Текст книги "Безбрежней и медлительней империй"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Урсула Ле Гуин
Безбрежней и медлитнльней империй…[1]  [1]В качестве названия дана строка из стихотворения английского поэта Эндрю Марвелла (1621-1678) «Застенчивой возлюбленной», герой которого говорит, как росло бы его чувство к возлюбленной, «будь времени в достатке и пространства».


[Закрыть]

В первые десятилетия Лиги, и только тогда, Земля посылала корабли в чудовищно долгие экспедиции по ту сторону пределов – дальше, куда дальше звезд. На поиск миров, не засеянных и не колонизированных Основателями с Хайна, по-настоящему чужих миров. Все Ведомые Миры восходили к Хайнскому Первоначалу, и землян, не только созданных, но еще и спасенных хай-нианами, это уязвляло. Хотелось отделиться от семьи. Хотелось найти что-то новенькое. Хайниане, будто до противности всепонимающие родители, поддерживали такого рода изыскания и вместе с еще несколькими мирами Лиги предоставляли для них корабли и добровольцев.

Всех этих добровольцев, завербовавшихся в бригады Особой Инспекции, объединяла одна особинка – нездоровая психика.

Да и кто, будучи в своем уме, отправился бы на поиск информации, которой предстоит идти по назначению более пяти, а то и десяти столетий? На работе ансибля тогда еще сказывались помехи от космических масс, устранить их не удавалось, так что мгновенная связь была возможна лишь в радиусе 120 световых лет. Далее исследователи оказывались в полной изоляции. И само собой, они и понятия не имели, куда бы вернулись, если вернулись бы. Ни одно нормальное человеческое существо, испытавшее временной скачок всего-то в несколько десятилетии, путешествуя между мирами Лиги, не отправилось бы по своей воле в экспедицию с возвращением через столетия. Инспекторами становились эскаписты, люди, негодные для нормальной жизни. Инспекторами становились психи.

Десятеро таких и поднялись в порту Смеминг на борт челнока, и те трое суток, пока челнок добирался до их корабля, всяк по-своему нескладно пытались узнать друг друга. Корабль их назывался "Гам" – тау-китянское уменьшительное словечко, что-то вроде "детка " или "дружок". Тау-китянцев в команде оказалось двое, двое хай-ниан, одна белденка и пятеро землян; корабль тау-китян-ской постройки был зафрахтован правительством Земли. Разношерстные члены его экипажа с хихиканьем один за другим пролезли на борт по стыковочной трубе, словно смекалистые сперматозоиды, вознамерившиеся оплодотворить Вселенную. Челнок отбыл, и навигатор отправил "Гама" в путь. Тот попорхал сколько-то там часов на границе космоса в нескольких сотнях миллионов миль от порта Смеминг, и вдруг его не стало.

Когда через 29 минут по корабельным часам – или через 256 лет – "Гам" снова объявился в нормальном пространстве, он находился в окрестностях звезды КГ-Е-96651,– по расчетам. Достаточно надежным, надо сказать: действительно, была там золотая булавочная головка этой звезды. Где-то здесь же, внутри сферы радиусом в четыреста миллионов километров, по данным тау-ки-тянских картографов, была еще и некая зеленоватая планетка – Мир 4470. Далее кораблю предстояло найти эту планету. Что довольно просто на словах, но несколько сложнее на деле, ибо речь идет о том, чтобы переворошить стог сена размером в четыреста миллионов километров. И "Гам" не мог носиться в пространстве системы на околосветовой скорости: попытайся он это сделать, и любое возможное столкновение положило бы конец и ему, и звезде КГ-Е-96651, и Миру 4470. Приходилось по-че-репашьи ползти на ракетных двигателях, делая считанные сотни тысяч миль в час. Аснанифойл, Математик-Навигатор, определил точные координаты планеты и считал, что им удастся добраться до нее за десять стандартных дней. Тем временем члены Инспекционной бригады мало-помалу узнавали друг друга лучше и лучше.

– Я его на дух не выношу,– сказал Порлок, Специалист по Точным Наукам (химия плюс физика, астрономия, геология и т.д.), и на усах его запузырилась слюна.– Этот человек безумен. Понять не могу, кто додумался включить его в Инспекционную бригаду! Разве что здесь сознательно проводят задуманный Властями эксперимент на совместимость, а нам в нем отведена роль морских свинок.

