Текст книги "Мое человечество"

Автор книги: В. Караханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Спасибо.

Креймер поднялся и уже серьезно сказал: – При вашем самочувствии у вас нет оснований бояться пустоты.

– Опять грузовик... – Дима отошел от окна. – Какой идиот выстроил морг на территории института? Что здесь – вокзал с обязательной камерой хранения?

– Не люблю похоронный юмор, – сказал Креймер.

– А я не люблю таких напоминаний о наших неудачах.

– Ученые стоят на плечах своих предшественников...

"Ну, а на мои плечи никто не успеет взгромоздиться", – подумал Маленький.

– ...а удачи, как это ни парадоксально, – на фундаменте из неудач. Введем активатор абсолютно здоровым резусам. Надо же, наконец, выяснить его роль в организме. Может быть, он наряду с другими факторами создает предпосылки к заболеванию, не вызывая окончательного злокачественного сдвига.

– Может быть.

– Пессимизм вам не идет. – Покорно равнодушный тон Димы рассердил Бога.

– Как знать... – проворчал Дима уже в дверях.

Несмотря на обоюдное "вы" и внешнюю сдержанность, отношения между Креймером и Димой более всего напоминали фронтовую дружбу. Ведь, пожалуй, только в условиях непрерывно длящегося боя возникает чувство товарищества наперекор особенностям характеров, разницы в возрасте, в наклонностях. Просиживай они вместе положенные часы в ином учреждении, от работы которого не зависели бы жизнь и смерть, дело, возможно, дошло бы до личной неприязни.

Но здесь любая обида выглядела так же нелепо, как во время отражения танковой атаки.

Поэтому Бог реагировал на внезапный уход подчиненного совершенно иначе, чем это сделал бы некий Илья Борисович Креймер из жилищно-эксплуатационной конторы райисполкома.

В первую очередь он усомнился в самом себе. Ему вдруг стало больно от мысли, что равнодушие Димы вызвано тупиком, в котором очутились они по вине Креймера-ученого.

И стало страшно, что он, всегда умевший вырваться из прокрустова ложа любой гипотезы, не может осознать ошибочности поиска, которую, может быть, уже почувствовал Дима.

Короткие июньские сумерки, едва затемнив окно, отступили.

Креймер сидел не шелохнувшись. Руки, согнутые в локтях, придавили стол, плечи низко опущены.

...Человек, незаметно для себя превратившийся в роботагиганта, ушел из жизни. И по законам диалектики превратились в никому не нужный хлам созданные им работы-карлики. И оказалось, что, несмотря на его стальную хватку, большинство людей творило жизнь по законам живых. И роботы покрупнее уже не могли глушить живую мысль раз и навсегда запрограммированными тезисами. Да, Креймеру намного легче творивших в те замечательные и страшные годы. Ему не плдо прятать мысль от надзирателей всех мастей. И в то же время ему гораздо труднее. Нет больше никаких скидок, никаких компромиссов. За неудачу, за ошибочный поиск, за неверную мысль в ответе он и только он... Почувствует ли он вовремя опасность запрограммирования себя собственной идеей? Может быть, это уже случилось и у него просто нет сил признаться? Тогда в один прекрасный день тот же Дима назовет его роботом с докторской степенью. Такие парни не выбирают выражений, когда у них над ухом раздается пустой металлический звук.

Илья Борисович вздрогнул: позади действительно раздался такой звук...

– Вот и все,–прошептала Нина, провожая глазами грузовик.

А центральную дорожку от корпусов до самых ворот уже заполнили сотрудники. Рабочий день закончился. Для той, которая уехала, он кончился еще позавчера.

Маленький шел, сильно сутулясь, отчего казался еще длиннее. Нине, с ее позиции в боковой аллее, были хорошо видны отеки под глазами и морщины через весь лоб. Зато рисунок усиков над расплывчатыми губами, аккуратный подбородок – совсем мальчишечьи.

Дима не хозяин своего лица, подумала Нина.

Камешек из-под его ноги долетел почти до нее. И тут раздалось: "Па-има!". Нина обернулась. По дорожке бежал мальчуган. И вот уже он хохочет, высоко подброшенный.

