Текст книги "Когда бессильны пушки"

Автор книги: В. Львович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Рурский конфликт и оккупация Рурской области 1922-1925 гг.

События, о которых идет речь в книге, связаны с так называемым Рурским конфликтом 1922-1923 гг., который был вызван обострением межимпериалистических противоречий в рамках Версальской системы, созданной после окончания первой мировой войны. Этот конфликт сыграл важную роль в судьбах послевоенной Европы, способствовал, с одной стороны, развитию революционного движения в странах Европы, а с другой,  росту реваншистских настроений и приходу фашистов к власти в Германии.

В начале 1920-х гг. экономическое положение Германии, потерпевшей поражение в первой мировой войне, оставалось крайне тяжелым. Промышленное производство составляло около около 2/3 довоенного уровня, усиливалась инфляция, сокращались золотовалютные резервы вследствие вывоза их за границу крупным капиталом. Ситуация усугублялась необходимостью выплаты репараций, наложенных на Германию странами-победительницами.

Канцлер Германии (с 1921 г.) И. Вирт и министр восстановления (позднее – министр иностранных дел) В. Ратенау, считали, что Германия должна добросовестно выполнять свои обязательства по выплатам репараций и проводили т. н. «политику выполнения». Одновременно, идя навстречу владельцам предприятий легкой промышленности, нуждающихся в сырье, стремясь к выводу Германии из изоляции и ослабления зависимости от стран-победительниц, они выступали за развитие отношений с Советским Союзом, что привело к подписанию в 1922 г. Рапалльского договора.

Такая политика вызывала недовольство германского монополистического капитала, связанного с тяжелой промышленностью и аграрным сектором, который вынашивал планы ликвидации Веймарской республики, разгрома коммунистической партии и других демократических организаций. Орудием реализации этих планов стала возникшая в 1919 г. фашистская партия, во главе с Гитлером (с 1921г.).

При финансовой поддержке монополий в стране активизировалась деятельность террористов, жертвами которых становились не только коммунисты, но и представители буржуазной демократии: в 1921 г. был убит М. Эрцбергер, подписавший Компьеньское перемирие в качестве представителя Германии; в 1922 г. – В. Ратенау.

Несмотря на требования общественности запретить деятельность  фашистских организаций, правительство не принимало действенных мер, что еще больше дестабилизировало внутриполитическую обстановку и привело к падению кабинета Вирта, на смену которого пришел кабинет Куно, являвшегося ставленником группы миллиардера Стиннеса (трест «Сименс-Рейн-Эльбе-Шуккерт-Унион» имел в 1923 г. 1220 промышленных, банковских и торговых предприятий, владел лесами и лесопильными заводами, пароходствами и верфями, гостиницами, ресторанами, газетами и являлся серьезным препятствием для установления господства английских и американских монополий в Германии и других странах. Экономические интересы Стиннеса распространялись на Австрию, Швецию, Данию, Италию, Испанию, Бразилию, Индонезию. Состояние его оценивалось в 8-10 млрд. золотых марок. Число занятых на предприятиях Стиннеса составляло 600 тыс. человек.).

Стиннес, стремясь к укреплению влияния крупной буржуазии на политику,  выступил сторонником так называемой «политики катастроф» (поддержка любых действий, приносящих вред существующей власти) и в 1922 г. опубликовал заявление, в котором заявил, что по мнению германских монополий Германия не должна платить репараций даже под угрозой оккупации Рура.

Сложное внутренне положение Германии усугублялось внешнеполитическими проблемами. В 1921 г. объем германских репараций был определен в 132 млрд. золотых марок. Однако подходы держав-победительниц (прежде всего Англии и Франции) к их выплате существенно различались. Если Франция, заинтересованная в закреплении слабости Германии, настаивала на полной и непрерывной выплате репараций вне зависимости от экономического положения, то Англия, опасаясь усиления Франции,  на Парижской репарационной конференции 1923 г. выступила с предложением сократить объем репараций до 50 млрд. марок и предоставить Германии отсрочку платежа на четыре года. Расхождение позиций привело к срыву работы конференции.

