Текст книги "Через тысячу лет"

Автор книги: В. Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Начало XXI века стало началом новых великих войн, перед которыми все прежние военные столкновения казались детской игрой. Монополия изготовления основных продуктов питания, предоставленная Тайным Советом одному Американскому Тресту, послужила причиной сильного вздорожания этих продуктов, и вместе с волной забастовок повлекла за собою грандиозные волнения в Северных Штатах, перешедшие затем в открытое восстание против существующей власти. Исключительная жестокость, с которой оно было подавлено, вызвало бурю негодования всего остального мира и военное вмешательство Союза Европейских Республик. Но война эта не была удачна для них. Несмотря на отторжение Японии и Австралии от Пан-Американской Монархии, в результате восьмилетней напряженной борьбы, в которой принимала участие большая часть населения, – Америка захватила Ирландию, сделала ее плацдармом для ее будущего наступления на Европу и Азию. Последовавшее затем перемирие даже не скрывало в себе угрозы новой войны. Начинался «последний решительный бой».

Попытка Американских держав отвести воды Гольфштрема для улучшения климата Гренландии, куда предполагалось направить избыток народонаселения, таила в себе страшную опасность для Европы, большей части которой суждено было бы превратиться со временем в холодную тундру, не согреваемую благодетельной лаской теплого океанского течения. Попытка эта действительно, осуществленная силами высоко развитой американской техники, послужила причиной нового ряда войн.

Я не могу здесь долго останавливаться на описании этого героического периода истории человечества. Сохранившиеся стерео-фоно-фильмы воскресили передо мною давно отзвучавшие громы титанических столкновений, и я с замиранием сердца следил с флагманского корабля за репетициями морского боя в Бискайском заливе и за молниеносными перестроениями воздушных эскадр над Аппенинами…

Это было ужасное время, годы невыносимых страданий для миллиардов людей, жестокая и полная лишений эпоха, напоминавшая собою эпоху тридцатилетней войны. Весь мир был втянут в кровавую бойню – фронт был везде и нигде. Смерть угрожала каждому отовсюду, ибо и воздух, и вода, и земля были ареной легендарных боев. Стальной дождь сыпался с неба, волны ядовитого газа затопляли целые страны, и жизнь больших центров уходила под землю, где возникли странные города, с фабриками, заводами, улицами и даже садами, росшими при искусственном солнце. Но жизнь брала свое и, глядя на оживленные толпы, спешившие по ярко освещенным проспектам, я не мог сказать, что это происходило на глубине сотни метров под угрозой отравления смертоносными газами и взрыва подземной сапы…

Осада Парижа, бой у Нового Орлеана, гибель Рио-де-Жанейро, взрыв Панамского и Никарагуанского канала, уничтожение Южно-Американской эскадры, – успехи и поражения, напряженная полевая борьба за победу великих принципов справедливости – все это я перечувствовал, как самую реальную современность…

В неслыханных муках происходило рождение Нового Мира. Ценою миллионов жертв людьми и неисчислимых материальных потерь достался Союзу разгром Пан-Американской Империи. Огромных трудов потребовало также создание нового – теперь мирового порядка. Только в середине XXI века все народы земли могли спокойно вздохнуть, зная, что отныне ничто уже, – кроме стихий, – не может угрожать их мирному труду и свободному творчеству…

Запечатленная во множестве фильмов картина провозглашения Мирового Союза Братских Республик на Берлинском Конгрессе в 2155 году – потрясла меня своим величием и простотой. Ведь перед мною на экране проходили тени события, которого сотни лет ждали миллионы людей…

Корабль истории мира прошел опасную зону и вступил в полосу тихого моря. Дальнейшие века не омрачались больше человеческим взаимоистреблением – великие задачи культурного строительства и борьбы с враждебными силами мертвой природы захватили отныне все творческие силы народов. Прогресс научных знаний, не связанный теперь тяжелыми условиями военного времени, – был исключительно широк и плодотворен. Дерзанию человеческих мыслей не было пределов.

Что сказал бы теперь Дюбуа Реймон о своих семи загадках природы, где теперь положил бы он границы нашему «ignorabimus» (не узнаем)? Овладение огромными запасами солнечной энергии, силой океанских волн, энергией ветра и запасами внутреннего тепла земного шара надолго отсрочили страшную угрозу угольного голода, который мог бы наступить уже в 2600 году.

