Текст книги "Настоящий итальянец"

Автор книги: Вадим Глускер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Первый и оглушительный хит Адриано Челентано – Il Ragazzo della via Gluck. Парень с улицы Глюка покидал пригородный район, чтобы перебраться в город. «Ведь есть же места, где можно дышать чистым воздухом», – надрывно вопрошал Челентано. «Я для него написал тринадцать песен, – с гордостью поведал мне Тото Кутуньо. – У нас вообще много общего: например, один тембр голоса». Я, мягко сказать, удивился. Но у меня-то в копилке только музыкальная школа, а тут маститый композитор говорит. Пришлось поверить. «Поэтому я всегда пишу сначала для себя, а потом, если что, отдаю Челентано. Например, Soli я написал для себя. Но когда Челентано ее услышал и спел, я понял, что так может спеть только он. И я ему сразу ее отдал. И вообще, не слушайте никого, он самый великий певец во всей Италии. Он мой друг». Я заверил маэстро, что никого, кроме него самого, слушать не буду.

Только вот сам Челентано на связь упорно не выходил. Уже много лет всеми делами артиста и музыканта управляет его супруга, Клаудиа Мори. Она, как многолетняя боевая подруга, контролирует и самого Челентано, и все, что с ним так или иначе связано. Clancelentano, вот так, в одно слово. КЛАНЧЕЛЕНТАНО. Все права на диски, фильмы Клаудиа Мори уже давно хочет кому-нибудь продать, так как не надеется на сыновей, с которыми ни она, ни Челентано не хотят ничего делить и не хотят иметь ничего общего. Клан Челентано пытался продать творческое наследие маэстро даже какому-нибудь олигарху из России. Но тщетно. А раз нет русских денег, и даже в перспективе их не будет, значит, и встречаться с каким-то русским – пустая трата времени. Тото Кутуньо выслушал мою грустную историю, обещал помочь, но тоже тщетно.

Но вернемся к песне. Точнее, к песням. Новостройки 1960-х, которые так расстроили Челентано, стали результатом экономического бума, который переживала итальянская экономика. Но главными символами эпохи стали не подъемный кран или городской асфальт. В подтверждение – фраза из песни Кутуньо: «Доброе утро, Италия, с „Фиатом-500“ в ремонте». Маленькая машинка с кучей проблем и бездной обаяния. В эту самую минуту я вспомнил о брошенном у обочины «моем „Фиате-124“». Эх…

Итак, подведем промежуточные итоги расследования. Точнее, исследования. Коммунист-партизан и католик одновременно, владелец старого «Фиата», одетый в синий костюм исключительно в белую полоску и помешанный на футболе. Неужели это и есть типаж настоящего итальянца? Пусть немного и карикатурный, но типаж, на котором настаивал Тото Кутуньо. А куда этот итальянец пойдет, если, например, отменят футбольный матч? Мамма Миа!!! Поверьте, он не растеряется. Он может пойти в кино или ресторан. Но в результате пойдет туда, где поют. Нет, не в караоке. В Италии это означает: в оперу.

Популярный музыкальный жанр, который во всем остальном мире считается музейной классикой. Тото Кутуньо признался мне, что сам очень любит Пуччини, Верди и Доницетти. Спеть, правда, какую-нибудь популярную арию сначала долго отказывался, потом уже даже начал, но не смог. Неблагодарное это дело – оперы исполнять. Золотой фонд мирового оперного искусства итальянцы создали в XIX веке. И с тех пор они поют и слушают, ни на секунду не забывая, что принадлежит это исключительно им. Это очень по-итальянски. Бомарше? Кто это? А, тот француз, что жил в конце XVIII века? Тот, который написал «Севильского цирюльника» и «Женитьбу Фигаро» и другие произведения, на которые потом наш Россини сочинил чудесную музыку? Так что поход в оперу для итальянца – это не вопрос престижа или благосостояния, это семейная традиция. А билет совсем не обязательно покупать в партер, можно и на галерку.