Для оказания давления на Германию и реализации своих внешнеполитических целей, которых не удалось добиться в ходе Парижской мирной конференции 1919 г., Франция, при поддержке Бельгии и Италии, воспользовавшись нарушением Германией поставок в счет репараций угля и леса, проводит в репарационной комиссии постановление о невыполнении Германией обязательств по репарациям (9 января 1923 г.). 10 января 1923 года правительства Франции и Бельгии заявили, что высылают на территорию Рурского региона «миссию инженеров» с контрольными полномочиями для обеспечения выплат репараций, а с ними – «войска для их защиты», и уже 11 января 1923 г. французские и бельгийские войска начинают оккупацию Рурского бассейна, в ходе которой было занято около 7% послевоенной территории Германии (10% населения, 72% (по другим данным – 88%) добычи угля и более 50% производства чугуна и стали).

Командующий оккупационной армией французский генерал Дегут, упоминаемый в книге, объявил Рурскую область на осадном положении. В ответ на это германское правительство провозгласило политику «пассивного сопротивления». Она должна была выражаться в прекращении работы предприятий, которые могли оказаться полезными оккупантам, невыполнении населением распоряжений оккупационных властей, неуплате налогов и др. Тем самым создавалась видимость отстаивания правительством национальных интересов. При этом германские монополии получали значительные компенсации за участие в этой политике. «Стиннес, Кирдорф, Тиссен и Крупп получили 360 млн. золотых марок на заработную плату горнорабочим, 250 млн.– в возмещение за материальные затраты и 700 млн. – за «недополученную прибыль»»^{1}. Но получая золотые марки, владельцы предприятий выплачивали заработную плату быстро обесценивавшимися бумажными деньгами. 1 доллар в августе 1923 г. стоил 1,1 миллионов марок, а в декабре – 4,23 миллиарда. В июле 1923 г. золотая марка стоила 262 тыс. бумажных марок, а 5 ноября – 100 млрд. бумажных марок. К концу года  в оборот было запущено 93 триллиона бумажных марок.

Империалистические страны, прежде всего – Англия и США, поддерживали политику «пассивного сопротивления», надеясь, что она позволит им укрепить свои позиции в Европе за счет ослабления и Франции, и Германии. Единственной страной, выступившей против оккупации Рурской области, стал Советский Союз, опубликовавший обращение ВЦИК «К народам всего мира в связи с оккупацией Францией Рурской области», в котором заявлялось: «Рабоче-Крестьянская Россия в свое время решительно протестовала против жестокого безумия Версальского мира и предрекала тягчайшие последствия для Европы и для всего мира от его проведения в жизнь. Ее предсказания полностью оправдались в действительности. Четыре с половиной года, прошедшие со времени подписания Версальского мира, были годами непрекращающейся вражды между народами, годами непрерывного роста вооружений и неудержимого разложения европейского хозяйства. <…> Суверенитет германского народа нарушен. Право германского народа на самоопределение растоптано ногами. Расшатанному народному хозяйству Германии нанесен новый сокрушительный удар. Жестокая нищета и неслыханные угнетения грозят трудящимся массам Германии, а всей Европе – усиление экономической разрухи. Мир снова ввержен в состояние предвоенной лихорадки. Искры сыплются в пороховой погреб, созданный из Европы Версальским миром.

В эти решающие дни Рабоче-Крестьянская Россия снова подымает голос негодующего протеста против безумной политики империалистической Франции и ее союзниц. Снова и с особой энергией она протестует против подавления права германского народа на самоопределение. Снова и с особой энергией предостерегает она народы мира от нависшей над Европой угрозы кровопролитий.»^{2} Советская позиция была поддержана коммунистическим партиями стран Европы, в том числе и Французской коммунистической партией.

Репрессии оккупантов и прогрессирующее ухудшение экономического положения Германии способствовали усилению революционного движения в стране, возникновению единого рабочего фронта и падению правительства Куно, возникновению рабочих правительств в Саксонии и Тюрингии в состав которых входили социал-демократы и коммунисты.

Угроза победы рабочих привела к тому, что германская буржуазия пошла на соглашение с оккупантами. Когда в Рурской области бастовало около 400 000 рабочих, недовольных антинациональной политикой монополий, германское и французское правительство договорились о допуске германских войск на территорию оккупированного Рура для подавления выступлений рабочих.

