Текст книги "Храм Саламандры"

Автор книги: Вадим Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Ты пей себе, а к нам не лезь! – добавил довольный. – Да не говори ничего под руку, а то везуху спугнешь!

– Хозяина здесь нет, – фыркнул третий, наливая себе из бутылки. – Вот уж кому везет в фишку! А вы что… пьяни, и все.

– Сам пьянь, – буркнул хмурый. – Дай-ка я брошу! – сказал он довольному и ссыпал фишки в кружку.

– Бросай, – согласился довольный. – Кстати… – обратился он к третьему, – хозяин говорил тебе, когда вернется?

– Должен вот-вот быть. На Оранжевый алтарь и обратно – займет не больше недели, даже с этими ; уттаками.

– Туда и обратно – смех-то какой, – проговорил довольный, наблюдая, как его партнер встряхивает кружку. – Уттаков, что ли, пасти?

– По-моему, весь этот поход затеян из-за одного грязного полууттака, – заметил третий. – Неспроста хозяин велел выдать этому Боваррану любого коня. Дикарь важничал до самого отъезда… и взял моего коня, между прочим. Скотина!

– Все они скоты, – подтвердил хмурый и опрокинул кружку. Фишки со стуком высыпались на стол. – Опять твоя взяла, Даббануф!

– Не слышат тебя уттаки, – хмыкнул третий. – А то бы их скрючило…

– Он не так выговаривает. – Довольный склонился над фишками, подсчитывая итоги вновь выпавшей ему удачи. – Надо – Даббануф.

– И так и эдак – все равно уттакский мат, – огрызнулся хмурый. – Жалко, что их тут нет, а то поглядел бы я, как их крючит. Что ж – раз хозяин сделал ихнюю ругань заклинанием для диска, мне лишний раз и не выругаться?!

– Ругайся на здоровье, – сказал довольный. – Гони семь медяшек и ругайся.

– Как семь? – Хмурый кинулся проверять покрытие фишек. Вновь выругавшись, он выплатил проигрыш.

– Все, мужики, проваливайте отсюда, – сказал третий. – Комната моя, я спать хочу.

Он взял подставку со светлячком Василиска, излучавшим белый свет, и убрал со стола в шкаф. Двое других встали и нетвердым шагом вышли в коридор.

Ромбар отступил вниз по лестнице. Вскоре хлопанье дверей стихло, но он на всякий случай подождал, пока беспокойные собутыльники не уснут покрепче.

Было изрядно за полночь, когда Ромбар вернулся в коридор и начал поиск Синего камня. Из. первой же комнаты шел слабый поток магического излучения. Вспомнив, что двери могут оказаться скрипучими, Ромбар снял заклинание ночного зрения и осторожно потянул за ручку. Дверь бесшумно открылась. Он подумал было, что напутал в заклинаниях, но раздающийся с кровати храп убедил его, что со слухом все в порядке. Излучение шло с груди спящего человека, и Ромбар понял, что это такое. Конечно же белый диск!

Ромбар пошел от двери к двери, каждый раз добросовестно чередуя зрение и слух, но находил лишь белые диски на спящих людях. Он был не так силен в магии, чтобы различать энергетику амулетов, и начинал жалеть, что поторопился отослать Альмарена. Одно утешение все же было – он убедился, что дверные петли ни разу не скрипнули. Ромбар одобрил про себя хозяйственность Вальборна, не забывавшего следить, чтобы слуги смазывали дверные петли и перестал чередовать зрение и слух.

Одна из комнат оказалась рабочим кабинетом Каморры. Излучение шло из ящика стола, где обнаружилась пара неиспользованных белых дисков, еще один сильный источник излучения находился прямо в стене. Ромбар сломал магический замок потайного шкафа, перерыл мешочки с золотом, ища между ними амулет, и вскоре нащупал в глубине теплую эфилемовую поверхность. Вытащив амулет, Ромбар не сдержал разочарованный вздох. Перед ним был жезл Аспида.

