Текст книги "Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3)"

Автор книги: В. Коковцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Столыпин назначил последним сроком для получения ответа Думы вечер субботы 2-го июня и созвал Совет {274} Министров на заседание в Елагин Дворец к 9-ти часам, без присутствия Канцелярии.

Не успели мы собраться, не успел Столыпин передать нам последние сведения о ходе переговоров, выражая свое убеждение, что из них ничего не выйдет, как его вызвал курьер, сказавши, что приехали три члена Государственной Думы, – кто именно я не знал, да и никто из нас этим и не интересовался, будучи убежден в том, что они привезли отрицательный ответ.

Долго, бесконечно долго, отсутствовал Столыпин. Мы все ждали его с напряженным вниманием и по мере того, что время тянулось и подошло уже почти к полуночи, у нас начало складываться убеждение, что переговоры принимают благоприятный характер и договаривающиеся стороны обсуждают вероятно условия соглашения. В нашей среде пошли даже толки о том, как выйдет правительство из этого положения, если соглашение будет достигнуто на этом вопросе, когда у Государя давно сложилось убеждение в невозможности совместной работы с этим составом Думы. Только в половине первого ночи вернулся к нам Столыпин и сказал, что ничего с этими господами не поделаешь". Они и сами видят, что правительство право, что оно уступить не может, что с таким настроением большинства Думы все равно нет возможности работать, да никто этого и не хочет, а взять на себя решение тоже никто не желает. Мы расстались на том, что я сказал им, пусть на себя и пеняют, а нам отступать нельзя и мы выполним наш долг. Меня пугают – прибавил он восстанием и грандиозными беспорядками, но я заявил им, что ничего этого не будет и думаю, что они и сами того же мнения".

Оставалось узнать, когда же именно произойдет роспуск и какие распоряжения по этому поводу будут сделаны. Я не знал, что указ о роспуске и новый избирательный закон уже посланы к Государю в Петергоф рано утром с особым курьером, и полагал, что эти акты нужно только теперь представить туда, доложивши о том, что отказ Думы последовал. При представлении их Государю Столыпин в особом докладе довел до сведения Государя, – что он не надеется на успешность переговоров и просит подписать Указы с тем, чтобы они не были объявлены в том случае, если Дума подчинится требованию правительства и снимет депутатскую неприкосновенность.

{275} Столыпин недоумевал даже почему указов так долго нет обратно, так как они уже давно в руках Государя. Только в начале второго часа утра из Петергофа прибыл пакет от Государя с подписанными бумагами и с письмом собственноручным от Hегo. Я снял тут же, с разрешения Столыпина, копию с письма и очень сожалею, что она пропала вместе с большинством моих бумаг, но хорошо помню, почти дословно, его текст. Он был приблизительно следующий: "наконец я имею Ваше окончательное решение. Давно была пора покончить с этою Думою. Не понимаю как можно было терпеть столько времени и, не получая от Вас к моему подписанию указов, я начинал опасаться, что опять произошли колебания. Слава Богу, что этого не случилось. Я уверен, что все к лучшему".

Мы остались еще около полутора часов, обсуждая всякого рода частности положения. Столыпин был совершенно спокоен, уверенно говорил, что вполне убежден, что порядок нигде не будет нарушен, не будет и демонстрации в роде Выборгского воззвания и только озабочен тем, как бы удалось заарестовать всех членов Думы, причастных к революционной организации, которые несомненно попытаются скрыться раньше чем удастся приступить к их аресту после опубликования рано утром указа о роспуске Думы. Уходя от него последним, причем он просил меня не формализироваться тем, что меня проводят до моей дачи два жандарма, так как "мало ли что может случиться", сказал он, – я спросил Столыпина как поступил бы он, если бы Дума формально подчинилась, а Государь, подписавши указы, не разрешил бы не приводить их в исполнение. Его ответ был такой: "этого не могло бы случиться, потому что всего два дня тому назад об этом была речь при моем личном докладе, и Государь прямо сказал мне, что хорошо понимает, что в таком случае нельзя распускать Думы и тем более ставить правительство в такое неловкое положение". Я мог на это ответить Столыпину только, что в таком случае мне непонятно выражение укора Государя всем нам за то, что мы медлим роспуском, зная его настроение.