В знаменитой миланской Ла Скала давали «Паяцы» Леонкавалло. Главная премьера сезона. Билет у меня был куплен заранее, но я специально приехал к театру за час до вечернего представления, чтобы приобщиться к этому итальянскому семейному мероприятию. Семей действительно было много. Также много было коллег по работе и просто знакомых. И что любопытно, подъезжая к театру, все эти люди не стремились войти в фойе. Прямо у входа, то тут, то там, вспыхивали жаркие дискуссии то о новом законе или очередной афере Берлускони, то о состоянии здоровья сеньоры N или новом фильме Марко Белоккио. Люди обменивались новостями, откровенно сплетничали и меньше всего напоминали оперных страждущих. Из этой пестрой массы мужчин, преимущественно в строгих костюмах, и женщин, исключительно в вечерних платьях, часто – в пол, выделялись иностранные туристы. Американцы в нелепых нарядах, японцы в классических кимоно и заблудшие восточные европейцы в джинсах и свитерах. Многие из них пришли сюда просто посмотреть на ничем не примечательный фасад театра. Иностранцы выглядели инородными телами на этом празднике миланской жизни, который продолжался, обрастая новыми, страшными подробностями болезни синьоры N. Именно в этот момент перед входом в театр появились карабинеры. Спустя пять минут служащие в ливреях с медными бляхами, свисающими до причинного места, начали впускать зрителей в зал. До начала «Паяцев» оставалось четверть часа. Некоторые зрители были недовольны тем, что так и не договорили с друзьями о Берлускони. К слову сказать, музыкальное образование в Италии никогда не было таким распространенным, как, например, в Советском Союзе. Поэтому знатоками оперы здесь просто рождаются. Недаром иностранные певцы порой просто боятся петь итальянской публике местный репертуар. Освистать могут похлеще, чем на футбольном матче. И примеров предостаточно.

В Парме давали «Сельскую честь» Масканьи. После финальной реплики: «Турриду убили!», из зала ответили: «И правильно сделали». Главная героиня оперы «Тоска» в финале бросается вниз с высокой стены римского замка Ангела. Поэтому уже второй век ей позади декорации всегда подкладывают матрас. Однажды в Неаполе бдительные, но неискушенные зрители закричали: «Немедленно уберите матрас!» Или вот история трехлетней давности. Знаменитого французского тенора итальянского происхождения Роберто Аланью освистали именно здесь, в Ла Скала, в первом акте «Аиды» Верди. Дескать, плохо пел. Аланья покинул театр, не дожидаясь окончания первого действия. В общем, итальянцы слушают оперу так же горячо, как и болеют за футбол. Так же профессионально, как оценивают вкус любимого блюда. Так же серьезно, как молятся во время мессы.

О чем говорить, если во время моей встречи с модельерами Дольче и Габбаной, после того, как они все рассказали о моде и о себе, любимых, они сами предложили поговорить об опере. Дольче признался, что любит Верди и Масканьи. Что немецкую оперу он не понимает. Габбана спорил, утверждая, что Малер совсем неплох, но слушать оперу надо на языке оригинала, а немецким он не владеет. Они спорили между собой, а я поражался, как такая специфическая тема, как опера, может завести итальянца? Доменико даже кричал на партнера: «Какой Малер? Ты же не понимаешь немецких певцов, а итальянские – просто лучшие и самые известные в мире». Стефано, внимательно выслушав изрядно возбудившегося друга, вдруг философски заметил: «Итальянцам просто нравится драма. А мы сами похожи на оперу. Нам нравится плакать, смеяться. Сегодня мы на похоронах, а завтра уже на свадьбе. Мы же такие непредсказуемые, как либретто любой оперы».

Итальянцы противоречивы и музыкальны, поэтому, наверное, они и нравятся окружающим. Они не любят резких перемен, поэтому их «Фиат-500» уже бессмертен. А «новые носки в верхнем ящике комода» – это, кстати, тоже из песни Кутуньо, внушают «итальяно веро» уверенность в завтрашнем дне.