– Мы обычно используем хомяков и хайнских голи, а не морских свинок,– вежливо ответил Мэннон, Специалист по Естественным Наукам (психология плюс психиатрия, антропология, экология и т.д.); он был одним из хайниан.– Как вам известно, мистер Осден – случай действительно весьма редкий. Строго говоря, он первый пациент, полностью излеченный от синдрома Рендера, одной из разновидностей детского аутизма[1]  [1] Состояние психики, характеризующееся преобладанием замкнутой внутренней жизни и активным отстранением от внешнего мира.


[Закрыть], считавшейся неизлечимой. Великий земной психоаналитик Хаммергельд доказал, Что в данном случае причиной аутического состояния является гипернормальная эмпатия[2]  [2] Способность к сопереживанию.


[Закрыть], и разработал соответствующий курс лечения. Мистер Осден – первый пациент, прошедший этот курс, он до восемнадцати лет, по существу, жил у доктора Хаммергельда. Лечение оказалось вполне успешным.

– Успешным?!

– Ну конечно же. Он абсолютно не аутичен.

– Но он же невыносим!

– Понимаете ли,– сказал Мэннон, кротко разглядывая капельки слюны на усах Порлока,– существует нормальная защитно-агрессивная реакция, возникающая при встрече незнакомых людей, скажем вас и мистера Осдена – это я просто для примера,– в которой вы вряд ли отдаете себе отчет; в силу обычая, правил поведения, да и невнимательности она проходит мимо вас; вы научились игнорировать ее до такой степени, что смогли бы даже отрицать ее существование. А вот мистер Осден, будучи эмпатом, ее чувствует. Чувствует свои ощущения и ваши тоже, и едва ли может разобрать, где какие. Скажем, когда вы встречаетесь с ним, в вашей эмоциональной реакции на него присутствует нормальный элемент враждебности, испытываемой к любому незнакомцу, да плюс к тому непроизвольная неприязнь к тому, как он выглядит, или одевается, или пожимает руку – неважно, к чему. Он ощущает эту неприязнь. Поскольку от аутической защиты он был отучен, он вынужден прибегнуть к агрессивно-защитному механизму в качестве ответа на агрессивность, которую вы невольно спроецировали на него…– Мэннон распространялся еще довольно долго.

– Ничто не дает человеку права быть таким ублюдком,– подытожил Порлок.

– А не внесет ли он разлад в команду?– спросил Харфекс, Биолог, второй хайнианин.

– Это вроде слуха,– сказала Оллеру, Ассистент Специалиста по Точным Наукам, сосредоточенно покрывая ногти флюоресцентным лаком.– На ушах нет век, а у эмпатии нет кнопки отключения. Он слышит наши чувства, хочет он того или нет.

– А он знает, о чем мы сейчас думаем! – спросил Эскуана, Инженер, опасливо поглядывая на остальных.

– Нет,– резко перебил его Порлок.– Эмпатия – не телепатия! Телепатия недоступна никому.

– Пока,– уточнил Мэннон, как всегда, чуть улыбаясь.– Как раз перед моим отлетом с Хайна туда поступил в высшей степени интересный отчет с одного заново открытого мира; Роканнон, специалист по врасу[3]  [3] Врасу (ВРС) – высокоразумные существа. Мэннон использует официальный термин Лиги.


[Закрыть], сообщает, что, как обнаружилось, у подвергшейся мутации расы гуманоидов существует телепатическая техника, которой можно научиться. Я видел только резюме в «Бюллетене ВРС», но…– ну и пошло-поехало.

Остальные уже усвоили, что, пока разглагольствует Мэннон, можно говорить и им; ему это, по-видимому, не мешало, более того, он не упускал многого из сказанного другими.

– Так почему же он нас ненавидит? – спросил Эскуана.

– Андер, лапочка, да кто же вас ненавидит,– промурлыкала Оллеру и мазнула ему по ногтю левого большого пальца флюоресцентно-розовым. Инженер залился краской и смущенно ухмыльнулся.

– Он ведет себя так, будто ненавидит нас,– сказала Хаито, Координатор. Хрупкая, миниатюрная женщина чисто азиатских кровей с удивительным голосом – хриплым, глубоким и мягким, как у молодой лягушки-быка[4]  [4] Крупная североамериканская лягушка, обладающая самым сильным голосом среди земноводных – ее низкий, хриплый голос слышен на расстоянии нескольких километров.