{276}

ГЛАВА V.

Успокоение, наступившее в стране. – Улучшение финансового положения. Статья Хейдемана. – Удачная самостоятельная операция Министерства Финансов для поддержания русских Фондов на Парижской бирже – Разработка законопроектов для внесения в третью Думу. – Подготовка проекта росписи на 1908 г.

Ожидания Столыпина, что роспуск Думы не вызовет беспорядков, совершенно оправдались.

Роспуск Думы и обнародование составленного в исключительном порядке нового избирательного закона произошли в полном спокойствии. Оно решительно нигде нарушено не было. Получилось даже впечатление, что население было просто довольно тем, что прекратилось то нервное состояние, в котором жила страна с февраля прошлого года, и каждый может спокойно заняться своим делом.

Тон оппозиционной печати значительно понизился. Гневные окрики Речи, Русских Ведомостей, сменились ядовитыми критическими замечаниями на новые выборные правила, и "Дума 3-го июня или Столыпинская Дума" стала, излюбленным предметом всех статей. Призывы бунтарского свойства вовсе прекратились, и рядом с быстро загоравшеюся новою избирательною кампанию наступило какое-то давно небывалое спокойствие в стране.

Для моей личной работы по Министерству Финансов оно оказалось чрезвычайно благотворным, и я получил, в полном смысле слова, возможность отдохнуть в нормальной работе, которой был непочатый угол, в особенности потому, что за все время существования Думы исправлению внутреннего денежного обращения, все еще испытывавшего на себе последствия глубокого потрясения 1905-1906 гг., шло чрезвычайно {277} медленно, а нервное состояние внутри страны отражалось большим ослаблением и на иностранных рынках, из которых особенной слабостью стал отличаться Французский рынок, тяжело переживавший к тому же потрясение американского рынка в этом году.

Не прошло и месяца после роспуска второй Думы, как в положении нашей государственной кассы произошла полная метаморфоза: поступление доходов стало очень благоприятным и далеко опережало скромно исчисленные по бюджету доходы. Но в то же время пришлось пересмотреть сметные расписания по ежемесячным отпускам кредитов, и мне не оставалось ничего иного, как пойти несколько шире в удовлетворении требований ведомств, отчего и мои отношения к моим коллегам стали гораздо любезнее. Из Парижа я стал также получать лучшие вести. Под влиянием сообщений газетных корреспондентов о полном спокойствии и порядке в стране, стали больше прислушиваться и к моей оценке переживаемых событий, находя, что я не преувеличивал, когда постоянно говорил, что никакого восстания в духе Московского, 1905 года, опасаться не следует, потому что правительство теперь иное, чем тогда, да и новый избирательный закон издан именно для того, чтобы спасти народное представительство, которое было искажено совершенно несоответствующим стране слишком широким избирательным правом по декабрьскому закону 1905 года.

В этом отношении большую услугу оказал, быть может, сам того не подозревая, покойный корреспондент газеты Матэн – Хейдеман, посланный своею газетою для выяснения внутреннего положения России. Он начал ряд своих статей в самом невыгодном для правительства направлении. Попавши под влияние оппозиционных кругов распущенной Думы, он очень неудачно затронул в одной из первых своих корреспонденций и финансовое положение России, предрекая ему самые мрачные перспективы, перепутавши при этом все подсунутые ему цифры до полной тех неузнаваемости.

Из Парижа обратили мое внимание на эти статьи, и я телеграфировал, что весьма сожалею, что такой талантливый корреспондент, которого я знаю еще по 1906 году, не зашел к Министру Финансов за более объективным освещением положения и рисует его исключительно на основании непроверенных умозаключений, оппозиционно-настроенных, политических групп.

{278} Я прибавил, что сам его не стану звать, но если он будет просить о приемах, то получить, конечно, свободный доступ к точным сведениям о действительном положении финансов страны, скрывать которое я не имею намерения.

Через два дня я получил его просьбу о приеме, немедленно принял его и снабдил целым рядом неопровержимых данных, свидетельствовавших о быстром улучшении как денежного обращения, так и поступления доходов после тяжелых пережитых дней.

