Текст книги "Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность"

Автор книги: В. Огарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

В. В. Огарков
Екатерина Дашкова
Ее жизнь и общественная деятельность
Биографический очерк
С портретом Дашковой, гравированным в Лейпциге Геданом

Глава I. Ранние годы

Особенное место, занимаемое Дашковой среди сподвижников Екатерины II. – Рождение ее. – Раннее детство. – Смерть матери. – Канцлер Воронцов берет ее к себе. – “Блестящее” образование. – Самодеятельность. – Невзрачная наружность Дашковой. – Гордость и самолюбие ее. – Удаление из Петербурга. – Чтение. – Переписка с братом. – Атмосфера политики. – Интерес к общественным вопросам. – Желание путешествовать. – Встреча с Дашковым. – Сближение. – Рассказы об этом в обществе. – Помощь императрицы. – Встреча с великой княгиней. – Восторг, возбужденный ею в Дашковой. – Веер. – Свадьба. – Жизнь у родни мужа. – Случай из этого времени. – Возвращение в Петербург

Среди интересных персонажей прошлого века, между блестящими сподвижниками Екатерины II, способствовавшими ее воцарению и прославившими ее правление громкими подвигами, совершенно особенное место принадлежит Екатерине Романовне Дашковой. В лице знаменитой княгини женщина выступает в активной роли на политической арене и в течение долгого времени является руководительницей науки на родине. И то, и другое не могут не представляться исключительным явлением по отношению к тогдашнему полуневежественному обществу, где не только женщины, но и мужчины были обделены образованием и где общественная деятельность предоставлялась лишь незначительному кружку лиц. Внимание наблюдателя невольно останавливается на этой молодой, обладавшей огромным по тому времени образованием женщине, маленькой и довольно невзрачной по виду, но способной своими умственными качествами и изумительной энергией заткнуть за пояс многих окружавших ее блестящих, раззолоченных и видных царедворцев.

Судьба княгини Дашковой замечательна во многих отношениях: на ее долю выпали блестящие успехи в молодости и горькие испытания в старости. Она играла видную роль в первоначальной истории Екатерины II и испытала опалу и изгнание при ее преемнике. Исповедуя самые передовые идеи о воспитании, она должна была горько разочароваться от результатов применения своих принципов к собственным же детям, – и это дало ей немало тяжелых минут. Но она переносила несчастья со стойкостью, которая была преобладающей чертой ее характера, хотя глубокая потребность любви и привязанности жила в ее суровом сердце. Трогательная дружба княгини к мисс Вильмот в последние годы жизни говорит об этой жажде симпатии, которой не могут заменить никакие – даже самые блестящие – внешние успехи.

Княгиня Дашкова по рождению принадлежала к самому высшему кругу общества. Она была дочерью графа Романа Илларионовича и племянницей великого канцлера Михаила Илларионовича Воронцовых. Ее братья Александр Романович (бывший канцлером при Александре I) и Семен Романович, наш посланник в Англии, – прославились как талантливые и стойкие государственные деятели. С ребяческих лет ее окружали блеск, роскошь и угодничество. И недюжинность натуры княгини Дашковой сказывается, может быть, уже в том обстоятельстве, что она не удовлетворилась только внешним блеском своего положения и сопряженным с ним шумными, но пустыми успехами в “свете”, чем вполне удовлетворялось большинство женщин ее круга, но нашла в своей душе силу лелеять более горделивые и серьезные планы.

О детстве Дашковой имеются очень скудные сведения: о нем мы знаем почти только то, что заключается в ее известных записках и в интересной автобиографии А. Р. Воронцова, помещенных в “Воронцовском архиве”.

