Текст книги "Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность"

Автор книги: В. Огарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава VI. Знаменитейший из Воронцовых

Личность и общество. – Невозможность быстрого пересоздания общества. – Счастливые условия в детстве Михаила Семеновича Воронцова. – Его воспитание и образование. – Мальчик пишет письма и депеши. – Вдали от крепостного права. – Простота и приветливость Воронцова. – Под командой Цицианова. – Переговоры с царем Имеретии. – На полях европейских битв. – Жизнь в Андреевском. – На полях Наполеоновских битв. – Оккупационный корпус Воронцова. – Благодарность и любовь подчиненных к вождю. – Участие в записке об освобождении крестьян. – Характер Воронцова. – Его взгляды и наружность. – Воронцовская “сокровенность”. – Вражда к телесным наказаниям. – Громадное богатство. – Назначение Новороссийским генерал-губернатором

Обозревая жизнь государственного человека, захватывавшего своею деятельностью многие сферы народной жизни, невольно сталкиваешься с вопросом о взаимодействии личности и общества, о степени влияния деятеля на общество и наоборот. Существуют разные взгляды на этот предмет: одна школа историков верит в возможность чудес при воздействии со стороны гениальной личности даже на самое инертное и невежественное общество; другие историки, наоборот, отводят слишком мало места личности в ходе исторического процесса и видят в деятеле только что-то вроде аккумулятора, скопившего в себе то, что в разбросанном виде циркулирует в массе. При таком взгляде на дело, понятно, личности, в особенности в странах культурных, отводится незначительное место: она, действуя оригинально, наперекор массе, ничего не поделает со стихийной силой народа. Но кажется, что подобный взгляд на личность и общество мог возникнуть только в таких высокообразованных государствах, как Англия, где масса выросла и развилась в политическом отношении, при целых столетиях исторического опыта, и сознательно относится к делу. Но вопрос принимает иную форму для стран малокультурных: здесь влияние личности, – могучей, энергической, облеченной прерогативами власти, – на толпу несомненно, хотя оно сильнее всего может выразиться только отрицательными результатами.

В самом деле, много ли может сделать вообще добра личность громадной массе, представляющей результат вековых стихийных влияний? Может ли она, и в особенности за период времени, обнимаемый человеческою жизнью, улучшить положение массы и содействовать ее духовному просветлению? Перед государственным человеком стоит трудная задача улучшения быта целых миллионов людей, утопающих во мраке; постановка на прочную почву целого государственного организма и необходимость провидеть его далекое будущее и, во имя будущего “здоровья” этого организма, производить над ним в настоящем кровопускания и хирургические операции. Но в человеческой природе слишком много унаследованных пороков, чтобы она могла быстрыми шагами прийти к “правде и свету”. Достижение этих результатов предполагает известный подвиг и самовоздержание в интересах “ближнего”, а на это люди очень мало склонны. Так что личность, поставленная высоко и действующая на невежественную толпу, воспитанную в страхе перед властью, имеет возможность скорее сделать много зла: опустошить целые страны войною, принять драконовские меры и прочее – но сомнительно, чтобы она могла воздействовать на массу, инертную к добру, в смысле следования ее быстрыми шагами к тому нравственному совершенству, которое должно быть задачею всякого деятеля. Тамерлан в несколько лет мог превратить целые государства в пустыни, но Генрих IV во всю жизнь не добился даже скромной “курицы в супе” для своего народа. На наших глазах еще были страшные бойни, и, может быть, судьба судила присутствовать нам при еще более ужасающей бойне “наций” за свои интересы, а между тем уже 2 тысячи лет назад было сказано Кротким Учителем: “несть эллин и иудей” и провозглашены другие святые истины, которых до сих пор “не вместили” народы.

Увы, как ни симпатичны теории о быстром пересоздании человечества – сверху или снизу, – теории, привлекающие к себе своею красотою в особенности страстную и порывистую молодежь, – но истинное достижение добра получается мучительно медленным путем, способным повергнуть человека в отчаяние. И благо тем деятелям, которые своею жизнью не прибавляют зла к массе его, – и так уже угнетающей мир, – а дают людям хотя крупицы добра, жатву посева которых увидят в осязательной форме, может быть, только отдаленные наши потомки.