Первый порыв – швырнуть дурацкую штуковину об пол – своевременно пресекся мыслью о шуме, который разбудит всех на этаже. У Ромбара вырвалось что-то вроде нервного смешка. Он никак не мог понять Каморру – зачем такую чепуху, как жезл Аспида, понадобилось упрятывать в потайной шкаф под кошельки с золотом?

Следующий порыв, продиктованный досадой, был почти ребяческим – раз Каморра так дорожит этим жезлом, он его больше не увидит! Ромбар вспомнил, что у Альмарена нет жезла с тех пор, как тот отдал Синатте свой жезл Феникса, и опустил амулет в карман куртки, чтобы при случае подарить его Альмарену.

Затем он продолжил рискованное путешествие г по комнатам замка, пока наконец не закрыл за собой последнюю дверь. Полтора месяца погони закончились неудачей.

Разочарование охватило его, обессиливая больше, чем любая усталость. Босханец наверняка взял Синий камень с собой, как того и опасался Ромбар. Дальнейшая погоня была бессмысленна, следовало вспомнить советы и уговоры Норрена, который оказался прав – можно было бы потратить время с большей пользой, помогая в организации обороны.

Ромбар пошел вниз по лестнице, ощущая внутри пустоту, вызванную внезапной потерей цели. Из-за ночного зрения он не услышал ни звука поднимающихся навстречу шагов, ни предупреждающего ворчания клыкана.

Они заметили друг друга, лишь столкнувшись лицом к лицу – ослабивший бдительность Ромбар и полусонный помощник Каморры, возвращавшийся с проверки уттакских патрулей. Оба одновременно опомнились и выхватили мечи, чтобы сойтись в поединке, но пес опередил их. Он прыгнул на грудь противнику Ромбара и одним ударом острых и белых клыков перерубил ему шею.

Ромбар, увидев выкаченные глаза и раскрывшийся в беззвучном крике рот, отключил заклинание ночного зрения как раз вовремя, чтобы услышать леденящий предсмертный вопль, гулким эхом раскатившийся по всему замку. Наверху захлопали двери, снизу послышались ответные вопли дозорных уттаков, ночевавших в зале первого этажа после смены патрулей. Лестница наполнилась топотом бегущих ног.

Вновь перейдя на ночное зрение, Ромбар перегнулся через перила и увидел толпу уттаков, заполнившую нижние пролеты лестницы. Их было слишком много, чтобы прорываться здесь, поэтому он развернулся и побежал наверх, отшвыривая мечом попадавшихся навстречу людей Каморры. Он помнил большое окно в конце коридора на третьем этаже, через которое можно было вылезти на крышу и добраться до окон одной из башен замка, а там спуститься по лестнице. Но план, мгновенно зародившийся в голове Ромбара, с той же быстротой и распался, когда они с Вайком добежали до конца коридора. Путь преграждала глухая стена.

Оказавшись в тупике, Ромбар успел понять, что за годы его отсутствия не все в замке сохранилось неизменным, но на переживания у него уже не осталось времени. Сзади подбегали люди Каморры, за ними накатывала волна уттаков. Первое нападение он отразил – один из нападавших упал, остальные отступили. Никто из людей не спешил расставаться с жизнью, поэтому они пропустили вперед озверевших от боевого азарта уттаков.

Вайк кинулся в толпу и заработал клыками, нанося удары и укусы попадавшимся навстречу дикарям. Уттаки, как и люди, плохо видели в темноте, и это спасало пса, темной белозубой молнией мечущегося среди них. Устремившись вслед за ним, Ромбар споткнулся о лежащее под ногами тело. Белый диск выкатился из-за пазухи убитого и стукнул об пол, вызвав у Ромбара внезапную догадку.

Ромбар поднял диск, не замечая тяжести мертвого тела, повисшего на цепочке, и прокричал:

– Дабба-нунф!!!

Из-за ночного зрения он не слышал своего голоса, поэтому постарался выкрикнуть заклинание как можно громче, и это ему удалось. Каждая согласная уттакского матерного перла громыхнула в воздухе, заставив дикарей остолбенеть еще до начала действия заклинания. То, что случилось мгновение спустя, могло бы стать гвоздем любого кошмара – уттаки все, как один, рухнули на пол и забились в судорогах.

