Текст книги "Михей Кузмич на курорте"

Автор книги: В. Бахметьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Бахметьев В Л
Михей Кузмич на курорте

В.Л. БАХМЕТЬЕВ

МИХЕЙ КУЗЬМИЧ НА КУРОРТЕ

(ШУТЕЙНЫЙ РАССКАЗ)

Председатель завкома собрал рабочих мельницы. Было их с полсотни. Народ все обстоятельный, хозяйственный. У каждого – одна нога на мельнице, другая – на пашне, и та, что в пашню упиралась, крепко держала человека у земли, у тайги, у всей тамошней глухомани.

– Вы чего, граждане, – обратился к собравшимся председатель: – пришла из союза бумага... Читать, али словесно обсказать?.. Бумага длинная, до обеда хватит...

– Словесно, чего там! – загудели голоса.

Председатель заглянул для приличия в бумагу, крякнул и заговорил:

– Дело, братцы, такое: требуют от нас человека на курорт... Сначала на комиссию к осмотру, а опосля – на самый курорт... Для бесплатного излечения... По все правилам процедур!..

В толпе зашумели.

– Еще чего выдумали?! Каки-таки куроры?! Рабочая пора на носу, а они...

– Ша! – поднял председатель руку. – Запамятуйте: мы есть часть всей Есесер и отказываться не должны! Какие вы есть пролетарии, ежели будете ото всего пятиться в дезертиры?.. Обратите ваше внимание: полное иждивение при бесплатном машинном проезде... Но-о?

В толпе молчали... Эх, не было печали, так черти накачали!.. Ни дня, ни часу покоя: то с Колчаком возись – повинность всякая, то на курорт высылай... Беда!

Тут выступил в круг Микита, мукосей.

– Вот чего, братцы! Давайте с полным нашим

расположением Михей Кузьмича просить... Человек он старый, дряхлый!..

– Правильно! – заорали в полсотни глоток.

– Ему все одно, этакому-то: годом раньше, го

дом позже...

– Верно, чего там!..

– Опять же – герой труда!..

– И пашни под им нет... Вовсе слободный!..

– Кузьмича, Кузьмича... Желаем!..

Михей Кузьмич выступил вперед, потрогал седенькую бородку, снял картузишко и жалобно заговорил:

– Ребятки, ослобоните! Всякому, вить, на этом свете пожить хочитца...

– А ты не супротивься!– зашумели в толпе.– Для мира, для обчества старайся...

– Имей, Кузьмич, в виду...-подхватил председатель:– ежели, упаси бог, неладное выйдет, так, вить, ужли мы звери? Старуху твою оберегем, но миру не пустим!..

– Просим, просим!..

Михей Кузьмич отер пот, горохом выступивший на лысине.

– А далёчко ехать-то?..

– Пошто далёчко?.. Единым духом домчат... Ты не стесняйся!..

Долго умащивали Кузьмича. Под конец – согласился старый.

– Видно, на роду у меня так написано, – сказал он. – Китай бунтовал я из всей деревни ходил... И теперь, выходит, мне!..

*

В тот же день вечером Михея Кузьмича повезли в город, а город -за шестьдесят верст. Возвратился он на третьи сутки, к полудню, скорбным, но обреченно спокойным.

– Ну, братцы! – об'явил он. -Ехать мне за тыщи аж верст, на самые кислые воды...

– С богом, чего там! – дружно отозвались вокруг.– Ты... не робей... Вода-первый сорт!..

Эх, кому-кому, а старухе Кузьмича досталось хлопот: сухарей мужу изготовила (одной водицей, да еще кислой не проживешь!), в церковь сбегала – молебствие заказала о здравии раба божия Михея путешествующего. И к ворожейке заглянула– не будет ли каких предвидений...

Все бы это ничего, да перехватила старуху на улице покойного владельца мельницы вдова.

– Слыхала, слыхала, Акулинушка!..– начала она. – Слыхала!..