Дашкова родилась 17 марта 1743 года. Крестным отцом ее был наследник престола (впоследствии Петр III), а восприемницей – императрица Елизавета. Как известно, положение фамилии Воронцовых при этой государыне было блестящим, чему способствовала как дружба с императрицей матери Дашковой, урожденной богачки Сурминой, снабжавшей когда-то деньгами нуждавшуюся в них опальную цесаревну, так и участие дяди Екатерины Романовны, Михаила Илларионовича Воронцова, в возведении на трон дочери Петра I. Уже одна только принадлежность к такому блистательному и влиятельному кругу предназначала Екатерине Романовне в будущем крупную роль на родине, насколько вообще подобная роль была доступна женщинам, по обычаям и развитию общества того времени. Но Дашкова не удовлетворилась рутиной и пробила новые пути для своей деятельности.

Дашковой было два года, когда умерла ее мать. Может быть, не особенно ошибется тот, кто станет объяснять известную жестокость Екатерины Романовны отсутствием в раннем детстве сердечных ласк матери, так смягчающих душу ребенка. И как ни велика была доброта ее тетки, жены великого канцлера Воронцова, – но она не могла заменить маленькой сироте живой и деятельной материнской любви.

У Михаила Илларионовича Воронцова была единственная дочь одних лет с Екатериной Романовной, и дядя взял племянницу к себе для совместного ее воспитания с его собственным детищем. Вероятно, к этому поступку, кроме вышеуказанного обстоятельства, побудили доброго дядю и другие причины. Отец Дашковой, еще не старый человек, с большой охотой предавался светским удовольствиям. С ним жил только один сын – Александр, Семен находился в имении у деда, а дочери Мария и Елизавета были еще детьми взяты во дворец, и одна – десяти лет, а другая – одиннадцати сделались уже фрейлинами. Отец мало обращал внимания на воспитание детей, а у маленькой сироты не было подруги: с сестрами, находившимися у государыни, она редко виделась и встречалась часто только с братом Александром.

Как бы то ни было, Дашкова четырехлетним ребенком была взята дядей к его дочери (впоследствии графиня Строганова), и это событие несомненно имело большое влияние на будущность ребенка и благотворно отразилось на его образовании, хотя, надо сказать, сам великий канцлер впоследствии, вероятно, не раз задумывался над тем, что ему пришлось отогреть у себя “маленькую змею”...

Кузины жили в одних комнатах, имели одних и тех же учителей, одинаково одевались и вообще воспитывались при совершенно сходной обстановке. Однако это не сделало девочек похожими: как по характеру, так по стремлениям и умственным наклонностям они были совершенно различны.

Канцлер обширной Русской империи, интересовавшийся литературой и науками, известный друг и покровитель Ломоносова, Михаил Илларионович не мог не обратить внимания на образование своей дочери и взятой к ней племянницы. И он действительно не жалел денег на этот предмет. Дашкова знала прекрасно четыре языка, рисовала, была очень сведуща и в музыке: известно, например, что во время путешествия по Англии она писала музыкальные пьесы, имевшие большой успех при исполнении; в числе лиц, благодаривших ее за эти музыкальные труды, встречается и имя знаменитого Гаррика.

Вообще, по понятиям того времени, Екатерине Романовне было дано блестящее воспитание. Но, разумеется, если бы только этим ограничилось образование будущего президента Российской Академии, то название ее “образованнейшей” женщиной своего времени могло бы для многих звучать иронией. Действительно, княгиня, помимо “светской” науки, усваиваемой тогда и другими женщинами высшего круга, многое знала и развила блестяще свой ум; но этим она была обязана не какой-нибудь школе (такой в то время в России не было), а кипучей самодеятельности и той жажде умственной пищи, которая развилась в ней под влиянием благоприятных обстоятельств и возбуждению которой, конечно, немало способствовала жизнь у благоволившего к просвещению мягкого и доброго дяди.

В ранних воспоминаниях княгини Дашковой мелькает, окруженный лучезарным сиянием, образ благоволившей к Воронцовым императрицы Елизаветы. Государыня часто приезжала к канцлеру запросто и оставалась у него обедать или ужинать. Она ласкала свою маленькую крестницу, брала ее к себе на колени и кормила, а затем, когда та подросла, обыкновенно сажала ее рядом с собой. Девочка бывала и во дворце на вечерах, устраиваемых для детей высших сановников, причем сама Елизавета от души веселилась и принимала участие в забавах и играх молодежи. Доброта этой государыни и ее ласковость в обращении были полным контрастом сурового обхождения Анны Иоанновны, не церемонившейся даже с крупными по рангу лицами.

