Текст книги "Сказки и легенды крымских татар"
Автор книги: В. Зарубин
Соавторы: А. Зарубин
Жанры:
Сказки
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
____________________
СУЛТАН-САЛЭ
(Джанкойская легенда)
И сто лет назад развалины Султан-Салэ стояли такими же, как теперь.
Бури и грозы не разрушали их.
Видно, хорошие мастера строили мечеть Султан-Салэ и зоркий глаз наблюдал за ними.
А был Салэ раньше простым пастухом, и хата его была последней в Джанкое.
Какой почет бедняку! И не смел он переступить богатого порога.
Но раз, выгоняя коров на пастьбу, Салэ зашел на ханский двор и увидел дочь бека.
Есть цветы, красота которых удивляет, иные плоды заставляют забыть всякую горечь. Но у цветов и плодов нет черных глаз, которые загораются любя; нет улыбки, что гонит горе, и в движении нет ласки, отражающей рай пророка.
Салэ понял это, когда поднималась по лестнице Ресамхан.
С тех пор перестал есть и пить бедный пастух, а старуха мать потеряла покой.
– Что случилось? – спрашивала она сына, и молчал Салэ.
Но внезапно умерла Ресамхан от рыбьей кости, и когда узнал об этом Салэ, не стало в лице его кровинки. Тогда открылось все матери, и поняла она, отчего обезумел сын, ее бедный Салэ, который ночью принес тело девушки, вырытое из могилы.
Жемчуг бывает разный. Жемчуг слез, которые родились в любви, самый чистый из всех.
Плакал Салэ, обнимая тело, и от дыхания ли любви, от горячих слез его – стало теплым тело.
Бросился Салэ к матери. И в простоте сердца сказала мать, что не умирала Ресамхан и, устранив кость, оживила девушку.
Но как только Ресамхан открыла глаза, поспешил Салэ укрыться от ее взора, ибо самый малый камешек может смутить чистоту вод хрустального ручья.
Тронула сердце девушки такая любовь, а великий Аллах дал ей не одну красоту. Долго помнил потом народ в Джанкое мудрость Ресамхан.
И поняла она, что есть и чего нет в пастухе.
– Пусть пойдет, – сказала она старухе, – в Кефе на пристань; там сидит Ахмет-ахай; он даст Салэ на копейку мудрости, на копейку другой.
Проник в душу пастуха Ахмет-ахай своим взором, когда пришел Салэ к нему на пристань и дал совет.
Один: – Помни, не то красиво, что красиво, а то красиво, что сердцу мило.
И другой: – Цени время, не спрашивай того, что тебя не касается.
Улыбнулась Ресамхан, когда мать пастуха рассказала о совете Ахмет-ахая.
– Пусть так и делает. И я скажу. В Кефе стоят корабли. Хорошо будет, если возьмут Салэ на большой корабль. В чужих краях он узнает больше, чем знают наши, и тогда первый бек не постесняется принять его в дом.
Вздохнул Салэ, просил мать укрыть Ресамхан, пока не вернется, и, нанявшись на корабль, отправился в дальние страны, и не вернулся назад, пока не узнал моря, как знал раньше степь.
В степи – ширь и в море – ширь, но не знает степь бурной волны, и тишь степная не страшит странника.
Когда корабль Салэ был у трапезундских берегов, повисли на нем паруса, и много дней оставался он на месте.
Тогда послали Салэ и других на берег найти воду.
У черной скалы был колодезь, и корабельные поспешили спустить в него свои ведра, но не вынули их, потому что кто-то отрезал веревку.
– Нужно посмотреть, кто, – сказал Салэ. Однако, из страха никто не полез.
– Не полозу – все равно пропаду, – подумал Салэ и спустился к воде.
У воды, в пещере, сидел старик, втрое меньше своей бороды; перед ним красавица арабка кормила собаку, а вокруг стояло тридцать три кола, и на всех, кроме одного, торчали человеческие головы.
– Сабаныз-хайыр-олсун, – приветствовал Салэ старика. И на вопрос – как сюда попал, присев на корточки, рассказал, как случилось.