Да как накинется:

– Сдурела ты, старая, в этакое приключение супруга пускаешь! Большевицкие все это выдумки, на погибель рабочую!..

– Авось, господь спасет!.. – закрестилась Акулина. – Пущай едет...

– А вот, погоди, погоди! – зашипела мельничиха:– узнаешь, чем он, курорт этот, пахнет... Мой-то, покойник, ездил!.. Бывало с собой – полтыщи, а назад – с одними шальварами... Послушай, не зря говорю: держи старика! Закрутит его на курорте мармудка какая-нибудь – потедова ты муженька свого и видела...

Акулина усомнилась.

– И-и, милая! Да кто же на ево, на лысого моего польстится-то? И с пороком он тоже... Порок у ево в городе определили...

– Дура ты этакая! – вышла из себя мельничиха. – Мужик нынче вон в какой цене, а большевицкой девке дай-подай: хучь какой порок, лишь бы в штанах!..

Прибежала домой Акулина сама не своя.

– Не пущу, старый! Знаем теперь, куда твои глазыньки целят... У, бесстыжий!..

Пришлось народу уговаривать бабку. На трех пудах пшеничной муки помирилась. От завкома с мельницы обещали на поддержание в холостом ее положении.

*

Провожали Михея Кузьмича всей мельницей. Председатель речь пустил с перечислением заслуг от'езжающего. Закончил он так:

– Желаем тебе, Михей Кузьмич, дорогой ты наш гражданин, полного изничтожения всех твоих недугов и вообче... здоровья... Чтобы, значит, возвратился ты к нам навовсе беспрочным... по всем, значит, статьям, в полном пролетарском виде!.. А что касается решимости твоей, то все мы очень даже понимаем и сочувствуем... Да здравствует Советская власть, третий тернационал и дорогой наш ерой труда Михей Кузьмич Заволокин... ура!..

Все обнажили головы, закричали "ура".

Обнимая в последний раз старика, Акулина всхлипывала.

– Клятву-то, клятву-то супружескую не переступай!..

Наконец, покряхтывая и пошатываясь, Михей Кузьмич выбрался из толпы и полез в таратайку. Кони тронулись, люди замахали фуражками, опять закричали "ура", бабы повели Акулину прочь.

*

Много лет сиднем сидел Михей Кузьмич среди тайги при мельнице. Можно сказать, одичал даже. Но, видно, на то он и человеком был, чтобы с четверенек махом одним на две ноги стать по-людски.

В вагоне моментально в курс мировой политики вошел, клял, на чем свет стоит, мировых разбойников и, вообще, выказывал необычайную храбрость. Но курорт все еще пугал его, от курорта нет-нет да и засосет у него под ложечкой. Впрочем, и с этим он справился: люди разговорили. В один голос все:

– Атличное дело – курорт!.. Так что которые вовсе в лежачем положении находились, начали вертикалем ходить...

А когда на одной из больших стоянок паренек бывалый все честь-по-чести раз'яснил, Михей Кузьмич окончательно повеселел.

– Вон – гляди!.. – говорил паренек. – Видишь, у буфета гражданина пузатого? Воду он пьет, по прозванию Нарзан... Гражданин этот, не иначе как богатый, воду ту пьет и денежку за нее платит, а ты в ей, без всякой даже платы, купаться будешь...

– Ды ну? – осклабился Кузьмич. – Ах, ты ястри-те! Купаться, говоришь?..

– Обязательно! Нынче, что буржую – в нутро, пролетарию – за место бани! Потому времена теперь, дед, как по писанию: последний да будет первым. Ты весь свой организ промывать будешь, а "он" – обмывки твои пить... Понял?..

*

На шестые сутки вылез Михей Кузьмич из вагона в горах на курорте. Не успел он на асфальт ступить, подлетел к нему человек?..

– Вы – санаторный?..

– А тебе что?..-скосил на него глаза Кузьмич и покрепче прихватил локтем гашник с зашитою пятеркою.

