Текст книги "Курская битва. Хроника, факты, люди. В 2 кн. Книга 2"

Автор книги: В. Черногор

Соавторы: Виталий Жилин,О. Саксонов,А. Кольтюков,В. Широков,В. Греджев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

…..Один офицер в апреле 1942 г., замещая в России командира батареи, наказывал некоторых солдат за малейшие служебные промахи трехчасовой маршировкой. Один час маршировки проводился в его присутствии, с недопустимыми затруднениями (солдат часто заставляли ложиться, делать повороты на поясной бляхе, на болотистой почве). Он приказал, чтобы через час после такого наказания солдаты являлись к нему в опрятном виде с вычищенным оружием. Один из наказанных вследствие всего этого застрелился. По поводу это происшествия офицер дал суду ложное объяснение, заявляя, что речь идет о несчастном случае, и нет никаких оснований говорить о самоубийстве….

…..Один офицер занимался мужеложством, используя для этой цели своих подчиненных. После того, как его поведение обнаружилось, он попытался склонить одного подчиненного к ложным показаниям, якобы опровергающим основное обвинение. Ввиду непосредственной угрозы суда, офицер хотел побудить подчиненного показать, что изобличающий его свидетель дает показания по злому умыслу, чтобы ими прикрыть имеющиеся на него подозрения в намерении дезертировать….

…..Офицер на прощальной пирушке в гостинице в Бельгии, в присутствии других офицеров, одного унтер-офицера, двух немецких женщин и одной бельгийки, высказал сомнение в победе немцев. Тут же он выразил сожаление о том, что сидящий здесь против него унтер-офицер не проникнут его (антигосударственной) идеей. О фюрере он высказался особенно враждебно…..

…..Один офицер на Восточном фронте, отговариваясь болезнью, уклонился от участия в предстоящем бою, добился направления его в лазарет и перемещения на родину. По возвращении через полгода во фронтовую часть он, пользуясь плохой погодой, симулировал в течение нескольких дней лихорадку, чтобы уклониться от службы на передовых позициях…..

…..Офицер на Восточном фронте, узнав о предстоящем большом наступлении войск, которыми он командовал, прострелил себе руку, чтобы освободиться от участия в этом наступлении. За членовредительство приговорен к смертной казни…..

…..Офицер продал трофейную пишущую машинку другому ведомству, выдавая ее за собственную, и полученные 700 марок оставил у себя. Когда началось следствие, он предложил своему подчиненному дать перед судом ложные показания.

Несмотря на запрещение отлучаться из квартиры, он с дорожными принадлежностями пришел в дом одного офицера союзного государства и стал просить помочь ему бежать за границу или скрыть его от немецких военных властей…»

Приведенные выдержки потому попали в документ, изданный для поучения офицерства от имени Гитлера, что факты, которые в них отмечаются, это не единичные явления в германской армии. Каждый из этих эпизодов является лишь примером, взятым из множества подобных. Рыба гниет с головы: мы увидим ниже картины морального распада солдатских масс гитлеровской армии.

В ходе августовских боев настроения в частях противника ухудшились. Причины этих ухудшений видны из показаний пленных. Рудольф Гольнов сообщает о частях 168-й пехотной дивизии следующее:

«В начале августа нас было в роте 55 человек. Уже 5 августа нашим батальоном командовал унтер-офицер, а батальон состоял из 30 человек. К 19 августа в полку было не больше 40 человек, а командование полком принял обер-лейтенант. Неоднократно сменявшиеся командиры все выбывали из строя. Пополнения рядового состава не было, если не считать 6 человек, присланных к нам 14 августа из обоза. Среди них были оставшийся без глаза повар и унтер-офицер-инвалид. Отсюда ясно, почему у солдат было такое тяжелое настроение. Мы не расходились во мнении о том, что войну не выиграем. Нам обещали все время смену, а потом стали говорить, что позиции придется удерживать собственными усилиями».