Миллиарды лошадиных сил неслись по сети проводов, охвативших своей паутиной поверхность земли от полюса до полюса. Разрешение проблемы беспроводной передачи энергии в значительной мере сделало вскоре эту сеть проводов излишней. Особым приемниками в любой точке земного шара можно было извлекать из пространства и силу, и свет. Нижний слой атмосферы был как бы насыщен электромагнитной энергией. Для защиты от вредного действия именно этих излучений на организм, жители Нового Мира должны были носить особую одежду из металлической ткани.

Открытый Токизавой в XXV столетии способ частичного освобождения и управления атомной энергией внес полную революцию в технику того времени. Эта победа стоила жизни великому ученому, но ключ к тайне атома был найден. Урок атомного взрыва в 1945 году был еще слишком свеж, и потому дальнейшие опыты велись с исключительной осторожностью, так что только к началу нашей эпохи, т. е. к тридцатому веку, удалось выработать вполне безопасные способы управления чудовищной силой атома. Опыты эти профессор Антей обещал показать мне в самое ближайшее время.

Я и мой ученый друг, профессор Фарбенмейстер, – оба мы нередко чувствовали себя школьниками, попавшими на университетскую лекцию.

Представьте себе современника Роджера Бэкона, перенесенного из XII в. в наш двадцатый. Дайте ему наши книги, научив его пользоваться ими. Попытайтесь ему объяснить действие лучей Рентгена, технику радио, устройство мотора, расскажите ему о теории Дарвина, о действии желез внутренней секреции, – и спросите его затем: что он понял? Безо всякого ложного стыда скажу, что я чувствовал себя не лучше. Я запоминал и схватывал то, что больше говорило моему примитивному воображению жителя двадцатого века, и равнодушно проходил мимо вещей, неизмеримо важнейших…

Вот еще несколько исторических вех, особенно ярко оставшихся в памяти.

Период XXIII и первой половины XXIV века был исключительно плодотворен. Побеждены были последние болезни и значительно удлинилась жизнь человека, достигавшая к XXX веку продолжительности двух-трех столетий. Стали ясны почти все жизненные процессы, которые теперь можно было регулировать по желанию. Разгаданы были тайны наследственности, и размножение человечества утратило свой стихийно-неорганизованный облик. Евгеника – это столь новая в мое время наука о способах улучшения человеческого рода, уже в XXIII веке легла в основу общественных отношений. Гений человеческого рода, сбросив с себя цепи экономического рабства и паутину многовековых предрассудков, – наконец осознал себя, и забота о грядущих поколениях стала на очередь дня.

Естественный отбор уступил место искусственному. Только лучшее, здоровое, сильное и талантливое получало право на продолжение рода. Все слабое, хилое, больное и вырождающееся, хотя и имело все радости жизни, но не имело лишь права передать свою слабость потомству. Этот железный закон «социальной мелиорации» был принят не сразу, но зато его благодетельное влияние не замедлило сказаться уже через три-четыре столетия – новое человечество, сильное, мудрое и прекрасное населило нашу планету.

Пытливые умы видели уже в тумане веков время, когда земля станет тесной для ее обитателей. Наши ближайшие соседи, Марс и Венера, казалось, могли бы стать первыми очагами межпланетного переселения. Однако, еще долгое время никто не мог утверждать, годны ли естественные условия этих планет для существования там человечества. Первые попытки вырваться из плена земного тяготения были сделаны еще в середине XX века, но судьба этих первых междупланетных экспедиций осталась навсегда неизвестной. В середине XXIII века попытки эти увенчались успехом – человечество узнало, что оно не одиноко в пустынях мирового пространства. Марс наконец открыл свои тайны. Это была великолепная новая цивилизация, новый загадочный мир, новая культура, близкая, однако, к упадку и исчезновению…

Новое человечество к XXX веку овладело такими познаниями, стало властелином над такими великими силами, что иногда, как в первые минуты нашего появления, я готов был подумать, будто новая раса полубогов населила старую Землю…

Как зачарованный, слушал я эту повесть о минувших, но мне еще незнакомых, веках. Новое человечество! Твою поступь слышал я в рассказах старого мудреца…

В один из вечеров, когда мы, – т. е. проф. Фарбенмейстер, Фер, Рея и я, по обыкновению собрались в полукруглом зале, быстрыми эластичными шагами вошел наш хозяин и радостно объявил нам, что сейчас пришло распоряжение Главного Совета Механополиса (так звалась столица области Центральной Европы) о том, чтобы через две недели мы были бы представлены общему собранию его членов.