А человек свое:

– Если санаторный, провожу! Я-агент...

"Провожай свою мать! – буркнул про себя Кузьмич– ангел какой нашелся"... И – в сторону, а человек за ним – боком, боком. Ну, просто, юла! Рассердился Кузьмич.

– Отойдите, господин, честью прошу!..

Отбежал тут человек, к другим кинулся, а Михей Кузьмич с мешком своим туда и сюда... Шут их знает, Где они тут – кислые воды?.. Толкнулся к носильщику.

– А тебе, – говорит, -по всем видимостям, к Цустраху надо... Вон этот человек, видишь? Иди в полное его усмотрение!..

Глянул Кузьмич, а то – все он же, человек тот юркенький. Поскреб Кузьмич бороденку, подошел, снял на всякий случай картуз: тоже, поди, комиссар какой.

– Честь имею в полное ваше усмотрение!..

– Санаторный?..

– Вроде того...

Подхватил агент мешок Кузьмича на плечо и ну шагать.

– Следуйте за мною!..

Кузьмич следует, а сам разговор ведет:

– А я тебя, Чустрах Моисеич, за жулика принял... Вид у тебя такой... Ты уж не обессудь... Семейный будешь?..

Тут народ всякий повалил, просто как в губернии. Поспешает Кузьмич за Цустрахом Моисеичем, а у самого опять сердце поджимается: "Сбежит, обязательно с сухарями сбежит!"

Ну, ничего! Не сбежал. Подвел к белым хоромам, дверь распахнул.

– Пожалуйте, – говорит, – честь и место!..

– С полным нашим удовольствием! – сразу по веселел старик и ступил, все же озираючись, за порог.

Приняли его, да еще как! И впрямь-по сенаторски... Только баб вокруг много и все – в белом, вроде как на упокойниках.

*

Отвели Михея Кузьмича в палату. В палате три коечки, а коечки такие, что хоть архиерея укладывай.

– Ну-ну, это ничего! – одобрил Кузьмич, ощупывая одеяло и простыни. Даже очень прилично...

Разослал поверх одеяла, чистоты ради, зипунишко свой, прилег и – к соседям с расспросами. Соседи ничего – свои, рабочие же люди, с обхождением. А тут – дзинь, дзинь: звонок!

– На жратву, отец! – об'яснили ему.

– А дают? -насторожился Кузьмич.

– Дают помаленьку...

Сел Михей Кузьмич за стол и рту своему не верил: совал, совал добра всякого, а бабочки в белом – подносят и подносят.

Оправил Кузьмич бороду, отрыгнул троекратно и думает: "Этак кормить будут, сухарей мне нипочем не надо... Ну, да поглядим: може, по первоначалу ублажают, стервы"...

Покрестился мысленно в угол и-к двери, а тут– опять бабочка, сестрица.

– Пожалуйте на осмотр!..

– Это еще чего?..

Насупился Кузьмич:

– Хоть, – говорит, – и накормили вы человека как следует, в чем я много вами доволен, а посмехаться над стариком тебе, козе, не гоже!..

Сестра свое:

– Нельзя без этого, всех осматривают!

– А чего меня осматривать? – крякнул Кузьмич.– Все при мне, что полагается... – Однако, пошел.

Навстречу от стола женщина с трубочкой, в том же упокойном наряде – в халате белом.

"В моих летах дамочка-ничего!" – успокоил себя Кузьмич и протянул ковшиком руку.

– Очень даже отлично кормите, благодарствую!..

Она улыбнулась, говорит:

– Я – доктор, ординатор здешний... Раздевайтесь, ослушаем вас!

– Что ж, можно! – согласился Кузьмич.– Только упреждаю: деколон во мне гнилой, потный...

– Ничего, ничего... Раздевайтесь!..

А сама в бумаги уклюнулась.

– Ваша фамилия, профессия?.. Да вы зачем же совсем? Не надо...

Выругался мысленно Кузьмич: то раздевайся, то не надо, и натянул снова штаны.