К чести Хейдемана я должен сказать, что он использовал мои сведения самым добросовестным и даже искусными образом и закончил свою корреспонденцию открытым заявлением, что был введен в заблуждение политическими противниками правительства, совершенно односторонне осветившими ему весь вопрос.

Статья Матэн произвела большое впечатление и была первою в длинном ряде других статей, не всегда приятных для нашего правительства в смысле оценки политического положения России, – хотя и не сменявшихся в приведении и положительных фактов.

К той же поре, – приблизительно в конце августа или в начале сентября – относится и еще один эпизод, доставивший мне, немалое удовольствие.

Несмотря на успокоение в России, как я уже упомянул парижская биржа продолжала, быть слабою на русские фонды. Мои парижские корреспонденты, не переставшие, за все время смутного периода второй Думы, жаловаться на неблагоприятное положение биржи и на вредные, для русского кредита, последствия, в особенности от значительного падения последнего займа 1906 года, не раз настаивали передо мною уже не на необходимости, как это было раньше, поддерживать прессу, для устранения пессимистического настроения держателей русских Фондов, но на прямом воздействии на биржу путем покупок синдикатом выпущенного займа, с целью подбирать то, что предлагается к продаже слабыми держателями, нередко готовыми продавать облигации по какой угодно цене, лишь бы только сбыть их с рук. Они требовали, чтобы я дал синдикату средства на покупку этих облигаций, решительно отказываясь от затраты своих средств, под тем предлогом, что вся синдикатская прибыль, будто бы, давно поглощена предшествовавшими их операциями по поддержки займа.

{279} Когда, после роспуска второй Думы, порядок в России нарушен не был, и я стал периодически публиковать благоприятные сведения о поступлении доходов и о выравнивающимся денежном обращении, не скрывая их и в моих беседах с корреспондентами французских газет, особенно многочисленными за эту пору, то настоянию банкиров о поддержке курса русских бумаг покупкою их, за счет средств русского Казначейства или Государственного Банка, сделались снова особенно настойчивыми.

Я предложил парижским банкирам устроить то, что впоследствии получило наименование "Красного Креста", то есть общий счет между русскою группою в Париже и нашим Государственным Банком, внести на это определенный капитал, пополам синдикатом и нашим Банком и вести эту операцию поддержки курса бумаг совместными силами, распределяя прибыли и убытки на равных внесенному капиталу началах.

Парижско-Нидерландский Банк, в лице г. Нетцлина, отнесся к моему предложению сочувственно, но оговорился, что даст окончательный ответ только после совещания с участниками группы и через день сообщил мне, что соглашения не последовало.

Тогда я решился попробовать сделать то же самое дело непосредственно распоряжением Государственного Банка, без всякого участия парижских банков, давая через Банк и Кредитную Канцелярию прямые приказы парижской бирже. Совет Министров я не ставил в. известность о моем предположении, чтобы не давать повода ни к ненужным разговорам, ни, тем более, к возможным спекулятивным маневрам, но переговорил подробно со Столыпиным и обещал держать его в полном курсе хода этой операции.

Столыпин отнесся к моему предложению самым сочувственным образом, так как оно совершенно отвечало его характеру, склонному к борьбе, во имя достижения целей, которые он находил отвечающими нашим интересам.

Я решил затратить на это до 5-ти миллионов рублей в виде предельной суммы, не затрачивая, однако, разом, дабы не поднимать искусственно курса наших бумаг и ведя операцию осторожно на небольшие суммы, смотря по количеству предлагаемых к продаже облигаций различных русских государственных займов.

Результаты задуманной мною операции превзошли самые смелые мои ожидания. Конечно, в этом благоприятном {280} результате главную роль сыграли условия нашей внутренней жизни, та обстановка, в которой произошел роспуск второй Думы, спокойствию, с которым встретила его страна, в высшей степени благоприятный ход выборов в третью Думу на основании нового избирательного закона, единодушные отзывы всех корреспондентов иностранных газет о результатах выборов в смысле обеспечения большинства за умеренными, элементами, далекими от борьбы с правительством и стремления к захвату власти, а тем более к государственному перевороту. В общественном мнении на Западе Европы быстро укоренилось мнение, что правительство одолело смуту, что идея народного представительства сохранена и будет развиваться без ненужных потрясений и под влиянием этого перелома и биржи сразу изменим свое отношение к нашему кредиту настолько, что было достаточно приобрести действительно скромное количество бумаг, выброшенных слабыми держателями, что чувствительно поднять их курс настолько, что мне пришлось маневрировать не только в сторону покупки наших бумаг, но и в сторону продажи их, как только появился спрос на них.