Пришедший к власти кабинет Штреземана  27 сентября 1923 г. отказался от дальнейшего проведения «пассивного сопротивления», не предъявив при этом никаких условий оккупантам. «Мы прекратили пассивное сопротивление,– писал позднее Штреземан,– потому что оно само по себе полностью взорвалось, и если бы мы продолжали его финансировать, это только ввергло бы нас в большевизм». В 1924 г. Франция согласилась предоставить Германии отсрочку по выплатам репараций, а к концу года из Рурской области были выведены оккупационные войска.

О некоторых эпизодах борьбы коммунистов Англии и Франции против оккупации Рурской области и рассказывается в книге В. Львовича, хотя она и не охватывает всей истории конфликта, завершившегосяся в 1925 г. с принятием плана Дауэса, ограничившего, с одной стороны, возможности вмешательства Франции в дела Германии, а с другой – укрепившего положение американских монополий  в Европе. Приток американских капиталов (объем займов с 1924 по 1930 г. составил около 30 с лишним миллиардов марок) укрепил позиции монополий и способствовал эволюции Веймарской республики в сторону реакции.

V_E.

В. ЛЬВОВИЧ КОГДА БЕССИЛЬНЫ ПУШКИ

В январе 1923 года

В  другое время Генрих Штольц не особенно огорчался бы по поводу своей болезни. В конце-концов, значительно приятней лежать у себя дома в тепле и на чистой кровати, нежели с утра до вечера находиться в шахте, глубоко под землей, в полумраке и в той ужасающей сырости, которая в несколько часов превращает хлеб, взятый на завтрак, в мокрую губку, а шахтера заставляет долго и нехорошо кашлять.

Но валяться в постели, когда события развиваются с такой быстротой, когда дорог каждый час и каждый человек в организации на учете! Этого Генрих Штольц, секретарь комсомольской ячейки шахты № 13, никак не мог себе позволить и время от времени безрезультатно пробовал становиться на ноги.

– Чорт бы побрал это здоровье,– выругался он вслух и, нервно отшвырнув от себя книгу, отвернулся к стенке.

Сон не шел. И как назло, по стене весело прыгали солнечные зайчики, рисуя на ней светлые узоры.

Генрих еще долго провалялся бы на кровати, если бы не услышал все приближающийся гул человеческой толпы, издали похожий на ропот морского прибоя.

Порыв ветра донес звуки духового оркестра, игравшего веселый и незнакомый марш-

Генрих напряг все силы и, пошатываясь, хватаясь ослабевшими руками за попадавшиеся по дороге предметы, добрался до окна. То, что он увидел, заставило его насторожиться.

Густая толпа покрывала уже всю ту часть пустыря, которая видна из окна. Толпа была взбудоражена, и выкрики доходили до комнаты Генриха тем самым гулом, который поднял его с кровати.

По маленькой, прилегавшей к пустырю и в это время дня обычно пустынной улице пробежал без шапки и пиджака Фриц.

«Странно, он никогда так рано не закрывал своей лавочки», подумал Штольц.

Раскрылась калитка, и показалась мать Генриха. Он позвал ее, но за шумом улицы слабого голоса Генриха не было слышно, и мать, как вбежала в калитку, так и осталась на пороге ее, растрепанная, растерянная и что-то озлобленно выкрикивавшая.

Вскоре русая головка сестренки Генриха – Клары – ловко праскользнула под руками матери, и девочка галопом понеслась к дому.

– Генрих! – закричала она, ураганом ворвавшись в комнату.– Ты слышал, французские войска заняли город. Говорят, снова война будет.

За Кларой пришла и мать. Она хотела начать на что-то пространно жаловаться. Но Генрих ее не слушал. Дрожащими руками натягивал он на себя одежду, с трудом попадая в рукава.

Дверь опять отворилась, чтобы пропустить здорового парня, вся одежда и внешность которого изобличала в нем шахтера.

– Генрих, видно, я уже запоздал. Ты все знаешь?

– Нет, не все, но главное знаю. Ну, а у вас как дела?

– Итти можешь?

– Как видишь, почти готов!

– Ну, ладно, я тебе помогу. Меня ячейка за тобой послала. По дороге все расскажу.