Оставаясь в мире, лишенном звуков, Ромбар огромными прыжками понесся через извивающиеся тела, оскаленные лица, дергающиеся руки и ноги, вслед за ним летел клыкан. Люди, на которых не действовало заклинание диска, растерялись от неожиданности и кинулись в погоню, когда Ромбар был уже на лестнице.

Он бежал вниз, прыгая разом через несколько ступенек, но у входа в подвал остановился. Дверь в усыпальницу открывалась медленно, за это время можно было трижды пробежать по лестнице, а погоня была рядом. Ромбар не слышал топота преследователей, но, обернувшись, увидел их самих в верхней части последнего пролета.

– Охраняй! – приказал он клыкану и побежал в подвал. Пока каменная плита отползала, он отключил ночное зрение, чтобы слышать звуки, доносившиеся от входа. Они не приближались, значит, Вайк был жив и защищал вход.

Вскоре шуршание плиты стихло. Ромбар свистнул пса и восстановил ночное зрение. Когда темно-серая тень вынырнула из-за поворота, он вошел в проход и надавил защелку. Пес проскочил вслед за хозяином в закрывающуюся дверь, и проем в стене плавно сомкнулся за обоими.

XXII

Ручей выходил из леса к самому краю скалистого Оккадского нагорья, подпирающего небо острыми розовато-серыми пиками. Руна принимала в себя ручей и устремлялась в широкую каменистую седловину, будто бы небрежно прокопанную в хребте сказочным великаном. Медлительная лесная речушка с прозрачной водой и берегами, поросшими темно-зеленой щеткой исселя, превращалась здесь в быструю и порожистую, прихотливо вьющуюся, облизывающую валуны клочьями белой пены.

Лила и Витри заночевали у слияния ручья и Руны, а наутро отправились вниз по течению. Наивно было бы думать, что вдоль реки есть дорога или хотя бы торная тропа, но встреченное нагромождение валунов и скальных обломков постоянно заставляло их опасаться за целость собственных ног. Каменные глыбы то исчезали под покровом широких и мясистых, приторно пахнущих листьев болотного лопуха, то оголенными россыпями и завалами искрились под солнцем.

Магиня быстро приспособилась к движению по каменным завалам. Она шла первой, легко перепрыгивая с камня на камень, безошибочно находя верхушки обломков скал, скрытых в густых, порой доходящих до пояса, разлапистых травяных зарослях. Казалось, у нее есть глаза на ступнях, чего нельзя было сказать о Витри. Его ноги то и дело проваливались в щели между глыбами, и лишь по счастливой случайности дело обходилось без повреждений. Увидев, что он отстает, Лила остановилась.

– Давай переложим часть продуктов ко мне, – предложила она, когда Витри догнал ее.

– Мне не тяжело, – ответил он, хотя это была неполная правда.

Месячный запас провизии изрядно оттягивал плечи обоим. – Просто я не вижу камней под листьями и все время поскальзываюсь.

– А ты смотри внимательнее, – сказала магиня.

Они стояли посреди однообразного, густо-зеленого лиственного моря, широким поясом идущего вдоль Руны. Витри посмотрел внимательнее, но не увидел ничего, кроме зарослей болотного лопуха, разделенных надвое извилистой лентой – руслом речки.

– Видишь, листья, растущие между камнями, больше и темнее. Если смотреть поверх листвы, в этих местах как будто вмятины. – Она говорила и одновременно указывала рукой, и Витри стал замечать разницу. – Шагай туда, где самые мелкие и светлые листья.

Витри последовал ее совету и вскоре почувствовал, что идти стало легче. Пока они шли, береговые, поросшие лесом склоны становились выше и как бы сближались, оставляя все меньше места сочной низинной растительности.

Поднявшись на очередной валун, Лила вновь остановилась, но не из-за Витри. Она пристально рассматривала лежащие впереди травяные заросли.

– Смотри, Витри! Это след. – Она указала на удаленный от реки край зеленого покрова. Витри присмотрелся и увидел чуть заметную полосу, проходящую через заросли болотного лопуха. Некоторые листья были сломаны и начинали вянуть.