– Асюнити-масюнити, асюнити-масюнити!-смешно скандировал Маленький, подбрасывая малыша. Теперь он стоял спиной к Нине, широко расставив ноги, распрямившийся и... красивый.

Вдруг спина сломалась, и руки уперлись в бока, словно Дима собирался танцевать вприсядку. Мальчуган шлепнулся, обиженно вскрикнул, вскрикнула и подбежавшая женщина. Это произошло так быстро, что Нина только успела вскочить на ноги. Женщина торопливо ощупывала плачущего ребенка. Дима наседкой суетился над ними. Нина облегчрнно вздохнула, когда все трое пошли дальше.

А по дороге проходили все новые: группами и в одиночку, молодые и старые... Бесконечен поток веселых и озабоченных, усталых и бодрых лиц. Хорошо сказал Маленький: "симпатяги". А сколько таких на планете!

Конечно, Дима прав: победа будет завоевана всеми, кто участвовал в этом сражении. И все же... Все же ей самой больше верилось не в абстрактный разум многих, а в человека из плоти и крови.

Гравий замолчал.

Но она, облокотившись на спинку скамейки, терпеливо ждала. Сейчас, как обычно, пройдет Бог . И за то время, пока его будет видно, она успеет набраться уверенности и силы.

Заныл сверчок. Нина не могла вспомнить, как задремала.

Было еще светло, но так, будто вместо электричества зажгли керосиновую лампу.

Кругом ни души. Нина быстро пошла в сторону корпусов.

Они стояли притихшие, точно гигантские памятники. Только в одном светилось окно. Окно в их корпусе... От сознания, что рядом кто-то есть, страх прошел, и она не спеша направилась к стационару.

Миновав освещенное окно, она вдруг вернулась.

– Так. Еще... – попросил Дима.

Расхохотались.

– Звони, – попросила она, -если будет время.

– На это времени еще хватит,-серьезно ответил Дима. На троллейбусной остановке Нина стояла четвертой Один читал газету, двое ругали какого-то директора, она смотрела по сторонам. Они жили... она продолжала жить.

ДЕКАБРЬ

За норд-остом с Ладоги в город ворвалась зима. Уличные коридоры съежились и притихли.

Тишина...

– Нам с тобой не хватает девочки, правда, Дим..?

– Конечно,-соглашается Дима.

Они остановились у каменного парапета набережной.

Мальчуган спит на руках у Димы.

– Три года – как раз хорошая разница, Дима кивает. Потом спрашивает: А это правда, что начинают помнить только с четырех?

– Говорят... Хoтя вот я точно помню, как меня возили на дачу в Подмосковье, а было всего два.

– И отца помнишь?..

– Конечно, – неуверенно отвечает она, – то есть, я ведь и сейчас его вижу.

– Ну да, – смущается Дима.

Мимо бредут двое, мужчина придерживает спутницу за талию.

– Твой шеф, – шепчет жена, дергая Диму за рукав, – с кем это он?

– Очень давно, Илья, очень... – доносится женский голос.

– Это же Нина! – от удивления Дима говорит очень громко, но те не слышат.

– Та самая, у которой рак? Вот здорово!

– Что здорово? – не понимает Дима.

– Ну, если он действительно увлекся.. Это же настоящая трагедия... – В широко распахнутых глазах восхищение и страх. – А я бы не смогла, мне все казалось бы, что рядом мертвец...

Сразу становится слышно дыхание малыша.

– На минутку... – Маленький передает ребенка. Вспыхнувшая спичка не сразу находит кончик сигареты.

Илья Борисович закуривает только дома. Когда он с ней, от него не должно пахнуть дымом.

Мать крепится из последних сил. Ждет, чтобы поделился.

А ему не хочется. Это просто болтовня, что матери можно рассказать все. И Нина тогда была права...

– Я хочу познакомить вас, – сказал он.

Она взяла его руку в свою, тихо сказала: – Илья, пойдем ко мне.

И он смутился от того, что сфальшивил.

Небольшая, но просторная комната. Светлые слоты без ковриков и портретов. Пестрая занавеска колышется на балконных дверях.

– Какие у тебя топкие волосы... – сказал он.

– Ты знаешь, о чем я сейчас подумала, Илья? О часах.

