Текст книги "Гены - убийцы"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Римо стоял у телефонной будки в центре Портленда и посматривал на часы. Делал он это не для того, чтобы узнать точное время, а для того, чтобы быть уверенным, что начальство не напутало со временем. В одной руке у него была десятицентовая монета, в другой бумажка с телефонным номером. Он плохо разбирался в кодах, которые нужны только тем, кто их придумывает. Римо подозревал, что в каждом разведывательном агентстве или секретной службе работает сотрудник, свихнутый на кодах. В его выдумках никто не может разобраться, за исключением таких же, как он, типов, часто из враждебной службы. "Свихнутые" делали свои коды все более и более сложными, чтобы другие "свихнутые", работающие на противника, не могли в них разобраться. Те же, кому этими кодами приходилось пользоваться, испытывали немалые затруднения, ломая над ними голову. Если Римо правильно понял начальство, то третья цифра в номере означала количество звонков, после чего нужно положить трубку и перезвонить, а четвертая цифра означала время выхода на связь. Третьей цифрой была "2", четвертой – "5". Римо мысленно заключил с самим собой пари: три против одного, что ему не удастся дозвониться. В будке телефона-автомата торчал человек в шляпе и очках. На руке у него висела тросточка. – Сэр,– обратился к нему Римо,– я тороплюсь. Не могли бы вы позволить мне позвонить? Мужчина покачал головой и попросил собеседника на другом конце линии продолжать, поскольку ему некуда торопиться. Римо повесил трубку за него и зажал его голову вместе со шляпой между будкой и стеной. Очки оказались у мужчины на лбу. Он стонал, но не мог сказать ничего членораздельного, так как челюсть у него отвисла и не желала становиться на место. Из будки до случайных прохожих доносились звуки, возрождающие в памяти их переживания в кресле дантиста. Римо набрал номер, выслушал два гудка и набрал номер вторично. Он не сомневался, что из этого ничего не выйдет. – Да,– сказал кислый голос. Вышло!.. – Простите,– сказал Римо типу в очках и с тросточкой, ослабив нажим,но вам придется уносить ноги. У меня приватная беседа. Благодарю. Он отдал мужчине тросточку и посоветовал побольше двигать челюстью, чтобы снять боль. – Кто это был?– спросил голос в трубке. Голос принадлежал Харолду В. Смиту, главе КЮРЕ – человеку, который, с точки зрения Римо, слишком беспокоился о всяких мелочах. – Прохожий. – Подобные разговоры не следует вести в общественном месте. – Я один. Его больше нет, – Вы его убили? – Чего ради? Ладно, выкладывайте. – Вам не следует оставлять вокруг столько трупов. Римо быстро записал эту фразу в книжечку. Новая система передачи заданий подверглась упрощению, чтобы стать более понятной. Буквы заменялись словами, а слова в соответствии с сеткой у него на карточке заменялись другими словами; предполагалось, что так он сможет быстро расшифровать кодированное послание, звучащее для любого другого полной абракадаброй. Карточка и карандаш были наготове. Расшифровка состоялась. – Что мне делать в Альбукерке? – Я еще не передал задания,– сказал Смит.– Теперь передаю... – Идиотизм...– пробормотал Римо. – Синие животы, "Бостон Глоб", 19 и зебра. Записали? – Ага. – Смысл ясен? – Нисколько,– ответил Римо.– Полный туман. – Хорошо. Пятьдесят четыре танцора ломают три шпонки. – Понял,– доложил Римо.– Буду на месте. Он повесил трубку и сунул кодовую карточку в задний карман. Карточка походила на банковский календарь с невиданными процентами по кредитам. Встреча со Смитом должна была состояться в бостонском аэропорту Логан. Чиун сидел в "тойоте". Поэма о королевской любви была отложена. Как можно творить прекрасное, когда Римо кормит автомат монетками? – Мы едем в Бостон,– сообщил ему Римо. – Это на другом краю вашей страны? – Правильно. – Как же мне писать, когда мы мечемся с одного конца на другой? По пути в Бостон он семь раз заводил разговор о том, что истинный художник не в состоянии творить во время путешествия, что, не будь путешествий, он бы уже закончил свое произведение, что лучшего момента для творчества не придумаешь и что он уже не повторится. Если бы не перелет с неизбежным хаосом, у него была бы готова книга. Теперь с этой мечтой придется расстаться навеки. А все из-за Римо. Чиун оговорился, что не в его привычках клеймить ближнего. Просто надо расставить все по местам. Он не обвиняет Римо, но Римо мог бы с тем же успехом сжечь рукопись Чиуна – рукопись, превосходящую, возможно, творения Вильяма Шекспира, знаменитого писателя белых. Чиун упоминал знаменитых белых писателей по той причине, что если бы он привел в пример Чон Я Гена, то Римо обязательно спросил бы, кто это такой. Римо не стал спрашивать, кто такой Чон Я Ген. Зато человек с улыбкой до ушей, в клетчатом костюме и с часами на золотой цепочке, извинившись, что подслушал чужой разговор, попросил любезного джентльмена в кимоно ответить ему, кто такой Чон Я Ген. Ему хотелось заполнить пробел в своем образовании. Римо легонько плеснул в лицо любопытному его же недопитый компот из пластмассовой чашечки; как он ни старался, чашечка при этом треснула. Больше никто за весь полет над Северо-Американским континентом не интересовался, кто такой Чон Я Ген. Римо так и остался в блаженном неведении. В аэропорту Логан Чиун продекламировал отрывок из сочинений Чон Я Гена: О, цепенеющий цветок, Изгибающийся вкрадчивым утром! Пусть утихнет ветра дуновение, Шалость последнего вздоха жизни – Вот что такое Чон Я Ген!– гордо заявил он. – Сентиментальная чушь. – Ты – варвар!– Голос Чиуна прозвучал резко и визгливо, еще более раздраженно, чем обычно. – Просто если мне что-то не нравится, я этого не скрываю. Мне наплевать, что Америка, по-твоему, отсталая страна. Мое мнение ничем не хуже, чем любое другое. Любое! Особенно твое. Ты всего-навсего убийца, такой же, как я. Ты ничем не лучше. – Всего-навсего убийца?– вскричал Чиун с ужасом и замер. Полы его легкого голубого кимоно затрепетали, как листва дерева, потревоженная ветерком. Они стояли у входа в аэропорт. – Убийца?!– снова взвизгнул Чиун по-английски.– Стоило ли заливать мудрость десяти с лишним тысяч лет в негодный белый сосуд, если он после этого имеет глупость называть ассасина просто убийцей! Бывают просто поэты, просто цари, просто богачи, но просто ассасинов не бывает. – Просто убийца,– повторил Римо. Люди, торопящиеся к нью-йоркскому рейсу, останавливались, заинтересовавшись перепалкой. Руки Чиуна были вознесены к потолку, развевающееся кимоно напоминало флаг в аэродинамической трубе. Римо, чья невозмутимость и мужественный облик, как всегда, делали беззащитными большинство женщин, возбуждая в них желания, о которых они за минуту до этого не подозревали, еще больше посуровел и огрызался как дикий кот. Спор получился на славу. Доктор Харолд В. Смит, известный как директор санатория Фолкрофт "крыши" КЮРЕ и хранилища гигантского массива компьютерной информации, посмотрел поверх аккуратно сложенной "Нью-Йорк Таймc" на спорщиков, один из которых был ассасином – карающей рукой КЮРЕ, а другой – его азиатским наставником, и пожалел, что избрал для встречи людное место. Организация КЮРЕ была тайной, лишь одному ее сотруднику – Римо – разрешалось убивать, и только Смит, очередной президент США, и сам Римо знали, чем занимается организация. Чаще всего КЮРЕ отказывалась от задания, если возникала опасность разоблачения. Для нее секретность была гораздо важнее, чем для ЦРУ, потому что ЦРУ была структурой, имеющей законное право на деятельность. КЮРЕ, напротив, была создана в нарушение Конституции. Сейчас, трясясь от волнения, Смит наблюдал за наемным убийцей, вслух разглагольствующим насчет убийц. На случай, если это не привлечет достаточного числа любопытных, рядом с ним находился Чиун, Мастер Синанджу, последний отпрыск более чем двухтысячелетней династии безупречных убийц-ассасинов, в кимоно, с раскрасневшимся пергаментным личиком, и испускал пронзительные вопли. Насчет убийц. Смиту очень хотелось завернуться в "Нью-Йорк тайме" и исчезнуть. Впрочем, будучи рациональным мыслителем, он догадывался, что большинство зевак не поймет, что эти двое и есть убийцы-ассасины. Опасность заключалась в другом: вдруг Смита увидят разговаривающим с Римо? Придется отложить встречу. Он свернул газету и влился в поток пассажиров, вылетающих очередным "челночным" рейсом в Нью-Йорк. По пути на посадку он отвернулся от бранящейся пары, которая не обратила на него никакого внимания. Он делал вид, что его больше всего интересуют самолеты на летном поле и смог над Бостоном. Он почти достиг рукава, ведущего в чрево лайнера, когда кто-то похлопал его по плечу. Это был Римо. – Нет, у меня нет спичек,– отмахнулся от него Смит. Это означало что контакта не будет. Смит не мог позволить, чтобы его вовлекли в публичный скандал, безответственно развязанный Римо. – Бросьте, Смитти,– сказал Римо. Торчать столбом и отрицать, что он знаком с Римо, значило привлечь к себе еще больше внимания. Чувствуя омертвление во всех членах, Смит вышел из потока людей и, не обращая внимания на церемонный поклон Чиуна, зашагал прочь. Вся троица залезла в такси и покатила в Бостон. – Если вы вместе, то каждый может заплатить только половину тарифа. Так дешевле,– сообщил таксист. – Спокойно,– молвил Смит. Римо впервые заметил, что Смит закован в свой серый костюм, как в колодки. Впрочем, в освобождении он отнюдь не нуждался. Он, казалось, так и появился на свет с несварением желудка и испорченным настроением. – Это относится и к вам обоим,– добавил Смит.