Текст книги "Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность"

Автор книги: В. Огарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава V. Кары и милости

Царствование Павла I. – Деятельность Семена Воронцова в Англии. – Трудное положение России. – Блестящий эпизод из посланничества Воронцова. – Неугодливость Зубову. – Интимные черты переписки. – Смерть Екатерины II. – Ужасное положение Зубова. – Воцарение императора Павла I. – Отношения государя к Воронцовым. – Семен Воронцов в фаворе. – Рискованное ослушание императора. – Характер царствования Павла I. – Опала Ростопчина. – Опасные предложения. – “Реприманд” Семену Воронцову. – Его внезапная отставка. – Конфискация и секвестр[6]6
  (от лат. sequestre) – ставлю вне, отделяю) – запрещение или ограничение, налагаемое государственною властью на пользование каким-либо имуществом


[Закрыть] имений Воронцова. – Письмо священника Смирнова о смерти Павла I. – Молодой государь. – Подача мнений Воронцовыми. – Старший Воронцов – канцлер. – Брюзжащая старость и кипучая юность. – Прибытие Семена Воронцова в Россию. – Воронцов и Чарторижский. – Отставка и смерть канцлера Воронцова. – Утешение последних лет жизни Семена Воронцова

Приближалась эпоха – одна из самых угрюмых в русской истории: кратковременное царствование Павла I. Эпоха политических комбинаций и союзов, заключенных сегодня для того, чтоб быть разрушенными завтра; эпоха мальтийского гроссмейстерства и удивительного похода в Индию русских казаков, совершенно не знавших дороги в сокровищницу “коварного Альбиона”, власть которого в этой богатой стране предполагалось сокрушить смелым казацким набегом атамана Платова. Эта эпоха, конечно, должна была отразиться и на братьях Воронцовых, но, прежде чем рассказывать об этом, мы должны остановиться на жизни и деятельности графа Семена Романовича в Англии.

Обладая “обаятельным добродушием”, импонирующею внешностью и многосторонне образованный, граф скоро совершенно акклиматизировался даже в малогостеприимной Англии: он завел там многочисленные знакомства, близок был даже к знаментому Питту-младшему (лорду Чатаму). Как известно, граф выдал свою единственную дочь за представителя родовитой английской аристократии – лорда Пэмброка. В письмах его на континент, относящихся к очень длинному промежутку времени, видно, как Семен Романович более и более знакомился с английскими порядками и как с этим более основательным знакомством все сильнее возбуждалось в нем уважение к строю, царствовавшему в этой высококультурной стране. Но, глубоко уважая Англию, граф Семен Романович высоко держал знамя интересов своей родины и не раз оказывал ей услуги в то богатое всякими военными столкновениями время. Мы, конечно, не можем перечислить всех случаев, где проявил себя Семен Романович верным слугою своей далеко оставленной отчизны, но остановим внимание читателей на самом знаменитом эпизоде его посланнической деятельности.

Вскоре (в 1788 – 1791 годах) после начала дипломатической службы Воронцова в Англии для России наступили тяжелые времена: она воевала со Швецией и Турцией, – и в это же время ей грозила война на западе с Пруссией и Англией. Питт, для которого унижение Россиею Турции было так же нежелательно, как и в недавнюю войну для нынешнего английского правительства, стал весною 1791 года вооружать огромные морские силы. Россия, истощенная недавнею пугачевщиною и тяжелою войною в Швеции и Турции, могла жестоко пострадать, если бы осуществилась еще новая страшная война на западе, – и большая честь Семену Романовичу, что он сумел оказать крупную помощь в устранении этого несчастия.

Англия вела значительную морскую торговлю с Россиею, обеспеченную очень выгодным для первой страны трактатом, срок которого, однако, уже истекал. Очень любезно относясь к своим приятелям лордам и к английскому правительству и успокаивая их насчет нового заключения торгового договора, Семен Романович, однако, ввиду военных приготовлений Англии, посылал в Петербург энергические представления о том, что не следует спешить с заключением трактата, и в этом отношении Александр Романович, как президент коммерц-коллегии, и Безбородко были его деятельными пособниками, представляя Екатерине II убедительные доводы.