Вон тех, старинных, в углу. Видишь, они стоят. За двадцать девять лет они слишком часто останавливались, и я устала их заводить. И все-таки время оказывается подвластно мне.

– Какого черта вы лезете со своим сочувствием?! – истерично кричит Дима на Груздина.

Тот сразу отходит поближе к Креймеру.

"Разве я виноват, что директор уехал за границу и мне приходится заменять его? Но я же человек и не могу делать вид, будто мне безразличны ваши неудачи"... – Не нужно быть богом, чтобы прочитать все это на лице худенького безобидного зама.

Когда Груздин, как всегда, незаметно исчезает, Креймер считает нужным высказаться: – В нашей профессии чувство такта необходимо наравне с другими ингредиентами...

– Особенно в вашей профессии врача, – резко отвечает Дима и тут же жалеет об этом. В конце концов он не классная дама. Богу стоило больших усилий остаться невозмутимым. Почему он промолчал? – думал Дима. -Неужели ему действительно нечего сказать в оправдание?

Откуда он мог узнать? – думал Креймер. – Скорее просто совпадение... Он вообще в последнее время хандрит. Потому и дерзит, должно быть...

Так ты, оказывается, совсем не монах... Дима косится на шевелюру шефа. Сегодня он приглядывался к Илье Борисовичу по-новому, с точки зрения женщины...

Дима был объективным парнем. Таким, как Бог, можно увлечься.

– Мы слишком увлеклись... – задумчиво произнес Креймер.

"И не только активатором", – подумал Дима. Но вообще-то шеф прав. У макак-резусов не появилось даже первичных признаков заболевания. Теперь уже окончательно ясно, что активаторы имеют такое же отношение к возникай новению злокачественного роста, как Дима к государственному перевороту в Бразилии.

Школа действовала на Нину не хуже бетатрона. Быстрые сорокапятиминутки, суета детей, приятная усталость после работы – и дня как не бывало. А вечером был Илья...

Вот и сегодня – точно в восемь она вышла из подъезда.

Илья в первый раз приехал на своей "Волге". Несколько дней тому назад он полушутя сказал, что, наконец, получил санкцию матери.

На заднем диване, – она не любила сидеть впереди, – лежал целлофановый пакетик с мятными конфетами.

– Чтобы не укачивало, – сказал он, захлопывая дверцу.

Машина плавно выскользнула за город.

– Где ты научился править?

– В Восточной Пруссии. Не хватало шоферов, и я ездил на санитарке сам, – Видишь, пригодилось, – улыбнулась Нина в зеркальце.

– Тогда мы многому научились...

Дальше ехали молча. Фары раздвигали тесный ряд сосен, лишь изредка жмурясь на встречный свет.

Дима зажмурился, чтобы дать отдых глазам. Потом опять склонился над толстой, обернутой в черную клеенку, тетрадью.

"Кажется, она кончится раньше меня", – подумал он, переворачивая страницу. И все же сегодня пишется гораздо медленнее. Его опять отвлекала мысль об активаторе.

– Эта злополучная находка меня доконает, – пробурчал он, вырывая из тетради листок. Когда Дима Маленький думал о чем-то серьезном, ему было просто необходимо фиксировать мысли на бумаге.

...Джемме на протяжении ряда лет вводили канцерогенные вещества и добились получения предрака. Скрытый период малигнизации завершился возникновением неизвестного внутриклеточного элемента. Это, конечно, не вирус, иначе его можно было бы культивировать в лаборатории. Но почему же мы решили, что имеем дело с активатором авторепродуктивной М-"РНК"? Да потому что это казалось очевидным.

Активатор был обнаружен в первоначальных раковых клетках, именно в период, предшествовавший злокачественному росту. Затем возникла и опухоль, утвердившая наше предположение. До сих пор все выглядит очень логично.

А дальше? Джемма чихает на рак и по-прежнему лопает бананы. Ее поведение становится объяснимым, когда вдруг выясняется, что новообразование носит доброкачественный характер. Это вынудило нас прийти к выводу об ошибочности в определении злокачественности первоначальных клеток.

Но когда и у кого мощное воздействие химических канцерогенов не вызывало злокачественного сдвига?! А если сдвиг все-таки произошел, то каким образом привел к таким невинным последствиям?