[Закрыть].– Если он страдает от нашего враждебного отношения, так зачем же он нагнетает его своими выходками и оскорблениями? Мэннон, я не слишком высокого мнения о терапии доктора Хаммергельда: возможно, аутизм был бы предпочтительнее, чем…

Она замолчала – в общую каюту вошел Осден. Выглядел он так, будто его только что освежевали. Неестественно белая и тонкая кожа выставляла напоказ

кровеносные сосуды, некое подобие выцветшей дорожной карты, выполненной в красной и голубой красках. Адамово яблоко, мускулы рта, кости и сухожилия запястий и кистей проступали так отчетливо, словно демонстрировались для урока анатомии. Волосы у него были цвета давно запекшейся крови, тускло-рыжие. Были и брови, и ресницы, но разглядеть их удавалось лишь при Определенном освещении, зато каждый мог видеть кости глазниц, сеть сосудов в веках и лишенные цвета глаза. Не красные – Осден не был собственно альбиносом,– но и не голубые и не серые: цвет, какой бы то ни было, категорически отсутствовал в глазах Осдена, оставались ясность, как у холодных вод, и беспредельная прозрачность. Он никогда и ни на кого не смотрел прямо. На лице его было не больше выражения, чем на рисунке из анатомического атласа или у любого лица, с которого содрали кожу.

– Согласен,– заговорил он высоким металлическим тенором,– что даже аутизм, возможно, был бы предпочтительнее, чем смог дешевых потасканных эмоций, которым вы, люди, окружаете меня. С чего это вы на сей раз источаете ненависть, Порлок? Вида моего вынести не можете? Ну так пойдите да поонанируйте малость, тем же манером, что этой ночью, глядишь, дрожь и уляжется. Что за сволочь переложила сюда мои пленки? Чтобы никто из вас не касался моих вещей, я этого терпеть не намерен!

– Осден,– раздался мощный неторопливый голос Аснанифойла,– и все же почему вы такой ублюдок?

Перепуганный Андер Эскуана сжался и спрятал лицо в ладонях.

Ссоры приводили его в ужас. Оллеру подняла глаза, в ее взгляде завзятой любительницы происшествий странным образом сочетались отрешенность и нетерпение.

– А как мне им не быть? – ответил Осден, не глядя на Аснанифойла и стараясь отодвинуться от него настолько далеко, насколько это было возможно в переполненной каюте.– Вы же сами не даете мне повода изменить поведение, никто из вас не дает.

Заговорил Харфекс, человек сдержанный и терпеливый:

– Повод тот, что нам предстоит провести вместе несколько лет. Всем нам будет жить легче, если…

– Да как вы не можете понять, что все вы для меня – пустое место? – оскалился Осден, забрал свои кассеты с микропленками и вышел. Эскуаны уже не было, его вдруг потянуло ко сну. Аснанифойл рассекал пальцем воздух, бормоча Ритуальные стихи.

– Его включение в команду можно объяснить только интригами в правительстве Земли. Я это сразу понял,– шептал Координатору, оглядываясь через плечо, Хар-фекс.

Порлок машинально вертел пуговицу, в глазах его стояли слезы:

– Говорил же я вам – все они сумасшедшие, а вы думали, я преувеличиваю.

И все же "им" можно было найти оправдание. Особые Инспекторы рассчитывали, что сотоварищи по бригаде окажутся людьми умными, воспитанными, способными к адаптации и достаточно симпатичными; им приходилось работать бок о бок в тесноте и опасности, и они были вправе ожидать друг от друга, что проявления паранойи, депрессий, маний, фобий и неумеренной властности не выйдут за определенные рамки и личные взаимоотношения будут оставаться хорошими, во всяком случае большую часть времени. Умным, возможно, Осден и был, но воспитанным – Чисто поверхностно, а характером – просто невозможен. Его послали лишь из-за уникального дара – способности к эмпатии, или, точнее говоря, широкодиапазонной биоэмпатической восприимчивости. Его талант не ограничивался определенными видами существ, он мог перехватить эмоции или ощущения от любого что чувствует. Мог разделить похоть белой мыши, боль раздавленного таракана, светобоязнь ночной бабочки. В чужом мире, как решили Власти, было бы полезно вовремя обнаружить, есть ли рядом нечто способное чувствовать, и если есть, то что оно испытывает по отношению к людям. Для Осдена ввели новую должность: он был Сенсором экспедиции.

