Текст книги "Мое человечество"

Автор книги: В. Караханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Караханов В
Мое человечество

В. КАРАХАНОВ

Мое человечество

ПОВЕСТЬ

Коридор длинный-длинный. Радуги вокруг ламп, белесые провалы окон. Может быть, туман? Откуда же в помещении?

Завтра двадцать девять... Глупая... всего двадцать девять..

Сбылась детская мечта: она никогда не будет старухой... никогда... Сколько у нас теперь таких никогда? Щелкнуло зеркальце. Глаза и волосы... больше ничего. Нет, мелькнули чьи-то усики.

Ей улыбался парень в белом:– Мадам Нинель?

Глупое увлечение звучными именами. Дима Маленький... Он и тогда смеялся над этим.

– Нет просто Нина. Уже давно.

– Достижение...

"Самая большая язва биофака", – с удовольствием вспомнила она.

– Как дела? – перешел он на обычное.

– Ничего... У меня рак, – ответила она.

Дима сморщился и вдруг потащил ее за собой. Дверь, еще одна...

– Илья Борисович...

Он обращался через ее голову к такому же высокому, тоже в белом.

"Как среди снежных великанов" – подумала Нина и невольно улыбнулась.

– Чему же вы тогда улыбаетесь? – донеслось до нее.

Крупный с горбинкой нос, глаза, как омуты, и выпуклый крутой лоб.

Действительно – чему? Она беспомощно пожала плечами.

Он резко задавал вопросы, аккомпанируя на столе перестуком пальцев.

– Когда вы узнали? (тук, тук...).

– Окончательно сегодня.

– Начались боли? (снова дробь).

– С полгода...

Дробь усилилась. Разом – тишина.

Обещал затребовать историю болезни.

Дима Маленький уже в коридоре записал номер ее телефона.

– Креймер – бог! – крикнул вдогонку.

Встреча с Ниной выбила Диму из колеи. Машинально подкручивая винты, он смотрел в окуляр и не мог сосредоточиться. Вот она, клетка – живой кирпичик организма. До чего примитивно выглядит этот химический комбинат в обычном световом микроскопе. Сколько сложнейших процессов скрыто за кажущейся простотой. И главный из них – воспроизводство по законам миллионолетней давности. Дезоксирибонуклеиновая кислота – мощный генетический аккумулятор, святая святых мкиромира. От нее заряжается рибонуклеиновая кислота и транспортирует наследственную информацию на матричную РНК. Шаблоны переработки сырья готовы, и поступающий белок штампуется по строго определенным конфигурациям – только так, как нуждается клетка для своего развития. Четкий, выверенный ритм жизни!

И вдруг – авария! Худшая из всех возможных. Авария на ДНК! Ни одному заболеванию, кроме рака, не удаетсятакая диверсия. Начинается сдвиг внутриклеточного обмена веществ. ДНК снижает, затем вовсе прекращает подачу информации. Останавливается рибонуклеиновый транспорт. А питательное сырье продолжает поступать, и матричная РНК не в состоянии его дифференцировать. Приспосабливаясь к новым условиям, она становится авторепродуктивной. Это кульминация, предрак. Человек работает, смеется, мечтает.

Никаких признаков катастрофы. А в контрольном механизме ядра уже отдана предательская команда.

Неизвестный фактор побуждает измененную М-РНК активизироваться: упрощенно синтезировать неспецифический белок. Происходил окончательный сдвиг в обмене веществ одной, единственной клетки. Но этот сдвиг уже закреплен на генетическом уровне. Делясь, клетка передает его дочерним, растет пятая колонна, опухоль закрывает пищевод, блокирует желудок, вползает в нежную ткань легких. И наступает тишина... Тишина – как после ответа Нины.

Креймер закурил, предварительно прогрев мундштук огоньком зажигалки.

– Обычная история: полгода назад начались боли, узнала сегодня, значит – наступило завтра, Маленький встает, громко задвигает стул.

Бог внимательно смотрит на него.

– Первая любовь?

– Совсем не то... Она – филолог. Виделись на поточных лекциях.

– Красивая...

– Ей это здорово поможет, – язвит Дима.