Однако в Англии дело стало не на шутку походить на объявление войны, и всемогущий даже в этой конституционной стране Питт готов уже был предпринять решительные действия против нашей родины; тогда Семен Романович принялся энергически за работу. Он сошелся с представителями оппозиции, в том числе и со знаменитым Фоксом, говорил им о несправедливых действиях министра против державы, которая ничего дурного не сделала Англии. Граф Воронцов напал на самую чувствительную струну англичан – их торговые интересы, которые могли значительно пострадать в случае войны. Он, наконец, распространил целые тучи воззваний к народу по этому поводу, и его энергическая деятельность увенчалась успехом. Питт, владевший сначала громадным большинством в парламенте, с беспокойством видел, что это большинство убывает и готово в вопросе о войне с Россиею изменить министру. Тогда последний, увидев в этом “гласе народа” “глас Божий”, послал догонять курьера, везшего уже депеши с объявлением войны России.

Так окончился этот блистательный эпизод в деятельности Семена Романовича, и к чести императрицы нужно сказать, что в эту пору она высоко ценила заслуги своего представителя: после заключения мира с Турцией в Яссах в 1791 году он был награжден.

Но, исполняя высокие государственные обязанности защитника интересов своего отечества, граф часто приходил в негодование от тех поручений, которые шли от фаворитов государыни. В особенности возмущал его Зубов. Этот зазнавшийся временщик, совершенно не зная ни нравов, ни строя “гордого” Альбиона, выдумывал многие нелепости и поручал исполнение их, под эгидою, конечно, императрицы, Семену Романовичу. Зубов, перед которым все преклонялось в России, в передней которого толпились власти и родовитые дворяне, считая за счастие, если их удостоит взглядом любимец “случая”, – воображал, что его имя будет достаточно импонировать англичанам и что они за него полезут “в огонь и в воду”. Зубов, между прочим, навязал Семену Романовичу миссию с графом д’Артуа, которому, по мнению временщика, англичане должны были помочь в его затруднительных обстоятельствах, между тем как эти англичане несомненно бы арестовали царственного эмигранта за его долги, если бы он сошел на английский берег. Но граф Воронцов предупредил этот скандал, и граф д’Артуа уехал “несолоно хлебавши”. Зубову передали, что неудачу принца нарочно подготовил Семен Романович и что эта миссия удалась бы, если бы посол захотел постараться. Так как и еще были случаи неисполнения желаний Зубова и так как всегда в этих случаях Воронцов считал себя правым, говорил с временщиком твердым тоном, то легко предположить, почему последний невзлюбил английского посланника. А это обстоятельство, – в связи с тем фактом, что Семен Романович позволял себе критиковать действия тогдашнего правительства, – достаточно объясняет холодность к нему Екатерины за последние годы ее царствования.

О том, что делалось на родине, Семен Романович узнавал точно, ведя громадную корреспонденцию во времена Екатерины и Павла I, от брата, Завадовского и Ростопчина. Эта корреспонденция имеет высокий исторический интерес и, конечно, со временем послужит богатым материалом для историков. В ней попадается масса бытовых черт, интересных характеристик и рассказов о грандиозных событиях того времени. Мелькают часто и чрезвычайно интимные черты, как, например, в письме Завадовского, относящемся, впрочем, до более раннего времени. Это послание состоит всего из нескольких строчек, но весьма многозначительно. “Порадуйся, мой любезный граф, – писал 2 января 1776 года Семену Романовичу Завадовский, весь сияющий от выпавшего на его долю счастия, – что на меня проглянуло небо и что уже со вчерашнего дня – генерал-адъютантом ваш друг”... То есть, попросту говоря, на долю графа Завадовского с этого времени выпал “случай”, продолжавшийся, впрочем, недолго.