– Ты думаешь, это тот самый след? – спросил он.

– След вчерашний, – сказала Лила. – Он идет в нужном нам направлении – обрати внимание, в какую сторону примяты листья.

Одинокий след указывал им дорогу весь день. К вечеру склоны Оккадского нагорья стали выше и круче, долина реки превратилась в дно огромного, заросшего лесом оврага. Исчезли прибрежные заросли болотного лопуха, но обувь и одежда путников еще несколько дней источали приторный запах его сока. Камни оголились от растительности, идти стало легче – вернее, стало бы, если бы не накопившаяся усталость.

Витри то и дело спотыкался, даже Лила утратила свою легкую, танцующую походку, с трудом переступая по камням. В овраге темнело раньше, чем на равнине, поэтому они шли в полумраке, прислушиваясь к голосам леса. Дневное пение птиц сменилось криками и рявканьем ночных зверей. Сначала Витри вздрагивал от каждого подозрительного звука, но вскоре привычка и усталость взяли свое, и он следил только за тем, чтобы не сбиться с шага.

Чувства Витри так притупились, что лесная пантера, выросшая перед ними из темноты, не вызвала в нем даже удивления. Если бы Лила не остановилась, он так и прошагал бы мимо грозного зверя, как мимо какой-нибудь скалы или коряги. Мгновение спустя он почувствовал ужас, такой, что все его мысли замерли, уступая место инстинктам.

Лоанец на всю жизнь запомнил каждый волосок на морде зверя, его желтоватые зубы, растопыренные, чуть шевелящиеся усы, жесткие зеленые глаза.

Пантера уставилась в глаза магине, а та, в свою очередь, отвечала ей тем же жестким, немигающим взглядом. Вдруг зверь опустил голову, как бы отступая, развернулся и прыгнул в кусты. Лила, не сказав ни слова, пошла вперед, будто случившееся было обманом зрения.

Нервная дрожь била Витри до самого привала. Скидывая мешок, он постарался покрепче сжать зубы, чтобы его спутница не услышала их стука. Он еще мог различить ее лицо в наступавшей темноте, и оно оказалось неожиданно спокойным – приспущенные ресницы, чуть усталое, расслабленное выражение, в котором сквозило разве что удовлетворение прошедшим днем. Она уже не помнила о пантере.

– Лила! – спросил Витри, забыв про дрожь. – Эта пантера… она могла съесть нас!

– В лесу полно другой добычи, – ответила магиня, развязывая мешок, чтобы вынуть припасы. – Зачем ей есть нас?

– Но ведь она хотела… – запнулся Витри, обескураженный обыденным тоном своей спутницы.

– Мы померились силой, и она решила, что мы – плохая добыча. Она поняла, что я сильнее ее.

Витри с сомнением оглядел хрупкую фигурку магини.

– Ты бы не справилась с ней, – убежденно сказал он.

– Как ты думаешь, Витри, что такое для нее добыча? – спросила его Лила. – Добыча пугается и слабеет от страха, бежит прочь и не может сопротивляться нападению. Существо, которое готово к сопротивлению, – не добыча. Хищник не будет рисковать жизнью из-за еды, если он не умирает с голоду. Витри припомнил свои ощущения и понял, что был идеальной добычей для пантеры. Ему не верилось, что эта маленькая женщина могла не чувствовать страха, стоя безоружной перед лесным хищником.

– Скажи, – поинтересовался он, – тебе помогла магия?

Лила молча обдумывала ответ, разрезая тем временем хлеб и сало. В сгустившейся тьме Витри не различал выражения лица своей спутницы, хотя еще мог следить за движениями ее рук.

– Не то чтобы магия. – Она заговорила, когда он уже не надеялся услышать ответ. – Мне помогла не сама магия, а то, что делает человека магом.

Умение желать, так назвал бы это Шантор.

– Желать умеет любой, – возразил Витри.

– Нет, – покачала головой Лила. – В желание нужно вложить силу.

Тогда оно может овеществиться.

– Что?! – переспросил Витри.