– Наконец-то мои дорогие друзья, – заявил профессор Антей, – я воочию могу показать вам наш мир, о котором вы пока только слышали из моих рассказов и книг. Я, к сожалению, не могу сопровождать вас в этой поездке, – но Рея, я думаю, не откажется сопутствовать вам и быть руководителем ваших первых шагов.

– Отец! Неужели мне нельзя также поехать с Антреа? – раздался огорченный возглас Фера.

– Конечно, мой мальчик, – если ты хочешь…

– О, разумеется, хочу, мы увидим еще великое состязание в Адептее. Как хорошо!

И Фер радостно схватил мои руки.

Я так же был рад тому, что брат Реи будет сопровождать нас, так как за время нашего пребывания под крышей белого дома я искренно полюбил милого, умного юношу. Говорить ли еще о моей радости, что это путешествие, которого я так желал и боялся, – не повлечет за собою разлуки с моей милой подругой?…

ГЛАВА V

Наконец мы уезжаем… Мое первое знакомство с летающими людьми. Кое-что об успехах авиации последних веков. Воздушные гиганты. Реактивные двигатели. Прилет аэронефа. Мы знакомимся с его капитаном и внутренним устройством. Первые впечатления полета. Где же Берлин? Безграничная панорама садов. Города XXX века. Как и для чего работают в Новом Мире. Работа – радость творчества. Воздушный хоровод. Видение из мрачного прошлого.

Итак, мы наконец едем…

Сегодня вечером в наш уединенный монастырь, как я в шутку называл лабораторию старого профессора Антея, прилетает воздушный корабль, чтобы отвезти нас в Механополис.

Наконец-то я воочию увижу этот новый мир, о котором до сих пор я слышал только из рассказов, чье смутное и неполное изображение я видел пока в мерцании электро-экрана…

Феру пришла отличная мысль – ехать за несколько дней до назначенного нам срока, чтобы успеть показать нам несколько чудес XXX века, которые мне, как инженеру, было бы особенно интересно увидеть. Собственно говоря, мне хотелось бы узнать гораздо больше, охватить все яркое великолепие и многообразие новой жизни. Я, точно ребенок, перед которым рассыпали ворох разноцветных новых игрушек, готов был жадно тянуться к каждой из них, не зная, на чем остановить свое внимание раньше всего…

Из описаний и рассказов я знал, что авиация за эти десять веков сделала такие успехи, которые с трудом вмещались в моем сознании. Какими смешными и жалкими должны были бы показаться теперь наши неуклюжие механические птицы с их грохочущими моторами, так неохотно отрывавшиеся от земли и так боязливо на нее садившиеся!

Время от времени я видел над собою какие-то странные птицевидные силуэты, с непостижимой быстротой исчезавшие в синей дымке далекого горизонта. Ночью на черном бархате неба они, точно падающие звезды, мелькали своими цветными огнями, бросая иногда вниз ослепительно яркий луч света. Но однажды мне довелось увидеть еще более поразительное зрелище. Мне не спалось. Было совсем рано. Легкая роса серебристой паутиной еще покрывала траву, и поющие цветы еще продолжали звучать, точно приветствуя первые солнечные лучи, озарявшие темно-зеленые своды деревьев. Я сел на одну из каменных скамей около площадки для игры в мяч, и мысли мои как-то невольно унеслись в далекое прошлое. Но вот постепенно к тихому шелесту листьев и замирающему пению цветов стали примешиваться новые звуки… Это было пение. Радостный хор человеческих голосов раздался чуть слышно, где-то неподалеку, пение становилось все громче и громче. Я с изумлением оглянулся по сторонам, но в саду по-прежнему не было никого, кроме меня. Между тем, я совершенно ясно различал даже отдельные голоса. Случайно я поднял голову и остолбенел от изумления. В золотистой сиянии утра, на фоне темно-синего неба, в воздухе надо мной реяла толпа крылатых существ. Люди? Лесные эльфы? Но разве эльфам место в изощренном тридцатом столетии? Десятка два юношей и девушек в сверкающих разноцветных кирасах, с огромными крыльями, прикрепленными к небольшому ранцу за спиной, переплетаясь причудливой гирляндой, тихо неслись по воздуху навстречу восходящему солнцу, то взлетая, то почти касаясь верхушек деревьев… Легкие взмахи белоснежных крыльев своим чуть слышным шелестом не заглушали согласного хора поющих. Зрелище это было настолько прекрасно, что я не мог удержаться от крика восторга, невольно протянув свои руки вслед уплывающему чудесному видению…