Настал 1796 год. Семен Романович, видевший ясно холодное отношение к себе в Петербурге, – так как некоторые сношения с представителями Англии велись уже помимо графа, что, очевидно, происходило под влиянием Зубова, – подумывал выйти в отставку и покинуть Лондон. Но в Зимнем дворце 6 ноября этого года произошла драма: старая государыня, блестящее царствование которой омрачилось неудачею сватовства внучки за юношу шведского короля, – неудачею, усилившею болезнь “северной Семирамиды”, – лежала без движения, пораженная апоплексическим ударом. Все усилия возвратить ее к жизни были тщетны, и она скончалась. Около почившей толпились ее верные слуги, прожившие с нею десятки лет, ее возвышенные из ничтожества любимцы, с мрачными предчувствиями ожидавшие будущего. Толпа сановников и знати наполняла дворец. Всего ужаснее было положение Зубова: этот еще вчера всемогущий человек, в переднюю которого считали за счастие попасть люди, которые теперь сторонились от него, как от зачумленного, сидел бледный и растерянный. Он не мог добыть даже стакана воды от лакеев, и в этом случае помог ему уже Ростопчин, внезапно, с воцарением нового государя, выдвинувшийся на передний план и оставивший в высокой степени интересные записки о последнем дне Екатерины Великой... Все во дворце тяготились неведомыми, тяжелыми предчувствиями, в воздухе нависла гроза. Гатчинские друзья государя – Аракчеев, Кутайсов, Плещеев, Куракин – являлись на смену прежним деятелям.

На судьбе Воронцовых не замедлили отразиться новые события. Княгиня Дашкова, которой Павел I терпеть не мог за ее нрав, была выслана в село Горетово; положение Александра Романовича, приютившего уволенного Лафермьера, было сначала тоже незавидным, хотя оно скоро поправилось, благодаря тому, что Безбородко, приятель старшего Воронцова, возымел большое влияние на дела и, как известно, был осыпан неожиданно для многих милостями государя. Впрочем, все действия императора Павла I носили неожиданный и внезапный характер, и даже его любимцы должны были хорошо помнить, что от Капитолия недалеко и до Тарпейской скалы. Но в отношении графа Семена Романовича на первое время дело обстояло благополучно.

Прежде всего государь знал о поведении младшего Воронцова во время воцарения Екатерины II, и уже этой одной причины было достаточно для того, чтоб наш английский посол не беспокоился за свою судьбу. Но кроме этого за него был предстателем горячий его почитатель Федор Васильевич Ростопчин, в первое время игравший очень влиятельную роль при государе.

Хотя при постоянных сношениях со своими друзьями и знакомыми при дворе Семен Романович и знал о неустойчивом характере склонного к крайним увлечениям своего повелителя, но в первое время он получил ясные указания благоволения государя. В начале царствования Павел I пожаловал Семена Романовича чином генерала от инфантерии с повышением в звание чрезвычайного и полномочного посла в Лондоне. “Знайте, – писал ему на другой день по смерти Екатерины II Ростопчин, – знайте, что вы сами и труды ваши угодны и нужны императору”. Впрочем, все вожделения посла за это время не заходили дальше скромного желания – остаться в Лондоне посланником. Он вовсе не желал ехать в Россию, так как знал, что, живя в Петербурге, должен был по званию “полного генерала” являться на ранние упражнения и тяжелые вахтпарады Павла I, на что посол при своем плохом здоровье не считал себя способным.

Тут, конечно, действовало и опасение характера государя, отношения с которым на расстоянии казались безопаснее. Спустя некоторое время по воцарении, настроение государя оказалось благоприятным даже по отношению к графу Александру Романовичу, которого приятели (Безбородко и другие) вызывали опять на службу, но “осторожный” Воронцов, вероятно, зная хорошо, с кем бы ему пришлось иметь дело, не выходил из своего подмосковного уединения, хотя это, кажется, в свою очередь упрочило против него предубеждение государя.