О настроениях в окруженной вражеской части дает показания унтер-офицер из

2-й роты 465-го пехотного полка 255-й пехотной дивизии Гербердт Матшуля.

«Пять – шесть дней тому назад, – говорит он, – офицеры нам объявили, что мы окружены. Прежде всего они предупредили нас против сдачи в плен. Они говорили, что в плену нас все равно расстреляют. От воздушных бомбардировок и от вашей артиллерии у нас были очень большие потери. В нашей роте, когда я оттуда уходил, оставалось 25—30 человек, а стрельба по ним продолжалась. Были среди солдат антивоенные разговоры. Ругали командование, ругали Гитлера и Геббельса, говорили о том, что положение германской армии безнадежно».

Наши войска подходили в этой сложной для противника обстановке к восточной столице Украины. В этом свете выясняется смысл поездки Гитлера в Харьков. Вопрос о том, в чьих руках окажется в ближайшее время этот город, был вопросом большой военной и политической важности. На фоне сложившейся международной обстановки, сдача Харькова означала весьма чувствительный удар по голове германского фашизма. Мы не ошибемся, если скажем, что в цели посещения Харькова входил и вопрос о боевом духе солдат и офицеров. Самоуверенный фюрер думал своим личным посещением города улучшить моральное состояние своих войск и тем самым обеспечить удержание столицы. На самом деле приказ Гитлера об удержании Харькова лишь напомнил обессилевшим дивизиям об их плачевном состоянии. Как прозвучал этот приказ в частях, рассказывает тот же Гольнов.

«Я слышал, – говорит он, – от одного обер-ефрейтора, который приехал несколько дней назад из Харькова, что там 14 августа был Гитлер. Он посетил госпитали, в том числе лазарет, где был тогда на излечении этот ефрейтор. Гитлер приказал отправить всех легкораненых на фронт, а тяжелораненых вместе с госпиталями эвакуировать в Киев. Затем он издал коротенький приказ, в котором указывает, что положение тяжелое, но не безнадежное. Он призывает всех своих солдат отстаивать Харьков до последнего дыхания, так как этот город является основным опорным пунктом на востоке Украины. Приказ прочитал нам перед строем командир полка капитан Ганниг и ничего от себя не прибавил. Наш полк стоял в это время севернее Харькова и был отрезан от города прорвавшимися русскими войсками, которые поставили нас под угрозу окружения. Солдаты нашего батальона видели, как немецкие войска отступают с двух сторон к нам. Мы должны были во что бы то ни стало удержать здесь позиции. Нас пугали также сброшенные в эти дни листовки, в которых говорилось, что Харьков станет для нас вторым Сталинградом, что мы не сможем отступить назад потому, что нам отрежут пути отхода. В этой обстановке мы не могли воспринять приказ фюрера, как он этого требовал. «Кто будет удерживать Харьков?» – спрашивали мы друг друга. Мы знали, что нас мало осталось, и говорили между собой о том, что Харьков нам не удержать».

6.

Вопрос о людских резервах, едва не самый больной вопрос немецко-фашистской армии. Гитлер уже давно не в состоянии комплектовать эсэсовские дивизии из одних только немцев. Пленный австриец из эсэсовской дивизии «Викинг» Антон Ланг дает весьма любопытную характеристику национального состава полка «Германия», которому он принадлежал. Там имеются бельгийцы, датчане, голландцы, хорваты, силезцы и, даже, эльзасцы, о нежелании которых служить в гитлеровской армии немцы достаточно осведомлены. Если основные опорные дивизии германской армии комплектуются таким образом, то можно себе представить, за счет кого пополняются неэсэсовские части. Еще в середине августа мы имели характерные показания по этому вопросу. Гренадер из 2-й роты маршевого батальона, принадлежащего 19-й танковой дивизии, эльзасец Герман Георг сообщает:

«В нашем батальоне не меньше 50% эльзасцев. Остальные – югославы и поляки. В 1940—1941 гг. немцы нам говорили, что в нас не нуждаются. В 1942 г. стали призывать нас к военной службе. Мы отказывались. Часть из нас была за это направлена на принудительные работы, а некоторые были расстреляны. Остальных заставили подписать обязательства служить в немецкой армии. Когда наш батальон находился в Циркунах, гренадер-люксембуржец Гофман прострелил себе ногу. По-моему, он это сделал, чтобы уйти с фронта». Аналогичные показания дает гренадер-эльзасец из того же батальона Йоганн Димер: «Большинство солдат, пришедших в батальон в январе этого года – страсбуржцы. Часть из них за отказ от службы в гитлеровской армии побывала в концентрационных лагерях. Там держали их несколько месяцев и заставили голодать так, что они вынуждены были подписать обязательства. Насильно взятые в армию эльзасцы в беседе между собой ругали Гитлера». О национальной разобщенности между немецкими и чешскими солдатами свидетельствует добровольно сдавшийся в плен чех из 255-й пехотной дивизии Альберт Вайтнер: «Немцы в нашей колонне, – говорит он, – всегда остерегались говорить откровенно в присутствии чешских солдат. Я чувствовал себя оскорбленным, когда немцы, желая в моем присутствии что-то друг другу сказать, начинали искоса на меня смотреть. Я ненавижу немцев. Чего хотят от нас эти мерзавцы? Мы, чехи, ничего общего с ними не имеем, а они ворвались к нам, и управляют нашими городами». Нужно ли удивляться тому, что такие солдаты при первом подходящем случае сдаются в плен? Взятый в районе Уды рядовой из учебно-опытной роты офицерской школы поляк Ленговский Бернгардт попал в армию также как силезцы.

«В июне 1942 года, – говорит Ленговский, – мой старший брат Антек получил повестку о явке на призывной пункт и не явился. Через три дня пришли немецкие полицейские, которым брат ответил, что в Польше он воевал против немцев, а теперь вместе с немцами воевать не пойдет. Здесь же в хате Антек был расстрелян. Через месяц такую же повестку получил я».

Крайне острая нужда заставила Гитлера вернуть в строй солдат, признанных после ранения негодными к несению строевой службы. Пришлось также пустить в ход необученных рекрутов. Группа таких воителей в количестве 33 человек из 248-го запасного учебного батальона пролежала 10 августа день в обороне в районе Щетинино и потом сдалась в плен. Старые солдаты скептически смотрят на поступающее к ним пополнение. Пленный солдат из 8-й роты 308-го полка 198-й пехотной дивизии Бернгардт Кульман признается, что его с товарищами встретили в части неприветливо. «Нас было в роте, – говорит он, – 15 человек, присланных 26 августа из запаса. Старики ставили нам в укор нашу неопытность. Они говорили, что мы плохо обучены и что большой помощи от нас ожидать нечего». Судя по тому, что рассказал о себе Кульман, от него действительно нельзя было ожидать подвигов. По каким-то неписаным правилам, о которых ему в запасной роте сообщил офицер, он как единственный сын своих родителей не должен был попасть на передовые позиции. Когда роту 26 августа послали в оборону, Кульман обратился с этим вопросом к командиру своего отделения, а последний к командиру роты. Что мог ответить на это командир? Кульман остался на передовой линии. «Я, – говорит он, – пришел в оборону в состоянии полного безразличия, ибо пуля идет от бога и может настигнуть меня везде».

Острота создавшегося в августе положения заставила немецкое командование прекратить отпуска, которые солдаты получали до последнего времени. В письме, взятом на поле боя в районе Уды, принадлежащем обер-ефрейтору Шиллеру (полевая почта 28183) и адресованном в Вену Лизе Трамплер, написано: «Я хотел сейчас ехать в отпуск, но отпуска прекращены вследствие больших потерь. Нахожусь вблизи Харькова и участвую в победоносном отступлении». Фрицы уже привыкли отступать и, даже, пытаются по этому поводу шутить.