Это было мое первое знакомство с летающими людьми. От Реи и Фера я узнал, что искусством истинного полета, приближающимся к искусству полета птицы, человечество овладело лишь с той поры, когда удалось создать сверхлегкий аккумулятор электрической энергии и такой же электрический двигатель, свободно умещающиеся в небольшом спинном ранце. Два мощных крыла, связанные с двигателем, давали необходимую подъемную силу, а дальнейшее стало делом искусства летающего. И вот уже несколько столетий, как человечество получило, наконец, возможность покинуть поверхность земли и из скучного двумерного пространства перенестись в радостное пространство трех измерений. Раньше человек мог двигаться налево-направо, вперед-назад, но даже самый искусный прыгун не мог оторваться от земли больше, чем на 2 метра. Теперь люди-птицы свободно реяли в воздухе, рассекая его своими белыми крыльями…

– Милый Фер, – говорил я, – неужели этому искусству может научиться всякий, кто пожелает? Неужели и я…

– Ну, конечно, Антреа, подожди лишь немного, – отвечал он, – скоро мы все – я, ты и Рея наденем белые крылья, и ты увидишь, как все это просто. Не надо только бояться… Но я, если чего и боялся, то только того, что придется еще слишком долго ждать наступления этого прекрасного мига…

– Крылья – это только игрушка, – говорил мне Фер. – На них нельзя летать долго и быстро. Это скорее спорт, чем серьезное средство передвижения. Вот, когда ты увидишь настоящий аэромобиль…

Действительно, уже к середине XX века, авиация достигла максимума того, что ей могли дать моторы внутреннего сгорания и пропеллеры обычного типа. Войны той эпохи подстегивали фантазию конструкторов, и из авиационных мастерских выходили аппараты, поражавшие воображение современников. Вот несколько этапов авиации будущего. Нефтяной мотор уже к 1935 году почти всюду вытеснил мало экономичный и хрупкий бензиновый двигатель. Полкилограмма на силу и сто граммов горючего на силу-час были предельными достижениями этих моторов. Что касается надежности их непрерывной работы, то она измерялась уже не часами, а сутками. В 1932 году был осуществлен первый кругосветный полет без спуска в продолжение 42 часов, и к тому же времени относится начало регулярных трансатлантических рейсов. В авио-конструкциях легкие металлические сплавы и специальные сорта стали совершенно вытеснили дерево и полотно, оставив их лишь для внутренней отделки кают. Стоместные пассажирские аэропланы сделались такими же обычными, как шестиместные юнкерсы нашего времени. Проект Румпдера о создании воздушного левиафана в 10.000 лошадиных сил, весящего 115 тонн и обладающего скоростью полета в 275 километров в час, проект, казавшийся утопическим еще в 1926 году – через пять лет не вызывал уже никаких возражений. Успехи технологии материалов и глубокое проникновение в законы аэродинамики позволили сооружать настоящие воздушные дредноуты, где все механизмы, пассажиры и багаж были упрятаны в толще крыла. Во второй половине XX века появились аэропланы в десятки и сотни тысяч лошадиных сил и грузоподъемностью в тысячи тонн, переносившие за 24 часа целые толпы пассажиров из Нью-Йорка в Париж. Эти же воздушные чудовища сделались грозной и решающей силой в вооруженных столкновениях того времени. Все выше и выше забирались воздушные корабли, так как на больших высотах уменьшалось сопротивление воздуха и являлась возможность увеличивать скорость полета. Мысли Брегэ, известного французского конструктора аэропланов, о преимуществах высоких полетов, получили блестящее подтверждение в кругосветном полете, совершенном молодым бельгийским летчиком на высоте 12000 метров, со скоростью 500 километров в час. Дальнейшие успехи авиации были еще поразительнее. Изобретение реактивного двигателя, действующего наподобие ракеты отдачей вылетающих газов, и использование в качестве топлива специальных взрывчатых веществ, позволили осуществить долгожданное «стояние-висение» аппарата в воздухе, что до сего времени удавалось лишь малонадежным геликоптерам. Только с этого момента воздушный корабль стал оправдывать свое название, звучавшее в наше время, по правде сказать, немного преувеличенно. Современные воздушные суда особенно с XV века, когда в распоряжение авиоинженера поступил сверхлегкий электро-аккумулятор, сделались, наконец, одним из наиболее действительных и надежных средств быстрого передвижения.