В коронацию Павла I (5 апреля 1797 года) Семену Романовичу была дана одна из самых высших наград – Андреевская лента и он возведен в графское достоинство Российской империи (до того Воронцовы считались графами Немецко-Римской империи). Кроме того послу подарены имения в Финляндии, а дочь получила звание фрейлины императрицы. Вскоре за тем и сын Семена Романовича, 16-летний Михаил, по просьбе отца был отчислен из списков гвардии и прямо, помимо звания камер-юнкера, пожалован в камергеры с оставлением при отце для занятий в посольстве.

Но среди этого потока милостей встретилось одно обстоятельство, которое сразу могло иметь опасные последствия для графа. Этообстоятельство рисует нам самостоятельность Семена Романовича, не побоявшегося, в интересах дела, ослушаться приказания даже императора Павла, с характером которого посол уже достаточно ознакомился.

В английских портах стояла русская эскадра адмирала Макарова, назначенная для совместных действий с английским флотом против французов; император приказал ей через посла возвратиться домой. В это время в английском флоте вспыхнул опасный бунт, матросы овладели большинством кораблей, и берега Англии оставались беззащитными против голландцев и французов. Посол, по отчаянной просьбе лорда Гренвиля, решился на свой страх оставить эскадру почти на три недели более чем было приказано государем. Это спасло Англию от покушений голландского флота. За этот поступок посла, решившегося ослушаться государя, не терпевшего ни малейшего сопротивления своей воле, трепетали друзья Семена Романовича. Но гроза миновала благополучно.

Между тем характер государя начинал все более и более выясняться. Даже Ростопчин попал в немилость, и это только за то, что не успел в несколько минут прибыть во дворец по приглашению государя. Поэтому не удивительно, что Семена Романовича нисколько не обрадовало предложение Павла I быть вице-канцлером в помощь болевшему Безбородко. Но замечательно обдуманным и тактичным письмом Семен Романович устранил от себя эту честь. Затем последовало новое приглашение императора, ввиду ожидавшейся смерти Безбородко, занять могущую открыться вакансию канцлера – и, казалось, отступление было невозможно. Воронцов снова послал государю замечательное письмо, а сам все-таки стал готовиться к отъезду из Англии, с нравами и климатом которой он уже свыкся. Из переписки посла за это время видно, какие мрачные предчувствия и даже уверенность в близкой гибели тяготили его. Но и тут дело обошлось благополучно: Павел I разрешил послу оставаться в Англии, не неволя его приездом на родину, “будучи уверен, – по словам рескрипта, – что он и вне России будет ей полезен”. Но на этом пора добрых отношений между императором и его английским послом кончалась: Семену Романовичу приходилось испивать общую со всеми чашу – неожиданных немилостей и кар. В Европе на ту пору происходила страшная суматоха. Успехи революционной Франции и ее консул, одерживавший блестящие победы, грозили всему тогдашнему режиму. Но ни коалиции, ни союзы против республики не помогали: она гигантскими шагами шла к господству в Европе. Павел I тоже не оставался равнодушным зрителем событий, колебавших троны его царственных “братьев”. Мы примкнули к Австрии и Англии, но последняя, по обыкновению, эксплуатировала нас и не сдерживала постановлений трактата. Больше всего обиделся государь на Англию за то, что она, вопреки договору, удержала за собою остров Мальту, а между тем Павел I был великим магистром Мальтийского ордена. Союз с Англией висел на волоске, и Семен Романович старался его спасти, делая соответственные представления государю. Но 4 апреля 1800 года граф получил “реприманд”, официальное письмо Ростопчина, что “Его В-во, усматривая из донесений ваших разные представления вопреки его воле, приказал вам сказать, что если исполнение оной вам в тягость, то не возбраняется вам просить увольнения от службы...” Это официальное письмо сопровождалось другим (шифрованным), в котором Ростопчин писал, между прочим: “Если с вами так поступают, то что ждет меня? И могу ли я оставаться? Орошаю слезами ваши руки... Будем плакать вместе!”