– Прошу спокойствия. – Понимаете,– не унимался таксист,– это наш новый городской тариф, призванный обеспечить более справедливые и экономичные условия перевозки. – Вот и славно,– сказал Римо. – Еще бы!– обрадовался таксист. – Уши у вас в порядке? – Да. – Тогда слушайте внимательно. Этого тарифа вы не получите. Если вы еще раз меня перебьете, то я брошу вам на колени мочки ваших хорошо слышащих ушей. Честное слово! – Римо!– прикрикнул Смит. Его бескровное лицо еще больше побледнело. – Просто убийца!– проскрипел Чиун, глядя на закопченные кирпичные стены северного Бостона.– Врачей, например, сотни тысяч, и большинство из них только причинит вам вред, но они – не "просто врачи" Римо посмотрел на Смита и пожал плечами. – Не пойму, что вас расстраивает. – Очень многое,– ответил Смит. Вы все время создаете проблемы. – Жизнь – уже проблема,– сказал Римо. – У любой страны есть царь, президент или император. Без них не обойдется ни одна. Но мало где имеются хорошие ассасины. Убийцы. Это благословенный дар и большая редкость. Кто скажет "просто император"? А ведь он-то, действительно, просто император. Император – это обычно не получивший специальной подготовки человек, вся деятельность которого ограничивается рождением вовремя и у подходящих родителей. Тогда как убийца... О, как трудно готовить настоящего убийцу!– причитал Чиун. – Я не хочу обсуждать это прилюдно,– сказал Смит.– Вот одна из наших проблем. – Ко мне она не имеет отношения,– сказал Римо. – Книгу может написать любой идиот,– не унимался Чиун.– Не такое уж это достижение, когда у человека есть время и его не тревожат шумные белые. Но кто скажет "просто писатель"? Писать может любой человек, располагающий покоем. Зато убийца... – Пожалуйста, уймитесь оба! – Что значит "оба"?– не понял Римо. – Чиун тоже говорил,– сказал Смит. – О!– произнес Римо. Услышав обращенный к нему призыв уняться, Чиун повернул свою старческую голову к Смиту. Обычно он проявлял подчеркнутую вежливость к тому, кто в данный момент прибегал к услугам Дома Синанджу, но на сей раз дело обстояло по-другому. Раз в несколько столетий появлялся несдержанный на язык император, требовавший от Мастера Синанджу, чтобы тот унялся. Это был опрометчивый ход, не подлежавший повторению. Верно служить – это одно, позволять себя оскорблять – совсем другое. Смит почувствовал взгляд Чиуна, его глубочайшее, невероятное спокойствие. Это было больше, чем угроза. Впервые над Смитом нависла ужасная опасность, исходящая от хрупкого старичка-азиата. Видимо, Смит переступил какую-то невидимую черту. Смиту и прежде приходилось глядеть в лицо смерти и испытывать страх. Однако он и сейчас не отвел взгляд и поступил так, как требовалось поступить. На сей раз, глядя на замершего Мастера Синанджу, он чувствовал даже не страх. Ему показалось, что он стоит, нагой и растерянный, пред ликом самой Бесконечности. Наступил Судный день, а он – грешник. Он угодил в ад, ибо совершил непростительную оплошность: отнесся к Мастеру Синанджу без должной почтительности. – Простите,– сказал Смит.– Примите мои извинения. Чиун не торопился с ответом. Прошла вечность, прежде чем Смит увидел кивок дряхлой головы, означающий, что извинения приняты. Извиняться перед Римо почему-то не требовалось. Смит не мог этого объяснить, но нисколько не сомневался, что это именно так. Они зашли в ресторанчик. Смит заказал еду. Римо и Чиун сказали, что не голодны. Смит заказал самое дешевое спагетти с фрикадельками, а потом поводил над столом какой-то хромированной палочкой. – Жучков нет,– сказал он.– Кажется, все чисто. Римо, я крайне огорчен тем, что вы предаете свою деятельность столь широкой огласке. – Ладно, давайте начистоту. Я слишком долго пробыл с вами, выполняя поручения, за которые не взялся бы никто, кроме меня. Слишком много гостиничных номеров, дурацких кодов, экстренных вызовов и мест, где меня никто не знает. – Все не так просто, Римо,– молвил Смит.