«А почему вы у меня ничего не спрашиваете о еде?» – Тото Кутуньо, задавая мне этот вопрос, выглядел явно если не обиженным, то удивленным. Подождите, маэстро, всему свое время. Хотя фраза про святая святых итальянской повседневной жизни, про «итальянское доброе утро с кофе ристретто» стояла в песне выше носков, флага в прачечной, «Фиата» и даже Господа.

Я понял весь трагизм ситуации. Как я мог пропустить эту строчку про кофе? Наверное, из-за ее обыденности. Но только не для итальянцев. «Я просто не могу представить свой день без этого крепчайшего кофе, который я поглощаю в огромных количествах», – очень грустно сказал мне Кутуньо. Я постарался его приободрить, признавшись, что и сам могу пить кофе литрами.

«Вот у вас, кстати, в России, неплохой делают кофе. Не наш, конечно, не итальянский, но уж лучше, чем в Германии или Франции. Про Америку я вообще молчу». Ох уж этот напускной итальянский антиамериканизм, только настоявшийся с годами. И тут я обратил внимание, что еще выше по тексту, чем кофе, стоит пассаж про макароны или спагетти, в общем, пасту «аль денте». Что значит, «хрустит на зубок». Песня Тото с этого начинается. Президент-партизан появляется позже. Неужели настоящий итальянец – это тот, кто в первую очередь должен поесть, ну а потом – будь что будет? «Признаюсь, это мои маленькие слабости. Когда я путешествую, у меня всегда большие сложности с едой. На гастроли я с собой часто беру свою повариху Джованну, и когда она мне готовит пасту: карбонару, аматричану, да какую угодно, в этот момент я самый счастливый человек на свете. Мне больше ничего не нужно на свете. Верите?» Конечно, я верил. А паста «аль денте», про которую рассказывает Кутуньо в песне, – это просто способ приготовления. Спагетти не нужно доваривать до конца. Например, если на упаковке написано, что «время приготовления 9 минут», значит, воду слить нужно через 8. А последние полминуты готовить на сковороде вместе с соусом, чтобы паста впитала его в себя. То есть на вкус они должны быть чуть-чуть хрустящими, едва-едва заметно. Вообще, паста а! dente – это как раз из тех маленьких деталей, которые идеально описывают итальянцев. Разваренную пасту они терпеть не могут. И для них это просто огромная трагедия, настоящее испытание на грани с наказанием, когда они видят, как иностранцы готовят макароны.

Еда – действительно, одна из главных радостей итальянцев. А хорошая еда приносит двойное удовлетворение. Она – и культурное наследие, и повод для научных дискуссий. Неудивительно, что некоторые песни почти целиком состоят из названий продуктов.

Высокие чувства, которые настоящий итальянец может испытать по отношению к вкусной и здоровой пище, проявляются даже в самых романтических ситуациях. Чтобы признаться девушке в любви и, главное, иметь успех, надо просто назвать ее шоколадным мороженым. Вот он, мега-шлягер 1980-х, песня-победитель Сан-Ремо Gellato al ciccolato. С ее исполнителем Эндо Гинацци, или Пупо, что означает «Малыш», мы сидели в одном из римских кафе-мороженых. Для полной аутентичности. Годы, признаюсь, его тоже не пощадили, но выглядел он и лучше, и успешнее Робертино Лоретти. Шоколадным мороженым он сам угощал меня, все-таки Пупо сейчас – ведущий шоу на первом итальянском канале Rai UNO. Как не без гордости заметил певец, его пластинку фирма «Мелодия» выпустила на три года раньше, чем Кутуньо, а имя Пупо даже было написано кириллицей. «Слушайте, это так смешно. „Джеллато шоколлато“, боже мой, ведь у вас в России без нее не обходится ни одной вечеринки с моим участием. И всегда по одному сценарию. В какой-то момент хозяин вечера залезает на сцену, долго рассказывает гостям о событиях своей молодости, а в конце говорит: „Я никогда не думал, что на моем дне рождения будет выступать великий Пупо и петь эту песню“». Пупо залился в истошном хохоте, мне было смешно не меньше. Великий Пупо, значит. Интересно, где проходят эти зажигательные корпоративы?