Он заглядывает через плечо Бога. Ну конечно, опять кол.дует над этими трижды проклятыми кислотами.

Даже самому себе он не хотел признаться, что боится.

Боится новой ампутации. Уж он-то хорошо знал, почему исследовательский метод шефа называют хирургическим. Ведущий онколог Ленинграда давно оставил клинику, но превратил лабораторию в операционную. Диму не покидало ощущение, ;по он непрерывно ассистирует при операциях, последовательность которых невозможно предугадать.

До прихода Димы Креймер, изучая ультраструктуру раковой клетки, доказал, что опухолевый рост есть проявление биологической закономерности. В начале их совместной работы он экспериментально обосновал гипотезу о способности раковых клеток дифференцироваться под влиянием среды.

Дима был биохимиком и с жадностью взялся бы за дальнейшую разработку любой из этих проблем. Да что он?! Целые лаборатории подхватывали проблемы, брошенные Креймером.

Кропотливое изучение процесса малигнизации позволило им выявить первоначальные различия между ДНК нормальной и малигнизированной клетками. Дима с увлечением готовился к новым экспериментам, но в самый разгар подготовки Креймер произвел очередную ампутацию: – Меня больше не интересует весь процесс. Слишком много факторов играют роль в его возникновении, слишком долго он продолжается. Займемся отрезком времени: авторепродуктивная РНК – начало опухолевого роста.

А скоро стремление Креймера обнаружить универсальное звено заболевания и разорвать цепочку необратимости понастоящему увлекло Диму. Ведь подавление фактора "X" защитит геном клетки, и тогда природа организма возьмет свое: изменения будут устранейы. Но Креймер так часто менял направление исследований, что однажды Дима не выдержал: – Если изобразить наш поиск графически, получится кривая с температурного листа горячечного больного.

– Очень хорошо, – ответил Креймер. – Когда ловишь "в жмурки" – незачем придерживаться правой стороны.

Экспериментальный поиск фактора "X" продолжался по сегодняшний день. И Диме совсем не нравится подозрительная возня, затеянная сейчас Креймором вокруг эмбрионов.

Неужели опять ампутация, и четыре года работы – кошке под хвост?

– О чем вы задумались? – Теперь уже Креймер стоит над ним.

– О прожорливости кошек. А что у вас?

– Ничего нового. Еще в эмбрионах всегда имеется прецедент авторепродуктивности РНК, необходимой для быстрого роста клеток. Это свойство к самоповторению возникает почему-то и в стадии малигнизации.

В этом сообщении не было ничего угрожающего, и Дима откровенно повеселел: – Природа топает по проторенной дорожке. Я создам по этому поводу сто первую теорию. Канцерогены различных видов побуждают центральную нервную систему среагировать на раздражение. Из арсенала сопротивляемости извлекается самое грозное оружие– ускоренный рост клеток. По приказу из центра ДНК снижает информацию. Матричная РНК восстанавливает способность к самоповторению, и начинается тотальная мобилизация. Погоня за количеством наносит непоправимый ущерб качеству, и новые упрощенные клетки вызывают еще большее раздражение. Соответственно нарастающему угнетению растет скорость образования недифференцированных клеток и дальше-во взаимопровоцирующей прогрессии... Образно говоря, с организмом происходит то же, что с кошкой, когда ей на хвост вешают прищепку. – Маленький строго оглядел воображаемую аудиторию. – Итак, способность к малигнизации продетерминирована в самых общих свойствах нуклеиновых кислот, и рак есть доведенная до абсурда защитная реакция организма. Благодарю за внимание.

– Для экспромта недурно, хотя приверженность к кошкам настораживает, улыбнулся Креймер. – И, знаете, Б вашей абракадабре есть идея, даже две...

– Меня давно распирало, – вставил Маленький.

– Первая: теории о происхождении рака носят пока настолько умозрительный характер, что увеличивать их число не имеет смысла. Вторая гораздо интереснее. Что, если ко1да-нибудь удастся использовать вашу "тотальную мобилизацию" без ущемления генетики клеток? Это будет действительно грозным оружием.

Из дальней аллеи донеслось знакомое чавканье. Грузовик с брезентовым верхом воровской тенью скользнул вдоль забора.