Усмехнулся старик:
– Если у тебя есть глаза, ты должен видеть, куда попал. Как же ты не удивился и tie спросил, Что все это значит?
– Есть мудрый совет, – отвечал Салэ, – не расспрашивай того, что тебя не касается.
Шесть раз икнул старик, и встала торчком его борода.
– Вижу, ты большой мудрец. Скажи тогда – что красивее: арабка или собака? Не задумался Салэ:
– Не то красиво, что красиво, а то красиво, что сердцу мило.
Плюнул в ладонь старик и, замахнувшись ятаганом, снес головы арабке и собаке.
– Когда раз ночью пришел к жене, я нашел чужого, и, по моему слову, женщина стала собакой, а мужчина женщиной. Ты видел их. Потом приходили люди, не ответили как ты. Зато бараньи головы их на колу, а твоя остается на плечах.
И старик наградил Салэ. Кроме воды, вынес Салэ из-под земли ведро разных камней.
Не бросил их назад в колодец, как советовали корабельные, а послал с первым случаем к матери в Джанкой.
Пожалела мать, что камни, а не деньги, подумала – потерял Салэ разум, но Ресамхан сказала старухе, чтобы позвала богатого караима, и караим отдал за камни много золота, столько золота, сколько не думала старуха, чтобы было на свете.
А через год возвращался Салэ домой и на пути в Джанкой встретил табуны лошадей, и отары овец, и стада скота, и когда спрашивал – чьи они, ему отвечали:
– Аги Салэ.
– Верно новый богач в Джанкое, – думал Салэ и не думал о себе.
Много лет не был Салэ в Джанкое и не узнал деревни; и упало у него сердце, когда не увидел своей хаты, а неподалеку от места, где она была, стоял на пригорке большой дом, должно быть, тоже Аги-Салэ.
Когда петух пьет воду, он за каждый глоток благодарит Аллаха. Таким был Салэ с тех пор, как ожила Ресамхан. Теперь поник он головою и в печали сел у ограды нового дома.
Но когда ждешь кого – зорко видит глаз, и увидела Ресамхан Салэ у ограды и послала старуху мать позвать Салэ в его новый дом.
Если падаешь духом, вспомни о Салэ и улыбнись его счастью. Может быть, и к тебе придет оно.
Первым богачом стал Салэ на деревне, первым щеголем ходил по улице, а когда садился на серого коня, выходили люди из домов посмотреть на красавца-джигита.
Увидел его старый бек из башни ханского дворца, послал звать к себе, три раза звал, прежде чем пришел к нему Салэ, а когда пришел, позвал бека к себе в гости.
Угощал Салэ старика и не знал старик, что подумать. Никто, кроме Ресамхан, не умел так приготовить камбалу, поджарить каурму.
– Если бы Ресамхан была жива, отдал бы ее за тебя.
И тогда открыл Салэ беку свою тайну, и сорок дней и ночей пировал народ на свадьбе Аги Салэ.
Через год родился у бека внук и стали называть его Султаном-Салэ.
А когда Султан-Салэ стал старым и не было уже в живых его отца, построил он в его память, на том месте, где стояла прежде хата, такую мечеть, какой в окрестности никогда не было.
Много воды утекло с тех пор; не только люди – переменились камни; в Джанкое не стало татар и давно уже живут греки, а стены мечети Султан-Салэ стоят, как стояли, гордые своими арками и поясами. Видно хорошо мастера строили их и зоркий глаз наблюдал за ними.
____________________
Глоссарий: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block6.doc
Продолжение: http://irsl.narod.ru/books/KTSweb/block5.doc
*********************************************
D:block5.doc
*********************************************
МАМАЕВА МОГИЛА
(Старокрымская легенда)
Вместе со стужей несет северный ветер снежный буран и окутывает белым покровом старокрымские всхолмья и поляны.
На лунном свете играет искрами Мамаев курган, точно кто шевелится на его вершине; а когда закружит снежный вихрь, кажется, будто поднимается большой белый медведь.