Но главное все же не это. Основная тема всех этих очень мужских песен – женщины! Важное наблюдение сделал Тото Кутуньо в своем «Итальянце» начала 1980-х: «Монахинь на итальянских улицах все меньше, а красавиц – больше». Да и единственное имя, достойное упоминания в песне, все-таки женское. Buongiorno Maria. «Доброе утро Мария с глазами, полными печали, знаете, о чем это я писал?» – спросил меня Кутуньо. «Понятия не имею», – честно признался я. «Это про женщин Сицилии, Калабрии, у которых были свои надежды и мечты. А теперь женщины юга, как и севера, независимы и абсолютно свободны». Да это уже какая-то ода эмансипации просто. Конечно, мужское жюри Сан-Ремо такую «крамолу» не могло пропустить. «Из моих трехсот песен двести пятьдесят я посвятил женщинам, – не без гордости продолжил Кутуньо. – Только женщинам. Многое, о чем я пою, я пережил, но многое и придумал. Если я хочу написать песню от лица брошенного мужчины, то напишу ее таким образом, будто меня самого бросили». А после женской эмансипации это уже какой-то мазохизм даже. Бедный Тото Кутуньо! Я понял, что с препарированием «настоящего итальянца» пора заканчивать. За это время я выучил этот шлягер досконально, но он действительно мне очень помог в поисках загадочной итальянской души. Тем более если речь зашла о женщинах, то дальше можно и без перевода. Итальянских певцов они всегда понимали без перевода. Даже в далекой России.

Пусть Тото Кутуньо и не победил в Сан-Ремо в 1983-м. Я стоял перед входом в пустой театр «Аристон» и вдруг понял: невиданное дело, что фестиваль итальянской песни был чуть ли не единственной передачей капиталистического телевидения, которую Гостелерадио СССР транслировало в прямом эфире. В Советском Союзе уже само слово «Сан-Ремо» да и имена участников звучали как песня. Лишенная всякой идеологии, итальянская эстрада была Западом, далеким и близким одновременно. Далеким, потому как поехать на фестиваль и наполнить легкие его ароматом имел возможность в лучшем случае один из миллиона жителей страны. Близким, потому что буквально каждый дышал его музыкой и без всяких поездок.

Старшее поколение еще помнило золотые хиты Сан-Ремо 1960-х или бесплатные концерты в «Зеленом театре» ЦПКиО звезд итальянской эстрады. Все оплачивалось на деньги компартий. Советской и итальянской. Ну а потом наступил бум 1980-х, разогретый прямыми трансляциями. Итальянцы были везде. Их пластинки заслушивали до состояния невнятного хрипа, они овладели советским телевидением, как большевики в 1917-м почтой и телеграфом. Их пускали в Союз, они же были совершенно не опасны, не то что какие-то американские рокеры. Конечно, у нас уже бывали французы, но итальянцы взяли массовостью. И вот уже – кто кого перекричит? У соседа слева поет Челентано, у соседа справа – Кутуньо. И дело даже не в том, что итальянские песни были просты до неприличия, советский зритель все равно мало что понимал. Нам вполне хватало своего «Уно моменто». Хотя, справедливости ради, песни все-таки отвечали взаимностью. На два-три итальянских слова словарный запас советского человека обогатился. Что «аморе» это любовь, а «феличита» – счастье, узнали в Советском Союзе все.

«Русские девушки нам всегда пытались подпеть. Но у них ничего не получалось. При этом им так этого хотелось, что я однажды прервал концерт и просто начал разучить с ними слова», – Рикардо Фольи за последние тридцать лет мало изменился. Поседел разве что. А ведь именно ему принадлежит главная сенсация фестивалей Сан-Ремо. За год до Тото Кутуньо с «Итальянцем» Рикардо Фольи выиграл конкурс со Storie di tutti I giorni. «Повседневная история» смогла опередить главных фаворитов фестиваля того года – Аль Бано и Ромину Пауэр. В это сложно поверить, но «Феличита» получила лишь «серебро». А Рикардо Фольи, как победитель, тут же приехал в Советский Союз. Он пел мне в своей студии «Повседневную историю», голос звучал, как и тридцать лет назад.