– ...А пока в стационаре освободилось еще одно место, – тихо сказал Дима.

– Ну, поздравляю! – говорит Нина вслух, поднимая рюмку с подсолнечным маслом. – Очень хочется хлеба. Совсем, как в блокаду. Только тогда она была, как все. Почему именно у нее?..

За стеной ругаются соседки. Почему не у них? Рак – смешное название. Подумаешь, рак... Грудная жаба – это точно. Больной задыхается, судорожно глотает воздух. А кому, глядя на нее, придет в голову, что она конченый человек?

А, вот почему рак! Время начинает пятиться. Больше нет будущего. Все в настоящем...

Но не сегодня же умирать. А что теперь делать со своим куцым настоящим? Явиться в институт к этому "Богу" в качестве подопытного кролика? Пищевод уже испорчен, но все остальное еще пригодится. Нет, героика не для нее. Обыкновенная женщина, обыкновенная учительница... "Нина Владимировна, за что мне двойка?"... Ставить только пятерки? Кому это надо? Поехать на лето в Крым, пока не поздно, пока может нравиться? Вздор, все вздор...

А чего она хочет? Теперь все будет мелочно, все вздорно.

Скорей бы кончился вечер. Сходить в "Спартак" на английскую комедию? Кажется, "Смех в раю" -как раз подходящая тема...

Часы, конечно, стоят. Большие старинные часы, которые надо заводить каждые трое суток.

Тогда, в блокаду, они тоже остановились. Сперва для отца. Он лежал на полу, словно в последний раз дирижируя широко раскинутыми, распухшими руками.

Потом для матери. Но яггого Нина не видела. Ее с другими детьми увезли из городя в зеленой санитарной машине.

Далекая Астрахань и дальняя тетка. Хозяйство пригородное, хозяйство домашнее, очереди на пыльных улицах, сумасшедшее солнце, теткин форменный ремень, жесткий и твердый, как учреждение, где oнa служила. И снова Ленинград, гордый, как детство, и мокрое родное небо, и эти часы, которые стала аккуратно заводить тетка.

Но воздух Балтики не позволил ей долго получать пенсию, праведно ли, неправедно ли заработанную под жарким астраханским солнцем.

Вскоре зеленая санитарка, горящая в печурке дирижерская палочка, теткин ремень, огородная лопата – все это отошло для Нины в иную, уже прожитую жиЗНЬ.

В новой были: университет, "мадам Нинель" – дочь известного музыканта, сталинская стипендия и... директор школы.

Сперва она, как и другие практикантки, по-студенчески боготворила, не по летам серьезного Игоря Вениаминовича.

Потом, когда ремень, потверже теткиного, захлестнул стальной петлей его отца, и многие начинали спешить, едва директор входил в учительскую, он стал для нее просто Игорем.

...И он плакал, рассказывая ей правду об отце. Пожелай он того, она не побоялась бы кричать на всю школу, на весь Ленинград, на всю страну об этой правде...

...И было собрание. Июрь Вениаминович назвал своего отца подонком, и в его глазах дрожали слезы святой ненависти.

А у Нины к горлу подкатила тошнота, и для Игоря остановились часы.

Теперь они остановились уже для нее. Она ненавидела их, словно они были живым существом. И сейчас, в день своего рождения, ей начинает казаться, что вся жизнь прошла в борьбе с ними. И они победили, большие старинные часы, которые надо заводить раз в трое суток плоским ИЗЯЩНЫм ключом.

Телефонный звонок: Дима Маленький сообщал, что в стационаре института освободилось место и Бог оказал прoтекцию.

Ну что ж, пусть больница. Там хоть она будет, как все...

– Салют наций! – заорал Дима, врываясь в лабораторию.

Креймер привык к выходкам своего коллеги и терпеливо ждал продолжения.

– У нашей Джеммы обнаружен фактор "X"! Ребята из электронной целуются!

Бог с эмоциями не спешил. Разочаровываться всегда гораздо труднее. Кроме того, ребята из электронной не упускали повода для поцелуев, – там работали две смазливые девушки.