С полночи завоет вьюга, и начнет медведь свой бурливый рев; а как только первый свет различит белую нить от черной, уйдет увалом с Мамаева кургана.
И тогда из недр могильного холма слышно ржание коней и скрежет зубов, и голос проклятий.
У подножия Мамаева кургана закрыта от ветра могила азиса, могила святого, того дервиша, который приходил к Мамаю в начале и в конце его дней.
В начале, когда поднималась слава шах-ин-шаха. В конце, когда закатилась его звезда.
Был день, и была ночь. И исполнилось то, что должно было быть.
В золотом шатре, в кашемировом халате, усеянном огнем бриллиантов, сидел Мамай, когда увидел его дервиш в первый раз в далекой северной степи.
Гордый своим гневом шах-ин-шах отвернулся от улемов и мурз, которые склонились перед ним в трепете страха.
А дервиш, в отрепьях, шел на восток поклониться священной Каабе.
Заметил его Мамай и приказал позвать.
– Ты исходил мир. Скажи, как велик он, и много ли времени надо, чтобы покорить его?
– Мир беспределен, – отвечал дервиш, – и беспредельно людское желание, но могуществу самого сильного человека есть предел.
Усмехнулся Мамай.
– Кажется, ты не знаешь, с. кем говоришь? Но дервиш не смутился.
– Даже великий повелитель – все же человек, ничтожный перед Аллахом.
– Аллах на небе, – рассердился Мамай, – и не вмешивается в земные дела. Оставь свои сказки для глупых людей.
Покачал головой дервиш.
– Жалко мне тебя.
Слишком дерзок был ответ, и сверкнул шах-ин-шах гневом.
– Чтобы ты мне больше не показывался на глаза. Иначе куски твоего тела я брошу на корм медведям. Поклонился дервиш Мамаю.
– Буду помнить твои слова. Не забудь и ты мои.
И ушел.
Много стран исходил после этого дервиш, много дней провел в пути. Достиг духом высоких ступеней и забыл немощи тела.
Научился ничем не дорожить и оттого, казалось, стал богатым, не боялся сильных и сделался тем сильнее их.
И жалел Мамая, хотевшего покорить мир.
Доходили о нем слухи. Мамаевы войны – как река; не сдержать ничем реки. И люди перед Мамаем
– как листья, которым пришла пора упасть.
– Забыл Мамай, что смертен, как все, – думал дервиш.
И не удивился, когда узнал, что погибло войско его и только с немногими спасся он в южные степи.
– Если убьют – мир не оденет печальных одежд, никто не раздерет ворота у кафтана.
Но не настал еще час. Мамаю улыбнулось лицо Аллаха, и успел он уйти в пределы Кафы. Там ему обещали приют.
Когда пришел туда дервиш, на базарах и площадях говорили о Мамае и богатствах его, сокрытых в Шах-Мамае – в подземельях ханской ставки.
Будто долго Мамаевы рабы носили туда сундуки с сокровищами и оружием, и когда засыпали вход, хан приказал умертвить их, чтобы никто не знал, где зарыты его богатства.
А по ночам к воротам Кафы подходили люди Мамая, чтобы посмотреть, бодрствует ли стража, и в народе говорили, будто задумал Мамай овладеть Кафой.
И в самую темную ночь, когда снежная буря загнала всех в жилища, у крепостной стены жалобно прокричала сова. И когда дважды повторился ее крик
– Мамаевы люди бросились к стенам крепости.
Но не спала крепостная стража и истребила всех нападавших; всех, кроме одного, который кричал совой перед нападением.
Избег Мамай смерти и скрылся в тайнике.
И когда, озябший и голодный, он дрожал от страха смерти, кто-то пошевелился вблизи.
Окликнул Мамай и узнал голос дервиша и молил спасти его.
– Ты, верно, забыл, что запретил мне являться на глаза тебе, – сказал дервиш, вспомнив золотой шатер и гнев шах-ин-шаха, и склоненных перед ним улемов и мурз.
