Текст книги "Том 9. Ave Maria"

Автор книги: Вацлав Михальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Через два месяца Марии и Нюсе пришло из Америки большое подробное авиаписьмо с поклонами от Аннет и монаха Василия. В частности, Анатолий писал, что оформил полный выкуп клиники с домом и садом на имя Аннет, и звал Марию и Нюсю к себе в гости, в городок Джорданвилль, известный русским эмигрантам православной Свято-Троицкой обителью, где служил среди прочих и монах Василий. О последнем Анатоль писал, что передал ему пророчество Марии Александровны о том, что Василий станет великим человеком. «Посреди океана я эти Ваши слова сказал Василию. Был полный штиль, корабль шел очень спокойно. И темно-серое море, и светло-синее небо было видно так далеко, что и передать нельзя. Я сказал ему Ваши слова о нем. Его нередко хвалят, обычно Василий отшучивается, все на смех переводит, а тут вдруг задумался, глядючи в океан, перекрестился троекратно и молвил: “Такого мне еще никто не сулил. Спасибо Марии Александровне на добром слове. Поживем – увидим”».

В ответ на это письмо Мария Александровна написала Анатолию, что они с Нюсей, может, и поплыли бы в гости в Америку, да жаль оставлять Фунтика на чужих людей, а на корабле ему будет тошно – собаки плохо переносят морскую качку.

XVI

После отъезда веселой певуньи Аннет в доме стало совсем темно и грустно. Особенно тосковал Фунтик, и было решено переехать на юг, к морю. В августе 1949 года, взяв с собой Фунтика, компаньонки поехали на роскошном Мариином авто на Лазурный Берег и с ходу купили там виллу Ave Maria. Они именно потому ее и купили, что вилла носила имя собственное. Название было выбито в камне на одном из двух мощных столбов, к которым крепились решетчатые чугунные ворота. Едва они вышли из машины, как Фунтик тут же подбежал к пыльным воротам и пометил виллу как свою собственность. Мария и Нюся решили согласиться с Фунтиком. Они купили виллу Ave Maria.

В те времена на побережье стояло много полузаброшенных домов и неухоженных усадеб. Сорные травы на вилле Ave Maria были выше среднего человеческого роста. Тотально буйствовало сорго[11]11
  В данном случае речь идет о весьма распространенном в странах Средиземноморья алеппском сорго (Sorghum halepense L.), которое также называют Джоксовой травой или Чумай.


[Закрыть]. Это злаковое растение цветет с июня по август, так что компаньонки попали к урожаю. Почти двухметровые голые стебли, слегка волосистые на узлах, напоминающих суставы, с мелкими листьями и длинными метелками колосков растения стояли такой плотной стеной, что усадьбу было не рассмотреть.

– Ничего страшного, – успокоил нанятый Марией Александровной будущий смотритель виллы, – пока вы съездите в Париж, чтобы собраться к переезду, мы здесь все приведем в порядок. И дом подготовим, и усадьбу. Скосим все сорго, а потом выкорчуем корни.

– Но что-то все равно останется и опять пойдет в рост, – возразила Мария Александровна.

– А чтобы не пошло, мы люцерну посеем.

– Ну и что?

– Люцерна угнетает сорго. Там, где много люцерны, сорго не живет.

– Маленькая люцерна угнетает сорго?

– Да, – улыбнулся смотритель, – вернетесь – не узнаете свою усадьбу.

По дороге в Париж Мария думала о двухметровом сорго с его прямостоящими мощными стеблями, и о нежной маленькой люцерне, и о том, как мало она знает.

Прежде чем переехать к морю, Мария Александровна призвала к себе бывшего секретаря и управляющего ее делами мсье Мишеля, который когда-то так неудачно посватался к тете Нюсе, что решил отойти от дел. Мсье Мишель долго не соглашался вернуться к хорошо известной ему работе, но Мария Александровна все-таки уговорила его.

– Я вам доверяю, – сказала она мсье Мишелю, – я должна жить у моря, в этом мое спасенье. Никому, кроме вас, я не могу со спокойной душой доверить мои дела, к тому же вы знаете их как свои пять пальцев. Я готова увеличить вашу зарплату в два раза.

Мсье Мишель не спешил с ответом.