– И вы молчите?! – взвыл Маленький, – главное в первоначальных раковых клетках. Опухоль еще отсутствует.

Креймер закурил, забыв продезинфицировать мундштук В лаборатории электронной микроскопии столпотворение.

Каким-то чудом сюда вместился весь огромный отдел этиологии и патогенеза. В центре внимания серия микроснимков.

Впечатлениями делились, кажется, все присутствующие. А огромный электронный микроскоп, одно из чудес двадцатого века, застыл над ними, как вставший на дыбы ящер доисторических времен.

На оперативном совещании с участием смежных групп обнаруженному антигену было присвоено условное наименование "Активатор Канцера" и намечен план дальнейших экспериментов.

– Да, бедным обезьянам не поздоровится, – пошутил КТО-ТО.

– Еще бы... – хмыкнул Дима. – Недаром приятельюрист как-то сказал мне: "Гораздо легче поймать преступника, чем потом доказать, что он – это он".

Когда все разошлись, Маленького так и подмывало поделиться с шефом. Однако он начинал слишком издалека, а Бог был занят собственными мыслями. Только на одно из таких далеких начал он среагировал. Дима заявил, что этим летом не возьмет отпуска.

– А чем вы все-таки занимались шестьдесят дней подряд в прошлом году? – подтрунил Креймер.

– Семьей и печенью, – сердито ответил Дима.

Для холостяцкого воображения Ильи Борисовича эти понятия звучали примерно одинаково. Тем не менее, он любил услышать в застенчиво приоткрытую дверь лаборатории требовательный возглас: "Па-имаЬ". Илья Борисович замечал, что с приходом сына у Димы даже пальцы становились мягкими и безвольными. Что касается печени, то Креймер не придавал этому серьезного значения. В димином возрасте можно еще позволять себе роскошь вскользь пожаловаться на печень.

Весть об открытии облетела институт. Даже в небольшом стационарном корпусе персоналу никак не удавалось навести порядок. Обычно флегматичные, больные сгрудились вокруг молодого онколога Белинского и выматывали из него душу.

– Нет, рассасывать опухоли профессор еще не может,тоскливо оглядываясь, ответил Белинский мужчине с шишкой под ухом.

По дорожке шла молодая женщина в светлом полупальто, с саквояжем и сумочкой в руках. Она тоже оглядывалась, видимо, не зная, куда идти дальше.

Обрадовавшись возможности избежать дальнейших расспросов, Белинский направился к ней.

Маленький обещал встретить и не пришел. Оказывается, здесь целый городок. Корпуса свежевыбелены, подстриженные газончики. Как на сцене, среди бутафории. Навстречу идет добрый дядя доктор... Какая это все-таки комедия – лечить рак... – улыбаясь думала Нина.

– Вам куда? – спросил Белинский. После людей, только что окружавших его, она, казалось, олицетворяла жизнь.

– Вам куда? – с удовольствием повторил Белинский.

Щелкнула модная сумочка.

Прочитав направление, Белинский снял очки, словно зловещее сразу подорвало его доверие к ним, взглянул на женщину. У нее на лице уже было хорошо знакомое ему выражение флегматичной обреченности.

Потом ее взвешивали, записывали, снаряжали. В палату она пришла своей. Поправила халатик с веселыми разводами, взглянула со стороны на такие же и почувствовала, что у нее хорошее настроение.

За день она полностью акклиматизировалась и вечером даже вышла прогуляться. Усыпанная гравием дорожка приятно похрустывала. Ели, высаженные по сторонам, жадно вбирали в себя остатки солнца. Редкими вышками торчали кипарисы.

"Хорошо, что изредка",-подумала Нина. – "В кипарисах есть что-то подчеркнуто декоративное". Еще ока подумала, что напрасно не сделала перед больницей маникюр. Об этой мысли на душе сделалось совсем легко.

В центральной аллее она увидела "Бога". Нина еще замедляла шаги, и улыбка еще не сползла с губ, когда он прошел мимо, даже не моргнув.

Его догнала няня: -Вас спрашивают...

Дима покосился на хмурое Нинино лицо и, вместо обычных расспросов, принялся читать ей лекцию.