Известно, что после оставления Харькова, противник приложил много усилий, чтобы удержать позиции, обеспечивающие ему пути отхода на запад. На некоторых участках немцы оказали большое сопротивление нашим наступающим частям. Те мероприятия, которые немецкие офицеры применили, чтобы согласно приказу германского командования, удержать позиции в районах Коротич и Люботин, оказали тяжелое воздействие на солдат. Это особенно относится к пополнению, которое получил в конце августа полк «Дэр Фюрер» эсэсовской дивизии «Дас Рейх». Сдавшийся добровольно в плен 28 августа солдат этого пополнения Иозеф Лебеода по этому вопросу показывает:

«Три дня назад нас прислали в 6-ю роту. Командир отделения передал нам приказание командира роты держать позиции до тех пор, пока не ворвутся русские танки вместе с пехотой. В первые два дня ваши минометы нас так обстреливали, что не было никакой возможности подвозить нам пищу. Мы изголодались так, что солдаты стали говорить: “Черт возьми, скорее бы пришли русские и нас перестреляли”. Часть солдат из группы, сдавшейся в плен вместе с Лебеодой, признаются прямо, что в плен пошли потому, что трое суток не ели. Характерно, что они пришли с листовками, в которых была напечатана ежедневная норма продовольствия, установленная советскими законами для военнопленных.

Бернгардт Кульман рассказывает о переживаниях солдат его роты, в связи с приказом держать позиции, следующее: «Мы заняли позиции, которые до нас держали эсэсовцы. Командир роты нам это сообщил и прибавил, что мы обязаны удержать эти позиции, пока не будет приказа об отходе. В течение трех дней боя, в котором я участвовал, мы чувствовали на себе больше всего минометный огонь русских. Нельзя было высунуть голову из окопа. Солдаты говорили между собой о том, что они этого не выдержат и думали, что вот-вот начнется наступление русских. Из командного пункта роты поступило приказание приготовить гранаты. Офицеры угрожали расстрелять на месте каждого, кто самовольно оставит окоп. Наши минометы отвечать стрельбой не могли. Один был разбит вашим огнем, другие не должны были обнаружить себя стрельбой до определенного момента. Все солдаты оставались на месте до приказа об отходе, который последовал 28 августа. Командир отделения объяснил нам причину отхода тем, что дальше невозможно держаться. Как восприняли это мои товарищи – не знаю, но я почувствовал облегчение. В течение первых двух дней мои нервы сдали, несмотря на то, что были всегда очень прочны».

Таким образом, сопротивление немецких войск в районах Коротич и Люботин было достигнуто офицерами применением чрезвычайных мер.

7.

Гонимые с украинской земли оккупанты дают полную волю своей разнузданности. Гражданка из освобожденного в конце августа поселка Ударный, Ольга Егоровна Подлипная, рассказывает, что в последние дни пребывания в поселке солдаты ночью врывались в хаты и требовали, чтобы их вели к 17-летним «паненькам».

«Все время, – говорит Подлипная, – на улицах поселка было хмуро. Нельзя было увидеть ни одной девушки. Теперь еще не прошло и недели, как отсюда выгнали немцев. Поэтому я с непривычки удивилась, когда увидела, как наши девчата пляшут вечером на улице под гармошку». Подлипная рассказывает, как один немец ввалился в ее хату и забрал дамские туфли, как другой немец в поисках сметаны залез рукой в горшок с супом, который стоял у нее в печи. В ответ на упрек хозяйки солдат что-то пробормотал и ушел. Немцы в последнее время особенно злились и грабили. К Подлипной пришли забирать корову, угрожая в противном случае сжечь хату. Несмотря на то, что селяне угнали своих коров в лес, немцам все же удалось забрать в Ударном 6 коров. В селе Полевое у крестьянки Анны Цимбал грабители взяли корову, у ее соседки Анны Григорьевны забрали шелковую юбку, отрез шелковой материи и много другого добра, которое она нажила, когда работал на советском заводе в Харькове.