Казалось бы, что при наличности тех условий, которые окружали в детстве Дашкову в великолепном доме дяди, при ласковом отношении к ней родни и императрицы, из нее должна была выработаться натура жизнерадостная, довольная окружающим, не предъявляющая к нему особых запросов и в вихре светских удовольствий не задумывающаяся глубоко над вопросами высшего порядка. Многие сверстницы будущей княгини так и оставались всю жизнь “беззаботными мотыльками”, порхавшими среди блеска и роскоши, – исключения не составила даже воспитывавшаяся одинаково с нею кузина, дочь канцлера. Но самая младшая Воронцова пошла по другой дороге. Разумеется, были обстоятельства, которые обусловили такой исход.

С детства в натуре Дашковой, как она сама говорит в записках, было “много гордости, смешанной непонятным образом с необыкновенной нежностью и чувствительностью, которые внушали пламенное желание быть любимой всеми окружающими людьми”. Но эта гордость и нежная чувствительность все-таки должны были, как следует думать, получать порой уколы в доме дяди, где Екатерина Романовна являлась только племянницей, но не дочерью. Была и еще причина, которая, при чуткости Дашковой и ее раннем умственном развитии, могла вызывать большие огорчения: Екатерина Романовна не могла похвалиться своей фигурой и наружностью. Вот как описывает ее Дидро: “Княгиня Дашкова вовсе не хороша; она мала ростом; лоб у нее большой и высокий; щеки толстые и вздутые; глаза ни большие, ни малые, несколько углубленные в орбитах; нос приплюснутый; рот большой; губы толстые; зубы испорчены. Талии вовсе нет; в ней нет никакой грации, никакого благородства, но много приветливости...” Портрет, как видим, далеко не напоминающий Венеры Милосской!

Придворная молодежь, конечно, не всегда могла ценить умственные достоинства подраставшей девочки, а красотой она не привлекала взоров; успехи Дашковой в свете были сомнительны и меркли перед успехами ее сверстниц-красавиц. А это для пылкой и гордой девушки, почувствовавшей рано свое умственное превосходство над толпой, могло быть очень оскорбительным и невольно направляло ее энергию в иную сферу, чтобы добиться успехов и заставить окружающих признать ее силы.

Так подрастала маленькая, невзрачная девочка в доме могущественного дяди. Кругом нее кипела жизнь, полная блеска и громких успехов, но в этой жизни на ее долю выпадало не особенно много шансов, – и она успела создать себе еще в детстве свой особенный, умственный мир грез и мечтаний: она с жаром набрасывается на книги и перечитывает библиотеки дяди и его знакомых.

В то время, когда будущей княгине Дашковой исполнилось 12 – 13 лет, случилось одно маловажное обстоятельство, которое, однако, по ее словам, имело значительные последствия: Екатерина Романовна заболела корью; а так как ввиду предохранения великого князя Павла от заразы запрещены были всякие сношения двора с семействами, где появились заразные болезни, то Дашкову удалили в деревню, за 17 верст от Петербурга.

Очутившись в одиночестве, на попечении несимпатичных ей людей, и часто испытывая прилив безотрадных чувств, девушка стала серьезнее и задумчивее. Ее состояние было еще печальнее оттого, что за первые недели этого изгнания она по болезни не могла отдаться любимым книгам. Но зато на свободе девочка имела время о многом подумать, и, едва получив возможность читать, она уже не расстается с книгами: последние являются для нее верными друзьями и утешителями. “Я начинала сознавать, – говорит княгиня в записках, – что проведенное в одиночестве время не всегда бывает самым тягостным; что та самая чувствительность, которая до сих пор заставляла меня искать одобрения других, теперь побудила меня сосредоточиться в себе самой и развить те умственные средства, которые только и могут поставить человека выше обстоятельств”.