Все эти соображения о возможной роли государственных людей в истории нужно иметь в виду и при оценке деятельности Михаила Семеновича Воронцова, детству, юношеству и первым шагам которого на общественном поприще мы посвящаем эту главу.

Немногие люди были поставлены в такие счастливые условия в детстве, как Михаил Семенович. Сын умного и просвещенного отца, передавшего ему свою любознательность, он провел детство в стране, в которой можно было получить прекрасное образование. У него были образцовые гувернеры и учителя. Он владел в совершенстве несколькими новыми и знал классические языки. В его образовании не были забыты математика, политические науки и другие знания. С ранней юности будущий фельдмаршал познакомился с литературою европейских стран, а все это в эпоху, когда у нас, на Руси, “учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь”, представляло ценное достояние для будущего деятеля. Кроме учебных занятий не меньшее значение имели беседы с отцом и встречи с его друзьями и знакомыми, и в восприимчивую душу ребенка могли почти неуловимо западать в этих беседах элементы знаний. Граф Семен Романович серьезно отдался делу воспитания своих детей и аккуратно следил за исполнением плана систематического образования в них вкуса, знаний и понимания нравственных обязанностей человека. С удовольствием просматриваются его письма о совместном чтении с детьми; так, Семен Романович сообщал Александру Романовичу, что “Мишенька” (11 – 12-летний мальчик) читает то римских классиков, то Мольера, от которого хохочет до слез. Мальчиком Михаил Семенович был уже au courant coвременных политических вопросов. Отец, болевший глазами, диктовал часто 12-летнему “Мишеньке” письма и депеши, посвящал его в частности предмета, и то, что другим могло быть известно из пятого в десятое из газет, мальчик, стоявший, так сказать, у лаборатории, где изготовлялись политические вопросы, знал подробно и хорошо.

В смысле влияния на образование характера будущего деятеля обстоятельства были не менее благоприятны: на мальчика действовал благородный пример отца, стойкого, твердого и деятельного человека, не на словах только применявшего принцип “noblesse oblige”.

Вдали от тогдашнего Петербурга, где, с одной стороны, господствовали лесть и угодливость, а с другой – надменность и чванство чинами и родовитостью; вдали от крепостного права, так развращающе действовавшего на наших предков; в свободной стране, где рабочие не ломали шапок даже перед знатными лордами, у молодого Воронцова не могло выработаться тех свойств характера, которые так естественно развивались на родине у представителей того класса общества, к которому принадлежал сын посланника. И ту простоту и приветливость, ту одинаковую любезность ко всем людям, имевшим к нему отношения, когда он уже был всемогущим наместником Кавказа и вельможею, достигшим высших ступеней власти, следует приписать жизни его в Англии. Если мы ко всему сказанному прибавим, что Михаил Семенович, не видев России до 18-летнего возраста (он оставил ее, когда ему не было и двух лет), тем не менее, прекрасно говорил на русском языке, – результат усилий его отца, – то поймем тот успех, который был уделом молодого Воронцова при появлении его в России (в мае 1801 года). И действительно, как старый Завадовский, так и граф Александр Романович – в письмах к послу – расхваливали его сына и ставили молодого Воронцова в пример тогдашней молодежи, у которой было “на грош амуниции” по части образования и способностей и на целые сотни рублей “амбиции”. “Не полагал я, – пишет старый Завадовский послу, – никак пережить судороги России и начать счастливую эпоху утешением, увидя твоего премилого сына... Сердце доброе и нежное, скромность не по летам и рассудок здоровый имеет... о сих качествах предваряет всякого и наружный вид его...” С худо скрываемою радостью относился Семен Романович к этим похвалам его сыну, не стесняясь и сам его хвалил. “Он у меня bon garcon”[7]7
  славный малый (фр.)


[Закрыть], – пишет посол друзьям о “Мишеньке”.