Какой-то заколдованный круг. До сих пор мы пытались выбраться из него, приняв за основу уверенность в первоначальной ошибке. Ну, а если раковые клетки все-таки были?..

Зашуршал гравий. Послышалось?.. Нет, Дима явственно уловил дыхание мотора. Кого это на ночь глядя? Маленький выключил свет и подошел к окну.

Из автомашины выходила Нина. Илья Борисович придержал дверцу.

Вот это номер! Можно подумать, их взаимоотношения нуждаются в научном исследовании...

Так и есть, идут сюда. Первым делом Дима схватил тетрадь, а потом, прежде чем решил, что ему делать, ноги сами вынесли его в соседнюю комнату.

Щель вспыхнула светом.

– Видишь, темно... тебе показалось... – это сказал он.

– Ты не сердишься? Я сама толком не знаю, что потянуло меня сюда...

Звук поцелуя.

"Психопаты! Во всем Ленинграде места не хватило",– разозлился Дима.

Стукнуло распахнутое окно.

– Придется слушать серенаду, – буркнул Дима, усаживаясь на стул.

– Я обязательно должна умереть, Илья?

Тишина. Потом приглушенное Ильи Борисовича...

– Нам не надо было сюда приходить.

– Я не раскисла. Просто здесь легче вспомнить об этом и только здесь я могу окончательно поверить в свою бессрочность... Я устала обманывать себя настоящим... В этой комнате ты снова недосягаем, ты бог! Здесь я поверю тебе... Молчишь?

– Боги не умеют любить, Нина, – выдохнул он. – Значит, я не бог.

От необычной для Креймера тоски у Димы перехватило дыхание.

"Иднот слепой, ревнитель нравственности, тошно вспомнить", – сморщился он.

– Знаешь, Илья, отчего у меня рак? Кашица из отрубей, я точно знаю, от этого.

Поцелуй. Нет, много поцелуев. Шепот. Щель потухла.

Дима тихонько раздвинул рамы и на руках перемахнул через подоконник.

Электронно-микроскопическое исследование клеточных штаммов, взятых у макак, привело к совершенно неожиданному результату. Отсутствовали не только признаки мелигнизации, бесследно исчез и сам активатор.

– Вот это да! Ко всему прочему, мы имеем дело с невидимкой. Что же мы все-таки нашли?!

Энтузиазм Маленького не произвел впечатления на Креймера.

– Их происхождение меня больше не интересует. Я – онколог.

Не вовремя ты перестал быть богом, – подумал Дима и тут же от внезапной боли в правом боку согнулся огромным вопросительным знаком. Через несколько минут он стряхнул со лба капельки пота, выпрямился, старательно, как пьяный, выговорил: – Я в столовую.

Илья Борисович закусил на ходу, разломив бутерброд прямо на каком-то исписанном листе. Он смял его, собираясь выбросить вместе с крошками. В глаза бросилась фраза: "Ну, а если раковые клетки все-таки были?.." "Действительно, если были?.." – сперва подумал Креймер, а уж потом прочел все, от начала до конца.

– Ведь это же просто обязательный эксперимент! – Он крупно зашагал по комнате.

– Производственная гимнастика! – буркнул, входя Маленький.

Илья Борисович резко свернул к нему: – Вы умница!

– Да, – сразу признался Дима, – а что, за это уже бьют?

Кренмер помахал перед его носом листком: – Мы прошляпили одну важную вещь... – Нахмурился, оборичв ьа полуслове: – Опять морфий?..

Дима молчал.

– Печень, конечно, штука болезненная, – уже мягче добавил Илья Борисович. – И все же лучше обгрызть руку, чем глушить себя наркотиками.

"Интересно, что бы ты делал на месте того мичмана, которому я без наркоза делал трепанацию?" – подумал он.

– Легко сказать – обгрызть, так можно остаться без конечностей, ответил Дима.

"Что бы ты запел в моей шкуре, профессор?" – подумал он.

– Так вот, узнав, что на здоровый организм активатор не оказывает никакого влияния, больше того, исчезает, мы так и не выяснили его роль в опухолях in vivo, – вернулся к прерванному разговору Креймер. – Мы должны восполнить этот пробел.