«Помню, был невероятный случай. Дело было в Петербурге. Точнее, в Ленинграде еще. Нас пригласили на день рождения к итальянскому консулу, и мы, естественно, хотели купить цветы. Не приходить же в дом с пустыми руками. Так, представляете, во всем городе не было цветов – их раскупили поклонники, чтобы вечером принести на мой концерт». Просто мегаломания какая-то. Но Рикардо Фольи ничего не придумывал. В те годы это было именно так.

Тото Кутуньо явно не хотел уступать пальму первенства Фольи. «Я знакомился со многими девушками в России. Одна мне рассказывала, что они смотрели телевизор, видели одежду, в которой мы все выступали, и просили своих матерей пошить такую же. Понимаешь?» В эту минуту первый раз за все время нашей встречи Кутуньо перешел «на ты». «Была особая романтика. Желание мечтать. У русских девушек были другие глаза. Печальные, романтичные, полные надежды. У меня были джинсы, которые мне стали малы, ну я их и подарил той девушке». «Той, которая мечтала?» – ехидно спросил я. «Нет, с которой я жил», – честно признался Кутуньо. Да, наверное, каждый из этих итальянцев мог мне рассказать десятки подобных историй. У малыша Пупо своя, и снова питерская. «Я пел песню на русском, но не понимал, о чем пою. Просто вызубрил текст, как попугай. И вот я ее пою, а девушка какая-то на меня смотрит и заливается слезами. Я продолжаю петь и не понимаю, в чем дело. Потом мне рассказали, что я пел „Синий платочек“. Ну, она, наверное, что-то свое и вспомнила». Пупо даже попытался продемонстрировать, как он тогда пел. Я его вежливо остановил, слушать это, признаюсь, было невозможно. Но в принципе, что и требовалось доказать. Любые трудности перевода отступают перед трудностями и радостями любви.

Я шел по знаменитой набережной Неаполя. Был апрельский воскресный полдень. Солнце в полупрозрачной дымке, спокойное море, молочные очертания Этны, проступающие сквозь легкий туман. Те, кто не пошел на мессу, а таких было меньшинство, либо чинно гуляли, либо не скрывали своих чувств. Идеальное место для признаний в любви. Вдруг зазвучал до боли знакомый мотив. Пожилой румын (или албанец) карябал на скрипке самую узнаваемую итальянскую песню. Неаполитанец Эдуардо ди Капу а написал свой хит «О соле мио» совсем не здесь. А на набережной Одессы. Потом он вернулся в Италию, продал бесценные ноты с партитурой за двадцать пять лир и прожил остаток своей жизни более чем скромно. Как и автор слов, впрочем… Пятьдесят лет спустя Элвис Пресли прославил эту одесско-неаполитанскую песню на весь мир, продавая «О соле мио» миллионными тиражами. Кажется, можно не беспокоиться за итальянцев. В американцев они не превратятся никогда. Максимум, повторят попсовый путь Лучано Паваротти. Я заплатил румыну или албанцу, который специально для меня еще раз попытался выдавить из своей умирающей скрипки солнечные звуки. Гуляя по набережной, я осознал, что итальянцы никогда не перестанут быть романтиками. Они не расстанутся ни со своим «Фиатом-500», ни со старомодным костюмом. Они будут радоваться кулинарным изыскам и огорчаться, если их футбольная команда проиграла. Они будут жить своим революционно-партизанским прошлым и вечными молитвами о будущем. И они всегда будут об этом петь. Настоящий итальянец – это все-таки итальянец, который поет. Я торопился в аэропорт. Мне нужно было успеть на единственный рейс из Неаполя в Палермо. На Сицилии меня ждали другие «итальяно веро». К ним опаздывать не полагалось.