Немецкие солдаты, по-видимому, не скрывают свои воровские похождения от родных. Пресловутая тетя Христина из Франкфурта-на-Майне, посылая своему племяннику на Восточный фронт посылку, пишет:

«Это все-таки не то, что русские куры, которые тоже не всегда, ведь, есть возможность кушать. Правда, если бы, милый Михель, такая возможность представлялась часто, то ты справился бы с этим. Не так ли?». Ариец настолько привыкает воровать, что когда приезжает в Германию, то продолжает по привычке обкрадывать своих земляков. Эсэсовцу Гергардту Рэссэлю (полевая почта 48314 Д) в письме от 9.8.43 г. из Гинзбурга жена пишет:

«Время от времени мы должны подходить к окну, ибо военные занимались у нас во дворе и очистили сараи, так как нуждались в разных вещах».

Гитлеровский грабеж мирного населения на Украине давно уже достиг своего предела. Рассказы селян освобожденных нами районов об этом грабеже будут в свое время собраны и составят многочисленные книги о злодеяниях немецких прохвостов. К этим памятникам позора и бесславия врагов человечества мы приобщим также их собственные признания. Перед нами документы, говорящие о том, что серо-зеленая солдатня настолько разгулялась, что даже их офицеры не в силах умерить затеянный ими грабеж. Бесшабашное воровство солдат мешает их начальникам организованно обирать население. Один из приказов немецких властей на Украине отмечает, что продовольствие, которое так «беспорядочно» отбирают солдаты у населения, необходимо не только для немецкой армии, но прежде всего для снабжения Германии. Иначе говоря, хлеба, взращенные потом и кровью украинцев, должны уйти во чрево толстозадых немок. Приказ № 7 от 15 апреля 1943 г. комендатуры села Поповка проявляет бандитский характер продовольственных экскурсий солдат…

«Установлено местной комендатурой, – говорится в приказе, – а также многочисленными жалобами старост из вокруг находящихся населенных пунктов, что так называемые организующие группы, в количестве 4—5 человек, насильно отбирают в Поповке и в других пунктах продукты первой необходимости (яйца, муку, птицу), большей частью под угрозой наказания от имени местной комендатуры. В одном населенном пункте, даже ночью, было отобрано два теленка и племенная свинья».

Тут оккупанты выдают себя с головой. От имени комендатуры солдат может обирать мирного жителя потому, что этот житель привык смотреть на комендатуру, как на один из «организующих» органов гитлеровского режима. Фашистские чиновники сумели вызвать хулиганский дух фрица. Но они не знают, какими заклинаниями его можно умерить. Правитель белгородской комендатуры в приказе № 9 от 25.5.43 г. растерянным голосом обращается к войсковому начальству: «Прошу командиров соединений еще раз указать войскам, что запрещается что-либо организовывать и отбирать у гражданского населения».

Просьба коменданта прозвучала гласом вопиющего в пустыне. В приказе № 13 от 26 мая та же белгородская комендатура снова отмечает бандитский налет: «В ночь с 24 на 25 июня на улице Широкой, № 231 большая толпа солдат из неизвестного до сих пор соединения под угрозой применения оружия взяла из сарая последнюю корову. Установлено, что эта корова была уведена в направлении нп Большовец (4 км северо-западнее г. Белгород)». Мы могли бы подсказать коменданту – какому соединению принадлежит упомянутая толпа солдат. Это единое оккупантское соединение, в которое также входит белгородская комендатура. Она вместе с этой толпой является плотью от плоти «нового порядка на Украине». Их нельзя разобщить, также как нельзя разъединить оборотные стороны идущей на киноэкране картины. Чтобы спасти белгородских граждан от грабежа, надо было уничтожить и комендатуру, и ее «неизвестных» помощников. Что касается организованного грабежа, то в последнее время оккупанты, очевидно, испытывают продовольственные затруднения. Может быть, это связано с их отступлением. Раньше они брали у населения по три литра молока в день с коровы. В начале августа в поселок Ударный явился чиновник из люботинской городской управы и потребовал, чтобы впредь жители сдавали по 6 литров утреннего молока с коровы в день.