– Следы саркомы находили на костях в египетских пирамидах....

"Удивительная толстокожесть", – подумала Нина.

– А рак желудка – у Наполеона. Правда, крупнейший патолог наших дней в сохраненных тканях Бонапарта ничего злокачественного не обнаружил.

– Это окрыляет, – усмехнулась она.

– В Скандинавии новые случаи рака заносятся в специальные регистрационные книги.

Диму несло. Когда он сообщил, что по данным международного онкологического центра от рака ежегодно умирает два миллиона, она не выдержала: – Может быть, ты все-таки перестанешь резвиться?

– Обязательно. Видишь ли, я давно замечал, что диагноз Сч превращает человека в живого мертвеца. Первый симптом-траурное выражение и зависть к больным туберкулезом. Потом отрешенность от окружающего, потом ежеминутное самооплакивание. И, наконец, царь природы превращается в жалкое существо с атрофированным от страха мыслительным аппаратом. Для того чтобы помочь человеку сохранить свое "я", существуют два метода: внушать, что рак "бяка", одновременно проявляя крокодилью жалость, или встряхнуть статистикой. Сразу делается ясным, что это трагедия многих, а не твоя персональная, что из-за этого не стоит надуваться на жизнь и возмущаться, что именно тебе, а не соседям, она подложила такую свинью.

Нина невольно улыбнулась.

– А главное, за миллионы жизней, в числе которых и твоя, в институтах, лабораториях, клиниках, на всем нашем родном "шарике" борется масса симпатичных людей, и поэтому ты просто не имеешь морального права считать себя приговоренной. Вон шагает один из этих симпатяг, сейчас он перейдет на галоп.

Действительно, заметив Диму, Белинский подбежал к ним.

– Что нашли вы с Богом?! Друг называется...

– Белинский, я шел к тебе. Универсальный фактор, провоцирующий рост опухолей. Если это подтвердится экспериментально, то...

Маленький поднялся и застыл памятником.

– Еще при жизни, – выдержав паузу, пояснил он.

– И все-таки у обезьяны... – полувопросительно сказал Белинский.

– И все-таки между обезьяной и тобой нет кошки, которая ест мышей, обиженно ответил Дима.

Старуха решила, что сейчас самое подходящее время поговорить с сыном.

Илья Борисович просматривал газеты и не сразу понял, чего от него хотят Да, он помнит их: такой шумный толстяк– надевал дамскую шляпку и смешно носился по комнате с литровой банкой, изображая, как жена поит дочку соком.

– Они нам родственники. Через дядю твоего отца,пряча глаза, уточняет старуха.

Вот уж этого Илья Борисович никогда не подозревал.

Он еле сдерживает улыбку при виде героических усилий матери выглядеть правдивой.

– У нет обнаружили опухоль, здесь... – старуха тычет себе пальцем куда-то ниже ребер, – я хотела тебя просить...

– Ты знаешь, я больше не произвожу операций. Даже в виде исключения. Он уходит в кабинет.

Но как раз тишина мешала ему. Просящее лицо матери, веселый толстяк в шляпке – никак не хотели исчезать.

Илья Борисович выдвигает ящик письменного стола, достает обернутый в целофан предмет, словно взвешивая, держит на ладони.

Кипящим маслом, раскаленным железом древние египтяне и греки разрушали опухоль. Теперь разрушают из кобальтовых пушек. За тысячи лет изменился способ. Сущность осталась: разрушение. Как из потревоженного муравейника разбегаются раковые клетки, чтобы вновь начать свой необратимый рост.

Необратимый, значит смертельный.

Но ведь опухоль – конечный результат многолетнего процесса заболевания, всего лишь последний акт в многоактовой драме рака. Возрастная, наследственная, химическая, вирусная, десятки теорий пытаются объяснить начало этой драмы. В операционной Креймер считал, что созданию единой теории мешает недостаток фактических и экспериментальных данных. Оказалось наоборот, обилие и разнообразие их приводило к существованию многочисленных теорий, каждая из которых неминуемо вступала в противоречие с полным объемом накопленных сведений.