– В три, – наконец нарушила паузу Мария Александровна, неожиданно припоминая свою, казалось, навсегда забытую беседу с главным инженером-сербом, когда она увольнялась с завода «Рено» во имя работы в русском доме моды ТАО (Трубецкая, Анненкова, Оболенская). Серб тогда тоже предложил увеличить ее зарплату втрое.

– Зарплату увеличивать не надо, она и так высокая, – глядя в пол, проговорил мсье.

– Как поживает ваш кот Паскаль?

– Никак, мадам, – поднял глаза мсье Мишель, – его больше нет.

– Мсье Мишель, я вас очень прошу…

– Отчетность поквартальная?

– Как вам будет угодно, мсье Мишель.

– Консультироваться по телефону?

– Пожалуй. Но иногда будете приезжать к нам на море.

– Но ведь вы озвереете там от скуки, мадам Мари?!

– Но вы же не озверели.

– Как вам сказать… – в светло-серых глазах мсье скользнула такая затравленность, что Мария Александровна почувствовала себя его родственницей.

– Я вижу, мы в похожем состоянии, давайте помогать друг другу, – очень просто и очень мягко сказала Мария Александровна.

– Попробуем. Я постараюсь встряхнуться, мадам Мари.

– Да, и обязательно купите за счет фирмы роскошный представительский автомобиль. Купите такой, чтобы он был одним из лучших в Париже.

– Слишком большая трата, мадам. К тому же я не вожу авто.

– Ничего. Возьмете водителя. А роскошный автомобиль – это не трата, а вложение капитала. С дорогим автомобилем многие дела нам обойдутся дешевле.

– Вы психолог, мадам, – улыбнулся явно оживший мсье Мишель.

– Да, психолог, только на очень поверхностном уровне, – иронично и легко, почти как в прежние времена, усмехнулась Мария Александровна. Она была рада, что мсье Мишель согласился вернуться на работу, она в него верила. А к тому, чтобы бросить все и раздать свое имущество, как это сделал Блаженный Августин и делали многие другие люди до и после него, она еще не была готова.

XVII

А что касается младшей сестры Александры, то ее судьба в эти годы сложилась следующим образом. Она родила дочь Екатерину, и их совместная жизнь с Иваном, казалось, вошла в надежное русло. Сначала из маленькой комнаты в коммунальной квартире в центре Москвы они переехали хотя и в коммуналку, но в две просторные смежные комнаты, а в прошлом, 1956 году получили эту роскошную четырехкомнатную квартиру общей площадью 134 квадратных метра, с двумя балконами – на улицу и во двор, в так называемом генеральском доме, совсем недалеко от центра города. Четвертой они прописали к себе Анну Карповну, а «дворницкую» к тому времени сломали, чтобы расширить кочегарку.

За все эти годы Александра ни разу не пересеклась с Адамом. Правда, Ксения к каждому празднику присылала ей письма, передавала приветы от Адама и от их младшей дочери Глаши, названной так в честь незабвенной Глафиры Петровны Серебряной, которая в свое время скрепила круглой печатью и личной подписью Государственные акты о браке Александры Галушко и Адама Домбровского, а затем Ксении Половинкиной и Алексея Серебряного, принявшего в браке фамилию Половинкин.

Адам и Ксения застряли на юге основательно. Куда им было податься с больной матерью Адама? А тут, вскорости, и Глаша родилась. Два раза в год Ксения ездила в поселок проведывать своих деток, а Адаму туда путь был заказан.

В ноябре 1952 года умерла мать Адама. В январе 1953-го арестовали Папикова. В Москве ходили слухи, что Папикова арестовали по знаменитому делу «врачей-отравителей». Но точно причину ареста никто не знал, да и вряд ли вразумительная причина была. В марте случилось событие, изменившее многое: умер Сталин. В апреле Папикова освободили, но к работе не допускали. Так что звать Адама в Москву было некому.

Ксения окончила биологический факультет местного пединститута, вскоре преобразованного в университет. Адаму очень нравилось, что его молодая жена любит учиться, что у нее есть хватка и характер. Ксения окончила институт с красным дипломом, и ее сразу же рекомендовали в аспирантуру, которая только-только открылась в университете, созданном на основе пединститута. А если еще взять во внимание, что Адам стал одним из ведущих хирургов в республике, медицинский институт которой был укомплектован исключительно подготовленными и талантливыми специалистами, то можно сказать, что их совместная жизнь с Ксенией развивалась успешно. К тому же у них было главное: любовь, молодость, здоровье. А с такими тремя составляющими человек если и не всесилен, то многое ему по плечу.