Вошел Груздин.

– Не подведите, Илья Борисович: все-таки иностранцы, неудобно, знаете, если из профессуры половина не явится...

– Нет, нет, не пропадут, – улыбаясь сказал Креймер, засовывая в карман два пригласительных билета.

Маленький повернул в руках свою пару билетов, строго сказал: Гостеприимство – наша традиция.

Так весело Нине было, пожалуй, впервые.

Туристы оказались прекрасными ребятами. Один француз остроумно копировал Райкина. а венгр так сыграл "Цыганские напевы", что Дима, обожавший эту вещь, полез к нему обниматься...

Можно жить скупо с дальним прицелом. Нина жила так, будто жизнь – один день. Наверно поэтому она казалась самой счастливой. И она действительно чувствовала себя так.

Все в ней вызывало радостное эхо. Вон француз бормочет что-то важное молоденькой медсестре... Белинский с каменным лицом кружится с чешкой прима-танцору института нельзя ошибиться... А худенький Груздин стоит, прижавшись к окну и на лице просто написано: "Как хорошо, что все так замечательно организовалось". Разве не счастье вальсировать с Богом, ловить на себе восторженные взгляды?

– Какая она красивая, Дим...

– Сегодня очень, – соглашается с женой Маленький.

– Ты знаешь, она героиня.

– Может быть.

– Я бы так не смогла.

– Тебе и не надо, – кривит душой Дима.

– А ты никогда не разлюбишь меня за то, что я такая?

– Никогда, – очень твердо отвечает он.

Танец кончился. К ним подходит Креймер с Ниной, – Мадам Нинель, торжественно говорит Маленький, – в честь вашего присутствия и во имя студенческих воспоминаний я.,тряхну сейчас юностью.

Он исчезает и возвращается с гитарой. За ним идет ее владелец бородатый кубинец. Потом еще кто-то, Дима пробующе прошелся по струнам, озорно подмигнул заволновавшемуся Груздину и запел высоким баритоном: Природа-девушка успела Нагородить без счета тайн.

Двадцатый век, ты больно смелый, Поди попробуй, отгадай!

Раскрой, биолог, все секреты.

Врывайся мыслью в микромир, На все загадки там ответы И все причинности причин, Так будь искателем до гроба И помни истину одну: Ты сам сильней любого бога, Тебе плевать на сатану!

Настанет время, братцы-люди, Природа-девушка сама На предложенье Человека Покорно скажет: я твоя...

Температура в прозрачных секциях колеблется от 30 до 35 градусов тепла. Комнатные климатизеры безотказно пережевывают воздух.

Боб лежал на алюминиевой раскладушке и грустно смотрел на веревочную лестницу, уходящую под высокий потолок. В углу валялись нетронутые финики.

Дима погладил низкий выпуклый лоб.

– Что, дружище, тяжело?

"Почти человек" жалобно вскрикнул: Маленький был не очень силен в терапии, но вид у Боба был никудышный элементарно. Поэтому Дима просто махнул рукой на вопрос вошедшего лаборанта.

Запахло спиртом. Боб хорошо знал, что за этим последует, и попытался улизнуть. Но сил было слишком мало.

– Потерпи еще разок, Бобби, – ласково попросил Дима.

Он придерживал Боба, пока активатор "К" перекочевывал в обезьяний организм, и без того разрушенный метастазами.

– Ничего себе лечим, – невесело пошутил лаборант, массируя место инъекции.

Затем активатор был введен двум группам животных.

Первой – после предварительного онкогенного облучения.

Второй – до него.

На этом эксперименте возня с активатором "К" будет окончена. Собственно, они даже вынуждены прекратить дальнейшие исследования: вытяжка активатора, взятая у Джеммы, почти иссякла.

На обратном пути Дима зашел в стационар подстегнуть себя морфием. Даже у здорового Белинского вид – как с похмелья. Еще бы, за последние два месяца грузовик четыре раза подъезжал к спрятанному в дальнем углу городка моргу.

А о себе и говорить не приходится. На днях Креймер сказал, что с такими нервами Диме надо было идти в портные.

