нее самой силу.

– Смотри Машка, разлетится вся дичь! – неожиданно раздался голос Ивана возле самого уха.

Мария вздрогнула и обнаружила себя вновь рядом с мужем, на коне, посреди луга.

Чуть поодаль она увидела и Быкова, обеспокоенно смотревшего в небо. Сокольник был явно озадачен неожиданным поведением подопечной птицы.

– Засмотрелась? – понимающе прищурился Иван. – Не зевай! Сокол – птица серьезная!

Мария лишь фыркнула в ответ. Найдя взглядом сокола – тот, освободившись от непонятного ему контроля, уже проделал одну ставку, но неуспешно – лишь скользяще ударил крупного селезня и снова делал круг, набирая высоту, – Мария вновь подчинила его себе.

Иван, тронув коня, объехал вокруг замершей в седле Марии, внимательно рассматривая ее. Остановился напротив, заглянул в лицо, в яркие разноцветные глаза, устремленные мимо него в небесную высоту. Царь вспомнил, что так же замирала и смотрела ввысь, словно вознося молитву, кроткая Анастасия. А там, в синеве, кувыркался под самым солнцем веселый жаворонок. И с высоты его полета любовалась Анастасия широкими полями, сверкающим узором реки, кудрявыми рощами на раскинутых повсюду пологих холмах, маковками церквей, едва видных… А бывало, посреди лесной дороги, завидев среди ветей ловкую белку, упрашивала Ивана остановиться. Звонко смеясь, зажимала в ладони серебристую фигурку, заставляя белку скакать по ветвям, выплясывать затейливо. Не боясь, белка подбегала к коню Ивана, запрыгивала, цеплялась за попону, карабкалась выше и выше, пока не усаживалась на плечо царя, смешно распушив хвост.

Никогда и ни в чем Мария не походила на прежнюю жену Ивана. И в охотничьей потехе выбрала она себе под стать хищного ловчего. Выражение ее лица тоже было далеко от молитвенного или озорного – лишь жестокий азарт проступал в чертах.

Прямо над головой Ивана, едва не сбив с него шапку, стремглав пролетел селезень – вытянув шею, он отчаянно мельтешил крыльями, стараясь держаться ближе земли. Судя по всему, опытная птица хорошо знала соколиные повадки и слабости. У самой тверди соколу нападать опасно, промах грозит гибелью.

Сокольники напряженно следили за полетом утки и ее преследователя.

Царь не успел разглядеть, что за сокол решился на удар, – так быстро все произошло. Миг – и колыхнулось облачко перьев, полетело безглавое утиное тело вниз.

– Сильно вдарил! – возбужденно и с облегчением выкрикнул Быков. – Снес башку!

Дашка – теперь было видно, что это она, – не выпуская из когтей обрубок утиной шеи, на конце которой болталась раскрывшая широкий клюв голова, плавно опустилась на поднятую Марией перчатку.

Царица тяжело дышала, лицо ее порозовело, лоб покрылся мелкими каплями. Счастливо-безумным взглядом – Иван вдруг отметил, что такой же у нее бывает в спальной, когда она кричит, словно дикая кошка, – посмотрела на царя. Ликуя, Мария держала перед собой птицу, наблюдая, как та клюет добычу.

Помимо воли Иван вспомнил слова черкасского князя Темрюка, когда тот привез в Москву свою дочь. «Смотрите, как бы она ему шею не свернула!» – усмехнулся тогда невестин отец.

Отдышавшись и передав подбежавшему Быкову сокола, Мария подъехала к мужу поближе. Иван протянул руку.

– Не отдам! – решительно мотнула головой Мария. – Мой будет!

Не успел онемевший от такой дерзости царь протянуть руку к плети, как его конь дико всхрапнул, поднялся и заплясал на дыбах – Иван едва успел вцепиться в гриву, – опустился и тут же взметнул круп, явно норовя скинуть наездника под копыта.

– Стой, убьешь! – вскрикнул Иван Марии. – Перестань, дура!

Краем глаза он заметил, как бегут к ним со всех сторон слуги, завидя неладное.

– Стой, сучье отродье! – едва держась на коне, закричал царь.

Мария, хохоча, не унималась – царский аргамак свирепел с каждым мигом. Все тряслось и вертелось перед взором Ивана. Пальцы царя ослабили хватку, грива выскользнула из них. Вскрикнув, Иван полетел с седла.

Удар был весьма ощутимым – царь приложился всей спиной, так что небо померкло и будто колокол зазвенел в голове. Хорошо, что густая трава смягчила падение.

Мария соскочила с седла, подбежала, опережая царских людей, и склонилась над неподвижно лежавшим мужем:

– Не зашибся, муж мой, государь? Жив ли?