Глава 3. Мафия

Прямые рейсы из Палермо только до Рима, Милана и Неаполя. Зачем еще куда-то лететь напрямую? И зачем вообще куда-то лететь? Все ведь здесь свое, родное, все рядом, знакомое с детства и, как у Маяковского, есть собственная гордость. То есть на несицилийцев смотрим свысока. Я летел в Палермо в окружении Донов, Падре и Мамм и чувствовал себя если не в одиночестве, то в изоляции. Люди, отчаянно размахивая руками, не желали садиться на свои места, когда самолет уже взлетал.

Бриллианты на роскошных пассажирках экономкласса прекрасно сочетались с широкополыми, преимущественно черными фетровыми шляпами добропорядочных отцов семейств. В салоне стоял стойкий и терпкий запах вина и сыра. Я и еще несколько туристов явно выпадали из этой пестрой и в то же время очень однородной гаммы «сицилиано веро». На нас, безусловно, смотрели, нас изучали, с нами пытались заговорить. Но если бы я даже блестяще владел итальянским, я был бы чужаком на этом празднике сицилийской жизни. В гвалте местного акцента, с плачущими детьми почти на каждом ряду самолет шел на посадку. Из окна иллюминатора в вечерней розовой дымке остров казался еще таинственнее.

В Италии любят называть аэропорты именами великих людей: в Риме – это гений возрождения Леонардо да Винчи, в Венеции – путешественник Марко Поло, в Римини – режиссер Феллини. В Палермо – Фальконе-Борселино – фамилии двух судей, убитых мафией. Benvenuto Sicilia! Словом «мафия» теперь принято называть любую тайную преступную организацию. Но для самих итальянских по-прежнему существует только одна мафия – сицилийская. Не путать с каморрой в Неаполе, ндрангеттой в Калабрии или сакра унита в Апулии. Ведь именно сицилийский рецепт организованной преступности был вывезен в XIX веке итальянскими эмигрантами в Америку. Но складываться она начала за много столетий до этого. И все это время ее пытались победить.

Этот остров погубила его красота. Вернее, удачное расположение и климат, позволяющий собирать по четыре урожая лимонов в год. Неудивительно, что со времен римлян и до середины XIX века Сицилия жила под властью разных завоевателей. Большинство из них исправно вывозило отсюда всевозможные урожаи, но делиться монаршей заботой и передовым законодательством не спешило. Когда во Флоренции процветали свободный рынок и искусства, на Сицилии по-прежнему святая инквизиция жгла еретиков. Бесправие крестьян длилось не веками, а тысячелетиями. Единственной защитой для них и стала мафия, чей прообраз известен с IX века. Что-то вроде народных дружин, охранявших крестьян от пиратов. Но постепенно мафия стала решать другие вопросы. С ее помощью нельзя было избавиться от плохой власти, которая к тому же всегда была здесь слаба. С ее помощью можно было заставить себя уважать.

Я все еще пытался понять, почему в поисках «настоящего итальянца» я приехал на этот остров. Неужели мафиози тоже по праву может считаться Italiano Vero? Я ждал багаж, меня ждала Сицилия. Испепеляя взглядом ленту транспортера, надеясь, что моя сумка все-таки не потерялась при моей пересадке, я не мог себе представить, какие встречи и открытия меня ждут на этом острове? Несмотря на поздний час, арендная машина меня дождалась. Пришлось сделать несколько кругов перед тем, как выбраться из лабиринта вечно строящегося или ремонтирующегося здания аэропорта. Мой путь лежал в Годрано, крошечный городок недалеко от Корлеоне… Одни названия какие! Ласкают слух. Именно здесь, в Годрано, а точнее, в небольшой роще перед въездом в город, лучше всего начать историю изучения вопроса.

Утром Годрано меня встретило, мягко говоря, неприветливо. Центральная часть города: три улицы, собор, работающий бар, пять неработающих магазинов. Плачущие люди в черном. В церкви шло отпевание.