А он и сам знает, что скоро менять профессию... и местожительство тоже.

Белинский подсовывает брошюру – перевод с английского. Дима просматривает ее.

– Сахар как носитель онкогенности. Вообще-то исследoвание выглядит убедительно, – робко говорит Белинский.

– За две тысячи лет до нашей эры, – цедит Маленький, – индусы учили, что рак развивается из желчи, воздуха и слизи. Теперь канцерогенные вещества находят в алюминиевой посуде и выхлопных газах, в табаке, цветной капусте, помидорах и, как видишь, добрались до сахара. Пора бы поумнеть, тебе не кажется?

Белинский вздохнул и забрал брошюру.

Дима потянулся в окно к дереву, смял кучу иголок.

– Не кисни, мы все равно сломаем ЕМУ клешню, но в своих мемуарах ты обязательно упомяни, что я очень любил запах молодой хвои.

Белинский досадливо отмахнулся, а Дима замурлыкал: Неистов и упрям, Гори, огонь, гори.

На смену декабрям приходят январи...

Отсрочка кончилась быстрее, чем дyмaла Нина. Где-то она слышала, что изотопы действуют очень индивидуально, иногда форсируя болезнь. Сегодня она перешла на бульон и сливки. Что поделаешь, если это ИНОГДА пришлась как раз на нее. Такая уж, видно, индивидуальная. Илья напрасно горячится. Когда-нибудь он скажет ей спасибо. Теперь надо видеться еще реже. А скоро она уедет куда-нибудь, далеко-далеко... от Невы, от близкого, рукой достать, неба, от себя...

Старуха жадно ловила каждое слово сына. Она не знала, что отвечали ему. Она плохо слышала и то, что говорил он.

Но когда речь идет о сыне, об ее единственном сыне, причем здесь уши? Она слышала главное. Словно в гору, спотыкаясь, падая, полз разговор Ильи с этой женщиной. Теперь он почти все вечера проводит дома. Зато это имя Нина – падает в трубку так тяжело, что у старухи начинают звенеть суставы в коленках. Она всегда просила своего бога самому выбрать женщину для Ильи. Она долго приставала к нему, – и вот он сделал выбор. Как она ненавидит эту женщину!

Илья Борисович придавил телефон и окyрок почти одновременно.

Старуха поджала губы.

– В последнее время ты много КУРИШЬ. Или в твоем институте научились делать новое сердце – – Что? – переспросил Илья Борисович.

– Говорю, куришь много.

Он приоткрыл балконную дверь.

– Тебе лучше не оставаться по вечерам дома, Илья, – деревянным голосом сказала старуха.

– Она не хочет видеться чаще, – механически ответил Креймер.

Он вышел на балкон, прямо под падающий снег.

– Не хочет... она не хочет, – шептала старуха.

Мир перевернулся, привычных понятий больше не существует.

31 декабря.

Этот день всегда вызывал v Лeны ощущение новизны. Казалось, назавтра опять крутой поворот, за которым опять начинается неизведанное, и вптели еще много, астрономически много, таких поворотов. Так было в школе, в университетe, в аспирантуре, так, в силу инерции, продолжалось ч на работе.

Сегодня знакомое чувство ожидания не приходило. Все представлялось будничным, серым. Повороты кончились, впереди было пусто.

А последний опыт? – попытался встряхнуть себя Маленький. Вот именно, что п о с л ед н и и...

Недаром у англичан имеется особое время – презент континиус продолжающееся настоящее...

Сейчас он идет в стационар, и пойдет туда завтра, и послезавтра, и каждый день, пока... Пока комбинация витаминов, продлевающая его настоящее, не превратится в прутик, перешибающий железный лом.,..И в дом превратится он сам. Дима представил себя лежащим под натянутым одеялом, из-под которого будут обязательно торчать носки. От этой мысли его передернуло.

– Бюрократы, как будто нельзя шить одеяла разных размеров,– вслух возмутился Дима, входя в амбулаторию.

– Тсс... – молоденькая медсестра указывала на перегородку. Оттуда доносился ровный голос Белинского.

– Совещание? – шепотом спросил Дима.

– Практиканты опять, надоели... – Она рефлекторно поправила косынку и быстро взглянула на Диму.