И, вот, настал день нашего отлета.

Наши сборы с профессором Фарбенмейстером были не долги. Несколько рукописей и книг, да кое-какие принадлежности одежды и туалета, которыми нас снабдил гостеприимный хозяин, были нашим единственным багажом. Хрономобиль давно уже был упакован со всеми предосторожностями в особую камеру и должен был вместе с нами отправиться в Механополис. Старый профессор Антей должен был присоединиться к нам немного позднее.

Утром, когда солнце уже стояло довольно высоко, над нашим домом раздалось какое-то низкое гудение и на лужайку упала узкая тень медленно подходившего воздушного корабля.

Он был длиной около 30 метров и своей формой напоминал рыбу с двумя толстыми короткими крыльями по бокам. Нижняя ее часть равно, как и крылья, была сделана из какого-то серебристо-белого металла, а верхняя половина состояла, главным образом, из прозрачного материала, сквозь который были видны внутренние крепления остова. Я не заметил никаких винтов и рулей, кроме легкого оперения на хвосте. Вместо них по бокам аэромобиля виднелись лишь овальные отверстия газовых эжекторов реактивного двигателя.

Я выбежал навстречу плавно опускавшемуся кораблю, но тотчас же был почти отброшен назад потоком теплого воздуха и пара, вырывавшимися из нижних отверстий. Еще секунда и корабль мягко опустился на эластичные выдвинувшиеся снизу рессоры. Капитан воздушного судна, близкий приятель Фера, с любопытством рассматривал диковинных выходцев из давно минувших времен. Рени, так звали юного капитана, оказался чудесным малым и, заразительно смеясь, сообщил нам за завтраком, что приятно разочарован, ожидая увидеть здесь нечто иное.

– Я думал, – сказал он, – что жители XX века выглядят совершенно иначе.

– Что же ты полагал, – издевался над ним Фер, – что они должны ходить на четвереньках, одетые в шкуры, и есть исключительно сырое мясо убитых животных?

– Нет, но….

– А вот за то, что ты был такого низкого мнения о наших гостях, ты должен будешь по дороге в Механополис завезти нас кое-куда, где они могли бы познакомиться с некоторыми сторонами нашей жизни, о которой им известно пока понаслышке.

Рени охотно обещал исполнить наше желание, и, чтобы не терять времени, мы решили отправиться в этот же вечер. Дружески простившись со старым Антеем, мы четверо – я, профессор Фарбенмейстер, Рея и Фер, в сопровождении Рени взошли на воздушный корабль. Внутри он оказался гораздо больше, чем я это мог судить по наружному виду. Переднюю его часть занимала кабина пилота с многочисленными автоматическими приборами и указателем скорости, наклона и направления, близости земли и т. д. Кабина была покрыта каким-то очень прозрачным материалом, так что создавалось впечатление, будто находишься на открытом воздухе. Рядом было помещение для газовых реактивных двигателей, управление которыми было настолько просто, что даже не требовало присутствия механика на борту корабля. Дальше шли четыре пассажирских каюты, уборная, ванна и помещение для багажа. Последнее было так просторно, что там поместился наш хрономобиль, втащенный туда посредством небольшого подъемного крана.

Рени поместился у рычагов управления. Несколько, едва слышных взрывов, свист газа, – трава и ближайшие кусты пригибаются к земле, как от порыва сильного ветра, легкий толчок, и фигура профессора Антея, стоящего на краю лужайки, медленно уходит куда-то вглубь. Вот мы уже над вершинами деревьев, вот уж под нами здание лаборатории, узкой полоской мелькает стена, отделявшая нас от остального мира. Соседние куполообразные здания кажутся небольшими белыми пузырями. Все выше и выше… Наконец, я снова вижу синеватую линию горизонта, и необъятная ширь расстилается справа и слева…