В 1956 году из областного центра пришло в степной поселок казенное письмо, а в нем – справка на серой бумаге, отпечатанная на машинке с залипшими подслеповатыми буквами. Из справки, скрепленной печатью и подписью, следовало, что «Половинкин Алексей Петрович умер на местах заключения. Посмертно рибилитирован за отсутствием состава преступления». Видно, печатавшая эту справку служащая не отличалась грамотностью, да и подписавший не заморачивался грамматикой. Мать Ксении Валя на всякий случай не стала пересылать справку дочери, но написала ей об этом подробно с дословным изложением справки.

– Значит, долго будешь жить, Адась, – сказала Ксения, – если кого вот так официально хоронят, тот потом живет долго, – и она перекрестилась.

– Надо бы разыскать Семечкина, – сказал Адам. – Его дочери в Москве. Жаль, что мы не в Москве. Я читал в «Известиях» что-то хвалебное про Папикова. Значит, его освободили и дали работу. Он мне еще в Ашхабаде сказал: «Когда им будет нужно, они меня посадят». Так и получилось. Великий хирург и дядька мировой. А ты хочешь в Москву?

– Н-не знаю, – смутилась застигнутая врасплох Ксения. – Может быть. Но мне и здесь хорошо.

На этом их разговор прекратился – прибежала со двора зареванная Глаша с разбитой коленкой, и надо было на эту коленочку дуть, мазать ее зеленкой и потом опять дуть – «чтобы меньше щипало».

Конечно, Ксении хотелось бы в Москву, но она боялась встречи Адама и Александры. Очень боялась. Слава богу, пока их не звали в Москву и можно было спокойно заканчивать аспирантуру, защищать диссертацию, а там видно будет.

Александр Суренович Папиков не рассказывал о своих мытарствах. В ответ на расспросы жены Натальи буркнул:

– Отсидка как отсидка, живописать не хочется.

Правда, его разговор на эту тему с Александрой был чуть полнее. Наверное, оттого, что это был разговор «соучастников», как сказали бы следователи. После того как арестовали Папикова, его жену Наталью никто не трогал, даже обысков не было у них ни на квартире, ни на кафедре, где все делали вид, что ничего особенного не произошло, и не упоминали всуе имя Папикова. Зато был обыск в «дворницкой», и Александру «таскали» на допрос в большой дом на известной всем площади. При обыске в «дворницкой» изъяли всего лишь пустой флакон из-под «Шанели № 5». К счастью, Анна Карповна успела рассказать об этом дочери до того, как ее вызвали на допрос. И то, что Александра знала об этом флаконе заранее, помогло ей подготовиться к ответу на вопрос, откуда в «дворницкой» флакон из-под французских духов. «Несомненная улика», – как сказал о флаконе молоденький следователь с тонким интеллигентным лицом и в очках в роговой оправе. Александра никогда раньше не видела таких внушительно красивых очков, наверное, у юноши были свои возможности, скорее всего, он был чей-то сынок, заботливо передвигаемый вверх по служебной лестнице. И еще он сказал, вертя перед ее лицом пустой флакон:

– «Шанель» – хороший вкус. Здесь прослеживается связь с иностранными агентами.

И тогда Александра ответила ему домашней заготовкой:

– Да, у него вкус хороший. Здесь прослеживается связь с Верховным Главнокомандующим. Это по его распоряжению нам, орденоноскам, – и она ткнула указательным пальцем в цветные орденские планки на своей груди, в планки, которые следователь в упор не видел, – нам, орденоноскам, находящимся на излечении в армейском госпитале на Сандомирском плацдарме, выдали трофейную парфюмерию.

Следователь опешил, все-таки он был совсем молоденький, и даже не смог скрыть своего удивления.

– М-да, а как ты докажешь?

– А вы обратитесь к Верховному Главнокомандующему, и он подтвердит.

– Спятила? Как я к нему обращусь?

– Дело ваше, – ледяным тоном произнесла Александра. – Тогда я обращусь сама. У меня есть такие возможности.