В данном случае оправдалось то, что хорошо известно в практике биржевого обращения, а именно, что как только бумага, бывшая в загоне, начинает подниматься, тотчас же на нее возникает спрос по повышенным ценам.

То же самое случилось в ту пору и с нашими упавшими перед тем, бумагами. Я покупал их, – хорошо помню это о отношению к 5-ти процентной ренте 1906-го года, – по 69-ти, 70-за сто, а продавал нередко через три-четыре, дня за 72-74 процента. Единовременная затрата капитала Государственного Банка ни разу не превышала l-2-х миллионов рублей, бумаги шли, сравнительно быстро на повышение, и я совершенно прекратил их покупку в первой половине 1908-го года, когда, курс ренты 1906-го года дошел почти до выпускной цены 87-88 % и затем скоро перешел за ту грань. В конечном результате наш Государственный Банк получил на этой операции крупный чистый доход, превышавший и миллион рублей.

Парижские банкиры долгое время не любили вспоминать этого дела и каждый раз, когда впоследствии о нем заходила речь, постоянно ссылались на то, что "победителей не судят", элегически прибавляя, что при неудаче, наш Банк мог бы понести и немалые потери.

{281} Быстро прошло лето 1907-го года, подошли и выборы в третью Думу, закончившиеся победою умеренных элементов, разумеется, под влиянием особенностей нового избирательного закона, так раздражавшего оппозиционно настроенную часть общества.

По мере того, что Столыпин стал получать сведения о ходе выборной кампании по созыву третьей Государственной Думы по новому избирательному закону, во всех Министерствах развернулась, по его настойчивой просьбе, поистине кипучая деятельность по выработке огромного количества законопроектов по самым разнообразным предметам. Не проходило ни одного заседания, чтобы Столыпин не старался внушить всем нам настоятельную необходимость ввести как можно больше представлений в новую Думу и устранить заранее самую тень упрека в том, что правительство не приготовилось к большой законодательной работе.

Для моего ведомства эти настояния не имели никакого особого значения: от первых двух Дум осталось множество нерассмотренных законопроектов и, кроме того, новых, совершенно подготовленных разработкою, оказалось столько, что представленный мною список моего подлежащего внесению к открытию Думы и подготовленного для него оказался настолько обширным, что Столыпин прекратил всякие настояния и все обращался к другим министрам с просьбою не отставать от Министерства Финансов.

Наступила пора составлять сметы и проекты росписи и моя работа пошла, на этот раз, очень гладко. Доходы поступали настолько удовлетворительно, что я имел возможность меньше ограничивать ведомства, да и сами они были настроены на первый год очень мирно и не слишком много запрашивали новых кредитов. Исключение составляло, однако, ведомство земледелия, которое никак не хотело войти в рамки нормального сметного порядка, и самые острые споры происходили именно с ним, при постоянной решительной поддержке его Столыпиным и притом, не столько по существу его разнообразных предложений, сколько по невероятному количеству, так называемых условных кредитов, и мне приходилось спорить на каждом шагу относительно невозможности заносить в сметы того, что не оправдывается действующим законом и требует, во всяком случае, немалого срока для проведения нового закона через две инстанции.

Особенно трудно было мне в тот короткий промежуток {282} времени, когда Министром Земледелия был Кн. Б. А. Васильчиков, а на правах Товарища его состоял профессор Мигулин, приуроченный Министром именно к бюджетной работе. Начались было попытки применить к исчислению кредитов особые приемы, отличные от тех, которые были издавна усвоены ведомствами, но и это осложнение было, на первых порах, сравнительно невелико, и все наши споры оканчивались и мирно и быстро. Это приходящее осложнение повлияло, однако, быть может, на то, что Кн. Васильчиков только короткое время остался во главе ведомства.