Содрогнулось от унижения сердце Мамая, но, пересилив себя, он ответил:
– Тогда тебе говорил повелитель, а теперь просит озябший, голодный человек.
И исполнил дервиш, о чем просил его Мамай, – вывел его за город по канаве для стока горных вод.
Еще не наступил рассвет, когда подошли они к дороге на ханскую ставку.
Чудилась Мамаю погоня за ним, говорил он дервишу:
– Ускорь шаги, слышны голоса. Догонят – убьют.
Но ветер донес из деревни предутренний крик петуха, и дервиш остановился, чтобы совершить намаз.
– Нашел время молиться, – закричал на него Мамай, и хотел идти дальше один, но не знал хорошо дороги и боялся заблудиться.
Взглянул на него дервиш. В раннем утреннем свете казалось мертвенным лицо Мамая, и пожалел он его.
– Моли пророка послать мир твоей душе.
И дервиш говорил о том, как непрочно величие людей и как безумно стремление к нему.
И словами своими стал он ненавистен Мамаю, и не мог Мамай терпеть больше унижения перед ним.
– Глупый раб, я вырвал бы твой язык, если бы было время.
И, выхнатив нож, он всадил его в горло дервиша, а чтобы не узнала его погоня, сорвал с убитого одежду и надел ее на себя.
А с бугра неслось несколько всадников, и передовой, заметив бегущего в отрепьях человека, принял его за беглого раба. И когда бежавший не остановился на его окрик, он размозжил ему палицей голову.
А наутро шахмамайцы нашли оба трупа, один вблизи другого и похоронили их там, где нашли.
Но, проникнутые покорностью к повелителю, насыпали над ним высокий курган, чтобы люди не могли потревожить царского праха.
И сохранился Мамаев курган до наших дней, а рядом с ним – могила азиса.
В зимнюю непогодь, когда северный ветер нагонит снежный буран, лучше не ходите мимо кургана.
Может напугать злой медвежий рев, и похолодеет сердце от Мамаевого стона.
____________________
КЫДЫРЛЕЗ
(Козская легенда)
Кыдырлез омыл лицо водой, посмотрел в ручей.
– Сколько лет прошло, опять молодой. Как земля – каждый год старой засыпает, молодой просыпается.
Посмотрел вокруг. Синим стало небо, зеленым – лес; в ручье каждый камешек виден.
– Кажется, не опоздал, – подумал Кыдырлез и стал подниматься в гору.
У горы паслась отара. Блеяли молодые барашки, к себе звали Кыдырлеза.
– Отчего в этот день коней, волов не трогают, не запрягают, а нас на шашлык берут? – остановились, спрашивая, овцы.
Подогнал их чабан:
– Нечего даром стоять. По тропинке ползла змея.
– Кыдырлез, видимо, близко, – подумал пастух. – Когда Кыдырлез молодым был, с коня змею копьем убил. С тех пор, когда он идет, всегда змея от него убегает.
Поднял чабан камень, чтобы убить змею. Крикнул ему Кыдырлез:
– Лучше ложь в себе убей, чем змею на дороге. Не коснулось слово сердца чабана, и убил он змею.
– Хорошо вышло, Кыдырлез будет очень доволен. Вздохнул Кыдырлез, посмотрел вниз. Внизу, по садам, под деревьями, сидели люди, готовили на шашлык молодого барашка.
– Ай, вкусный будет; когда придет Кыдырлез, есть чем угостить.
– Может быть, прежде ходил, теперь больше не ходит, – сказал один. Засмеялся другой:
– Наш Абибулла крепко его ожидает. Думает, покажет ему ночью Кыдырлез золото; богатым будет. Сидел Абибулла на утесе, молчал.
– Отчего молчишь, Абибулла? Старым стал, прежде всегда хорошую песню пел. И запел Абибулла:
– Ждем тебя, Кыдырлез, ждем; прилети, Кыдырлез, к нам сегодня; принесись на светлых струях; заиграй, музыка сердца. Чал, чал, чал!…
Прислушался Кыдырлез, подумал:
– Вот золота ищет человек, а золото – каждое слово его.