Креймер не создал сто первой. Освоение микромира еще только начато, окончательное решение... Креймер вдруг улыбнулся. Он вспомнил слышанный в трамвае разговор. Усталая женщина с переполненной сеткой на коленях возмущалась врачами, которые не знают даже, отчего получается рак. Девушка-кондуктор важно поддакивала: "Скоро на Марс полетим, а какую-то болезнь вылечить не могут...". Да поймите, что узнать все про рак – значит научиться создавать жизнь! – хотелось крикнуть Илье Борисовичу. Потом он заметил, что из переполненной сетки выглядывает угол белого халата...

Необратимый, значит, смертельный. Креймер занялся изучением последнего акта. Очень трудно, даже невозможно избежать количественных изменений, вызываемых действиями самых различных факторов: химического, возрастного, вирусного, физического. Но если все-таки возможно предотвратить качественное изменение, затрагивающее геном клетки? Тогда звонок перед последним актом не прозвенит.

Узкое тело скальпеля подрагивает на ладони. Нет, Креймер не изменил своему оружию. Он еще произведет операцию, о которой мечтал, покинув клинику, все эти годы. Он разделит понятия: рак и смерть...

На экране телевизора замелькали строчки. Старуха, стараясь не слишком шлепать, подошла к полуоткрытым дверям кабинета. Как раз в этот момент сухо щелкнул ящик. Старый скальпель профессора Краймера лег на старое место.

Больничная ночь придавила Нину к подушке. Хромосомы, опутанные гирляндами нуклеиновых кислот, разноцветные ферменты, белки сцепились в чудном калейдоскопе. Вдруг среди точно выверенного рисунка блеснул холодный кристалл вируса, и все смешалось. Стали расти колонии бесформенных безобразных клеток. Они распухали и клейкой массой обволакивали Нину.

– Не хочу!!! – кричит она и тут же слышит: – Ну, зачем так, девочка?..

Это мастер художественного чтения. Ее постель рядом.

– Здесь больница особенная. Такую старуху и то дважды на ноги ставили.

А рука продолжает нырять в глубокие Нинины волосы.

Вот так же гладила мать: сверху вниз, будто расчесывала.

Утром звеневшие от солнца стекла разбудили Нину. После завтрака она сунула под мышку томик Паустовского и вышла из корпуса. Конечно, обрушился ливень. Она спряталась под большой елкой, недалеко от стационара. Иглы весело подпрыгивали над головой. Тысячи сочных капель вдребезги разбивались о землю.

Далеко-далеко за стволами деревьев было видно, как в их корпусе вспыхнул свет. Нина ясно представила себе Бога. Ей даже почудилось, будто вовсе не дождь, а он выстукивает дробь своими сильными пальцами.

И вдруг зл косой сеткой дождя она увидела их: Креймeрa, Диму и паренька в синей блузе. Креймер и Маленький легко шагали через лужи. Низенькому лаборанту, чтобы не промочить ног, приходилось петлять, как зайцу.

Илья Борисович, по-мальчишески подмигнув Диме, подхватил паренька на руки и укрылся под навесом флигеля.

Они возвращались из вивария. У Джеммы образовалась опухоль.

– Малигнизированные клетки появились в угнетенных химическим канцерогеном тканях. Затем в клетках появился активатор, а теперь начался и рост опухоли. Все, как в аптеке... – с удовольствием рассуждал Дима, попутно отряхивая пиджак. – Бедная Джемма погибнет, но, как говорится, здесь смерть идет навстречу жизни. Нашу обезьяну ждет блестящее будущее.

Креймер тронул его за плечо.

– Да, кстати, какой прогноз у вашей знакомой?

– Поразительная ассоциация, – пробормотал Дима. – Не операбельна. Проведут курс изотопами.

Бог кивнул: – Даже в ранних стадиях пищевод не любит ножа. Л учетерапня – самое приемлемое.

"Все знаешь", – ехидно подумал Дима, а вслух: – Видимо, она неплохо себя чувствует, если хватает сил обижаться на забывчивость...

Креймер приподнял, словно разорванные на переносице, брови.

– Вы прошли мимо нее и не поздоровались, – пояснил Дима, надевая пиджак.

Дождь перестал отбивать болеро. Выйдя на дорожку, они столкнулись с Ниной.