«Выпить хочешь? – оклик старика вывел меня из состояния мечтательного оцепенения. – Это не нашу семью отпевают, мы сегодня не при делах, так что можешь присоединиться». Сицилийцу было под семьдесят, а может, и больше. Старая поношенная куртка, клетчатая рубашка, видавшие виды кепка и начищенные до блеска старомодные ботинки. Я вошел в кафе. «Луиджи, – представился он. – А это мой брат Паоло, его приятель, тоже Луиджи, и наш деревенский долгожитель Серджио». Серджио было под все сто. Вместо куртки, правда, на нем был пиджак. Те же клетчатая рубашка, кепка и, естественно, вычищенные ботинки, причем настолько, что они казались лаковыми. «Амаро?» – спросил Серджио. «С утра рановато все-таки», – я попытался возразить. Но хозяин бара уже хлебосольно разливал терпкий ликер. «Так ты из России? Ты знаешь Распутина, друга Николая Второго?» Я, признаюсь, опешил от исторических познаний старика Серджио. «А я вот Сталина уважаю, – сладко отхлебнув амаро, мечтательно заметил Паоло. – Хороший такой, усатый дядька был, но слишком авторитарный». «Дай ему выпить спокойно, – первый Луиджи спас меня от неминуемой политинформации. – А как тебя занесло в Годрано-то?»

Меня мучили сомнения. Я прекрасно понимал, что прямой вопрос о страшной тайне, которую хранит каждый житель этой деревни, может отпугнуть радушных хозяев. Но любопытство брало верх. И я практически без остановок, на одном дыхании выпалил заученную фразу: «А правда, что за десять лет у вас в деревне была уничтожена десятая часть населения?» Деды как по команде перестали пить. На меня смотрели если не как на врага, то как на работника ВЧК или на столь любого ими товарища Сталина. Второй Луиджи оглядел своих друзей и произнес загадочную фразу: «Поезжай на окраину Годрано, там, за кипарисовой аллеей, будет проселочная дорога, за ней – дубовая роща. Посмотри на нее, погуляй, подумай, потом можешь возвращаться». Старики демонстративно отвернулись от меня. Мне указывали на дверь, но все-таки разрешали вернуться.

Роща оказалась вполне ухоженной, даже благоустроенной: тропы для спортивного ориентирования, площадки для скалолазания. Когда-то в ней охотился кардинал, потом прятались разбойники. Но прославилась она не этим. В 1918 году два здешних семейства, Барбаччо и Лорелло, поссорились из-за прилегающих к роще земель. Началась ВЕНДЕТТА. Вообще-то кровную месть изобрели совсем не на Сицилии. Просто прижилась она здесь надолго. Людям не приходило в голову, что с обидчиком может разобраться суд, барон или чиновник. Все – своими силами! Вековые дубы Годрано навевали чудовищные мысли. Образы, один страшнее другого, мелькали передо мной. Ведь вражда двух кланов привела к тому, что в течение четверти века население городка уменьшалось. Скрежет тормозов на проселочной дороге привел меня в чувства, я понял, что все это время за мной следили.

Спустя полчаса мне снова наливали амаро, а Паоло, засмеявшись, спросил: «Ну, как тебе роща? Узнал ее тайны? Мой племянник, который за тобой поехал, уже позвонил мне, рассказав, как ты испугался, увидев машину. Но не волнуйся, весь ужас в прошлом». – «Так что же было потом? Теперь-то вы мне можете рассказать?» Серджио, как и полагает старейшине, назвав себя деревенским Цицероном, отодвинул ликер, приблизил чашку двойного кофе и начал рассказ. «Ну да, уменьшалось население. Стреляли они хорошо. Так вот, босс мафии, ну, сейчас ее у нас нет, – Серджио засмеялся, – а тогда была. Так вот, даже босс пытался примирить врагов, поженив двух их представителей». «Так, стоп, и что же Ромео и Джульетты в семействах не нашлось?» – теперь была моя очередь смеяться. Но Серджио продолжал с невозмутимым видом: «Да, дорогой друг, не нашлось! Более того, в 1944 году Лорелло похитили главу семейства Барбаччо. Ты должен понять главное: продолжать вендетту, не произнеся клятву мести над трупом, нельзя. Поэтому резня временно прекратилась, потом продолжилась. Понял?» Серджио выдохнул, а я честно признался, что не совсем.