Что же читала княгиня и что ее интересовало в литературе? К чести ее, это не были произведения французской, порой довольно разнузданной, литературы, – то до приторности сентиментальные, то пошло-скабрезные, – жидкие книжонки, которыми пробавлялись тогдашние читатели из высшего общества и которые сладострастно смаковали старички: княгиня любила более солидную умственную пищу. В этом отношении она была контрастом, между прочим, и своей сестры Елизаветы, список книг которой, взятых из академической библиотеки, весь состоял из подбора скабрезностей. Любимыми писателями Екатерины Романовны, наоборот, были: Бэйль, Монтескье, Гельвеции, Вольтер, Буало... Она их серьезно читала и понимала. Содержавшиеся в этих книгах философские созерцания, едкая насмешка над современными общественными формами, жажда высших идеалов – все это манило живой ум читательницы и эмансипировало ее от многих рутинных взглядов и привычек. Чтение названных писателей невольно направляло ее ум в сферу общественных и политических вопросов; оно заронило в нее, сначала, может быть, в неопределенной форме, семена тех желаний, которые потом так ясно выразились в деятельности молодой женщины. С другой стороны, эта же начитанность и страстная вдумчивость в явления жизни обратили вскоре на Дашкову внимание великой княгини – будущей императрицы Екатерины II, отличавшейся чутким знанием людей, и подготовили их первоначальную дружбу, имевшую такие исторически важные последствия.

Немало было и других причин, поддерживавших в молодой девушке страсть к литературе и к области общественных вопросов. Она часто виделась с братом Александром Романовичем, образованнейшим человеком своего времени, интересовавшимся наукой и литературой. С этим братом Дашкова сохранила хорошие отношения до конца жизни; между тем нельзя сказать того же про ее отношения к остальным членам семьи Воронцовых, так как Екатерина Романовна, ставшая страстной партизанкой[1]1
  партизан – здесь в смысле “сторонник”


[Закрыть] будущей императрицы, являлась антагонисткой своих родственников, заинтересованных в сохранении прежнего режима. Но со старшим своим братом, дружбу которого, при вражде других, следовало тем более ценить, она часто встречалась и беседовала. А когда он уехал в Париж, сестра завела с ним правильную переписку, сообщая о всех важных случаях в политике, при дворе и у знакомых. Это, с одной стороны, поддерживало в ней интерес к событиям и лучше их закрепляло в памяти, а с другой – вырабатывало способность критического отношения к ним. Большая переписка с братом помогала, конечно, и выработке “стиля” Дашковой, – той способности ясно и сжато выражать свои мысли и метко характеризовать несколькими сильными штрихами предмет изложения, которой отличаются ее известные записки.

Атмосфера дома канцлера, где жила Дашкова, была, если можно так выразиться, пропитана политикой, что, в свою очередь, поддерживало в девушке интерес к этой области общественных явлений. По рассказу самой княгини, она мучила своим ненасытным любопытством всех посланников, художников и литераторов, бывавших в доме дяди. Она расспрашивала их о чужих странах, формах правления и законах, и тогда уже зародилось в ней пламенное желание путешествовать.

Иван Шувалов, слывший меценатом, снабжал Дашкову всеми литературными новинками. К своему замужеству она сумела на карманные деньги составить себе библиотеку в 900 томов, в числе которых была и знаменитая “Энциклопедия”. Княгиня радовалась более, нежели чему-нибудь другому, приобретению новой и интересной книги.

Так Екатерине Воронцовой пошел 16-й год. Ее старшая сестра и кузина еще в 1757 году вышли замуж, а вскоре и она сама стала невестой. По рассказу княгини, встреча ее с Дашковым произошла у знакомой Самариной и была обставлена довольно романтическими подробностями. Княгиня, впрочем, не сообщает многого о сближении со своим будущим мужем и ссылается на провидение, устроившее ко взаимному благу эту встречу.