– Ну-те-ка, дышите... Глубже, глубже... Теперь лягте... сюда... вот...

Ложится Кузьмич на одр, а сам из-под косматой брови глазом косит и в голове неладное: "стара, стара, а туда же себе!"

Докторица постучала ему в грудь, поцарапала кожу, да как хватит пальцем по пятке.

– Ух, ядри твою корень! – вскочил Кузьмич. – Да ты, барыня, в уме?

– Что такое? – затревожилась докторица.

– А то! Не щикочи... Ни к чему это вовсе!.. Сыздетства не балованы...

– Ах, какой вы, право...

Успокоила его докторица (это, говорит, для определения ваших нервов), опять уложила, опять стукать принялась то в грудь, то по животу, и вроде как не живот ей человечий, а – барабан.

– А, ну-ка, закройте глаза... так!.. А подымите-ка эту руку... Так!.. А ну, попадите пальцем в нос... Вот этак... Да вы – сразу, сразу!..

Кузьмич крякнул, с силою отстранил от себя докторицу, встал и молча, посапывая, стал надевать рубаху.

– Стойте, куда же вы? – заволновалась докторица.

– Будя!-отмахнулся Кузьмич.-Хватит с нас!..

Докторица и сердится и улыбается.

– Ну ладно, – говорит. – Будет, так будет!.. Вот вам книжечка процедурная, сестра все об'яснит...

Вышел Михей Кузьмич за дверь, а больные – к нему.

– Ну, что, дедка, как?..

– А что? – сплюнул Кузьмич. – Не то лечит, старая, не то играется...

– В чем дело, чем недоволен? Расспросили все по порядку, стали об'яснять. Отлегло маленько у Кузьмича от сердца.

– Дык, значит, со всеми она так? И насчет щикотки, и за нос?..

– Со всеми, дедка, со всеми... По медицине требуется, по науке!..

– Ну, ежели по науке, – статья иная! Известно, мы люди темные, несвычные... Есть, скажем, нос, а что к чему – неизвестно...

Огляделся, попривык Михей Кузьмич на курорте, со всеми перезнакомился. Главврач санатории за ручку с ним, о здоровье справляется, кастелянша одежу-обужу выдала, няни о старухе, о родных его местах расспрашивают... Все честь-честью, вежливенько, смирненько, без обиды, а на другой день по приезде – та же сытая кормежка. "Вот-те и сухари!– думает Кузьмич и над старухой своей, что наготовила ему сухого хлеба, посмеивается: – известно, где ей, необразованной".

Книжечку процедурную бережно на груди носил, над поясом.

– Ну-ка, дед, давай читаем, чего там у тебя! Сосед по койке – очень острый в грамоте, а из себя пшибжик, из мелкопоместного класса.

– А-а... Меокордит, расширение, недостаток двустворчатого клапана... Да у тебя, дед, как у заправского генерала!..

– А что ж нам! – хорохорится Кузьмич. – Мы по сенаторски... Даром, что звезд нет!..

– Да ты, дед, не шути! – пшибжик говорит: – Дело твое пиковое!..

– Эка! До самой смерти жить будем...

– Так-то Он так, а вот у тебя двустворчатого клапана не достает... Понимаешь ты это?

– Не достает, так и не надо!.. Где же его взять?..

За обедом, похихикивая, рассказывал Кузьмич своей соседке, ткачихе:

– У меня, мать твоя, похлеще твово будет! Перво-на-перво, сердце с корды соскакивает... Опять же – в растяжении... Во! – развел он руками.Окрамя того, двухстворчатого кляпа в ем не хватат...

– Клапана, отец!..

– Ну, кляпана... Это все едино!

– Лечиться тебе надо! – вздыхает соседка. – Серьезная болезнь...

– Чего там! Для нас, трудового, это все – тьфу, боле никаких! Мы и с одностворчатым проживем... Не Штемберлены какие-нибудь... Пускай буржуи двухстворчатыми ходють, а мы и с одним хороши... Очень даже просто!..