Паоло пришел на помощь Серджио: «Вот смотри, сначала в одной семье убили двух отцов, потом выяснили, кто это сделал, и началось! Они мстили друг другу десять лет, десятая часть населения была уничтожена, ты же сам нас об этом спросил, что, не помнишь уже? А потом все прекратилось». «Как так прекратилось, почему?» – мое удивление было вполне искренним. «Потому что в дело вмешалась церковь, местный священник Дон Пульизи. Вот, сходи в церковь, отпевание там уже закончилось, посмотришь на его барельеф, всплакнешь у могилы», – Паоло практически хохотал в голос. «Иди, иди, мы пойдем пасту лучше есть, у нас уже время обеда». Разрешив вернуться после посещения рощи, теперь деды мне указывали на дверь окончательно и бесповоротно.

Храм покидала последняя группа людей в черном. Черные куртки, вуали, платки. Слезы еще не высохли на глазах. «Синьора Барбаччо, вы домой или заедете на поминки?» Я вдруг осознал, что, наверное, других фамилий, кроме как Барбаччо и Лорелло в этой деревне просто не существует. Демографическую проблему с 1960-х, судя по всему, успешно разрешили. Пожилая дама, поклонившись барельефу, не торопясь вышла из собора, а я увидел этот бронзовый портрет на мраморной плите, на который мне советовал обратить внимание Паоло. Дата рождения, информация о том, что Дон Пульизи сначала был здесь священником, потом работал на окраине Палермо в школе для детей из неблагополучных семей, что он боролся с мафией и, видимо, кому-то перешел дорогу. В результате и его тоже убили.

Я бродил по пустынным улицам Годрано. Улиц было немного, еще меньше – людей. Редкие горожане высовывались из окон, чтобы увидеть незнакомца, но, встретившись со мной взглядом, тут же задергивали занавески. Складывалось впечатление, что жители Годрано и мне предлагали играть по своим правилам. Какое же все-таки главное правило мафии?

В эту минуту я понял, что мне нужно попасть в одно очень живописное место. Впрочем, этим Сицилию не удивишь. Из Годрано мой путь лежал в городок Пьяна-дель-Албанези. Петляющая горная дорога пересекала деревни, названия которых на железных щитах были изрешечены пулями. Я ехал и думал о главном правиле мафии. При «омерт» – обете молчания. Кто-то остроумно и точно подметил: «Как только сицилиец научится говорить, его учат молчать». Так это или нет, не знаю, но сицилийская мафия точно умеет добывать из молчания золото.

Рэкет крестьян в Средневековье, шантаж баронов в XIX веке, организация наркотрафика в XX. Менялись лишь формы бизнеса – служба безопасности работала без сбоев. Усадить мафиози за решетку было практически невозможно. Вот ведь существует множество определений слова «мафия», но все-таки лучшее из них – арабское, что значит, «не существует». Это как в том мифе, про Одиссея и циклопов: «дескать, если тебе никто не угрожает, то зачем же тебе помогать». В судах повторялась одна и та же картина: свидетели, жившие рядом с местом преступления, никогда ничего не видели, не слышали и просто не были дома. А соседи обвиняемого, напротив, целыми днями просиживали у окна, видели, как он мирно курил на балконе и, боже упаси, никого не убивал. Так что, благодаря вендетте, омерте и строгой дисциплине внутри организации мафия всегда оказывалась эффективнее официальной власти. Любуясь пасторальной красотой горного пейзажа, я вдруг вспомнил, с чего начинается фильм «Крестный отец». С просьбы о защите. Человек пошел в полицию, но она не помогла. И вот, отчаявшись, человек пришел к боссу… М-даааа, а в Средневековье-то у него и выбора не было: он сразу шел к боссу.

В Пьяна-дель-Албанези, городе, основанном албанцами в XV веке, народу на улицах было еще меньше, чем в Годрано. Ну, хоть поминальную мессу не служат, подумал я и вошел в единственную на Сицилии греческую церковь. Изящный аскетизм, не лишенный провинциальной аляповатости.