– Кажется, я вас чем-то обидел? – с некоторой иронией спросил Бог.

Он был уверен, что она смутится, осуждающе взглянет на Диму.

– Ну что вы?.. Надо быть просто неблагодарной, чтобы обижаться на такие пустяки... Да еще на вас...

Илья Борисович растерянно молчал.

– В таких случаях улыбаются и говорят: "ну-ну"... – подсказал Дима.

Все засмеялись.

Они ушли. А Нина продолжала улыбаться. Никак не могла забыть лица Краймера. Точь-в-точь ребенок, когда его шлепнут и он еще не решил, как вести себя дальше: обидеться или сделать вид, будто ничего не произошло. И еще одно, уже просто нелепое чувство: зависть к пареньку, которого подхватил на руки этот... Илья Борисович.

ИЮНЬ

Время в больнице летело быстро. Наверное оттого, что в палате не висят часы, которые надо заводить каждые трое суток. Нина украдкой посмотрелась в зеркальце и осталась собой довольна. Недаром Белинский как-то пошутил, что бетатрон выбьет из нее весь пессимизм. Уже совсем не больно глотать. Надолго ли? А, да бог с ним... Умирают же люди молодыми от других болезней. Просто они не знают заранее, только и разницы.

Тихий стук в окно. "Самая большая язва биофака" навещает ее почти каждый день.

В аллее больных мало. Одни отсыпаются после ночи, другие не могут встать. Ее соседка – мастер художественного слова – кажется, только вчера поняла, что речь идет не о голосе. Рано утром ее выкатили в изолятор.

Как он осунулся – этот Дима. Рядом с ним она выглядит почти цветущей.

– Что Джемма? – спрашивает Нина.

– Лопает бананы.

– Наверное, это очень индивидуально.

– Индивидуальный шимпанзе, – криво улыбается Дима. – Если наша находка мираж, придется все начинать сначала. А у меня со временем туго.

– Торопишься пожинать лавры прижизненной славы?с беззлобной иронией спросила Нина.

– Я не читаю натощак "Комсомольскую правду:", но стремление к лаврам и прочей шелухе мне всегда претило. Мне просто хотелось всего-навсего избавить человечество от рака. Меня распирало от щедрости, и я доигрался, как та дурацкая лягушка.

Шутливый тон не обманул Нину. Она чувствовала, что Маленькому с трудом дается каждое слоио, и даже чуть отвернулась, чтобы не мешать взглядом.

– Короче говоря, еще в аспирантуре я принес в жертву собственной теории свою печень. Обиднее всего, что теория лопнула, как мыльный пузырь, гораздо раньше, чем я благополучно заработал опухоль...

– И у тебя?!.

– Да, он самый. Бяка.

– Как же ты..?

– Не ношу халата с цветочками? – догадался Дима. – Прошлым летом весь академический отпуск провалялся в московской клинике. Видишь – тяну...

– Сумасшедший! – вырвалось у нее.

– Для того чтобы не стать им, я и рассказал тебе. Ты уж извини, больше некому, – тихо сказал Дима. – Креймеру? Помешало бы нашей работе. Жене? Ей тем более... Пожалуй, только Белинскому. Но уж очень он сентиментальный. Еще упрячет в стационар и начнет "продлевать" в постельно-палатной форме. А мне некогда "продлеваться".

– Но может быть, еще не поздно?

– Меланома печени практически неизлечима. Так что...– Он швырнул окурок в урну.

Когда Дима вернулся в лабораторию, Креймера все еще не было. И чего он так долго возится? От исследования биопсического материала, взятого у Джеммы, Дима не ожидал ничего нового. Опухоль есть опухоль. Но почему приостановился ее рост? И почему проклятое животное, как ни в чем не бывало, корчит рожи, вместо того чтобы погибать во имя науки? Если бы активатор можно было культивировать ин витро... Многие вопросы наверняка разрешались бы сами собой. Но, увы, латентность активатора вне организма факт, от которого никуда не денешься. Хорошо хоть биологи гарантируют его сохранность в лабораторных условиях, Вошел Креймер.