Протянулись руки к солнцу. Брызнули на землю лучи. Сверкнул золотом месяц на минарете. Пел Абибулла:
– Золотой день пришел к бедняку – Кыдырлез не обидит людей… Чал, чал, чал!…
Пел и вдруг затих.
Не любит его Хатиджэ, хоть говорит иногда, что любит. Нужен ей другой, нужен молодой, богатый нужен.
– Богатый – значит умный, – говорит она. – Был первый муж богат – хочу, чтобы второй еще богаче был. Все сделаю тогда, все будет в руках.
Смотрит Абибулла вперед, не видит – что близко, что далеко – видит, где другие не видят. Ищет глазами Кыдырлеза среди гор и леса. Верит, что придет он. Обещает поставить ему на старом камне свечу из воска, бал-муму.
Понял Кыдырлез, чего хочет Абибулла, покачал головой.
– Те, что пьют и едят по садам, счастливее этого. Пили и ели люди по садам, забыли об Абибулле и Кыдырлезе.
Не заметили, как пришла ночь. Зажег Абибулла на старом камне свечу, ждет Кыдырлеза.
Долго ждет.
Поднялась золотая луна; услышал шорох в кустах; заметил, как шевельнулись ветки, как осветил их дальний огонь.
– Ты хотел меня, – сказал голос. – Вот я пришел. Знаю, зачем звал. Молодым был, только песню любил, старым стал – женщину хочешь. Для нее золото ищешь.
– Для нее, – сказал сам себе Абибулла.
– Слышишь, Абибулла, как шумит ручей, молодой ручей, как колышется трава, свежая трава. Только старый ты – не услышишь завтра.
– Слышишь, как твое сердце бьется, хочет поспеть за другим, молодым. Не успеет только.
– Имел в себе золото ты, было легким оно. Из земли захотел. А поднимешь?
Не слушал дальше Абибулла; бросился в кусты, откуда был свет.
– Не опоздать бы.
Бежал к свету по лесу, рвал о карагач одежду, изранил себя.
– Теперь близко. Слышал сам голос Кыдырлеза. В двух шагах всего.
И увидел Абибулла, как под одним, другим и третьим кустом загорелись огнем груды золота.
Подбежал к ним; брал руками горящие куски, спешил спрятать у себя на груди. Плакал от радости, звал прекрасную Хатиджэ.
Тяжело было нести. Подкашивались ноги, не помнил, как добрался до деревни.
Не было даже сил постучать к Хатиджэ. Упал у порога.
– Кыдырлез дал много золота. Все твое. Принес тебе, моя чудная.
Шли тихо слова, не доходили до Хатиджэ. Спала крепко она, обняв руками другого.
Не нужен ей больше Абибулла.
И умер Абибулла.
Абибулла– ольдю.
Может быть, лучше, что умер, не взяв в руки прекрасного.
Если бы взял, может быть, оно перестало бы быть таким. Кто знает.
Уходил Кыдырлез из тех мест, думал:
– Ушел с земли Абибулла-певец, ничего, придет на его место другой. Пройдет одно лето, придет другое. Оттого никогда не умрет Кыдырлез.
____________________
ЖИВЫЕ СКАЛЫ
(Бахчисарайская легенда)
Любовь матери родится раньше ребенка, и когда умрет мать – все еще живет. Посмотрим.
В деревне у нас жила Земинэ, и у нее была дочь Шерифэ.
– Мама, я боюсь чего-то, – сказала раз Шерифэ.
– Коркма, балам. Не бойся, дитя. А сама испугалась, стала гладить дочь, заплетать ей волосы в мелкие косички; шептала ласковое слово.
– Сивгилл, кимитли, когинайм. Любимое, бесценное дитятко мое.
Леска матери, как ветерок в душный день, как пригрев солнца в ненастье. Вспомни мать, если нет ее уже на свете, и облегчится тяжесть сердца.
– Мама, человек, который приходил утром, нехорошо смотрел.
– Эх, Шерифэ, часто кажется так. Зачем дурно думать. Лучше хорошо думать.