Совсем веселый Михей Кузьмич сделался.

Сестра-хозяйка блюдо подаст, а он не просто примет, а еще бородой тряхнет, да словечко бросит:

– Благодарим! С нашим пролетарским удовольствием.

Ел он обстоятельно, все до капельки, только сладкое ему не нравилось.

– Ты мне, сестрица, заместо фентиклюшки этой щиц подавай две плепорции...

И жаркого не всегда хватало Кузьмичу. Он просил:

– Сестрица!, накинь-ка...

И пояснял в самооправдание:

– При одностворчатом нашем положении еда нам во как пользительна!..

*

– Завтра вам ванна нарзановая... В шесть двадцать утра!..-сказала с вечера Михею Кузьмичу сестра. – Глядите, не проспите!..

– Что ж я – спать сюда прислан?..

Чуть свет вскочил Михей Кузьмич, оделся, прихватил с собою все, что полагается, и полотенце также (простыню, что выдали ему, пожалел: больно чиста, хоть на стол в пасху стели!).

У кабинки – ванщица, из себя востроглазая, быстрая, белым передником виль, виль.

"Тьфу, ты, пропасть какая! И тут – бабы"...

Однако, стерпел, даже о жалованьи спросил:

– По какому разряду состоите, дамочка?..

Ванщица не в духе была, на вопрос – вопросом:

– Цельную вам?

Кузьмич тоже прихмурился.

– А то как? намо, не половинку!

– А градусов сколько?

– То-ись, как это?

– Теплоты какой?

– А сыпь погорячей! Мы это любим...

Барышня выхватила из его рук книжку, заглянула, фыркнула.

– Что ж это вы городите? Четверть вам... нарзана...

– Четверть? Ну, ин, давай четверть... Тебе видней при своем деле...

Когда ванна была готова и Кузьмич уже разоблачился, вдруг вспомнил... Ах, ты, нелегкая! Просунул голову в коридор:

– Дамочка! А нет ли у вас тут мочалишки... Мне хучь бы старенькую!..

Ванщица опять фыркнула:

– У нас, дед, не баня!..

"Ну, это уж как ты хочешь... – думал про себя Кузьмич, залезая в ванну. – Баня ли, нет ли, а без мыла нам нельзя... Вовсе с вами окоростишь тут!" И принялся, пофыркивая, намыливать голову.

"Эх, знатно бы теперь спину потереть!"

Ванной Михей Кузьмич остался недоволен: не горяча и без мочалки. А тут еще – пришел в зал отдыха, улегся и только-только всхрапнуть собрался, барыня какая-то явилась: "очистите, говорит, место". Хотел было Кузьмич барыне той настоящее слово сказать, да махнул рукою – не стоит путаться. Зато у себя в палате до обеда спал.

Вечером прогуливался по парку, слушал музыку. Музыка, по правде сказать, плевая, ни одной гармоньи. А народу кругом – не перечесть!

Попался человек-земляк, из одной губернии. Тоже – в санатории, только в другой. Разговорились о том, о сем.

– У тебя что?

– А сердце же, земляк, расширение!

– У меня, браток, то же...

Из соседней санатории похваляется:

– У нас, – говорит, – со всех концов лечат... Ты вот, на одном этом нарзане сидишь, а меня, к примеру, и гидропатом и лектричеством жучат... Вот как!...

– Те-те-те...– протянул Кузьмич. – Ну, у нас – поскупей!..

– А чего там поскупей! Сам ты, земляк, разиня... Докторов подхлестывать надо... Так и так, мол, давай!.. Перво-на-перво, душу проси-Шарко!..

– Чавой-то?-переспросил проворно Кузьмич.

– А струмент такой есть – из кишки водой по всему телу шаркают... Шарко, понимаешь? Дюже при ревматизме помогает... Опять же у кого кровь дурная!

– Ишь ты!-прихмурился Кузьмич.-У нас это дело притаили... Спасибо, сват, что упредил!..