Хотя юный Воронцов имел успех в свете и поступил в гвардию, в Преображенский полк, но он жаждал активной деятельности, и у молодого человека сначала, очевидно, сказалась “военная” косточка отца. Немного спустя по приезде в Россию, в 1803 году, мы уже видим Михаила Семеновича на войне с Персиею, под командою знаменитого героя князя Цицианова, знакомого Воронцовых. С сердечным трепетом следили старики графы за судьбою сына и племянника. “Он один у нас”, – писал канцлер Александр Романович Цицианову, прося поберечь молодого Воронцова. И можно представить себе ту радость, которая наполняла сердце посла при чтении писем Цицианова, исполненных похвал молодому человеку, отличавшемуся и находчивостью, и храбростью и привлекавшему товарищей обворожительною простотою обращения. Конечно, в этих аттестациях старика Цицианова могло играть немалую роль и желание доставить приятное высокопоставленным и богатым вельможам, хваля их питомца, но, во всяком случае, поведение Михаила Семеновича стоило похвал. При штурме крепости Ганжи, из-под самых стен ее, он вынес на плечах из боя раненого Котляревского, – одно из знаменитых кавказских имен, – в то время, когда это представляло страшный риск и сопровождавший Воронцова солдат был убит. В эту же экспедицию Михаил Семенович участвовал в ведении переговоров с имеретинским царем Соломоном о подданстве его России, которое и состоялось в 1804 году.

Но на Кавказе недолго пришлось побыть Михаилу Семеновичу, и он вновь посетил эти страны более чем через сорок лет, когда уже стал стариком и когда его имя, как героя наполеоновских войн и устроителя обширного Новороссийского края, было всем известно. А теперь прямо из Грузии судьба бросила его на театр европейской войны, туда, где гремел гром наполеоновских побед и где вскоре пришлось русским войскам и на себе испытать тяжесть страшных ударов императорской гвардии и маршалов. Готовился уже богатый материал для создания вандомской колонны – памятника славы Франции и Наполеона, при взгляде на который, однако, по словам Барбье, ни одна французская мать не может удержаться от слез... В конце 1804 года молодой, увенчанный лаврами Воронцов, понюхавший уже пороху, появился в Петербурге и, вскоре после смерти дяди-канцлера, в 1806 году уже участвовал в европейской войне. Кстати скажем здесь, что воспитанный в политических идеях отца граф Михаил Семенович очень не сочувствовал союзу нашему с Францией и не любил Бонапарта. Он даже не пошел, как рассказывают, под предлогом болезни, со своим батальоном на левый берег Немана, где происходило знаменитое Тильзитское свидание.

Прошел уже страшный для русской армии день Аустерлица с его выбравшимся из глубокого тумана солнцем славы над победоносным Бонапартом, близка уже была Йена, после которой погибло прусское могущество... Наступали печальные дни для вновь образовавшейся против Франции коалиции. Недалек был новый ряд блестящих побед Наполеона, когда французские орлы прошли через всю Европу. Михаил Семенович не был безмолвным свидетелем всех этих военных действий: в сражении под Пултуском (1806 год) он, за оказанную храбрость и распорядительность, был произведен в полковники. Но в этой же битве его ударила лошадь, едва не сломавшая ему ногу, и граф не мог участвовать в кровавом побоище при Прейсиш-Эйлау и видеть гибель русской армии, по которой из конца в конец, как смертный ураган, пронесся Мюрат со своими восьмьюдесятью эскадронами, усеяв поле такою массою трупов, что даже сам Наполеон прослезился...

Мы не будем следить за всеми военными шагами молодого Воронцова, – это была бы слишком подробная реляция о десятках стычек и сражений, нападений и отступлений, в которых он участвовал.

Настал 1812 год, нашествие десятков племен на Русь и страшный день Бородина (26 августа). Это было не сражение, а – по словам Михаила Семеновича – “бойня”, в самом настоящем значении этого слова:

 
Где ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел!
 

Воронцов в чине генерал-майора командовал гренадерской дивизией в этой “бойне”, где враги сошлись грудь с грудью. Из 5 тысяч человек его дивизии, защищавшей Шевардинский редут, осталось после этого дня в строю только 300: она была почти вся уничтожена и ее командир ранен навылет в ногу...