– Ладно. Дайте отмечу ваш пропуск, – неожиданно перешел на «вы» «тыкавший» ей весь допрос молоденький следователь, похожий на аспиранта. – Свободны. Чего сидите? Вы свободны, – он порывисто встал и прошел к большому окну, из которого так хорошо смотрелась Москва с ее улицами и ходившими по ней потенциальными арестантами. Трудно сказать, что щелкнуло в коротко стриженной темноволосой голове следователя, какие сведения сложились в какую фигуру? Или он вспомнил о муже Александры – большом, и что особенно важно, московском генерале, служащем не где-то там в далеких гарнизонах, а в штабных коридорах? Или сложились какие-то сведения об общем положении дел в верхах, еще не доступные народу? Трудно сказать, что подвигло следователя переменить тон, но дело повернулось именно так, а не иначе.

Когда-то в штурмовом батальоне морской пехоты такое называлось у них «взять на арапа»[12]12
  Выражение из жаргона русских картежников. Согласно легенде, жил в России где-то на рубеже XVIII и XIX веков помещик, у которого в собственности находился чернокожий мальчик – «арап». Когда помещик проигрывал все, он делал последнюю ставку «на арапа».


[Закрыть]. И она взяла его. Он просто не захотел с ней связываться.

Когда Александра пересказала Папикову свою беседу со следователем, тот заметил:

– Мне тоже припомнили американский орден и благодарственное письмо президента Рузвельта. Но, в общем, им с нас взять нечего, хотя в другое время взяли бы вместе со шкурой. Сейчас им не до нас.

– Даже маме не говорила, а вам скажу. Никогда в жизни я не испытывала такого унизительного страха. Там храбрилась изо всех сил, а вышла на улицу вся мокрая, вся в холодном поту. Гадко, и до сих пор страх в позвоночнике, животный страх, с которым я ничего не могу поделать.

– Забудь, Саша.

Александра пожала плечами.

– Знаю, что нелегко, – перехватил ее невысказанную мысль Александр Суренович. – Все равно, забудь.

– Постараюсь. Но у вас ведь до сих пор нет работы?

– Ничего. Я потерплю. Будет работа. Пока меня Наташа кормит, моя декабристка, – светло улыбнулся Папиков, – а я сижу дома, книги читаю. Вчера закончил «Анну Каренину».

– Можно мне дать вам деньги? У нас с Ванечкой теперь их много.

– Спасибо, Саша, – засмеялся Папиков. – Ты предлагаешь деньги. Иван Иванович предлагает деньги. А Ираклий, так тот решил отделаться от меня сухим пайком: привез ящик говяжьей тушенки, мешок сахара, баллон топленого масла. А мне бы табачку моего – наса?

– Достану. Из-под земли достану! – радостно пообещала Александра. И так-таки и достала через своего дорогого Ванечку-генерала.

Папикову не было предъявлено никаких обвинений, равно как и не было принесено извинений, его восстановили на работе только к концу 1953 года. И Новый, 1954 год праздновали на кафедре как ни в чем не бывало. К тому времени Александра закончила ординатуру по своей новой специальности детского хирурга и ушла работать в больницу, набираться опыта. Папиков не позволил ей уйти из хирургии, но выпустил ее из-под своего начала, согласился на компромисс.

А та волшебная ночь на 5 октября 1957 года запомнилась многим людям в Европе и на Европейской части СССР как очень звездная, с летящей по небу красной точкой первого в мире искусственного спутника Земли.

Глядя на летящий в ночи спутник, слушая по радио его сигналы, люди русского рассеяния вспоминали свою закрытую Родину, которая вот так вдруг открылась для всего мира самым неопровержимым и неожиданным образом.