Летом 1758 года дядя и тетка Дашковой находились в Царском Селе у императрицы, а девушка одна оставалась в Петербурге, – отчасти по нездоровью, а больше по любви к уединению и чтению. Она почти не выезжала в свет и бывала только в двух близко знакомых семействах: княгини Голицыной и Самариной. Раз она засиделась у последней до позднего часа; хотя за ней и приехала карета, но так как был чудный летний вечер, то сестра хозяйки предложила гостье проводить ее пешком до угла улицы. Едва дамы прошли несколько шагов, как перед ними появилась высокая фигура какого-то гвардейского офицера, при лунном свете представившаяся воображению девушки чем-то колоссальным. Она вздрогнула и спросила спутницу, кто этот офицер. И тут впервые она услышала фамилию князя Дашкова. Он оказался знакомым Самариных. Завязался общий разговор, во время которого молодой человек расположил к себе девушку; со своей стороны, и она ему понравилась.

Так рассказывает Дашкова о первом знакомстве со своим будущим мужем, послужившим началом их сближения. Но в тогдашнем обществе ходила и другая версия истории этого брака. Если она и не совсем правдива, то, во всяком случае, интересна в том отношении, что характеризует взгляд на энергию Дашковой и способность “постоять за себя”, сложившийся о княгине в ее кругу. По рассказу Рюльера, князь Дашков, красивый придворный кавалер, однажды стал слишком свободно говорить любезности девице Воронцовой; она позвала дядю и сказала ему:

– Дядюшка, князь Дашков делает мне честь просить моей руки!

Князь не смел признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, и женился на племяннице канцлера.

Как бы то ни было, но этот брак состоялся в феврале 1759 года. Князь Дашков, красивый и “добрый” малый, не представлял своей особой ничего чрезвычайного, и в умственном и нравственном отношениях жена подавляла его своим авторитетом. В устройстве этой свадьбы принимала близкое участие и сама императрица Елизавета, вообще очень любившая подобные зрелища. В один из вечеров государыня заехала к канцлеру из оперы ужинать. Отозвав влюбленных в другую комнату, она сообщила им, что знает их тайну и будет способствовать их счастью. Заметив волнение крестницы, императрица ласково потрепала ее по плечу и, поцеловав в щеку, сказала:

– Успокойся, мое милое дитя, иначе все друзья твои подумают, что я побранила тебя!

“Я никогда, – говорит Дашкова, – не забуду этой сцены, которая навсегда привязала меня к этой милостивой и доброй государыне”.

В ту же зиму, до свадьбы, произошла встреча Дашковой с будущей императрицей Екатериной II, положившая начало их дружбе, – правда, впоследствии далеко не прочной и изобиловавшей многочисленными недоразумениями.

В доме канцлера провели целый вечер и ужинали великий князь (впоследствии император Петр III) с супругой. Будущая императрица уже слышала о младшей Воронцовой как о женщине, почти все свое время посвящавшей чтению и вообще достойной всяких похвал. “Я могу утвердительно сказать, – читаем мы в записках Дашковой, – что в то время, о котором я говорю, за исключением великой княгини и меня, во всей империи не было двух женщин, которые хоть сколько-нибудь занимались бы серьезным чтением”. Это обстоятельство, конечно, послужило причиной взаимного сближения. А так как Екатерина II положительно могла очаровать своим умом и прелестью манер того, кому желала нравиться, то можно себе вообразить, какое впечатление произвела она на пятнадцатилетнюю энтузиастку, какой была тогда Екатерина Воронцова. Помимо серьезности и ума молодой девушки, Екатерину II должен был невольно подкупить тот сердечный восторг и горячий энтузиазм, с которым к ней относилась ее молоденькая поклонница, знавшая, конечно, историю высокой гостьи, наполненную уже многими огорчениями и обидами.

В тот же вечер великая княгиня почти исключительно говорила с Дашковой и очаровала ее. “Возвышенность чувств и образованность, – читаем мы в записках княгини про Екатерину II, – по-видимому, показывали в ней существо, поставленное природой выше всех других и превосходившее все прежние понятия мои о совершенстве”.