Не успел граф даже послать объяснений по поводу гневных замечаний Павла I, как получил от него уже вторую “неожиданность” (рескрипт 13 апреля 1800 года): “Находя, по малому числу дел, что присутствие ваше в Англии не совсем может быть нужно, позволяю употребить сие время на поправление вашего здоровья и отправиться к водам”.

Но этою внезапною и обидною отставкой испытания только что начинались: вскоре Михаил Семенович был отставлен от камергерства. Затем последовал союз с Франциею уже против Англии, наложено было в русских гаванях запрещение на английские корабли, и замышлялась уже знаменитая экспедиция донских казаков в Индию. Семен Романович, удалившийся из Лондона в Саутгемптон, в то время небольшое рыбачье местечко, видел неизбежность войны. Он сознавал, что в этом случае ему не придется оставаться в Англии и нужно покинуть мирный уголок, в котором он спокойно и счастливо проживал с детьми после бурь и треволнений дипломатической службы. Он собирался уже к отъезду, как вдруг на него обрушилась тяжелая кара: “за недоплаченные лондонскими банкирами Пишелем и Брогденом, – говорилось в указе 19 февраля 1801 года, – казне принадлежащие деньги: 499 фунтов стерлингов, 14 шиллингов и 5 пенсов – конфисковать на такую сумму имения генерала графа Воронцова; прочее же имение его за пребывание в Англии взять в казенный секвестр”.

Под указом стояло одно из зловещих тогдашних имен генерал-прокурора Обольянинова.

Пишель и Брогден были банкиры, через которых велись денежные дела посольства, и взыскание с них задержанных ими денег было возможно обыкновенным судебным порядком. Понятно, граф Семен Романович не был ни в чем виноват, и это внезапное и суровое решение, отнимавшее средства к жизни, поразило посла. Но объяснение и оправдание его по этому поводу не застало уже государя в живых. Посольский священник Смирнов 13 апреля 1801 года писал графу в Саутгемптон: “Успокойте, ваше сиятельство, дух ваш от временного беспокойства: Павел I отыде в вечный покой”... Новый государь немедленно отменил распоряжение покойного отца, и секвестр с имений английского посла, передававшихся уже, по распоряжению графа Александра Романовича, исправникам, был снят. Эту милость Александра I сообщил Семену Романовичу Пален, что, однако, не изменило отношения Воронцова к этому “подлому угоднику Зубова, делавшему и приносившему фавориту по утрам кофе”.

Молодой государь старался залечить раны прошлого. С жаром юноши набросился он на дела государственные, окружил себя молодыми и талантливыми помощниками, и, конечно, братья Воронцовы могли вздохнуть при нем свободнее: младший был утешен знаками внимания государя, а старший – Александр Романович – был вызван из своего уединения и вскоре занял пост государственного канцлера (8 сентября 1802 года). “Заживают раны от муки прежней”, – писал своему приятелю в Лондон после воцарения Александра I испытавший при Павле опалу старик Завадовский.

Вновь настала пора для братьев Воронцовых заявлять свои мысли и убеждения: молодой государь сначала их очень благосклонно выслушивал, причем братья не стеснялись в критике как минувшего времени, так и современных порядков и лиц, ими заведующих. В особенности Семен Романович сильно нападал на тогдашнего молодого деятеля, графа Н. П. Панина, заведывавшего иностранными делами и представлявшего собою антагониста братьям Воронцовым в политике. Вскоре Панин был смещен, и, как мы уже сказали, главенство, впрочем на весьма недолгое время, в управлении государственными делами принял Александр Романович.