– Что такое эмоция, Осден? – как-то спросила его в общей каюте Хаито Томико, пытаясь хоть раз установить с ним нечто вроде взаимопонимания.– Что именно вы улавливаете с помощью своей эмпатической чувствительности?

– Дерьмо,– ответил тот высоким, раздраженным голосом.– Психические испражнения царства животных. Бреду по колено в ваших экскрементах.

– Я просто хотела уточнить кое-какие обстоятельства,– сказала она, как ей казалось, на редкость спокойным тоном.

– Да не обстоятельства вам были нужны. Вы меня хотели понять. Не без страха, не без любопытства и с громадным отвращением. Так, будто ковыряете дохлую собаку, чтобы посмотреть, как копошатся черви. Усвойте вы раз и навсегда: не хочу я, чтобы меня понимали, хочу, чтобы меня оставили одного! – Его кожа пошла красными и фиолетовыми пятнами, голос стал еще выше.– В собственном дерьме валяйся, сука желтая!

– Успокойтесь,– сказала она по-прежнему тихо, но тут же ушла в свою каюту. Конечно, он не ошибся в ее мотивах; вопрос был в значительной мере предлогом, просто попыткой вызвать интерес. Но что в том плохого? Разве не предполагает такая попытка уважения к другому? Задавая свой вопрос, она меньше всего испытывала отвращение к Осдену; больше жалела его, несчастного, высокомерного и злобного ублюдка, Мистера Без Кожи, как прозвала его Оллеру. А на что он, собственно, рассчитывал, при своем-то поведении? На любовь?

– Просто для него невыносим любой, кто чувствует к нему жалость,– сказала Оллеру; она лежала на нижней койке, покрывая соски позолотой.

– В таком случае у него ни с кем не будет человеческих отношений. Все, что сделал этот его доктор Хаммергельд,– вывернул аутизм наизнанку.

– Вот бедняжка,– сказала Оллеру.– Томико, ты не возражаешь, если ночью сюда зайдет Харфекс?

– А самой пойти к Харфексу никак нельзя? Вечно мне приходится восседать в Общей с этой проклятой очищенной репой. Меня уже тошнит от него!

– Ты ведь ненавидишь его, верно? Видимо, он это чувствует. Но я спала с Харфексом и прошлой ночью, и Аснанифойл может возревновать, у них же общая каюта. Здесь было бы приличнее.

– Обслужи их обоих,– сказала Томико со всей грубостью оскорбленной благопристойности. Земная субкультура, к которой она принадлежала, восточноазиатская, была пуританской, и Томико хранила целомудрие.

– Но я хочу только одного за ночь,– с невинной безмятежностью ответила Оллеру. На Белдене, Планете-Саде, так и не изобрели ни колеса, ни целомудрия.

– Так попробуй Осдена,– фыркнула Томико. Нестабильность ее личности редко бывала столь явной, как сейчас; абсолютное неверие в себя проявлялось в деструктивной активности. Она потому и согласилась участвовать в этом деле, что, по всей вероятности, оно не имело никаких надежд на успех.

Маленькая белденка подняла расширившиеся глаза, застыла с кисточкой в руке:

– Томико, так говорить неприлично.

– Почему?

– Это было бы мерзко! Меня не влечет к Осдену!

– Вот уж не знала, что для тебя это так важно,– с деланным безразличием сказала Томико, хотя прекрасно все знала. Она собрала кое-какие бумаги и вышла из каюты, бросив: – Надеюсь, ты проделываешь это с Харфексом или на ком ты там остановишься, в последний раз. Мне надоело.

Оллеру заплакала, по маленьким позолоченным соскам полились слезы. Этой бы только пореветь. Сама Томико не плакала с тех пор, как ей исполнилось десять лет.

Так что корабль не был счастливой обителью, однако дело повернулось к лучшему, когда Аснанифойл со своими компьютерами добрался до Мира 4470. Вот он, темно-зеленый самоцвет, открывшийся, словно истина, на дне гравитационного колодца. Рос жадеитовый[5]  [5] Жадеит – минерал яблочно-зеленого цвета, поделочный камень.