– Сбыться, – поправилась магиня. – Мне нужно было пройти, а пантера мешала мне. Я рассердилась и почувствовала, что сила поднимается во мне и идет в голову, в глаза, на пантеру. Пантера поняла, что я хочу пройти, и уступила мне дорогу.

– Неужели тебе не было страшно? – начал допытываться Витри, стыдясь собственного испуга.

– Давай, Витри, для начала выясним, что такое страх. – Лила вновь ненадолго задумалась. – Обычно человек чувствует себя центром мироздания, ведь так? Весь мир вращается вокруг него, все события происходят вокруг него. Любую мелочь он примеряет на себя и проверяет, в каком отношении она находится к нему. Когда человек расстается с жизнью, вместе с ним гибнет и весь его мир.

Это много, поэтому человеку свойственен страх за свою жизнь.

Витри промолчал. Он никогда не задумывался о причинах возникновения страха.

– Ты ведь проделал долгий путь, Витри, – продолжила магиня. – Вспомни свое село, дорогу в Цитион, в Келангу… А теперь представь, что ты – сеханский кондор и летишь над Келадой… и видишь ее всю… ее скалы, ее леса, ее реки… города внизу… а в городах, селениях – люди, и у каждого внутри свой, личный мир, и этот мир кажется ему единственным, который есть на свете. И каждый больше всего на свете боится потерять его. Если ты сумеешь представить это, как нужно, у тебя изменится отношение к жизни и смерти. Тогда и страх, и тревога, и прочие чувства, добрые и дурные, покажутся тебе совсем не такими, как прежде.

– И я больше не буду чувствовать ни страха, ни горя, ни любви?! – опечалился Витри.

– Почему не будешь? Будешь. Но эти чувства станут другими, – ответила магиня. – Есть и у меня страх – это страх уступить злу, оказаться слабее зла. Все есть – и печаль и любовь… Пока человек живет на свете, он не может не испытывать чувств.

В эту ночь Витри увидел сон, яркий и подробный. Ему приснилось, что он – сеханский кондор и парит над Лоанской долиной. Он увидел свое село и начал спускаться к нему, ниже и ниже, пока не стал различать односельчан на улице. Там был и мельник Денри, и сапожник Ваппа, и кузнец Тумма со своим многочисленным семейством. И Шемма, живой Шемма! Они заметили его в небе и замахали руками, а он, качнув крыльями, сделал круг над селением и полетел дальше, оставляя внизу Лоанское озеро, зеленые долинные пастбища, жемчужно-серые хребты Ционского нагорья.

Наутро ощущение полета сохранилось в груди Витри, делая его тело сильным, а ноги – легкими. В нем что-то изменилось, он чувствовал, что никогда уже не будет прежним деревенским пареньком, живущим повседневными заботами.

Огромный мир, лежащий за околицей родного села, больше не казался ему чужим и опасным. Витри приспособился к легкому и текучему ритму походки своей спутницы, он шел за ней шаг в шаг, движение в движение и лишь иногда улыбался при мысли о выражении на лице кузнеца Туммы или толстой и сварливой Нойи, жены сапожника Ваппы, если бы им сказали: «Представь себе, что ты – сеханский кондор…»

День за днем Боварран шел вниз по Руне. Полууттак был вынослив и неутомим, привычка гнать зверей и чужих уттаков по лесным чащобам выучила его быстро двигаться по любому бездорожью. Он шел от темноты до темноты, почти не теряя времени на еду, которую прожевывал на ходу, запивая глотком рунской воды.

Полдня пути, поначалу разделявшие его и преследователей, постепенно увеличивались, превращаясь в полный дневной переход.

У Боваррана ни на миг не появлялась мысль о возможности погони.

Каморра, уверенный, что никому не известно ни о Красном камне, ни о причинах и цели путешествия полууттака, не предостерег его, а сам Боварран по человеческим меркам был недалек и не страдал излишней мнительностью. В пути он думал о вещах куда более приятных, чем погоня. Последний вечер на Оранжевом алтаре оказался для него счастливым – Каморра вручил ему белый диск и обещал добавочную награду.