XVIII

Возбужденные нечаянным праздником среди ночи внучка и бабушка поставили чайник, а Александра решительно направилась в «глухую» – так называл Иван спальню, стены которой не соприкасались с чужими квартирами, поскольку она была расположена между детской и столовой. Называя спальню «глухой», он имел в виду, что стены ее не имеют ушей, чего, видимо, не мог сказать о других комнатах своей новой прекрасной квартиры. Например, в гостиной и на кухне проходили какие-то короба, как позднее слышала об этих коробах Александра, – это были устройства для прослушивания жильцов с секретного пульта. А существовал ли такой пульт в действительности, она так никогда и не узнала. И если учесть, что держать язык за зубами нашему народу было не привыкать, то какое значение могли иметь все эти пульты прослушивания и прочие хитрости? Да практически никакого. О многом никогда не говорили между собой даже очень близкие люди: тот же Иван никогда ничего не говорил о своей работе, да Александра и не расспрашивала. Только однажды он не утерпел, «трепанулся» – по его собственному выражению, – в тот день, когда родилась Катенька, 29 июня 1949 года, уж очень хотелось ему поделиться…

Поставив будильник на шесть утра, Александра легла в постель. Космос космосом, а работа работой, да и спать-то осталось всего ничего. Лежа на роскошной широкой кровати, она повернулась на правый бок, обняла левой рукой нахолодавшую подушку мужа, приятно пахнущую чистой льняной наволочкой, и стала считать до тысячи: иначе не уснуть. Досчитала до трехсот и бросила: считай не считай, а сна все равно ни в одном глазу. Как там Ваня на Тихом океане? Прямо стихами получается. Усмехнувшись, Александра открыла глаза, перевернулась на спину и уставилась в белеющий в полутьме высокий потолок…

Ей припомнился Петропавловск-Камчатский, Авачинская бухта, из которой открывается вид на необозримый Тихий океан. Вспомнилось, как она, шестилетняя (значит, еще младше сегодняшней Кати), собирала на берегу морские звезды, успевшие высохнуть на солнце, песочного цвета, с пупырышками, полые внутри. Вспомнила и то, как взволновало ее увиденное впервые море, как почувствовала она, маленькая, худенькая, необыкновенный прилив отваги и свою сопричастность серому, уходящему за горизонт великому океану. Мама работала тогда на рыбзаводе, и от ее красных ладоней и распухших пальцев не очень приятно пахло свежей рыбой. Тот или иной характерный запах или вкус всегда совпадали в памяти Александры с тем или другим отрезком ее жизни. При штурме Севастополя это был запах солидола, которым они смазывали днища и бока немецких гробов. На Сандомирском плацдарме – запах карболки и гашеной извести, в Ашхабаде – сладкий запах тлена. На Дальнем Востоке в Благовещенске-на-Амуре это был вкус жимолости – водянистых с легкой кислинкой продолговатых фиолетовых ягод на невысоких кустах. Все, что было в детстве, она помнила теперь очень отчетливо. Навечно остались в ее памяти и рябая темная полоса воды в том месте, где река Зея впадала в Амур, и почти игрушечные китайцы в казавшихся игрушечными издалека лодках посреди Амура-батюшки. Да, вся ее жизнь отмечена какими-то характерными послевкусиями, а особенно запахами. Вот и теперь в квартире пахнет столярным клеем и мебельным лаком. Это из музея, в котором до сих пор служит свекровь красавицы Нины, приходит два раза в неделю столяр-краснодеревщик и по два-три часа работает в специально отведенной комнате, которая со временем станет столовой. «Мы, музейные, – народ смирный, но крепкий», – говорит о себе столяр. И это похоже на правду, во всяком случае, совпадает с его обликом. Он невысок ростом, сухощав, в очках в темной металлической оправе, одет всегда аккуратно, немногословен и своей работой почти не создает шума: слышно только, как негромко тукает за дверью его деревянный молоточек – киянка: тук-тук-тук… Как-то Александра спросила столяра, нельзя ли ускорить реставрацию мебели, на что он ответил тихо, но очень внушительно: «Никак нельзя, барышня, мы не ширпотреб гоним». А началось все вот с этой роскошной кровати, на которой возлежит сейчас Александра. Когда в прошлом, 1956 году они получили долгожданную генеральскую квартиру, в моду уже входила полированная мебель с ее простенькими прямоугольными формами и тонкими ножками. Ираклий Соломонович тут же пообещал достать спальный румынский гарнитур. «Ни в коем случае! – воспротивилась Нина. – Мебель будем собирать под моим наблюдением. Сейчас все избавляются от старья, а потом их внуки будут мечтать об этом старье!» В общем, она сумела убедить Александру следовать ее, Нининому, примеру реставрировать старинную мебель и самой обставлять свою квартиру. А для зачина «от себя оторвала» и подарила на новоселье подруге вот эту французскую кровать середины девятнадцатого века, уже отреставрированную ею для себя. Кровать была хороша, и это решило дело. Даже склонный к спартанству Иван и тот одобрил кровать, сказав: «Красиво. Тут и добавить нечего».