[Закрыть] диск, с которого они не сводили глаз, росло и чувство общности между ними. Теперь эгоизм и расчетливая жестокость Осдена работали на то, чтобы свести остальных воедино. «Может быть,– сказал Мэннон,– он послан в качестве грона для битья. Того, что земляне называют козлом отпущения. Может, по большому счету его присутствие будет полезным для всех».– И никто не возразил – настолько все они хотели сейчас быть добрыми друг к другу.

Они вышли на орбиту. На ночной стороне планеты не было огней, на континентах – линий или выступов, выдававших присутствие живых существ, способных к строительству.

– Людей здесь нет,– прошептал Харфекс.

– Само собой,– буркнул Осден; он отвернулся вместе со своим обзорным экраном и всунул голову в полите-новый пакет. Пластик, по его утверждению, отсекал эмпатический шум, доносящийся от коллег.– Мы в двух световых веках от пределов Хайнского Пространства, а вне его людей нет. Не думаете же вы, что Мироздание способно совершить одну и ту же чудовищную ошибку дважды?

Но всем остальным было не до него – они любовно разглядывали расстилавшуюся внизу жадеитовую необъятность, где есть жизнь, но жизнь без людей. Для них, не приспособленных к жизни в человеческом обществе, то, что открывалось их глазам, означало не изолированность, но покой. Да и Осден выглядел не столь безразличным, как всегда. Он хмурился.

Спуск в языках пламени к морю, воздушная разведка, посадка. Равнина с чем-то вроде травы с толстыми зелеными гибкими стеблями окружила корабль, задевая выдвинутые видеокамеры, марая объективы крохотными частицами пыльцы.

– Похоже, чистой воды фитосфера,– высказался Харфекс.– Осден, вы поймали что-нибудь чувствующее?

Все обернулись к Сенсору. Тот, потеряв интерес к экрану, готовил себе чай. Он не ответил. Он вообще редко отвечал на задаваемые вопросы.

Жесткая, как хитин, военная дисциплина была совершенно неприменима к таким вот экипажам сумасшедших ученых; принятая в них система отдачи распоряжений занимала некое промежуточное положение между парламентской процедурой и "порядком целования"[6]  [6] Шутливое название общественного строя, предусматривающего деление населения на группы, расположенные в строгой иерархии


[Закрыть] и могла бы свести с ума любого кадрового офицера. Однако по непостижимой логике Властей звание Координатора было присвоено доктору Хаито Томико, и теперь она впервые воспользовалась своими прерогативами.

– Сенсор Осден,– распорядилась она,– пожалуйста, ответьте Биологу Харфексу.

– Как я могу "поймать" что-то извне,– сказал, не оборачиваясь, Осден,– если эмоции девяти невротических гуманоидов кишат вокруг меня, как черви в банке? Когда у меня будет что сказать вам, я скажу. Я знаю, что обязан делать в качестве Сенсора. А вот если вы, Координатор Хаито, позволите себе вновь отдать мне приказ, я буду считать свои обязательства утратившими силу.

– Вот и хорошо, мистер Сенсор. Я полагаю, что впредь к приказам прибегать не придется.

Ее лягушачий голос звучал спокойно, но сидевший спиной к ней Осден, казалось, слегка содрогнулся от боли, будто волна потаенной злобы Томико была физическим телом, нанесшим ему удар.

Первое впечатление Биолога подтвердилось. Приступив к полевым работам, они не обнаружили животных даже среди микробиоты[7]  [7] Биота – совокупность флоры и фауны данного района.


[Закрыть]. Здесь никто никого не ел. Все формы живого были фотосинтезирующими либо сапрофагами[8]  [8] Растения, питающиеся растительными остатками.


[Закрыть], жили за счет света или смерти, но не за счет жизни. Растения, бесчисленные растения, и ни единого вида, известного экскурсантам из обители Человечества. Бесчисленные молчания. Разве что ветерок повеет, покачивая листья и ветви, теплый, шелестящий, насыщенный спорами и пыльцой, взметнет сладкую блекло-зеленую пыль над заросшими высокой травой прериями, пустошами без привычного вереска, нехожеными и невиданными лесами. Теплый печальный мир, печальный и безмятежный. Инспекторы, будто на пикнике, бродили по солнечным долинам, поросшим лиловыми папоротниками, тихо беседовали друг с другом. Они знали: их голоса нарушают молчание, длившееся тысячу миллионов лет, молчание ветра и листьев, листьев и ветра, что задует и уляжется и задует вновь. Они говорили тихо и все же говорили, на то они и люди.