Пленные боятся рассказывать правду о великих мучениях украинцев, которых немцы вывезли в Германию. Они заикаются лишь о том, что украинцы там живут в отдельных лагерях, в бараках. Тут мы обходимся без показаний немцев. Стоны невольников доносятся до нас в письмах. Хутор Шевкоплясов Дергачевского района Харьковской области состоит всего из нескольких десятков дворов. Несмотря на это, немцы увезли отсюда более 60 юношей и девушек. Хуторянка Оксана Игнатовна Островерх со слезами на глазах рассказывает, как негодяи увезли в Германию двух ее дочерей – Марусю и Мотю. Маруся долго пряталась от немецких чудовищ. В одну из майских ночей пошел дождь, и девушка ушла в дом спать. В хату ворвались два солдата и один полицай, схватили ее как преступницу и увезли… Писем от этой дочери Оксана не имеет, до нее дошли слухи, что многие из увезенных уже успели умереть от истощения. Насколько эти слухи соответствуют истине, мы видим из других писем, которые хуторяне получают из Германии. Перед нами открытка, которую получила Мария Захаровна Шевкопляс от своей дочери Паши из Штеттина. Сообщить открыто о своей горькой доле Паша не может, она научилась писать иносказаниями и намеками. Так, например, в хуторе недавно умерла в последней стадии чахотки девушка Галя. Паша в письме вспомнила о чахоточной Гале и пишет:

«Не думайтэ, що нам тут пагано жывеця, нам дуже харашо. Мы тут уси поправылысь, як Ваша сусидка Галя».

Пашина мать показывает фотографию, на которой сняты три смеющиеся украинские девушки. Посередине – широкоплечая, цветущая Паша. Это было советское время, когда она работала на 5-й обувной фабрике в Харькове. А теперь она из Штеттина пишет:

«Дороги ридни! Просю я Вас молиться богу, як лягаетэ, молиться, як встаетэ и такжэ за мэнэ молиться. Можэ бог дасть, то колы-небудь вэрнэмось».

Письмо искромсано немецкой цензурой. Посередине вырезана строка, один край подрезан, другой замазан черной краской. Комментариев не надо: слезы подступают к горлу при чтении этого письма. Дочь Александры Шевкопляс – Анну – поймали, как ловят собак и увезли в немецкую деревню. Анна ничего не успела с собой захватить. Через семь месяцев ее родители получают письмо, но не могут его прочесть – оно написано по-немецки. Горько и вместе с тем смешно читать немецкое письмо, написанное от имени простой украинской девушки в украинскую деревню. «Ваша дочь неграмотна?», – спрашиваем мы родителей Анны. «Нет, – отвечает отец, – она окончила семилетку». Очевидно, решила ухитриться, ибо немецкое письмо легче ускользает от внимания немецкой цензуры. Из письма от имени Анны видно, что она уже семь месяцев ходит раздетая и разутая: «У меня нет одежды. Пришли мне мои вещи, а также рукавицы, ботинки, чулки и белье. Я уже три раза вам писала по-русски, и все они приходят обратно».

Вот почему фрицы боятся давать показания о жизни наших людей в Германии. Об отношении немцев к нашим пленным немецкие пленные тоже боятся говорить правду. О фактах крайне жестокого отношения гитлеровцев к пленным красноармейцам рассказал поляк Ленговский Вернгардт – солдат армейской школы усовершенствования танковой армии. Ленговский когда-то сам испытал прелести немецкого плена и это теперь благоприятно отразилось в его отношении к русским, которых немцы заставляли его охранять.