– Генрих,– попыталась остановить его мать,– куда ты? Ведь ты совсем больной.

– Оставь, мама. Не до того, разве не видишь?!

„Французские солдаты, братайтесь с рабочими!"

Французские войска заняли город.

Солдаты небольшими группами бесцельно слонялись по городу, лихо отдавая честь встречавшимся одетым с иголочки офицерам и насмешливо поглядывая на рабочих, нет-нет да собиравшихся в кучки.

Дело шло к вечеру, и, по совести говоря, многим солдатам порядком надоело расхаживать среди людей, относившихся к ним с глубокой и нескрываемой враждебностью.

К тому же город окутал обычный в это время года густой туман, и на расстоянии двух метров нельзя было различить человека. Прогулка в таких условиях теряла всю свою прелесть, и солдаты с сожалением вспоминали недавно оставленную родину, где разговаривают по-французски.

Но если туман портил настроение гулявшим солдатам, то кое-кому он помогал в работе.

В тумане шныряли расплывчатыми тенями подростки с ведрышками клейстера в руке и свертком подмышкой. Они останавливались на несколько мгновений. Несколько мазков кистью – и большая прокламация перекочевывала из свертка на стену или забор, а человек пропадал в тумане.

Скучающий взор проходившего солдата задержался на свежем листе, наклеенном на заборе.

– Чорт меня побери,– воскликнул он и обратился к своему спутнику, загорелому солдату,– ведь эта штука написана по-французски.

Оба солдата остановились, и первый громко прочитал своему товарищу напечатанную на французском и немецком языках комсомольскую прокламацию.

Французские солдаты, ваше место в рядах немецких рабочих.

Ваша борьба должна быть направлена совместно с немецким пролетариатом против нашего общего врага – буржуазии.

Братайтесь с немецким пролетариатом. 

Эту прокламацию потом, когда туман рассеялся, долго соскабливал с забора постовой шуцман (полицейский).

А оба солдата, встретившись в казарме со своими товарищами по полку, узнали, что почти все они читали эти трехцветные комсомольские воззвания и что как-раз об этом и идет сейчас горячий спор, в котором они приглашаются принять участие.

«В полку бошей[1]1
  Бошами французские националисты называют немцев.


[Закрыть] нет»

Полковник Лерош болен астмой. Врачи категорически запретили ему волноваться. Если бы они имели права высшего военного командования, они бы безусловно запретили господину Лерошу командовать полком оккупационной армии, так как не было дня, когда бы ему не приходилось волноваться по поводу «морального» состояния вверенного ему полка.

Полковник боялся смерти, он хотел умереть генералом. Он старался не волноваться, был всегда сдержан, говорил тихим голосом, подражая в этом своему бригадному генералу, с которого он во всем и всегда старался брать пример. Но всему бывает предел.

И сегодня, позабыв о своей астме, равно как и о бригадном командире, полковник Лерош,имел в весьма повышенном тоне разговор с ад'ютантом полка.

Когда ад'ютант вошел в кабинет своего начальника, господин Лерош в промежутке между зверскими приступами удушья что-то злобно бормотал про себя, быстрыми шагами меряя паркетный пол.

Ад'ютанта звали м-сье Пьер Леблан. В обыкновенное время полковник называл его по-приятельски Пьером. Они были дальними родственниками и здесь, в оккупированном городе, жили на одной квартире.

– Господин ад'ютант,– обратился к Леблану полковник, и ад'ютант, почувствовав, что дело будет серьезное, принял подтянутый и строго официальный вид.

Полковник хотел было придать своему лицу обычное спокойное выражение, но потом, махнув рукой, подбежал к ад'ютанту и, задыхаясь от бешеного приступа астмы, прокричал в самое ухо Леблана:

– Чтобы ни одного боша не было в нашем полку! Выгнать всех до единого! Посадить в военную тюрьму! Вы понимаете?

Короткий, но стремительный рейс по кабинету, и полковник снова над ухом ад'ютанта:

– Вы поняли? Поняли, я вас спрашиваю? Какого же дьявола вы молчите?

Леблан стоял бледный и потный. Он пытался что-то сказать, но каждая его попытка вызывала у полковника все новые и новые приступы ярости, припадки кашля, а затем – фонтан слов.