Но где же город? Где же Берлин? Где величественные многоэтажные здания, где гигантские небоскребы, уходящие в небо, где улицы на высоте сотни метров, которые я видел на электро-экране? Зеленое море деревьев с белыми лентами дорог расстилалось внизу подо мною. Только там и сям сквозь листву мелькали неясные силуэты домов-коттеджей. Время от времени зеленое море раздвигалось, и тогда обнажались площадки и лужайки, служившие скорей для прогулки, чем для пастбища. Местами виднелись какие-то величественные здания причудливой незнакомой архитектуры, – общественные собрания, музеи, театры, как объяснила мне Рея. Километр за километром пролетали мы по направлению к западу, но картина почти не менялась. Серебрились излучины Шпрее, вспыхивали солнечные отблески на стеклянных крышах домов, и снова повсюду этот зеленый ковер. Изредка однообразие зеленого моря прерывалось то темными, то красно-оранжевыми полосами каких-то растений. В чередовании этих тонов чувствовалась какая-то закономерность и общий план; казалось, что под нами медленно проплывает гигантский ковер с замысловатым узором, ковер, сотканный волей человека и ласкою солнца.

Рени, чтобы дать нам возможность вглядеться в лик Нового Мира, нарочно едва скользил над землею, временами опускаясь так низко, что мне становилось видно движение экипажей и людей на дорогах. По ровному, как стекло, полотну дорог бесшумно катились причудливо украшенные механические экипажи; они приводились в движение никак не бензином, иначе я сразу бы почувствовал его характерный, приторный запах. Я попросил Фера дать мне несколько объяснений.

– Ты спрашиваешь, Антреа, – ответил он на мой вопрос, – куда исчезли большие здания городов твоего времени? Ну, за океаном ты еще увидишь остатки их в Неополисе или в бывшем Нью-Йорке. Но и эти здания сохраняются там скорее, как исторические памятники, – не больше. Нужда в крупных центрах с невероятно скученным населением, буквально сидящем друг у друга на спинах, давно уже исчезла из нашего быта. С тех пор, как пути сообщения сделались настолько быстрыми и удобными, что в несколько минут можно было очутиться за много десятков километров от центра, тяга из городов сделалась чем-то стихийным… В душных, пыльных городах с их мертвящими каменными громадами старались оставаться как можно поменьше. Зеленые пригороды неудержимо манили всех своим чистым воздухом и простором. В ваше время это было уделом лишь обеспеченных классов, но скоро жизнь за городом сделалась доступной даже и для рабочих. Города-сады и города-дороги, после первых неуверенных попыток, сделанных в разных странах Европы в начале XX века, постепенно, через два-три столетия, стали наиболее любимым и распространенным способом расселения…

Дешевизна и общедоступность легких автомобилей и маленьких аэропланов сделали то, что уже в конце XX века рост населения крупных городов почти всюду остановился. Чудовищному их перенаселению, достигшему к тому времени в некоторых центрах, вроде Нью-Йорка и Лондона, 2030 миллионов жителей, пришел свой конец, особенно с той поры, когда окончательно было уничтожено частное землевладение. Кончились спекуляции с городскими землями и началась эпоха планомерного строительства городов. Появились новые культурные и промышленные центры. Группы людей, объединенных общей работой или общими культурными запросами и интересами, соединялись в общины и при содействии государства, иначе говоря союза отдельных общин, приступали к постройке своих небольших городов и селений. Некоторые из этих новых городов потом исчезали, другие, построенные на более солидных и прочных условиях, ширились и процветали.

– Подожди, – прервал я речь Фера, – а что же сделалось с административными учреждениями, заводами, банками, музеями и театрами?

– Ну, – улыбнулся Фер, – наш общественный строй не нуждается в прежних бюрократических аппаратах. Самоуправляющиеся отдельные общины отлично справляются со своими местными задачами. Для более крупных вопросов созываются соединенные общинные советы в одном из ближайших городов, делами областей ведает областной Совет, а над ними стоит верховный Совет, имеющий свое постоянное местопребывание в Механополисе. Ты что-то упомянул о банках? Это ты, наверное, по старой привычке. Банки нам теперь не нужны с тех пор, как мерилом ценности предмета сделался труд, вложенный в его изготовление, и особенно с той поры, когда золото перестало быть драгоценным металлом. Твой вопрос о заводах гораздо серьезнее. Существуют еще несколько групп промышленных процессов, как, например, в области металлургии, машиностроения и химической технологии, где необходимо сосредоточение большого количества работающих в одном месте. Я говорю – большого – лишь относительно, так как теперешние производственные процессы настолько упрощены. И механизированы, что там, где в ваше время требовалось десять человек, теперь необходим лишь один, и то исполняющий больше роль надсмотрщика за правильной работой машин-автоматов. Ну, их ты и сам скоро увидишь… Значительная часть необходимых для человека работ, особенно по изготовлению тканей, разных вещей домашнего обихода, произведений искусства и многих других предметов, делается теперь не на фабриках, а дома, полукустарным способом.