– Бедный старина Осден,– сказала Дженни Чонь, Техник-Биолог, пилотируя гелиджет[9]  [9] Аббревиатура от англ. «helicopter jet» – «реактивный вертолет»


[Закрыть] в плановом маршруте в район Северного Полюса.– Аппаратура в мозгу – просто класс, а принимать нечего. Вот ведь невезуха.

– Он признался мне, что ненавидит растения,– хихикнула Оллеру.

– А ты думала, он полюбит их уже за то, что они, не в пример нам, не раздражают его?

– Не скажу, что я сам без ума от этих растений,– заявил Порлок, глядя вниз, на пурпурные волны Северного Полярного Леса.– Везде одно и то же. Ничего мыслящего. Ничего меняющегося. Человек, окажись он здесь один, свихнуться может.

– Но все это – живое,– сказала Дженни Чонь.– А все, что живет, Осден ненавидит.

– Ну, вообще-то он не такой уж и противный,– великодушно заметила Оллеру.

– Доводилось спать с ним, да, Оллеру? – покосился на нее Порлок.

– Похабники вы, земляне! – вскрикнула Оллеру, залившись слезами.

– Ей-то не доводилось,– не замедлила вступиться Дженни Чонь.– А вам, Порлок?

Химик натужно рассмеялся: "Ха-ха-ха!" На усах появились росинки слюны.

– Осден не может вынести прикосновения,– всхлипнула Оллеру.– Я однажды чуть дотронулась до него, просто случайно, а он отмахнулся от меня, будто я какая-то грязная… вещь. Все мы для него просто вещи.

– Он – сущее зло,– сказал Порлок странно изменившимся голосом, от которого обе женщины вздрогнули.– Дело кончится тем, что он перессорит нашу команду либо провалит ее работу – не одно, так другое. Запомните мои слова. Он не способен сосуществовать с другими людьми!

Они сели на Северном Полюсе. Над низкими холмами тлело полночное солнце. Невысокая сухая зеленовато-розовая мохоподобная трава разбегалась до горизонта во всех направлениях, и каждое из них было одним и тем же – южным. Подавленные невероятной тишиной, трое Инспекторов установили приборы и занялись делом – три судорожно копошащихся вируса на коже недвижного гиганта.

Никто не звал Осдена с собой ни пилотом, ни фотографом, ни регистратором, а сам он своих услуг никогда не предлагал, так что редко покидал базовый лагерь. Он обрабатывал на бортовых компьютерах данные Харфекса по ботанической таксономии[10]  [10] Классификации и систематизации.


[Закрыть] и помогал Эскуане, чья работа здесь сводилась к ремонту и профилактическому обслуживанию систем. Эскуана стал подолгу спать, по двадцать пять и более часов за тридцатидвухчасовые сутки, внезапно отключаясь за ремонтом радиооборудования или проверкой цепей управления гелиджета. Однажды Координатор специально осталась на базе посмотреть, что к чему. Больше никого не было, кроме подверженной эпилептическим припадкам Посуэт То – в этот день Мэннон начал курс лечения, погрузив ее в состояние превентивной кататонии. Томико вводила отчеты в банки данных и присматривала за Осденом и Эскуаной. Прошло два часа.

– Это соединение вы могли бы при желании паять припоем 860,– тихо и нерешительно сказал Эскуана.

– Ясное дело!

– Извините. Я просто посмотрел, вижу, у вас там 840-й…

– Уберу его, когда достану 860-й. Инженер, когда я не буду знать, как действовать, я сам обращусь к вам за советом.

Через минуту Томико оглянулась. Сомнений быть не могло: Эскуана спал глубоким сном – голова на столе, большой палец во рту.

– Осден!

Тот не ответил и не повернул мертвенно-бледного лица, только нетерпеливо передернулся.

– Вы не могли не знать о ранимости Эскуаны.

– Я не отвечаю за его психопатические реакции.

– Но за свои отвечаете. В том, чем мы здесь занимаемся, Эскуана – главная фигура, а вы нет. Раз вы не

в состоянии справиться со своей враждебностью, вам следует избегать общения с ним.