– Мама, соседка говорила: от Топал-бея он. Ходит по садам, высмотрит девушку, скажет хозяину. Возьмет бей девушку.
– Коркма, эвледым. Ничего не бойся, родная. Не отдам тебя за Топал-бея. Молодого, красивого найду.
Оглянулась Земинэ. Кто-то хихикнул за углом. Зашла за угол.
– Слышал, говоришь смешно ты. Ай, как смешно! Зачем молодой, зачем красивый? Богатый надо. Когда богатый будет, тебе лучше будет. Десять служанок будет, на шелку лежать будешь, каждый день баранину кушать будешь, баклаву делать будешь. Вот как думаю.
Рассердилась Земинэ.
– Уходи и не смей больше приходить!
– Не приду, сам придет.
Перепрыгнул Мустафа через плетень, не видно стало в темноте. Плакала Шерифэ, прижалась к матери.
– Ах, боюсь, мама!
– Коркма, балам. Придет Топал-бей, убежим на мельницу к дяде. Не выдаст дядя.
Легла Шерифэ на колени к матери; гладит мать ей голову, заснула Шерифэ. Только неспокойно спала. Сон видела, будто бегут они по скалам, и гонится за ними Топал-бей, и обернулись они в скалы. Хоть светила луна, пробежал мимо Топал-бей.
Под утро видела сон. Если под утро сон видеть – скоро сбывается. А луну видишь во сне – всегда выходит, как приснилось. Так случилось и с Шерифэ.
Пришла утром сваха, худа. Прогнала Земинэ сваху. Обиделась сваха.
– Эй, гордая. Плакать будешь. А на другой день к вечеру приехал Топал-бей с Мустафой к Земинэ.
– Если будет кричать, заткни ей глотку.
Коршун, когда падает на цыпленка, не боится курицы. Хоть мать, а печем защитить. Только когда опасность близка, ухо чутким бывает. Услышала Земинэ топот коней, догадалась; крикнула дочери, и убежали женщины на мельницу. Не нашел их Топал-бей дома.
От дома вилось ущелье, как змея; за поворотом не видно человека. Понял Хромой бей, куда убежали женщины, поскакал за ними.
– Вот скачет Топал-бей. Что будем делать? – испугалась Шерифэ.
Вспомнила Земинэ сон дочери.
– Хоть бы так и случилось.
И только подумала – и сама, и дочь стали, как скалы, в двух шагах одна от другой.
Подскакал Топал-бей к ним, стал искать.
– Лучше выходите; не вам со мной спорить.
Напрасно сказал так Хромой бей. Слаба женщина, а когда спасает дитя – тверже камня бывает.
Оглянулся бей на скалы. Точно не скалы, а женщины.
Одна бежит, другая присела. Подъехал ближе – скалы.
Догадался, что колдовство. И велел пригнать десять пар буйволов. Десять пар буйволов – большая сила. Задели люди скалы арканом, стали погонять буйволов.
– Ги!!
Тянули буйволы – не двигались скалы.
– Погоняй хорошенько! – кричал Топал-бей и, чтобы лучше погоняли, бил людей нагайкой.
– Залым адам, злой человек, – думали люди и ударили по буйволам кольями. Рванулись буйволы, треснул камень, точно заплакал кто-то в нем.
– Вай, вай, анам. Махву алуерум. Пропадаю, мамочка.
И услышали люди, как кто-то крикнул от большой скалы:
– Коркма, балам. Я с тобой, ничего не бойся.
Испугались люди. Не один, все слышали. Бросили буйволов, убежали в деревню. Поскакал Топал-бей за ними, боялся оглянуться, чтобы самому не окаменеть.
Долго потом не ходили туда, а когда как-то пришлось пойти, увидели, что остались скалы на месте. И стоят они и теперь там же, за мельницей Кушу-Дермен, на Каче. Только неизвестно – убежали из них женщины или навсегда остались в скалах.
Эх, Топал-бей, хершей сатын алымаз. Не всякую вещь купишь, не все возьмешь силой!…