Я выразил мое глубокое изумление подобной системе, признававшейся в наше время отжившей формой производства по сравнению с крупными централизованными и механизированными предприятиями.

– Ты был бы прав, – ответил мне Фер, – если бы мы жили в вашу эпоху или в эпоху, близкую к ней. Но сейчас отпал один из самых крупных факторов промышленности капиталистического периода. Я имею в виду конкуренцию и погоню за прибылями со стороны предпринимателя. Конечно, нет спора, что многие вещи, например, вот хотя бы эта твоя украшенная чеканкой кираса, могли бы быть изготовлены на большом заводе и тысячами рабочих и станков-автоматов. Но все дело в том, – при этом Фер улыбнулся, – что мы сейчас уже достаточно богаты знанием, материалами, разными запасами, наконец, неистощимыми источниками энергии и имеем достаточно свободного времени, чтобы позволить себе в те часы, когда мы не обязаны выполнять какой-нибудь коллективный необходимый труд – на это, в среднем идет не более одного-двух часов в день, – работать над тем, что нам более всего по душе. Вот, так мы и делаем многие вещи, для которых не нужны громоздкие машины и аппараты. Утром я отбываю свою трудовую повинность на одном химическом заводе в 200 километрах от нашего дома, куда летаю на своем одноместном аэроцикле, а днем помогаю отцу в лаборатории и изготовляю некоторые части электротехнических приборов. Части эти я затем отсылаю в центральный распределительный склад откуда они идут в сборочные мастерские и проверочные лаборатории. Правда, я трачу иногда на изготовление того или иного предмета втрое больше времени, чем я потратил бы его, стоя у станка на заводе, но тогда бы вещь не имела той цены и в моих глазах, и в глазах других людей, которую она теперь имеет, выйдя из моих рук.

– Цены? – переспросил я, – но о какой цене может идти речь в вашем новом общественном строе? И все-таки я не пойму, зачем тратить на работу два часа, когда можно ее сделать в один час?

– А зачем ты тратишь на прогулку, которая тебе доставляет радость два часа, а не один? Зачем ты иногда идешь пешком, когда мог бы проехать в автомобиле? То же самое и здесь – всякая работа, если она связана с творчеством, для нас, людей XXX века, самая чистая, самая глубокая радость. Если мы делаем какую-нибудь вещь, то мы хотим, чтобы она не только была годна, но чтобы в ней остался отпечаток нашего творческого «я». Вот, почему ты можешь увидеть предметы и даже части машин, украшенные рукой артиста, предметы, которые не только приносят пользу, но также и радуют взор окружающих…

– Вот, взгляни на этот воздушный корабль, – Фер схватил меня за руку и повлек к прозрачной стенке каюты. – Разве он не прекрасен, разве эти украшения корпуса не напоминают собою оперение лебедя? Тот, кто их делал, знал, что трудился не понапрасну. Мы глядим на его произведение и мысленно шлем благодарность неизвестному художнику, запечатлевшему на этом аэронефе искру своей богатой фантазии…

Я начинал понимать… Теперешний труд – это свободное творчество, потребность, необходимость… Трижды счастливые дети новой земли! Вы сбросили с себя проклятие веков, вы уничтожили бремя подневольной работы! Ни нужда в куске хлеба, ни плети надсмотрщика, ни алчность предпринимателя не висят более над свободным трудом человека!..

В этот момент мы медленно пролетали над какими-то длинными серыми корпусами. Глухое гудение, несшееся оттуда, не оставляло сомнения, что это какой-то крупный завод. По-видимому, происходила смена работающих очередей. Со всех сторон слетались и съезжались рабочие новой смены. На ровной прозрачной крыше столпилось несколько десятков молодых девушек, спешно прилаживавших к своим плечам знакомые уже нам летательные крылья. Еще несколько секунд, – и все они, точно хлопья пуха, поднялись и устремились навстречу нашему кораблю. Вот уж они над нами, – схватившись за руки и звонко смеясь, они кружатся веселым хороводом над нашими головами, заглядывая в каюту, откуда мы шлем им свое приветствие…