Найдя в себе силы, Иван сипло выдавил:

– Ты что же творишь…

Поцеловав его в лоб, Мария прошептала в ухо:

– Ты мне еще и про другие предметы все расскажешь. С отцовского Волка начнешь.

Иван выругался беззвучным шепотом и прикрыл глаза.

Глава третья

«Гойда!»

Обоз остановился.

Царь открыл глаза, поежился. Лес, сугробы, рваный войлок облаков да позднее зимнее солнце пустяшной монеткой прилепилось к небу.

Внизу, под холмом, у замерзшей реки, среди снегов и деревьев притаилась деревня. Зарылась поукромнее, как блоха в исподнее.

– Сосновка, как есть, – указал кнутом Малюта. – Там, где у Брюхана брательник-торгаш живет. Вон тот двор, как пить дать, его и будет, большой самый. Наторговал с крамольниками-то… Что прикажешь, государь?

Царь молча вглядывался в темные срубы. Над заснеженными кровлями плыл белесый слоистый дымок. Деревенские собаки, почуяв чужаков, подняли лай. Две бабы у длинной полыньи поставили на лед ведра и приложили ладони ко лбам.

Конь Малюты беспокойно переступил, мотнул головой и прянул ушами. Малюта уже понял, в чем причина. Осторожно глянул в сторону саней, чтобы убедиться в догадке.

Так и есть.

Правую рукавицу государь скинул и положил ладонь на вершину посоха. Лицо его побледнело. Словно в тяжелом раздумье царь поглаживал набалдашник с хищно блестящей фигуркой Волка – теперь она была четко видна. Губы Ивана сжались. Застывший взор был направлен в сторону деревеньки. Брови тяжело сошлись над переносицей, космато нависли над глазами, пряча их. Но Малюта знал – они сейчас стали точно изумруд и сапфир с царского посох а. Буйной зеленой яростью и стылой смертной синевойсквозил взор великого государя. Горе тем, на кого он падет.

Собаки неожиданно сбились с голоса. Лай притих, перешел в скулеж. Завыла одна, следом вторая… Мелькнули испуганные бородатые лица на крыльце зажиточного дома. Бабы, позабыв о ведрах, торопливо взбирались по обледенелому откосу берега.

Царское войско замерло в ожидании.

– Дюжину послать, остальные тут подождут, – сквозь стиснутые зубы произнес наконец царь.

Больше не проронил ни слова. Лишь крепче сжал свой посох.

Но и этого было достаточно.

С полуслова понимать, чего желает государь, – обязанность слуг.

– Гойда! – молодым голосом крикнул Васька Грязной.

– Гойда! – густым ревом ответила братия.

В пляске взвихренного снега помчались по склону холма черные всадники, гикая и свистя.

Малюта по охранному долгу остался при царе.

Подъехали ближе к саням и оба Басмановых. Отец, Алексей Данилович, с непроницаемо хмурым лицом, поросшим бородой медового цвета, вглядывался вслед небольшому отряду и поглаживал рукоять сабли. Старший Басманов был крепок статью, несмотря на годы. Сидел на коне сутуловато, но весьма надежной посадкой – опытный старый воин. Сын его, Федор, хоть и унаследовал ладное сложение, зато выделялся в государевом войске голым лицом, капризным ртом и вздорным поведением. Под стать ему и конь – вертлявый жеребец-четырехлетка со злыми лиловыми глазами. Царь Иван в Федоре с недавних пор души не чаял, приблизил и обласкал своей милостью. Все остальные предпочитали держаться от такого любимчика царя подальше. Пугал опричников взгляд этого человека – липкий, наглый и опасный.

Кривя в улыбке рот, младший Басманов вертелся в седле, бросал взгляд то на отца, то на занесенные снегом крыши деревеньки.

– Будь здесь, – коротко и сухо, будто ветку надломил, приказал ему Алексей Данилович.

Федор шумно вздохнул и обиженно закатил глаза.

Малюта неодобрительно покосился на обоих. Так и норовят влезть промеж ним и государем, встрять повсюду, выказать верное служение. Алешка-то еще ладно, воевода все-таки заслуженный. А сын его… Того и гляди в царской спальне свои порядки заведет.

Старший Басманов, на правах приближенного, почтительно склонился с коня к царю.

– Справятся ли, государь?

Иван не удостоил его ответом. Бледный, с крепко сжатыми губами, царь застыл в санях угрюмой темной глыбой. Лишь рука подрагивала на вершине посоха.

Малюта едва заметно усмехнулся. «А не лезь, не суйся понапрасну. Царю виднее, какие приказы отдавать».

Басманов распрямился и цепко глянул в сторону соперника.

Но Малюте уже было не до того. Замерев в седле, он жадно вглядывался в происходящее внизу.