На утро Кузьмич по горячим следам к докторице.

– Пропиши ты мне, милостивица, плепорцию душа, шаркот, что ли, по вашему...

Улыбнулась докторица.

– Что ж, можно! Отведай...

Прописала.

Отыскал Кузьмич гидропат, разделся, вошел.

"Фу, ты, мать честная, опять бабы!.. Ну порядки!.."

Делать нечего. Прихватил стыдное место рукою и ждет, что будет. Глядь-поглядь, берет кишку... баба!

– Отвернись, бесстыжая!-крикнул Кузьмич и подставил спину.

А она хоть бы что: знай себе из кишки зажаривает, да еще командует:

– Грудь... Спину... Боком!..

"Ну, нет!.. – думает Кузьмич, одеваясь. – Что-что, а это нам ни к чему... И земляк тоже хорош– бабьей кишкой угощает!.."

И больше в гидропатию– ни ногой! А жалко...

"Что бы такое взамен испросить?"

Стал у больных допытываться.

– Те-те-те... Електрофикация! Это – по нас...

И опять – к докторице.

– Ты уже не обижайся! – начал он. – Шаркот мы отменили... ни к чему! Пропиши ты, будь матерью, Стасов мне душ...

– Статический? – откликнулась докторица.– Да вам зачем же? Это, ведь, при известной болезни можно...

– Эх-хо! – вздохнул Кузьмич. – А почему ты, мать, знаешь, состоит во мне известная болезнь эта, али нет... Да и то сказать: севодни ее нету, а там, глядь-поглядь, она и об'явится... Ты уж не жадуй – пропиши!..

Экий ты, – говорит докторица, – настойчивый!.. Ну, хорошо... На голову жалуетесь?..

– Голова? А что ей? Об камень не расшибешь!.. Ране точно-что болела... Так то в старом еще прижиме когда, при монополии!..

– Ну, вот, видите... А сон, как у вас... спите хорошо?..

– Да как сказать... – зачесался Кузьмич. – Дома спал за троих, а у вас – худовато! Ну, известно, дома-то при труде... За день намотаешься, придешь домой, под бок к старухе завалишься и – никаких!.. А тут худовато... Это точно-что...

– Ну, ладно, пропишу! -согласилась докторица. – Только больше ничего уже не просите...

– И-и, что ты, мать, нешто мы не понимаем? Да я теперь к тебе – ни ногой!..

Однако, слова своего Михей Кузьмич не сдержал.

Стаса душ ему приглянулся. Штука аккуратная: сидишь себе спокойненько, ветерок по лысине гуляет и, вроде как, в пояснице легче.

– Насморком страдали мы... – рассказывал он потом больным. – Так, вить, что ж вы думали? С трех разов в носу прочистило... ей-ей!..

Все бы хорошо, да новая затея умучила Кузьмича. Сказано в писании: нет предела человеческой зависти!

*

Сидел раз Михей Кузьмич во дворе санатории с молодым пареньком из слесарей. А дело было вечернее. Вечера в тутошних местах удивительные, особливо, когда луна. По деревьям ртуть струится, а воздух... ну, прямо, мед липовый!

– Спать бы пора, да жалко!.. – зевнул Кузьмич.

– А чего жалко-то, дед?

– А вот, погоди, состаришься – узнаешь... Тут у те – каждый час жизни на счету, а он сон-то, ведмедем наваливается...

– А ты... не спи!..

– Дык как же не спать, ежели от природы

положено... Идем, паренек, идем в палатки!..

– Ну, нет... Мне рано, дед... Я еще процедуриться пойду, на лунные ванны!..

– Чавой-то? – навострил Кузьмич ухо.

– Лунные, мол, ванны примать побегу... Здорово, дед, кровь полируют!..

И с хохотом убежал слесарек.

А Михей Кузьмич затуманился.

"Опять, сукины сыны, притаили... Ну, и скупеньки же! И чего, скажем, она, докторица эта, казенных денег жалеет?