«Они были истощены, – говорит он о пленных красноармейцах, – и обращались ко мне с различными просьбами. Чаще всего они просили кушать, и я тайком бросал им куски хлеба, картошку и другую пищу, которую мог достать в кладовой. Я сам пробыл в немецком плену 8 месяцев и понимал их положение. Однажды (не помню точно, было ли это в августе или в сентябре 1942 г.), 19-летний русский пленный просил у меня поесть. Я сказал ему: “Когда останетесь дома, поймайте курицу, выкопайте картошку и варите суп”. Затем я повел пленных на работу, а юношу оставил с тремя его товарищами дома. Он последовал моему совету. Это стало известно немецкому инспектору, который прислал двух полицейских. На вопрос одного из них: “Кто поймал курицу?” – юноша вышел вперед и сознался. Его спросили: “Что с тобой делать?” Он ответил: “Что хотите”. Полицейский здесь же его застрелил. Через полтора месяца пленные обратились ко мне с просьбой дать им покушать. Я отправился ночью с двумя из них в поле за картофелем. Об этом кто-то доложил начальству. Через два дня мне сказали: “Ты такой же, как они”. Я был отправлен на фронт». По этому рассказу можно заподозрить Ленговского в желании обеспечить себе хорошее обращение у нас в плену. Обратимся к более объективному источнику. Крестьянин из названного хутора Александр Александрович Шевкопляс рассказывает, как немцы кормили пленных, работавших вблизи хутора на железной дороге. Им давали по кружке семечек, перемешанных с просом. Когда один пленный, которого от этой пищи мучила жажда, наклонился к речке попить, немецкий солдат стукнул его прикладом по голове так, что он остался лежать. Шевкопляс рассказывает, как изголодавшихся пленных били прикладом или толстой палкой «як скотыняку» за то, что они просили кушать. Этой же палкой били тех крестьян, которые пытались дать пленным что-нибудь поесть.

8.

Вопрос об отношении немецких солдат к нашему плену и к советской пропаганде достаточно освещен в нашем июльском обзоре. В настоящем докладе можно лишь прибавить несколько дополнительных замечаний. Немало солдат признаются откровенно, что в плен сдались потому, что бесполезно было искать другого выхода. На этот случай они не забывают запастись даже листовкой. «Я, – говорит пленный фельдфебель Гельмут Гайн, – хранил в кармане русские листовки, хотя сдаваться в плен никогда не мечтал». Другие просто заявляют, что пошли в плен, прежде всего потому, что листовки наши обещают хорошо кормить. В вопросе действенности листовок солдаты высказывают много различных мнений. Отборный фашист Вилли Даннэр заявляет с усмешкой, что «они примитивны и влияния на солдат не оказывают».

Влияние наших листовок бесспорно велико, но было бы вредно упускать из внимания большое противодействие, которое оказывают в германской армии нашей пропаганде. Во-первых, применяются всевозможные физические препятствия к сдаче в плен. Солдат Гостфишер из эсэсовской дивизии «Дас Рейх» говорит о большом влиянии наших листовок на рядовых солдат. Но он отмечает, что офицеры хорошо следят за тем, чтобы солдаты не переходили в плен. Во-вторых, против наших листовок ведется большая контрпропаганда. Ленговский сообщает, что не только немецкие, но даже польские солдаты, верят в то, что русские мучают и убивают пленных. «Если бы знали правду, – говорит Ленговский, – то пленных было бы очень много, а поляки пришли бы к нам все. Я один из немногих, которые в этом вопросе не верили немецкой пропаганде».

«Ваши листовки, – говорит Рудольф Гольноф, – солдаты читают. Все было бы хорошо и солдаты стремились бы в плен, но офицеры им всегда говорили: “То, что вам обещают в плену – все ложь: хорошего обращения не будет, а будет расстрел после допроса. А если попадете в лагерь, то будете работать как черти, голодать как собаки, пока не подохнете”.

Другой пленный обер-ефрейтор из 34-го корпусного отряда связи 3-го танкового корпуса Станислав Зубер показывает: «Я читал иллюстрированную листовку со стихотворением “Помни о своем ребенке” и вспомнил о своих детях. Также я подумал о том, кто их без меня прокормит. Большинство солдат из моей роты – молодые холостяки. Их эта листовка меньше интересовала. Вообще же немецкие офицеры говорят, что нас всех без исключения – перебежчик или нет – после допроса расстреляют. Поэтому многие не верят вашим листовкам».