Удивительную роль в жизни Александры Александровны играла красивая Нина. Вроде они и не были близкими подругами, но как-то так получилось само собой, что от Нины узнала Александра о своих любимых духах «Шанель № 5»; от Нины впервые услышала о женихе-генерале, который оказался Ванечкой; Нина передала ей свое увлечение старинной мебелью; Нина научила ее водить автомобиль и стать заядлой автомобилисткой. Нина научила ее не злоупотреблять косметикой, а пользоваться ею очень тонко, не краситься, а подкрашиваться, что давало гораздо больший эффект, чем размалеванность. Даже сухую копченую колбасу чистить и то научила Нина: «Ты крутым кипятком ее сначала обдай, и шкурка легко снимется. То же и с помидорами в борщ, – клади их вариться целыми, а когда закипит, вынь, и кожица счистится в момент».

Из темной глубины квартиры, из кухни, донесся до спальни заливистый смех Екатерины. Они с бабушкой любили посмеяться всласть, им вдвоем всегда было весело.

«Наверное, вот это и есть счастье, – подумала Александра, – Господи, как хорошо!» – сладко потянулась на широкой кровати и стала в деталях вспоминать тот важнейший день ее жизни – среду 29 июня 1949 года, когда она родила дочь Екатерину.

Погода в тот день стояла прохладная, в среднем градусов семнадцать тепла. Если бы не зарядивший с рассвета дождь, то очень футбольная погода.

– Куда они там смотрят в небесной канцелярии? Как футбол, так и дождь! – сокрушался Ванечка-генерал, завтракая, перед тем как отправиться на службу. Бывалый солдат, Иван любил позавтракать плотно – мало ли как день сложится. В штабе, конечно, не на линии фронта, но иногда такая бешеная круговерть, что воды выпить некогда; нервы на взводе, день пролетает пулей, и не мимо каждого эта пуля просвистит, случается, что и наповал влепит. Например, всякое могло быть позавчера ночью, 27 июня… По глазам мужа Александра еще со вчерашнего дня видела, что ему не терпится что-то ей рассказать, но вопросов не задавала.

– А я Сталина видел, – вдруг за завтраком сказал Иван, – вот как тебя, Саша. Позавчера в Кремле, на приеме китайцев.

Александра взглянула на него изумленно и вопросительно: дескать, ну и как?

– Да-а, – протяжно сказал Иван, – да-а! – и кивнул несколько раз головой, как бы подтверждая, что впечатление он получил сильное. Больше они на эту тему не говорили[13]13
  Речь идет о приеме И. В. Сталиным китайской делегации во главе с членом Политбюро КПК товарищем Лю Шаоци. Прием состоялся в Кремле 27 июня 1949 года с 23 до 24 часов московского времени. С советской стороны на приеме присутствовали товарищи Молотов, Маленков, Микоян, а с китайской стороны, помимо товарища Лю Шаоци, Гао Ган – председатель правительства Маньчжурии, Ван Цзясян – член ЦК КПК. Встреча была рабочей, помимо переводчиков, в ней принимали участие также эксперты как с той, так и с другой стороны.
  Согласно протокольной записи, речь на встрече шла о кредите в 300 (триста) миллионов долларов, который СССР предоставлял Китаю под один процент годовых. Встреча прошла гладко. Товарищ Сталин даже пошутил, что если китайским товарищам один процент годовых кажется маленьким, то они могут его увеличить. «Мы не против», – засмеялся товарищ Сталин.


[Закрыть].

Тогда Александра и Иван еще жили в одиннадцатиметровой комнате и вот-вот должны были переехать в другую коммуналку, но в две комнаты. А в той коммуналке, где они пока жили, была очень большая общая кухня, напоминающая танцевальный зал. Столы, шкафчики и керосинки жильцов стояли у стен кухни, а посреди нее оставалось свободным огромное паркетное пространство: танцуй – не хочу! Прежде на целый день во всей коммуналке оставалась одна глухая, согнутая пополам старуха Валера, некогда блиставшая на балетных сценах Москвы, Петербурга, Парижа, знаменитая Валерия К., ныне доживающая свой век в абсолютной тишине на попечении дочери – пожилой, грузной флейтистки симфонического оркестра. В будние дни жильцы завтракали, ужинали, а в воскресенье и обедали на кухне, но своему мужу Александра подавала в комнату. Утром он уходил слишком рано, а вечером приходил слишком поздно, поэтому они старались не беспокоить соседей, да и разговаривать с глазу на глаз было приятней, чем при слушателях.