– Господин полковник,– удалось ад'ютанту, наконец, вставить несколько слов в свое оправдание,– господин полковник. Ваше требование невыполнимо.

Глаза полковника налились кровью.

– Разрешите доложить, господин полковник. Чтобы изгонять бошей нужно, чтобы они в полку имелись. К сожалению… у нас в полку ни одного немца. Ни одного. Только французы.

Полковник сунул своему ад'ютанту под нос листовку.

– А это что?

Открыв ящик письменного стола и выбрасывая оттуда на стол листовки и брошюры, полковник отменно вежливым и одновременно язвительным голосом, но уже значительно тише продолжал:

– А это что?! А это?.. Не думаете ли вы, что наши солдаты привезли это с собой из Франции? Обратите внимание на подписи под этой литературой: «Рурский областной комитет Коммунистического союза молодежи Германии.». А здесь! Читайте: «Коммунистическая партия Германии». А вот…– полковник запнулся…

– «Коммунистическая партия и коммунистический союз молодежи Франции»,– не без некоторого злорадства прочел за него ад'ютант.

– Хорошо, хорошо, можете не продолжать,– пытаясь скрыть свое смущение, оборвал его полковник.– Вы не поняли основной моей мысли. Садитесь, пожалуйста, Пьер, я вам все сейчас об'ясню.

– Вся эта литература,– продолжал полковник, усевшись в своем кожаном кресле, – попадает в наши казармы от бошей. Это установлено. Необходимо удесятерить бдительность, необходимо добиться того, чтобы ни одна немецкая крыса не могла попасть в наши казармы. А если кто-нибудь попадется, то коротко и без шума… Вы поняли меня?

– Понял, господин полковник, но эта задача не из легких.

– Да, из из легких, но все же выполнимая. Несомненно, и в наших частях есть своя крамола – коммунисты и комсомольцы. Но без поддержки извне, от немцев, они вряд ли многое смогут сделать. Потом…

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел пожилой седеющий майор.

– А, это вы, майор,– приветствовал его полковник,– садитесь. Есть новости?

Майор выпрямился:

– Имею честь доложить…

– Позвольте, позвольте! К чему такая официальность? Прошу вас, садитесь и рассказывайте по порядку…

Случай с чемоданом

Пока майор, запинаясь, докладывал полковнику, мы расскажем о происшествии, вызвавшем этот экстренный доклад.

Недалеко от входа в казармы, перед которым взад и вперед ходили шпики и были густо расставлены усиленные полицейские посты, проходил прилично одетый молодой человек. В руках у него был толстый желтый чемодан крокодиловой кожи.

И вдруг, как-раз тогда, когда владелец чемодана собирался перейти дорогу у полицейского поста, чемодан неожиданно открылся, и из него выпали какие-то бумаги. Юноша нагнулся и начал проворно укладывать их обратно в чемодан.

Но было поздно. Не прошло и минуты, как к неудачнику подошел полицейский.

– Молодой человек, будьте добры показать, что у вас за бумаги.

– Идите-ка туда, откуда вы пришли,– огрызнулся юноша,

– Э, да чего с вами тут разговаривать? Пойдемте в дежурную, там разберем.

Между тем собралась толпа любопытных. Послышались угрозы и ругательства по адресу полицейского.

– Ты чего пристал! Ни пешему, ни конному ни прохода, ни проезда не стало!

– Так я что же,– оправдывался полицейский.– Мое дело маленькое. Служба – не дружба. Нет, нет, молодой человек, постойте, улизнуть вам не удастся. Пойдемте добром, не то у меня и наручники для вас могут найтись.

– Да идите вы к чорту, – снова огрызнулся арестованный.– У меня секретные бумаги в штаб полка.

– Ладно, в дежурной разберут, какие у вас секретные бумаги.

Сквозь толпу протиснулся офицер французской армии.

– В чем дело?

– Да вот этот юнец, видно, прокламации нес в чемодане да рассыпал.

– Ну и что же?

– Вот я и хочу его задержать. Пусть в дежурной разберут.

– Дурак!– обрезал офицер. – Это бумаги в штаб. Следуйте за мной, молодой человек.

Толпа медленно расходилась, а офицер и его спутник скрылись за дверьми штаба.