Маг был скуп на милости и подарки в силу своей натуры, хоть и объяснял свою скупость нежеланием баловать прислужников. На этот раз он прикинулся Щедрым, но в действительности ему было нужно следить через диск за перемещениями Боваррана и влиять на него, чтобы тот, оказавшись сам по себе, не бросил дела на полдороги. Каморра наперечет знал немудреные запросы уттаков – кони, оружие, яркие и аляповатые побрякушки – и не сомневался, что Боварран попросит себе вдобавок к диску что-нибудь вроде этого.

Но Боварран был не так прост, как думалось Каморре, и вершина его честолюбия не ограничивалась получением белого диска. Полууттак прекрасно понимал, . что белый диск означает власть, и хотел власти. Он ощупывал диск под уттакской телогрейкой из звериной шкуры, вспоминая вождя своего племени, грозного Уссухака, чувствовавшего в Боварране соперника и потому постоянно притеснявшего его. Боварран представлял, как Каморра скажет Уссухаку:

«Ты больше не вождь. Вот вождь», – и тот не посмеет ослушаться мага. Ведь сила белого диска кое-что значит для любого знакомого с ней уттака.

Эта сила не понаслышке была известна Боваррану. Ему случалось оказываться поблизости, когда кто-то из помощников Каморры приводил в повиновение непослушных уттаков. Будучи уттаком лишь наполовину, Боварран не падал на землю и не бился в судорогах. Скрепя силы, он мог оставаться на ногах, но чувствовал, как дрожит и рвется каждая его жилочка. Он мог терпеть действие силы диска, а значит, и пользоваться им для смирения непокорных – а ведь ни один из уттакских вождей, с важностью носящих отличительный знак Каморры, не посмел бы произнести то самое, ходовое среди уттаков словцо. Боварран сознавал свое преимущество перед любым уттаком и имел большое желание его использовать.

Племя Уссухака обитало в нижнем течении Восточной Рунки, притока Руны. В это время года – сезон ловли речных крабов, водившихся в Восточной Рунке, – племя надолго останавливалось в месте ее слияния с Руной, где низменная часть речной поймы расширялась, образуя большую поляну. Чем ближе Боварран подходил к знакомым местам, тем неотступнее ему хотелось показать в племени свою силу и заявить права на власть. Да и случай был удобный – Уссухак с лучшими воинами ушел по приказу Каморры к Бетлинку, где потерял в сражении больше половины отряда. Поэтому, когда поросшие лесом скалы, теснившие Руну, раздвинулись и впереди показалась пойма Восточной Рунки, полууттак перебрался через речку и свернул направо, на широкую поляну, где виднелись многочисленные конические верхушки уттакских шалашей.

Боваррана заметили издали. Уттакские детеныши с визгом понеслись сообщать взрослым потрясающую новость, и вскоре все племя высыпало навстречу своему сородичу. Первыми выбежали дети и подростки – голые и скуластые, с выставленными вперед ноздрями плоских курносых носов и горящими недобрым любопытством глазами. Женщины, появившиеся за ними, были в грубо скроенной, сшитой полосками кожи одежде из звериных шкур. Кроме них, в племени оставалось около четверти всех взрослых мужчин-охотников, чтобы обеспечивать пропитанием остальное население. Обеспокоенные шумом, они тоже вылезли из шалашей, прихватив на всякий случай копья и дубины. Как и у всех коренных жителей Келады, на головах уттаков не было длинных волос. Их заменяла короткая поросль, нечто среднее между шерстью и волосами, встающая дыбом в гневе и при сильном возбуждении. Сейчас эта шерсть стояла торчком, что говорило о сильном интересе к появлению Боваррана.

Племя расступилось, пропуская вперед Укуммака – родственника Уссухака, оставленного вождем за старшего. Тот обратился к приближающемуся Боваррану первым, как и подобает вождю. Короткие, нескладные фразы уттакского наречия прозвучали неожиданно громко среди мгновенно создавшейся тишины, ловимые десятками настороженных торчащих ушей.

– Ты здесь, – сказал Боваррану Укуммак. – Где остальные?

– Бусмака нет, и Ушута нет, и Касутака нет… – заговорил Боварран, – И многих других нет. Был большой бой.

Женщины тихонько завыли, жалея погибших.