В своих записках Воронцовы были откровенны, и, например, старший брат довольно ясно говорит о тяжелых Павловских временах и решительно утверждает, что Россия “никогда, к сожалению, устроена не была”. В своих политических взглядах братья, несмотря на то, что “воды много уже утекло”, оставались консервативны: по-прежнему они стояли за согласие с Англиею и недолюбливали Франции, в особенности “выскочки” Бонапарта, хотя уже недалеко было время, когда этот “выскочка” наполнил мир славою своих побед и из когда-то скромного офицера сделался сюзереном, раздававшим европейские престолы своим маршалам, родне и фаворитам, и гигантом, раздавившим в несколько недель все могущество Пруссии и Австрии.

Во внутреннем управлении Воронцовы по-прежнему стояли за коллективное обсуждение дел и прежнюю роль сената, какую он имел в Петровское время. Теперь, как и в прежние царствования, не было почти ни одного вопроса в государственном управлении, о котором бы не подавали своих мнений, проектов и записок братья Воронцовы. Партизаны союза с Англией, при помощи которого они желали развить морские силы России, Воронцовы интересовались положением морского дела на родине; зная хорошо Англию и ее морскую организацию, они в этом отношении были ценными советниками и участвовали в разработке вопросов о русском флоте. Между прочим, знаменитый адмирал Грейг, герой войны со Швецией, был их другом. В сфере военного дела, которое Семен Романович прошел в школе славного Румянцева, младший Воронцов был специалистом, и его записка “о способах лучшего устройства русской армии”, поданная Александру I, не утратила интереса и в настоящее время. Вообще как в этих, так и во многих других вопросах мнения Воронцовых отличались разумностью и самостоятельностью, выделявшими их из окружающей посредственности, и во всяком случае – основательным знанием трактуемого предмета.

Но брюзжащая и упрямая старость, отстаивающая с упорством убеждения, раз сложившиеся в уме, и с трудом поддающаяся новым веяниям, бывает плохою союзницею кипучей, порывающейся молодости, желающей испытать способы пересоздать по новым рецептам мир и восстановить в нем нарушенное нравственное равновесие. И братья Воронцовы испытали это вскоре по воцарении Александра I.

После долгих 17 лет – в 1802 году прибыл Семен Романович на родину вместе с дочерью. Сын его уже ранее приехал в Россию и жил у дяди-канцлера. Все семейство Семена Романовича было обласкано и прекрасно принято при дворе, а образованный, молодой и любезный Михаил Семенович, – гордость дяди и отца, – имел большой успех среди тогдашнего общества, которое не могло похвалиться образованною молодежью. Это пребывание Семена Романовича в России было последним, и он вернулся в конце 1802 года снова в Англию, чтоб никогда уже не видеть родины, по отношению к которой были, может быть, довольно справедливы слова одного из государственных людей: “Это страна, в которой, живя в деревне, пошлеешь и, живя в столице, подлеешь”...

Молодые сотрудники государя везде вытесняли старых слуг его отца и бабки. Не замедлило то же случиться и с графом Александром Романовичем. Назначенный ему в помощники молодой Чарторижский, тонкий и образованный поляк, на самом деле забрал все в свои руки и пользовался большим доверием государя. Чувствуя притом себя больным, граф отстранился от дел с 1804 года, уехал в свое имение Андреевское, где и прожил, сохраняя по внешности всю канцлерскую обстановку – получал депеши, имел канцелярию, – но уже почти без влияния на дела государственные. В 1805 году, 2 декабря, граф Александр Романович скончался в Андреевском, где и погребен.

Брат его, Семен Романович, тоже сходил со сцены: 15 мая 1806 года он вышел в отставку, при чрезвычайно лестном отзыве о его деятельности со стороны государя, с почетом и соответственным гонораром. Но на долю этого симпатичного старика выпало редкое счастье видеть блестящие успехи сына, воспитанию которого он посвятил так много времени и забот. К жизни и деятельности этого знаменитейшего из Воронцовых мы теперь и перейдем.