Зато сама техника составления и изложения росписи дала мне на этот раз очень большую работу. Столыпин особенно горячо принял мое предложение составить на этот раз Объяснительную записку к росписи совершенно иначе, нежели она составлялась ранее, а именно – дать в ней все те разъяснения, которые могли бы помочь новому составу Думы, если только он оправдает наши ожидания в смысле готовности работать с правительством, а не вести осаду на него, как делали две первые Думы, – найти в объяснениях к росписи, как называл Столыпин, – учебник по бюджетному искусству и целый ряд таких справок, которые помогут бы новому составу заранее найти ответы на все вопросы, затронутые в оппозиционных речах второй Думы и уяснить ему, что наш бюджетный закон, который мы решились заранее энергично отстаивать от попыток сломать его, вовсе уж не так плох, как развивает этот вопрос оппозиционная печать, и что он дает народному представительству весьма большой простор для продуктивной работы. Мне такая задача дала, конечно, большую лишнюю работу, но она же принесла мне потом и огромную пользу, потому что помогла быстро отстранить попытки оппозиции опорочить нашу точку зрения.

Я должен при этом сказать, что при том прекрасном личном составе Министерства,. которым я был окружен, и при таких выдающихся сотрудниках по бюджетному делу, как Начальник Бухгалтерского Отдела Департамента Государственного Казначейства Дементьев, мои Товарищи: Н. Н. Покровский, С. Ф. Вебер и И. И. Новицкий и целый ряд выдающихся старших служащих, самое сложное дело спорились у нас, и не раз в заседаниях Совета Столыпин с завистью говорил мне: "вот, если бы у меня были также сотрудники, и я бы так же работал, как работают в Министерств Финансов, но у меня самого нет такого навыка в работе центральных управлений, да и мои {283} сотрудники как-то не могут все еще привыкнуть к изменившимся условиям законодательной работы".

По мере изготовления объяснительной записки к росписи я представлял ее на рассмотрение Совета, никаких ни от кого замечаний не получил и, заблаговременно, подготовил и мою речь в Думе, тогда настанет пора давать общие, по росписи, объяснения. Столыпину она настолько понравилась, что он открыто заявил в Совете, что принимает ее как учебник лично для себя, и ему принадлежала мысль о переводе ее на французской язык для того, чтобы иностранная пресса познакомилась с нашим общим финансовым положением, которое, по справедливости, показало, ко времени открытия третьей Думы большое укрепление, по сравнению с тем, каким оно было во время созыва первых двух Дум.

Я не судья, конечно, в моем собственном деле, но, перечитывая уже в Париже, в изгнании, в 1929-м году мою первую думскую речь, я глубоко переживал впечатления этого отдаленного дня, когда впервые, после всех унизительных испытаний 1906-го и первых дней 1907-го года привелось почувствовать, что я окружен не одними врагами и могу отстаивать, с надеждою на успех, те взгляды, которые я считал правильными и полезными для государства.

Государь также оставил у себя текст моего бюджетного выступления и, продержавши его у себя почти две недели, вернул мне ею с целым рядом отчеркнутых мест, по-видимому остановивших на себе его внимание, а наверху написал: "Дай Бог, чтобы новая Государственная Дума спокойно вникла во все это прекрасное изложение и оценила какое улучшение достигнуто Нами в такой короткий срок, после всех ниспосланных Нам испытаний".

Я передал этот экземпляр моего предполагаемого думского выступления в Департамент Государственного Казначейства и поручил разослать копии во все Департаменты, с резолюциею Государя и, конечно, ни одна, архивная работа большевиков не упомянула о ней, да, вероятно, она и не сохранилась, среди всеобщего разрушения.

Получили мою объяснительную записку к росписи на 1908 год также все газеты без всякого изъятия.

Две газеты уделили ей более других внимания: Новое Время и Речь. Первое отозвалось очень сочувственно как об общем финансовом положении России, так и о самом способе представления сметного материала народному представительству"

{284} Вторая, напротив того, заранее выставила весь свой арсенал оппозиционного отношения к правительству в этом вопросе, повторивши еще и еще раз все те же избитые положения о недостаточности прав русского народного представительства в бюджетном деле и о необходимости добиваться расширения своих прав, не стесняясь идти на открытый конфликт с властью, которая "все позабыла и ничему на научилась".

Через неделю после открытия Думы все эти положения были снова повторены и развиты от лиц оппозиции главою партии народной свободы П. Н. Милюковым.