Но он прислушивался к Белинскому и противоречия между репликой "надоели" и поправленной косынкой не заметил.

– В нашей клинике все случаи – с поздней диагностикой, исключающей радикальное лечение. Поэтому мы вынуждены проводить паллиативное продлеваем жизнь больного и делаем ее по возможности терпимой. Использование новейших препаратов, с которыми вы ознакомитесь, позволяет не только обезболивать наиболее мучительный период заболевания, но и в ряде случаев даже возвращать на более или менее длительное время работоспособность.

– Лично я предпочел бы быстрый конец, чем медленное ожидание неизбежного, – запальчиво вставил кто-то из студентов, – это, по крайней мере, честнее и гуманней.

Наступила пауза. Дима очень ясно представил себе, как Белинский снял очки и близоруко щурится на выскочку, – Сейчас он его испепелит, подмигнул Дима сестре.

Но взрыва не последовало, Белинский ответил очень тихо: – В роли врача вы имеете право предпочитать только одно: лишний год, месяц, день, минуту. Слышите, даже минуту... И вы обязаны не кривя душой, а именно честно верить до этой самой последней минуты, верить сильнее самого больного. Иначе – не берите диплом, и это будет вашим самым гуманным поступком.

– Передайте патрону, что даже я не сказал бы лучше, – довольно прошептал Дима, раскатывая рукав.

– Вы когда-нибудь задумывались над загадкой спонтанного, самопроизвольного рассасывания опухолей, даже в самых безнадежных случаях рака? – неожиданно спросил Креймер, едва Дима вошел.

– Я слышал об этих уникумах от Белинского. Время от времени он начинает ими просто бредить, – ответил Маленький. – Но у этoго бреда обязательно должна существовать какая-то закономерность. Факты самоизлечения не случайны. Пусть очень редкие, но зато убедительные победы организма доказывают, что бредом является как раз мнение о присущей раку необратимости.

Креймер вовремя заметил в глазах Димы тоску и перешел от менторских рассуждений к делу.

– Эффектно! – выслушав, сказал Дима. – Но ведь мы уже пробовали нечто подобное.

– Пробовали, – согласился Креймер, – опять-таки слишком крупнокалиберно.

– Конечно, гораздо лучше ограничиться одним, единственно нужным элементом, но как отыскать иголку в стоге сена?

МАЙ

Нина, еще не открывая глаз, почувствовала, что на нее смотрят.

Старуха сидит рядом и, кажется, молится. Теплая ладонь гладит тонкую Нинину руку...

...Старуха пришла в самую слякоть. Она долго шаркала ботами по половице, а с зонтика, пока Нина не догадалась взять его, текла вода. Молчание продолжалось и в комнате.

Старуха, не скрывая, разглядывала Нину.

– Вы любите моего сына? – вдруг спросила она.

Наверно очень смешно, когда мать сорокалетнего мужчины приходит выяснять такой вопрос.

Нина расплакалась.

Когда старуха узнала все, морщины на ее лице затвердели.

Каждый шаг сюда отдавался болью. Она шла, отбросив гордость, накопленные годами убеждения, шла, крепко, как знамя, стиснув зонтик. Она подготовила себя ко всему... Оказывается, не ко всему.

– Вы не должны избегать его, – наконец сказала мать.

...Старуха вздыхает и тут же вздрагивает: заметила, что Нина проснулась. Она строго поджимает губы, говорит: – Ты во сне кричала, и я пришла.

– А каяву мне хорошо. – Темно-карие глаза светлеют, будто кофе разбавили молоком.

Старуха любит, когда Нина улыбается.

Но стоило Нине остаться одной, как улыбка исчезла.

Еще полгода назад она не поверила бы, что сможет ежедневно спать днем по три-четыре часа. Теперь это – необходимость.

Сейчас идут уроки второй смены. Звонок, ребячий гомон, учительская – и опять притихший класс. Как любила Нина эту тишину пораженного воображения, в которой умирал Болконский, трубил в рог Руслан, мчались в Сибирь русские женщины, полз по жизни Иудушка Головлев, метался среди масок Арбенин, пожирал осетра Собакевич, гремел гром над Катериной... Как бывала счастлива она после таких уроков с ожившей тишиной!