Долго ворочался Кузьмич в постели.

"Пареньку прописала, а мне – ни гу-гу! А еще намеднись говорила, как честная, "Мы, – говорит, – с вами, Михей Кузьмич, все лечения превзошли!" Вот-те и превзошли... Нет, видно, не всех еще переделала Советская власть... Ох, не всех еще! Дохторов этих ломать да ломать надобно... А-а! Молодому прописала, старому не надобно... А чего ему, молодому-то, полировать, у его и так кровь-то полированная!.."

Весь следующий день беспокоился Михей Кузьмич. К беседам прислушивался – не заговорят ли о лунницах?.. Нет, все – как в рот воды набрали... Известно, которому и прописано, так он затаит... Дорогие они, надо быть, ванны эти, лунницы то-ись... Ох-ох, на все-то протекция!..

По двору, по саду бродил, в людей вглядывался, а люди как-будто те и не те: вроде как обходят старика, сторонятся.

– Эх, человеки! Все бы себе, все бы себе...

Перехватил паренька, слесарька того самого.

– Опять... на лунницы?..

– Что ты, дед?.. Каждый-то день трудно!.. А сам бежать.

– Погодь-ка!

Где там – удержишь его!

Поднялся Кузьмич к себе в палату, лег, а лунницы из головы не выходят. И докторицу просить неловко – обещал больше не надоедать... И без лунниц уезжать неловко, даже совестно вовсе... Может, в них-то вся сила и есть!.. Опять же – с какими глазами домой явишься?.. Народ нынче пошел дошлый... Спросит иной: "Был на курорте?"– Был! "В нарзане купался?" – Ого-го! "Стасов душ принимал?" – Еще как! "Шарков душ отведал?"– Есть маленько! "А лунные ванны превзошел?" Тут-то вот и тпру!.. Эх, скажут, посылай тебя, дурака, на курорты!..

И не выдержал Михей Кузьмич, опять к докторице пошел: будь, что будет, а положенного упускать не годится.

– Последняя моя старикова к тебе просьба... Кровь ты мою знаешь... Без полировки – вовсе никуда! Иной раз, аж занемеет все... Ни рукой, ни ногой не пошевельнуть! Пропиши ты мне, за ради христа, последний раз прошу... Старуха у меня – знаешь какая: запилит! "А что – спросит,-полировку в кровях прошел?" – Нет!.. "Ну,

скажет, на кой ты ляд мне сдался такой!" И пойдет, и пойдет... Пропиши, будь милостива...

– Да об чем просишь-то? – затревожилась докторица. – Чего еще?

– Сама знаешь – чего... Нешто ты кровь мою не видишь?.. Коль уж молодым прописываешь, ужли старику откажешь? Об лунных ваннах прошу.

– Чего-о? – вытаращила докторица глаза.– Лунных ванн тебе?

– Лунницы, то-ись...– смешался Кузьмич.– Которые... этого... для крови которые...

А докторица как прыснет, да как закатится. На стол грудью придала, отдышаться не может.

– Ну, старик! Да ты знаешь, что такое – ванны эти? – Да кто ж тебя надоумил-то?..

А сама заливается. Кузьмич совсем обиделся.

– А ты, мать, вот чего... Жалко – не надо, а надсмехаться над старым тоже не годится!..

И ушел. Дней пять хмурый ходил. Никому ни слова.

"Ладно, – думает, – обойдемся... А к себе прибуду, обязательно жалобу составим: самую главную процедуру и – под сукно!.. Нет, шалишь! Это дело так не оставим... К самому Калинину оборотимся– ей-ей. И в суюз тоже... Пускай знают, на чем денежки-то суюзные пригорают..."

Впрочем, к концу лечения Михей Кузьмич успокоился. Опять веселым стал. А как уезжал, докторицу свою поклоном отблагодарил, а главврачу мешок сухарей преподнес (все одно, бросать...).