Об отношении к нашему плену радист из отряда связи 255-й пехотной дивизии обер-ефрейтор Гергардт высказывается так:

«Лучшими пропагандистами в Германии в пользу России были бы ваши военнопленные, которые после войны возвратятся домой. Если бы сейчас отпустили пару тысяч пленных домой, то этим приблизили бы конец войны на тысячу процентов. Позволили бы им в германской армии вести какую бы то ни было пропаганду в пользу России? На это должен ответить, что прежде всего эти люди получили бы отпуска домой, а это много значит. Вы затронули другой вопрос – о духовном воздействии России на германскую армию. Ответить на него могу так: в каждой немецкой семье имеется два – три члена той или иной национал-социалистической организации. Администрация фабрик, заводов и, даже, высших учебных заведений в Германии требует от своих работников прежде всего принадлежности к одной из этих организаций. Поэтому, теперь в германской армии много членов национал-социалистической партии. Если хотите, чтобы все солдаты были предрасположены к плену, – гарантируйте жизнь каждому немецкому пленному, независимо от его принадлежности к национал-социалистической организации. Если же сегодня еще к вам придет перебежчик, то будьте уверены, что он не национал-социалист».

9.

В вопросе о перспективах войны необходимо прежде всего подчеркнуть факт утраты основной массой солдат веры в победу Гитлера. Относительно командного состава мы не располагаем достаточным количеством фактического материала. Однако есть основание думать, что среди офицерства вера в победу немецко-фашистской армии поколеблена. Даже наиболее устойчивая его часть живет лишь надеждой на изменение сложившейся обстановки. Пленный лейтенант из 19-й танковой дивизии адъютант командира этой дивизии Енц Ензен – представитель этой части офицерства. Он признает, что положение германской армии действительно тяжелое. Но он не считает положение безнадежным.

«Мы, – говорит Ензен, – рассчитываем на изменение политической ситуации. События ближайшего времени могут выявить непрочность союза России с Англией. Тогда Германия сможет этим воспользоваться и заключить мир с Россией. Мы теперь добиваемся не победы, а мира».

Другую точку зрения высказывает обер-ефрейтор из 2-й роты батальона связи 255-й пехотной дивизии Гергардт Гинце. Это политически развитой немец с высшим торговым образованием. Гинце, во-первых, сознается, что перестал верить в победу гитлеровской армии. Во-вторых, он видит выход из войны в свержении Гитлера. В-третьих, он усматривает при этом две принципиально разные развязки. Одна сводится к тому, что союзники могут вторгнуться в Германию и тогда вопрос о государственном перевороте в ней решится путем внешнего вмешательства, другая развязка, которую Гинце считает наиболее желательной, заключается в свержении гитлеровского режима усилиями самих немцев. Все эти мысли пленный развивает следующим образом:

«План действий немецкой армии на Востоке состоит в том, чтобы воевать летом, а зимой отдыхать. Я думаю, что бесполезное и пустое дело летом завоевывать большими жертвами то, что зимой отбирают у нас обратно. Я лично еще зимой этого года пришел к выводу, что выход из войны в свержении Гитлера. При этом представляется мне два пути. Гитлер подорвал к себе доверие немцев. Он прикидывался пророком, которому милостивый бог подсказал победу германской армии. Теперь с каждым днем положение изменяется к худшему. Сталинград был первым потрясающим ударом по германской армии. Теперь мы не можем своими усилиями удержать даже Украину. Италии мы тоже помогать не можем. Удар по итальянской фашистской партии отразился в Германии так: немецкий народ, если не подумал, то почуял, что не может быть, чтобы партия, идеи которой, по утверждению Геббельса, формировались семьсот лет, была опрокинута в течение одной ночи. Сицилийский фронт сам по себе еще не является вторым фронтом. Он для этого слишком мал. Реакция на сицилийскую операцию заключалась в том, что европейцы объявили Европу лучшей в мире и самой устойчивой крепостью и заявили, что англичанам не удастся ее взять.