На перевязочном пункте, между прочим, Воронцов видел, как принесли смертельно раненных Тучкова и Багратиона. “Они были сначала друзьями, – говорит Михаил Семенович, – потом стали врагами. Они холодно сошлись утром на поле сражения и встретились на минуту ранеными, чтоб сойтись уже в новом мире”.

Мы здесь приведем эпизод, последовавший после кровавых Бородинских дней, который в симпатичном свете рисует нашего героя. Прибыв в Москву, он приказал разгрузить подводы, увозившие воронцовские богатства (многие из них потом погибли в пожаре) в село Андреевское, и посадил на эти подводы многих своих товарищей, раненых под Бородином. Вместе с хозяином села, перешедшего к нему от покойного Александра Романовича, лечилось в усадьбе до 50 офицеров, у которых было до сотни денщиков и до 300 раненых рядовых. Все эти сотни людей и лошадей находились в течение долгого времени на полном содержании графа, и при расставании с солдатами Михаил Семенович снабдил каждого из их теплою одеждою и 10 рублями.

Легко понять, с каким интересом следил старый посол за успехами своего сына, как он был опечален Бородинскою катастрофою и как, наконец, обрадовался, когда Михаил Семенович оправился.

Враги были выгнаны из России. И на их долю выпали страшные дни: морозы, недостаток продовольствия, партизанская война – все это быстро уменьшало ряды французов, а ужасная переправа через Березину завершила дело. Но звезда Наполеона далеко еще не померкла: он быстро организовывал новые армии и приносил их в жертву богу войны. И только Ватерлоо окончательно приковало этого маленького титана к далекой скале в безграничном океане.

Михаил Семенович участвовал в последовавших затем действиях русской армии, и на его долю выпали уже крупные самостоятельные подвиги: он был под Лейпцигом, а в сражении под Краоном (1814 год, 23 – 24 февраля), командуя целым корпусом, успешно удерживал всю французскую армию, бывшую под начальством самого Наполеона, наконец, под Парижем занял предместье Лавиллет. После целого ряда блестящих битв и форсированных маршей Михаил Семенович, по заключении мира, командуя оккупационным корпусом, оставался во Франции до 1818 года. Получив высокие назначения, граф, однако, не изменил простых и добрых отношений к сослуживцам и, как известно, продажею одного из своих имений уплатил долги офицеров своего корпуса во Франции. Памятником этих добрых отношений служит серебряная ваза, поднесенная Воронцову офицерами корпуса, с вырезанными на ней их именами.

Может быть, это долгое пребывание во Франции, где еще бродили отголоски идей, пугавших Европу, и где не всеми был забыт девиз “свобода, равенство и братство”, оставило яркий отпечаток на образе мыслей Воронцова. По крайней мере, мы встречаем его, по возвращении из Франции, в числе самых передовых людей родины. Он был одним из главных действующих лиц при подаче известной записки 5 мая 1820 года императору через графа Каподистрия.

В этой записке, подписанной графом Воронцовым, князем Меншиковым, братьями Тургеневыми и Каразиным, говорилось об основании несколькими помещиками общества, целью которого являлось изыскание способов к улучшению состояния крестьян и к постепенному освобождению от рабства как их, так и дворовых людей, принадлежащих помещикам, вступающим в общество. “Мы уверены, – говорилось в этой записке, – что таковое удаление единого справедливого и важного порицания, которому дворянство, среди всей славы отечества своего, подвергается в глазах просвещенных народов, есть в настоящее время дело не только справедливое, но и благородное...” Увы, это “справедливое и благородное” дело должно было с того времени ждать своего осуществления более 40 лет!