Осден положил инструменты и встал.

– С радостью! – воскликнул он злым скрипучим голосом.– Вам-то, наверно, и вообразить не дано, каково это – переживать безотчетный ужас Эскуаны. Быть вынужденным разделять его жуткую трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем на свете!

– Вы что, пытаетесь оправдать свою жестокость к нему? Я думала, у вас больше чувства собственного достоинства! – До Томико дошло, что ее трясет от злости.– Если ваша способность к эмпатии в самом деле вынуждает вас делить с Андером его страдания, почему же она никогда не вызывает в вас ни капли сострадания?

– Сострадание…– сказал Осден.– Сострадание… Что вы знаете о сострадании?

Она не сводила с него глаз, но он на нее смотреть не хотел.

– Не угодно ли, чтобы я описал словами ваши теперешние чувства по отношению ко мне? – спросил он.– Я смогу это сделать точнее, чем вы сами. Меня научили анализировать такие реакции по мере их приема. А я ведь и в самом деле принимаю их.

– Но как вы можете рассчитывать на теплые чувства с моей стороны, если ведете себя подобным образом?

– Да какую роль играет то, как я себя веду, курица ты безмозглая, думаешь, от этого что-нибудь меняется? Думаешь, средний человек – кладезь любви и благости? Весь мой выбор – быть ненавидимым или быть презираемым. Я не женщина и не трус и предпочитаю, чтобы меня ненавидели.

– Вздор это. Самоуничижение. У каждого человека есть…

– А я не каждый,– сказал Осден.– Есть все вы. И есть я. Я – один.

Пораженная этой внезапно открывшейся бездной солипсизма[11]  [11] Крайний эгоизм, эгоцентризм.


[Закрыть], она некоторое время молчала; наконец, уже без злости и Жалости, будто ставя диагноз, произнесла:

– Вы можете себя убить, Осден.

– Недурной для вас выход, да, Хаито? – глумливо ухмыльнулся он.– Я депрессиям не подвержен, и сеп-пуку не мой удел. Так что вы мне предлагаете делать?

– Уйти. Пожалеть самого себя и нас. Возьмите аэрокар, портативный компьютер и отправляйтесь на подсчет разновидностей. В лес. За лес Харфекс еще даже не принимался. Выберите облесенный участок в сто квадратных метров, где-нибудь в пределах дальности радиосвязи. Но за пределами эмпатического приема. Докладывайте ежедневно в 8 и 24 часа.

Осден отбыл и пять дней подряд напоминал о себе только поступавшими дважды в сутки короткими сообщениями о том, что все нормально. Настроение в базовом лагере сменилось с быстротой театральных декораций. Эскуана бодрствовал по восемнадцать часов в сутки. По-суэт То взялась за свою небесную лютню и погрузилась в астральные созвучия (Осдена музыка доводила до бешенства). Мэннон, Харфекс, Дженни Чонь и Томико, все как один, отказались от транквилизаторов. Порлок в своей лаборатории перегонял нечто и сам же все выпивал, привычно страдая похмельем. Аснанифойл и По-суэт То отслужили всенощное Численное Богоявление, мистическую оргию высшей математики – высшее наслаждение для религиозной сетианской души. Оллеру переспала с каждым. Работа двигалась.

Специалист по Точным Наукам вернулся на базу бегом, с трудом продираясь сквозь мясистые стебли траво-образных.

– Там, в лесу… что-то…– глаза его вылезали из орбит, он задыхался, пальцы и усы дрожали,– что-то большое. Движущееся, сзади. Я вводил данные, наклонился пониже. Оно на меня напало. Будто с дерева спрыгнуло. Сзади.– Он бессмысленно уставился на слушателей глазами, помутневшими не то от ужаса, не то от усталости.

– Сядьте, Порлок. Успокойтесь. А теперь по порядку, все сначала. Вы увидели что-то…

– Неясно. Только движение. Целенаправленное. Он… оно… не знаю, что бы это могло быть. Что-то самостоятельно перемещающееся. В этих деревьях или древовидных, называйте как хотите. На опушке леса.

Харфекс, похоже, был неумолим.