– Ты – сбежал?

– Нет, Укуммак, – ответил Боварран, выпячивая грудь. – Меня прислал вождь вождей.

В племени знали о Каморре, поэтому Укуммак понял слова Боваррана.

– Что говорит вождь вождей? – спросил он.

– Он говорит, что Уссухак – плохой вождь. Племени нужен новый вождь. Это я.

– Врешь! Уссухак – умный вождь. Уссухак – грозный воин. – Шерсть на голове Укуммака встала дыбом. – Врешь!

Боварран вынул из-под телогрейки белый диск и прокричал:

– Смотрите все! Вождя вождей нельзя ослушаться! Старый Шрум служит ему. Гашкат с севера служит ему. Ширрак с Иммы служит ему. Вождь вождей не боится даже Вонючки. Смотрите все! Это знак вождя вождей! Здесь – голова Вонючки!

Укуммак шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть изображение василиска на диске. Уттаки называли гигантского скального ящера Вонючкой за невыносимый запах и боялись его больше, чем всех остальных хищников. Их копья и даже секиры были бессильны против толстой кожи василиска.

Упоминание о Вонючке напугало Укуммака больше, чем ссылка на других вождей, повинующихся Каморре. Он угрюмо отступил назад, пропуская гордого собой Боваррана. Полууттак вновь обратился к племени:

– Готовьте большой пир! Встречайте нового вождя! Увидев, что все бросились выполнять его приказ, Боварран занял лучший шалаш и улегся там на шкуре в ожидании пира. Весь вечер уттакское племя ело, пило и гуляло в честь нового вождя. Два костра освещали поляну, где женщины ритмически двигались и приплясывали под стук барабанов и протяжное завывание участников пиршества. Сам Боварран сидел на почетном месте – большом камне посреди поселения, покрытом шкурами. Он наслаждался новым для него ощущением власти и проявлениями подобострастия со стороны давно знакомых ему соплеменников.

Когда все было съедено и племя устало веселиться, новоявленный вождь ушел спать в приглянувшийся шалаш, оказав честь его жильцам, которые в эту ночь спали под открытым небом. Племя накрепко уснуло от непривычной сытости, но были и те, кому не спалось – ведь заботы о месте у власти, о положении в собственном племени одинаково лишают сна и придворных правителя келадского города, и приближенных уттакского вождя. А Уссухак имел немало близких родственников, пользовался их поддержкой и платил им тем же.

Укуммак, поначалу притихший от напоминания о Вонючке, к концу дня сполна прочувствовал, что падение Уссухака грозит опасностью ему самому. Он был уверен, что Боварран начнет притеснять и постепенно изведет всех сторонников Уссухака – это было естественно, общепринято и понятно любому уттаку.

Родственник прежнего вождя пошел по его приближенным и разъяснил нависшую над ними угрозу. Поэтому утром, когда нагулявшиеся уттаки пробудились от крепкого сна, среди них нашлось немало таких, которых до костей возмущала измена Уссухаку, а заодно и традициям предков, запрещавшим распри за власть при живом вожде. В племени начались разговоры, число недовольных росло, как горный камнепад. К полудню толпа дикарей, подогретых рассуждениями о заветах предков, подвалила к шалашу, где отдыхал Боварран.

Полууттак вылез на шум и увидел толпу соплеменников. Она смотрела на него десятками черных и блестящих глаз, в которых читалась единая, общая враждебность. Укуммак, бывший ближе других, сверлил Боваррана взглядом, черная щетка его волос угрожающе торчала вперед, на самозванца. Имя Укуммака означало по-уттакски «речной краб» и до смешного соответствовало внешнему виду защитника справедливости, еще более короткого и широкого, чем другие уттаки, раскорячившегося, как речной краб, почуявший угрозу.

– Что вам нужно? – сердито спросил Боварран.

– Ты не вождь, – свирепо сказал Укуммак. – Уссухак – вождь.

– Вчера был пир. – Боварран напомнил, что пир означал признание его вождем. – Я – вождь.

– Ты нарушил заветы предков. Ты будешь съеден.