– Джемма преподносит сюрприз вторично. Ее опухольчистейшей воды доброкачественное образование.

Сообщение Бога вызвало у Димы шок. Он открыл и закрыл рот вхолостую, не издав ни звука.

– По-видимому, никаких раковых клеток не было и в самом начале. Произошла ошибка.

Креймер прошелся по комнате, заключил: – И, значит, мы нашли не то, что искали. Вот так.

"Тоже мне Колумб, – подумал Дима, – что за старомодная привычка высказывать вслух общеизвестные истины?..".

Он стоял у окна. Ему был пилен почти весь городок и пруд со скользящей по нему лодкой. Должно быть, ею управляли умелые руки. Лодка мелькнула под прибрежными кустами, проскочила под деревом, окунувшим в пруд макушку. Впереди коряга. Гребец выпрямился. Сейчас отвернет, – решил Дима. Но лодка, вытянув по швам весла, устремилась к препятствию. "Что же он делает?.. Ложись!" – чуть не крикнул Дима. Однако гребец, ухватившись за ствол, перевернулся, как на турнике, и вновь очутился в лодке. Здорово! восхитился Дима и только сейчас заметил, что в комнате давно стоит тишина.

– Неужели ушел так рано? А ты на самом деле решил, что произносить вслух истины очень легко? – пробормотал он своему отражению в стекле.

– И этот гордый ум сегодня изнемог, – услышал он за спиной голос Белинского.

– Подумаешь, удивил. Меня и не такие сангвиники, как ты, считают сумасшедшим.

– Я не сангвиник, я несчастный человек, – сказал Белинский, вынимая из диминой пачки сигарету.

– Ты не человек. Ты эскулап, – мягко поправил Дима.

– Хватит паясничать, – расердился Белинский. – В обществе микроскопов да обезьян вам живется совсем недурно. За последние пятьдесят лет Сч как причина смерти передвинулся с седьмого на второе место, но для вас это проза, вы колдуете над штаммами, создаете десятки взаимоисключающих теорий, вас осеняют идеи, а Белинский – будь мавром, любуйся на агонии, считай себя сиделкой, утешителем или кем угодно. Когда же, наконец, я сделаюсь врачом, черт возьми!?

Дима понял, что если он сейчас позволит одно шутливое слово, Белинский может очень даже просто запустить в него настольной лампой.

Маленький побарабанил пальцами по стеклу.

– Я не хотел бы быть в твоей шкуре.

Белинский удовлетворенно крякнул, присел на краешек высокого табурета. Он окончательно остыл и тихо сказал: – По больничной аллее идти – как сквозь строй, а мне по нескольку раз в день приходится.

– Думаешь, нам легче? Сегодня шеф даже попрощаться забыл.

– Так он еще здесь. Твою знакомую успокаивает.

После обеда кровать соседки стояла на месте. Посте ть была совершенно свежая, белая до синевы. Нина не могла оторвать взгляда от аккуратно выутюженного одеяла.

Вошел Белинский. Неуклюже потоптался, потом сказал: – Да, пустота это страшно.

– Пустота это страшно, – эхом повторила Нина. – Это страшно, страшно, – твердила она, уже идя по дорожке.

Почти все скамейки были заняты. Отчетливо доносились отдельные слова. Они разговаривали друг с другом... они еще говорили... Подальше, подальше от них! А они все сидели, справа и слева, и она такая же...

Поворот, центральная дорожка, опять поворот...

– Кто за вами гонится? – услышала знакомый голос.

Ее крепко взяли за локоть, подвели к скамье: – Присядьте.

– Так кто же вас преследовал? – повторил Креймер, когда она наконец отдышалась.

– Пустота, – ответила Нина.

– А я, было, решил, что вы исключение...

– Из чего?..

– Из кого, – мягко поправил Илья Борисович. – Из женщин, конечно.

Он распечатал пачку "Казбека", щелкнул зажигалкой, прогрев мундштук, прикурил.

– А это один из признаков уравновешенности?

– Я вижу, пустота вас больше не пугает, – улыбнулся Креймер.

– С вами не страшно, – тихо сказала Нина и тут же испугалась – не смысла этих слов, а того, что они были произнесены так тихо.