В тот день, в среду 29 июня 1949 года, Александра подала мужу на завтрак глазунью из пяти яиц и чай с абрикосовым джемом, намазанным на три больших куска белого хлеба со сливочным маслом. Питались они хорошо, тут ничего не скажешь. Тогда у большинства людей все уходило на еду, а ни тряпками, ни мебелью никто не заморачивался. После войны все считали: главное – поесть вкусно и досыта.

– Хоть бы к вечеру дождь перестал, – взглянув в мутно-серое окно, с надеждой в голосе сказал Иван, – сегодня наш ЦДКА[14]14
  Центральный дом Красной Армии. Впоследствии ЦСКА – Центральный спортивный клуб армии.


[Закрыть] с минским «Динамо» играет, ты ж понимаешь?!

– К вечеру перестанет, не переживай, – утешила Александра, с удовольствием наблюдавшая за завтракающим мужем. Ей нравилось смотреть, как он ест: бесшумно, но с большим аппетитом. Для такого и готовить приятно. Иван вообще все делал радостно, наверное, оттого, что любил жену. И эта его любовь день ото дня все больше передавалась ей, наполняя не только ее душу, но и, казалось, каждую клеточку тела.

– Ясный у нас Ванечка, – оставшись как-то один на один с дочерью, сказала про зятя Анна Карповна. – Твоей сестры Марии нянька баба Клава, помню, всех людей делила на ясных и мутных. Так Ванечка у нас ясный. Прямо про него сказано: «ясный сокол».

– Ну, уж и сокол! – радостно и чуточку горделиво засмеялась тогда ей в ответ Александра. Слова матери значили для нее многое. Как ее бывшего жениха Марка называли «мамапослушным», так и она, Александра, была очень «мамавнушаемая». Отношение матери к Ивану всегда укрепляло Александру в том, что она сделала правильный выбор, не бросившись очертя голову за Адамом, не осиротив его детей, не сделав несчастной Ксению, да и самого Ивана.

– А как ему форма идет, как будто он родился нашим, военным! – продолжала разговор об Иване Анна Карповна. – Эх, Саша, кто бы мог подумать, что будешь ты у нас генеральшей! Интересно, а за кого наша Маруся вышла?

– За маршала, мам.

– Ей, конечно, и маршал по плечу, но как оно там сложилось, один бог знает, – печально закончила разговор мать.

Дождь за окном усилился, ветер засекал его капли в открытую форточку их маленькой, но своей отдельной комнаты.

– Сегодня в первый раз будут матч по телевизору показывать, допивая чай, – сказал Иван, – жаль, у нас нету, а то бы и ты посмотрела.

– Ничего, я по радио послушаю. А у красивой Нины есть телевизор КВН-49. Чтобы экранчик увеличивать к нему специальную линзу приставляют с дистиллированной водой. Я один раз смотрела.

– Вот родишь, квартиру поменяем и тогда купим. Ничего, что я сегодня на стадион? – по-мальчишески просительно заглядывая в глаза Александре, спросил Иван. – Наши со службы все идут.

– Конечно, иди! Ты так любишь футбол… Сегодня я точно не рожу, да и мама скоро придет.

– Спасибо, – целуя на прощание жену в висок, сказал Иван. – Жаль, телефона нет. Но на той квартире сразу поставят, мне положено.

– Иди, Ваня, иди. Без телефона обойдемся. Я хорошо себя чувствую.

Прихватив с собой новенькую легкую генеральскую плащ-палатку, Иван ушел. А мама не пришла ни через час, ни через два, ни через три, ни через четыре часа. Волнение Александры нарастало. Наконец, она решилась выйти на улицу под изрядный дождь, а зонтик забыла и не захотела возвращаться, чтобы не накликать беду дурной приметой. Сначала она дошла до ближайшего магазина, чтобы наменять монет для телефона-автомата, а потом еще квартал добиралась до телефонной будки.