Из ванны, булькая, вытекала вода. Из схваченного кафелем зеркала на Нину смотрела темноглазая блондинка с блеклыми сосками грудей, не знавших материнства, узкими покатыми плечами, едва намеченными округлостями живота и бедер – вся какая-то ненастоящая, как кипарисы в институтском городке. И ненастоящим было пребывание этой женщины среди реальных людей, предметов, звуков.

На журнальном столике стакан с апельсиновым соком.

Это для нее. Апельсины в мае так же нелепы, как ее теперешняя жизнь с "мертвым часом", с усталостью после самой кратковременной прогулки. Апельсины в мае – это для нее.

Час или два просидела она в кресле? Может быть, и больше, гардины на балконных дверях совсем потемнели.

На лестнице шаги. Наконец-то. Их еле слышно, но она еще ни разу не ошиблась.

Илья Борисович вдавливает кнопку звонка со смешанным чувством радости и страха. Он знает, сейчас откроется дверь, и будет Нина. Он уверен в этом. И каждый раз одна и та же бредовая мысль: откроется дверь, а Нины не будет и никогда не было, и...

Они долго стоят обнявшись.

– Как ты сегодня? – спрашивает Креймер.

– Хорошо. Она не кривит душой. Теперь, когда он рядом, все пережитое за день лишь маячит в сознании полузабытым сном.

– Ты мог бы прийти пораньше, – ворчит старуха, накрывая на стол.

– А что сегодня у тебя? – спрашивает Нина, радостно отмечая, что Илья с нетерпением ждал этого вопроса. Все-таки удалось отунить его думать о ней, как о тяжелобольной, с которой нельзя .говорить, не взвесив предварительно последствий откровенности. А ей хотелось быть для него кем угодно, только не пациенткой.

– Опухоли у Боба совсем не прощупываются.

"Выходит, опять неудача? Чем же он доволен?" – думает Нина.

Илья Борисович понял ее недоумение, улыбнулся: – В науке иногда, как в детективе, уважаемый филолог.

Если загадки начинают громоздиться, нарушая всякую логику, – конец на следующей странице, Диме Маленькому совсем не до шуток. Самой большой загадкой для него сделался собственный организм. Боли исчезли вернулся студенческий аппетит и... вообще какая-то чертовщина...

Перечитав записанное, Дима захлопнул черную тетрадь.

В деловитом изложении все это выглядит очень бледно. Записать бы прямо: "Я испытываю такое чувство, будто кто-то за шиворот вытащил меня из гроба и послал в киоск за газетами".

Уже поздно. Ехать домой не на чем, и все равно сегодня не заснуть.

Дима накидывает плащ. Ему захотелось еще раз взглянуть на Боба.

В дежурке он с удовольствием, вслух читает последнюю запись в "истории болезни": "температура – 37, роэ – норма, резко увеличен апптетит".

– Боюсь, ваша обезьяна скоро поужинает мною, – шутит ветеринар.

– И получит премию за рациональное сокращение штатов, – острит Маленький.

Боб гортанно приветствует его появление.

– Допустим, – ответил Дима, пожимая шершавую, как наждак, ладонь.

– Вот что, друг мой волосатый, нам с тобой здорово повезло. Это факт. Иначе плакали по нас джунгли.

Боб шлепнулся на спину, задрыгал всеми четырьмя.

– Тебе не верится? Мне тоже. Ну, ну, не очень расходись.

Обезьянья старость с внучатами нам еще не обеспечена.

Окончательно я узнаю об этом в Москве.

Дима закурил, и Боб, морщась, отковылял в угол.

– А главное, из вашей хоп-компании уже давно не получается двуногих. Как ни оскорбительно для тебя, но мне приходится иметь в виду и это. – Дима поймал брошенный в него финик и подумал, что ему все-таки очень хочется дожить до этой самой обезьяньей старости.

Утром Креймер, не раздеваясь и словно продолжая начатый разговор, коротко бросил: – A теперь в виварий.

Сперва занялись животными группы "А". Бог одну за другой производил операции. Лаборанты едва успевали сортировать полученный биопсический материал. Дима тут же готовил штаммы для электронно-микроскопических исследований.