– Вы нарушили волю вождя вождей. – Несмотря на их злобу, Боварран чувствовал себя уверенно. – Уходите, или узнаете его гнев.

Из тех, кто оставался в племени, никто еще не испытывал на себе гнев белого диска. Когда абстрактный гнев вождя вождей вступил в противоречие с не менее абстрактными заветами предков, практические соображения оказали решающее влияние на выбор.

– Ты – один, – заявил Укуммак. – Нас – много. Все будет по-нашему.

– Он повернулся к толпе и скомандовал:

– Хватайте его!

– Стойте! – рявкнул Боварран и поднял вверх белый диск. – Дабба-нунф!

Полуутак поначалу сам испугался своего могущества. Он один остался стоять на ногах – поляну перед шалашом усеяли корчащиеся тела. Выли и дергались уттачки, исходили пеной бьющиеся в судорогах детеныши, хрипели воины, натыкаясь на собственное оружие. Самого Боваррана тоже била дрожь, его мышцы были сведены спазмами, но он чувствовал не боль, а извращенное наслаждение, упиваясь своей всесильностью. Человеческая половина его сущности заставляла его презирать этих дикарей, уттакская – жаждала власти над ними и их подчинения.

Наглядевшись на жуткое зрелище, он сказал:

– Хватит.

Действие заклинания прекратилось. Очумевшие уттаки с мутными глазами один за другим поднимались с земли.

– Теперь вы знаете гнев белого диска, – обратился к ним Боварран.

– Теперь вы поняли, кто вождь. Толпа жалобно застонала в ответ.

– Это он вызвал гнев белого диска. – Боварран кивнул на Укуммака:

– Съешьте его!

Мгновенно осознав угрожающую ему опасность, Укуммак побежал вниз по поляне. Мужчины похватали оружие и погнались за виновником общего несчастья.

Тот вброд переправился через Руну и полез вверх по склону противоположного ската, все дальше углубляясь в скалы Оккадского нагорья.

Погоня вернулась нескоро и с пустыми руками. Оставшиеся дикари за это время сложили Боваррану новый шалаш и натащили туда лучших шкур и утвари.

Полууттак принял усердие и поклонение своих соплеменников как должное.. Он грозно обратился к охотникам, посмевшим упустить указанную им добычу:

– Где этот жабий сын? Вы дали ему убежать?!

– Его унес Вонючка, – ответили потрясенные охотники. – Гнев белого диска – ужасен!

Боварран ловко использовал подвернувшуюся случайность.

– Так будет с каждым, кто не чтит меня, – провозгласил он. – Того унесет Вонючка.

Испуганный ропот пронесся среди уттаков, слышавших слова охотников и вождя. Закрепив впечатление, Боварран поинтересовался, как это произошло.

Оказалось, что охотники не сразу выследили Укуммака в скалах. Они почти настигли его, когда прилетевший на шум ящер схватил беглеца, оказавшегося ближе всех, и утащил его наверх.

– Там были чужие. Двое. – Один из охотников показал два пальца. – Не уттаки – люди.

– Люди? – насторожился Боварран. – Откуда здесь люди? Вы их ловили?

– Да. Они ушли наверх, в скалы. Мы не пошли за ними. Опасно.

– Отыщите их! – потребовал Боварран.

– Великий вождь! – взмолился один из охотников. – Прикажи Вонючке, и он съест их. Заветы предков не велят нам ходить в скалы!

Боваррану не хотелось показывать соплеменникам, как малы его возможности управления Вонючкой.

– Ладно, – разрешил он. – Не ходите. Охотники разошлись, довольные милостью нового вождя. Боварран выбрал помощника и оставил за старшего, сказав, что скоро вернется в племя. Утром, чуть свет, он вышел на Керн.

В этот день речной краб вцепился Витри в палец. Витри споласкивал котелок, чтобы затем набрать в него воды, и вдруг почувствовал, как что-то небольшое, твердое и агрессивное словно щипцами защемило мизинец его левой руки. Он вскрикнул и выдернул руку из воды. Существо, похожее на серый камень, оторвалось от пальца, мелькнуло в воздухе и стукнулось о прибрежную гальку.

Лила подбежала на крик лоанца.