Как-то само собой, не раздумывая, набрала рабочий телефон Нади, которую у них в медучилище сначала звали «Надя-булка», а к концу обучения «Надя-неотложка» за то, что она в случае чего всем бросалась на помощь. К счастью, Надя оказалась на месте. Александра попросила подругу «добежать до дворницкой», благо это было ей не так далеко.

– Я мухой, – пообещала Надя, – ты не боись!

Пока Александра, стараясь не поскользнуться под дождем, прикрывая руками большой живот, доплелась от телефонной будки домой, то вымокла вся, как говорится, до нитки. Поглядывая на облепленный мокрым сарафаном живот, она нервно хихикала, радуясь и смущаясь, что это она, Александра, такое «чудо-юдо», как дразнились когда-то в ее детстве, то ли в Благовещенске-на-Амуре, то ли в Петропавловске-на-Камчатке: «чудо-юдо рыба-кит». Потом, читая сказку за сказкой своей дочери Екатерине, она узнала, что это не самодельная дразнилка, а цитата из «Конька-Горбунка» Петра Ершова:

 
Мы приедем на поляну —
Прямо к морю-окияну;
Поперек его лежит
Чудо-юдо рыба-кит.
 

В детстве мама не читала Александре русских сказок, так как считалась неграмотной. А когда сама Александра начала читать сказки маме, то «Конька-Горбунка» они как-то пропустили.

В полутемном коридоре вымокшую насквозь Александру с ее облепленным сарафаном животом встретила полусогнутая старуха Валера и, глядя на нее, укоризненно покачала белой головой.

– Так получилось! – широко улыбнувшись старухе, развела руками Александра. – Так получилось!

Старуха Валера хотя и не слышала ничего, но понимала по губам. Она и сейчас все поняла правильно, заулыбалась Александре и указала пальцем в сторону ее комнатки: дескать, иди и быстрей переодевайся. Валера очень любила сладенькое, и Александра часто баловала ее то печеньем, то конфетой. Нужно сказать, что народ в их коммуналке подобрался хороший. Кроме экс-балерины Валеры и ее дочери музыкантши, остальные соседи были рабочие, зацепившиеся в Москве еще с начала тридцатых годов. Особенно удачно для Александры сложилось то, что в основном это были украинцы, и когда они услышали от Александры ридну мову, то тут же растаяли. Ванечка-генерал не только у них в коммуналке, но и вообще на улице пользовался абсолютным авторитетом. Молоденькие девчонки и женщины смотрели на него с вожделением, а мальчишки и парни, старики и старухи – с большим почтением. Даже их дом, который раньше по номеру называли «девяткой», теперь стал «генеральский». Это не могло не льстить Александре.

Стаскивая с себя прилипшую одежду, она как-то неловко повернулась, потеряла равновесие и завалилась на бок. Хорошо, что кровать была рядом и смягчила ее падение. Смягчить-то смягчила, но все равно Александра почувствовала, что что-то в ней стало не так, хотя боли она пока не ощущала.

Надя пришла только в пятом часу запыхавшаяся, раскрасневшаяся. В руках у нее был маленький красный зонтик, годившийся больше от солнца, чем от дождя.

– Радикулит маму Аню шандарахнул, – затараторила с порога Надя, – ты представляешь, нагнулась шнурок завязать и говорит – «не разогнусь, хоть плачь». Еле до койки добралась. Ну, я еще в больничку к себе сгоняла, сестричку ей привела, пусть подежурит, поможет чего, что… Ой, Саня, ты белая вся! – наконец, взглянув на Александру, вскрикнула Надя.

– Схватки, – буднично произнесла Александра, хотя глаза ее расширились и посветлели.

– Надо идти, Саня, давай я тебя поведу.

– Собраться бы…

– Некогда собираться. Где ключ от двери? А, вижу. Вон на гвозде. Ой, там дождь лупит, а у меня зонтик смешной.

– Возьми в шкафу старую Ванину плащ-палатку.

– Шик! Блеск! Красота! – развертывая видавшую виды, выцветшую плащ-палатку из брезентовой ткани, обрадовалась Надя. – Ее нам на двоих хватит. Пошли!