Во всяком случае, Воронцов был гуманным и симпатичным помещиком, чего, к несчастью, нельзя сказать про многих, страстно распинавшихся за “мужика” писателей даже новейшего периода” На гуманность Воронцова существует много указаний и, между прочим, в записках Огаревой-Тучковой, не видевшей графа, но уважавшей его с самого детства за умение во время крепостного права сделать своих крестьян счастливыми и богатыми. Он отдавал всю господскую землю “миру” и брал за нее легкий оброк. Имениями его заведовали управляющие, но крестьяне не боялись графа и часто адресовались к нему с жалобами на управителей. Эти жалобы всегда принимались горячо, и во многих случаях управляющие сменялись.

То, что мы сказали здесь о графе Воронцове, рисует его симпатичный образ. И он всегда был таким: отважный и сильный в опасностях, он являлся ласковым, добрым и благородным товарищем. Вся его переписка с приятелями указывает на то, как последние любили Воронцова, и эта любовь и уважение сохранились навсегда. Граф несомненно имел широкий и европейски просвещенный взгляд на обязанности государственного человека...

В молодости похожий лицом, манерами и характером на добродушного “с душою нараспашку” отца, сын за последнее время, кажется, утрачивал это прекрасное свойство. Он был высок ростом, строен и красив, но в нем в зрелые годы, по свидетельству, например, графини Блудовой, было больше тонкости и меньше прямодушия, – больше ума и меньше привлекательности. “Он смотрит настоящим лордом, – прибавляет графиня, – но без всякой примеси родной беспечности”. Эту черту – отсутствие “души нараспашку” – старый Завадовский отмечал еще и в молодом графе, говоря о воронцовской “сокровенности”. Но, может быть, это свойство, раздувавшееся многими до размеров лицемерия и мелкого эгоизма, развилось у Воронцова уже после жизни на родине, среди людей и обстоятельств, где такой образ действий являлся вполне естественным?

Наоборот, другие, выставляя на вид “гуманность” Воронцова, его ласковость и простоту, приписывали государственному человеку недальновидность и отсутствие опытности. Эту последнюю ошибку часто делают люди, принимающие прекрасные качества сердца за недостатки ума.

Разумеется, были недостатки и у знаменитого фельдмаршала, но кто же свободен от них?

Обаяние громадной власти туманит голову человеку, у него часто пропадает перспектива событий и могущество превращает быстро в действие какую-нибудь случайную эмоцию, от чего человек при других условиях мог бы воздержаться. Иногда, впрочем, те действия, которые кажутся несимпатичными, являются результатом глубокого убеждения в их целесообразности. Конечно, случай с Пушкиным (о чем мы подробнее скажем ниже) мало прибавляет к славе новороссийского генерал-губернатора, но в данном случае и наш знаменитый поэт, кажется, был не совсем прав.

Для того, чтоб закончить портрет будущего фельдмаршала, нужно сказать, что он еще в ранней молодости энергично стоял за отмену телесных наказаний солдат и за их развитие и этих гуманных правил придерживался всю жизнь, не давая пощады притеснителям низших служащих; известны многие его распоряжения в этом смысле. Тогда эти действия, при совершенно противоположном настроении начальников, возбуждали неудовольствие против новатора. Этот принцип справедливости к “пушечному мясу” высоко стоял в деятельности Воронцова, за всю продолжительную службу бывшего противником прусской муштровки и шагистики, превращавшей человека в манекена. Кавказские войска при Воронцове были “нараспашку”, но это, однако, не мешало им быть героями.

Михаил Семенович обладал громадным богатством – одним из самых больших в тогдашней России, так как в его руках соединились почти все воронцовские капиталы, скопленные графами Романом Илларионовичем и экономным дядею Александром, частью же перешедшие к нему от княгини Дашковой. В 1819 году Воронцов женился в Париже на Елизавете Ксаверьевне Браницкой, дочери знаменитой и любимой племянницы Потемкина – Энгельгард. С этою женитьбою состояние Воронцова почти удвоилось. Богатый, энергичный, просвещенный и “либеральный” вельможа, имевший громадные связи, – хотя не им одним обязанный своим возвышением, – мог многое сделать. И мы увидим, что время для Воронцова проходило не даром.

В мае 1823 года Михаил Семенович был назначен генерал-губернатором обширного Новороссийского края; и с этого времени начинается новая – мирная эра его деятельности.