– Это тебе за лучшее к нам обхождение!..

Главврач долго ломался – не хотел принять, а когда Кузьмич попрекнул его (али, дескать, серым нашим подарком гнушаетесь?) – принял.

Увязывая пожитки, загляделся Кузьмич на казенный халат – атличный халат, – прихватить разве на память? – Однако, постеснялся.

*

А через сколько-то дней жив-невредим сидел Михей Кузьмич на родине во дворе мельницы, на обрубке и рассказывал чудеса о кислых водах.

– Только это я, братцы мои, из вагону вылез, глядь – поглядь, сам Цустрах Моисеич бежит... Агент, то-ись... Из себя – беспокойный: вроде как мешком из угла попуганный, а – в чине. "Пожалуйте, говорит, давно вас ожидаючи... Хорошо ли доехали?" И сичас – ахтомобиль под меня. "Хотите, говорит, – на ахтомобили предоставим, хотите... так! Отправились мы – так, без головокружения чтобы... Гляжу – хоромы! Мельница эта наша, скажем... ну, так – тьфу наша мельница!.. Астибюль – во-о! Порожки – во-о!.. А сустречу – дамочки... Дамочки там – скрозь, куда не повернись!.. То-ись, ни в каких там, скажем, смыслах, а для обслужения... кому что надо!.. Вот, ладно... Отдохнул это я с дороги и айда – в кислые воды... А вода эта, ребятушки, прямо шинпанское!.. Зайдешь это в кибитку, сядешь в корыто, а она, шельма, во все отверстия так и бьет!.. Буржуй по пятаку за стакан платит, а мы в ей, прости господи, на манер свинушек хлестались... А кормили нас... и-и-и, батюшки мои! Аж до запору... Ну, а запоры там тоже не страшны – на то тоже вода имеется... Как, бишь, ее? Штурмовая, что ли? Из военных какая-то... На ночь выпьешь, а к утру – пожалуйте!.. И опять за стол... А лечили как,-и-и-и, не приведи господь! Одних дохторов – не перечесть... Набольший – главврач, а при нем – ординарцы, да прохвесторов сколько-то... Это заместо хвельшеров, ежели по-нашему... А дальше сестры идут, няньки, захвозы, костелянки, банщицы... Прямо сказать, чортова их дюжина!.. Ну, эт-то ле-че-ни-е! Мертвого подымут... Ванна за ванной-в разных градусах... Потом из кишки поливают, – Шарков душ называется... Потом электричество в мозги пущают,– Стасов душ прозывается... А то еще инголяция есть – супротив наростов всяких и при мозолях тоже... Тут уж, братики мои, по-настоящему над человеком стараются... Запрут это тебя, милого дружка, в ароматную комнату, а ты и сиди тут, да чех из всех концов пущай... А то еще – для барынь больше – в мокрые простыни укутывают: спеленают тебя, в чем мать родила, с ручками, с ножками, на манер дитю малого, а ты и лежи час – другой... хоть маму зови!.. А то еще гальванизация есть, четырехкамсрная... Тут тебя гонять примутся из камеры в камеру, по всем четырем, пока пот не прошибет... Ну, этих штук меня бог миловал!.. А все прочее имел... Ни в чем отказу не видел! Аж даже лунные ванны превзошел... ей-ей! Вострономы над ванными этими сколько лет сидели, выдумывали! Ну, двистителыю, выдумали! Это, скажу я вам, ва-а-анны! Каждая по пять рублсв Есесер обходится, нам же – на, получи, без единой копеечки, сколько твоя душа примат!..

И добавлял, передохнув:

– Эх, на следующий год, товарищи, ежели опять человека требовать будут, катану... обязательно катану!.. Я теперь, можно сказать, за всех вас постоять готов. Сидите себе по избам, хозяйствуйте, в полном вашем спокойствии, а мне, старому, все одно... Ехать, так ехать! Хучь на кислые, хучь на серные, хучь даже к самому Черному морю... Можно, голубчики, можно!..