Всадники подлетели к ближайшему двору. С хриплым лаем выскочили из-под ворот собаки, заметались, преодолевая страх. Пытаясь ухватить конские ноги, подскакивали вплотную, но тут же отбегали, приседали на лапы и скалили клыки. Тут же одну из псин поднял на пику ближайший всадник, перекинул обратно за изгородь. Других вмиг потоптали конями и покололи. Грязной, по-татарски свесившись с седла, изловчился и рубанул лохматого черного пса, снес ему кудлатую башку. Через миг спрыгнул с коня, подхватил со снега собачью голову, хохоча, повернул оскаленную ее морду к запертым воротам и, кривляясь, пролаял:

– Гав, гав, гав! Дай поесть, хозяюшко!

Ворота уже ломали, били топорами, не дожидаясь. Щепились добротные доски. Мелькало темное железо, звенело, вонзалось, рушило преграды.

– Гойда! – зычный крик дюжего бородача Субботы Осорьина сквозь треск и шум.

Ворвались во двор, пробежали мимо приколотого пса, заскочили на добротное крыльцо и вышибли одним махом двери. Сквозь длинные сенцы – внутрь, в широкую избу. Там, под божницей у стола, замерли, перекошенные страхом, хозяин с женой и тройкой ребятишек. Младшего, сосунка еще, баба прижимала к себе, двое постарше прятались за нее. Хозяин, коренастый мужик в серой холщовой рубахе, завидя опричников, обомлел и упал им в ноги, заголосил неожиданно высоким голосом:

– Родимчики мои! Не погубите только! Нет у нас ни умысла злого, ни какого другого преступления…

– Ты Никитка Брюхан будешь, Илюшкин брательник? – перебил его Грязной, подойдя ближе. Псиную голову он поставил на чистый пустой стол, мертвыми глазами оборотил на хозяев. Сам же взглянул на иконы в божнице, снял с головы скуфейку, перекрестился.

Хозяин, краем глаза заметив это, осмелел, подполз к Васькиным сапогам.

– Я буду это, голубчики хорошие… Да разве вина на мне есть какая… Мы люди торговые да честные! Гостям любым рады, а уж царским-то людям…

Договорить Никитка не успел.

По знаку Грязного подскочили сподручные, Федко и Петруша. Пнули несколько раз по лицу и бокам, подхватили под руки, потащили к двери. Хозяйка лишь успела коротко вскрикнуть, перед тем как приколол ее ножом Василий. Осела на пол, все еще сжимая в руках запеленатого ребенка. Старшие дети, держась за ее рубаху, громко заплакали. Кричал и младенец.

– Омелька, подь сюды! – крикнул Грязной.

К нему, тяжело ступая, подошел огромный, медведеобразный Омельян Иванов.

– Отделай приплод, без остатка! – приказал Грязной, прихватил со стола собачью голову и направился к выходу.

Тем временем над деревней, еще недавно дремавшей в зимней тишине, летели крики, стоны, плач. Несколько домов уже подожгли. Разгорался, трещал и клубился вдоль улицы пожар.

Со всех дворов согнали мужичков да стариков. От слуг царевых никто не скроется, всех сыщут. Выставили в снег на колени, в два ряда, чтобы было возможно пройтись между рядами двум пешим. Баб же с детишками и старухами сгрудили на берегу, неподалеку от темной полыньи. Плыли над замерзшей белой рекой пар от воды и бабий вой вперемешку с детским плачем.

Опричники, затылками чуя государев взгляд сверху, из обоза, времени не теряли.

Первым решили отделать Никитку Брюханова, как главного виновника.

– Ты, стало быть, родня ослушника, нарушителя указа государева? – склонился над брошенным возле остального мужичья Никиткой высокий, ладный фигурой опричник Тимофей Багаев.

Никитка, задыхаясь, глотал морозный воздух:

– Голубчики, голубчики мои родные… Ежли что натворил Илюшка, так он обещался приехать… Ни сном я, ни духом ведь… Вот он уже скоро будет… С него и спрос держите…

Крепкое лицо Тимофея было бесстрастно:

– И тебе будет. Скидывай с него одежку!

Сильные руки сорвали с Никитки рубаху, портки.

Плача и трясясь всем телом, мужик попытался ухватиться за сапоги Тимофея, но тот без раздумий махнул саблей и отступил, чтобы не запачкаться.

Пронзительно крича, Никитка принялся перекатываться в снегу, тыча вверх обрубленную по запястье руку. Белыми осколками торчала в разрубе кость, заливалась кровью. От раны шел пар.

– Уд срамной ему отсеки! – со смешком подали совет обступившие место казни сотоварищи Тимофея. – Ишь как верещит, точно заяц!