Прибавим интересную подробность об этом роковом вечере, произведшем неотразимое впечатление на Дашкову. Знаменитая гостья, уезжая домой, уронила свой веер, а Дашкова подняла его. Великая княгиня поцеловала девушку и попросила оставить веер на память об их первой встрече, выразив надежду, что это свидание послужит началом их дружбы, – что и случилось на самом деле. Вскоре уже эти две знаменитые женщины вступили в переписку, в которой дебатировались очень серьезные и интересные вопросы; и недалеко уже было то время, когда молоденькая поклонница “Семирамиды Севера” оказалась очень полезной для последней.

В скором времени после свадьбы Дашкова с мужем отправилась в Москву. Кажется, члены семьи князя, – довольно простые, но очень зажиточные люди, – не особенно сочувствовали этому браку. И тут уже молоденькая новобрачная должна была показать впервые свое умение “жить с людьми”, хотя эта наука ей впоследствии совершенно не давалась: из всех недостатков, которыми обладал знаменитый директор Академии наук, неуживчивость и неприятная резкость характера были такими явными, что невольно всем бросались в глаза и единодушно осуждались. Но пока еще, если судить по запискам Дашковой, она обладала способностью примирять и сглаживать возникавшие противоречия. Немало ей, вероятно, пришлось испытать неудобств, – ей, читавшей Гельвеция, Вольтера и Монтескье и говорившей плохо по-русски, – со свекровью, простой патриархальной женщиной, не знавшей ни одного языка, кроме русского. Но молоденькая невестка и тут уже успела проявить присущую ей энергию: она прилежно занялась изучением родного языка, и ее русская речь хотя и не блещет особенной стилистической красотой, но вскоре становится вполне приличной.

Через год после свадьбы у княгини родилась дочь, доставившая ей впоследствии немало огорчений. Жизнь Дашковых в Москве и родовых имениях шла скромно. Княгиня, конечно, не бросала в деревенском уединении любимых книг и музыки. За это время мы должны отметить лишь один интересный эпизод, указывающий на решительный характер княгини и на ее способность к весьма решительным действиям.

В январе 1761 года муж Дашковой должен был отправиться в Петербург, а она, больная, осталась дома, в Москве, ожидая появления на свет другого ребенка. Князь Дашков, заболевший в Петербурге, не хотел, однако, медлить и совершенно больной приехал обратно в Москву. Но, не желая пугать домашних, он остановился у тетки (Новосильцевой), чтобы, оправившись хотя немного от болезни, приехать в родной дом. Однако эту тайну выболтала больной Дашковой ее горничная и повергла княгиню в ужасное состояние. Дашкова чувствовала уже приближение родов, но, опасаясь за мужа, она подавила свои страдания и умоляла уйти свекровь и тетку, дежуривших при ней, из комнаты, уверяя, что ей еще не скоро понадобится помощь. Но, едва те ушли, она упросила акушерку проводить ее к князю. Цепляясь за перила, подавляя мучительные приступы боли, она прошла две улицы, и ни мольбы, ни слезы испуганной провожатой не могли вернуть княгиню назад. Взглянув на больного мужа, Дашкова упала без чувств. Ее положили на носилки и отнесли назад в дом свекрови. Через час она родила сына Михаила.

Из рассказанного факта можно судить о решительности молодой женщины, и мы не должны особенно изумляться, увидев ее в скором времени одним из коноводов в рискованном и смелом деле, благополучно, однако, завершившемся.

Более двух лет отсутствовала Дашкова в любимом Петербурге, и с большой радостью приветствовала она родной город 28 июня 1761 года, “в тот самый день, который, – по замечанию ее записок, – спустя 12 месяцев, сделался столь славным для отечества”.

Благодаря этому дню княгиня Дашкова попала в историю, получила орден Екатерины и стала президентом Российской Академии. Ее романтические мечтания о громких подвигах, о славе на родине и за ее пределами должны были вскоре осуществиться.