– Здесь нет ничего, что могло бы напасть на вас, Порлок. Здесь нет даже микробов. Здесь не может быть большого животного. Возможно, это просто упал какой-то эпифит, какая-то отцепившаяся у вас за спиной лиана?..

– Нет,– сказал Порлок.– Оно спускалось прямо на меня, по веткам, быстро. Когда я повернулся, оно опять взлетело, вверх и от меня. Один Бог ведает, что это могло быть. Большое такое, с человека, не меньше. Кажется, красноватого цвета. Нет, не уверен, не разглядел.

– Это был Осден, вообразивший себя Тарзаном,– заявила Дженни Чонь и нервно хихикнула.

Томико подавила смех, беспомощный и безумный. Но Харфекс и не улыбнулся.

– Под древовидными становится не по себе,– сказал он, как обычно, вежливо и тихо,– я это уже замечал. Возможно, именно потому я и откладывал работу в лесах. В цвете и расстановке стволов и ветвей, особенно расположенных по спирали, вообще есть нечто гипнотическое, а эти споровые растут, располагаясь до неестественности упорядоченно. Если говорить о субъективном ощущении, меня лично они угнетают. Не исключено, что более сильное воздействие такого рода могло породить галлюцинации.

Порлок покачал головой. Облизал губы.

– Оно там было,– сказал он.– Что-то. Целенаправленно двигавшееся. Пытавшееся напасть на меня со спины.

Когда этим вечером Осден, как всегда пунктуальный, вышел в 24 часа на связь, Харфекс пересказал ему сообщение Порлока.

– Встречалось ли вам, мистер Осден, что бы то ни было, могущее подтвердить впечатления мистера Порлока о наличии в лесу подвижной и чувствующей формы жизни?

Ответом был сардонический свист, затем послышался противный голос Осдена:

– Нет. Дерьмо цена его впечатлениям.

– Вы пробыли в лесу дольше любого из нас,– вежливость Харфекса была непоколебима.– Согласны ли вы с моим впечатлением, что пребывание в лесу оказывает довольно гнетущее, а возможно, и галлюциногенное воздействие на восприятие?

Снова свист, потом голос Осдена:

– Согласен, восприятие Порлока потревожить легко. Вот пусть и не высовывается из своей лаборатории, меньше вреда от него будет. Еще что-нибудь?

– На данный момент все,– сказал Харфекс, и Осден отключился.

Никто не мог поверить в историю Порлока, и никто не мог опровергнуть ее. Сам он был уверен: нечто – нечто большое – пыталось внезапно атаковать его. Отвергнуть это было трудно, ибо они находились в чуждом мире и любого, кто бы ни вошел в лес, под "деревьями" бил озноб и преследовали дурные предчувствия. ("Конечно, будем называть их "деревья",– сказал Харфекс.– В сущности, они деревья и есть, только, естественно, не имеют с ними ничего общего".) Все сходились на том, что испытывали тревогу или чувство, что сзади за ними кто-то наблюдает.

– Мы должны с этим разобраться,– сказал Порлок и попросил, чтобы его, как и Осдена, послали в лес в качестве помощника Биолога – изучать, наблюдать. Попросились и Оллеру с Дженни Чонь, при условии, что они смогут работать в паре. Харфекс направил всех их в лес, поблизости от которого была расположена база: необъятные леса покрывали четыре пятых континента Д. Личное оружие брать было запрещено. Не разрешалось выходить из полукруглого пятидесятимильного участка, в пределах которого в данный момент находился и Осден. Все они дважды в день связывались с базой на протяжении трех суток. Порлок доложил о мельком замеченной крупной полупрямоходящей фигуре, пробиравшейся по деревьям на другую сторону реки; Оллеру была уверена, что на вторую ночь слышала, как что-то движется около палатки.

– На этой планете животных нет,– упорно твердил Харфекс.

И тут Осден не вышел на утренний сеанс связи.

Томико прождала еще около часа и вместе с Харфек-сом вылетела в район, где Осден находился накануне вечером. Но стоило гелиджету приблизиться к безбрежному, непроницаемому морю отливающих пурпуром листьев, как она почувствовала паническое отчаяние:

– Да разве сможем мы его здесь отыскать?

– Он докладывал, что высадился на берегу реки. Найдем аэрокар, лагерь будет неподалеку, а далеко от лагеря он забраться не мог. Подсчет разновидностей – занятие медленное. Так, река вот.