– Вы нужны нам. Вы нужны стране. Я знаю, что это для вас кое-что значит. – Плевать я хотел на это! Это для меня не значит ровным счетом ничего. Единственный человек, что-то давший мне в жизни... Но я не хочу в это вдаваться. Во всяком случае, это не вы, Смитти. – Спасибо,– с улыбкой сказал Чиун. – Что тут ответить...– вздохнул Смит.– Только одно: дела в нашей стране идут не слишком здорово. Мы переживаем тяжелые времена. – Я тоже,– сказал Римо. – Не знаю, как это выразить. Мне не хватает слов.– Смит поерзал.– Вы нам нужны не просто так, а для выполнения деликатных поручений. А вы привлекаете к себе внимание, что недопустимо. – Каким образом?– воинственно спросил Римо. – Вот пример. Вчера вечером в новостях передали сюжет о том, как некто отдал незнакомой женщине в Портленде, штат Орегон, желтую "тойоту" вместе со всеми документами. Ему, видите ли, не хотелось искать для нее стоянку. Вместе с этим человеком был старый азиат. – "Старый"?– вмешался Чиун.– Назовете ли вы старым могучий дуб только потому, что это не зеленый саженец? – Не назову. Я просто цитировал телерепортера.– Он снова воззрился на Римо.– Так я узнал, как вы расстались с "тойотой". Я знаю, что это были вы! Вы купили ее, а приехав в аэропорт, не пожелали ее парковать и отдали первой встречной красотке. – Что же мне было делать? Загнать машину в Тихий океан? Сжечь? Взорвать? – Придумали бы что-нибудь, чтобы какой-то ведущий новостей не верещал: "Неплохой подарочек на День матери, а, друзья?" – Мы опаздывали на самолет. – Припарковали бы машину или на худой конец продали за пятьдесят долларов. – Вы сами когда-нибудь пытались продать машину стоимостью в несколько тысяч за пятьдесят долларов? Ее бы никто не купил. Такой товар не вызывает доверия. – А возьмите эту сцену в зале аэропорта,– продолжал Смит. – Да, на сей раз я вынужден согласиться с императором Смитом,– сказал Чиун, именовавший любого своего работодателя "императором".– Он прав. Что за безумие заявить в общественном месте, среди такого количества людей, что я – "просто убийца"? Как ты решился на такую безответственную, бездумную выходку? Изволь ответить. Мы ждем от тебя объяснений, Римо. Римо ничего не ответил, а жестом показал, что желает узнать, в чем состоит новое задание. Ему был предложен рассказ о докторе Шийле Файнберг и о двух людях, растерзанных тигром. – Нас беспокоят не два трупа,– пояснил Смит.– Не в них дело. – Как всегда,– с горечью отозвался Римо. – Тут беда похлеще: люди, весь род человеческий в его теперешнем виде стоит перед угрозой истребления. Смит затих: подоспели спагетти с фрикадельками. Когда официант удалился, Смит продолжал: – В человеческом организме имеется защитный механизм, сопротивляющийся болезням. Наши лучшие умы полагают, что вещество, преобразившее доктора Файнберг, нейтрализовало эти механизмы. Короче говоря, речь идет о препарате страшнее атомной бомбы. Смит разгладил складки на одежде. Римо оглядел настенную живопись: художник явно отдавал предпочтение зеленой краске. – Мы считаем, что полиции с этим делом не разобраться. Вам предстоит... изолировать эту Файнберг и ее случайное открытие. Иначе на человечестве можно поставить крест. – Он и так становится все заметнее с тех пор, как мы слезли с деревьев,– сказал Римо. – Сейчас дело обстоит гораздо серьезнее. Гены животного не должны были на нее повлиять. А они повлияли. Пошел процесс разблокирования, из-за которого перемешались разные гены. Если такое осуществимо, то трудно даже себе представить, что может случиться дальше. Нам грозит заболевание, против которого у человека нет иммунитета. Или появление новой расы, значительно превосходящей людей своей силой. Я говорю серьезно, Римо. Это чревато большей угрозой для человечества, чем все остальное, с чем оно когда-либо сталкивалось как вид. – Представляете, они кладут в томатный соус сахар,– сказал Римо, указывая на белые слои, выползающие из-под красного месива. – Возможно, вы меня не расслышали, поэтому повторяю: вам обоим следует знать, что эта дрянь угрожает всему миру. Включая Синанджу,– сказал Смит. – Прошу прощения, я действительно не расслышал,– сказал Чиун.– Не повторите ли последние слова, досточтимый император?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Капитану Биллу Меджорсу приходилось слышать немало предложений, но никогда еще – настолько откровенных, да еще от непрофессионалки. – Слушай, детка,– сказал он ей,– я за это не плачу. – Бесплатно,– ответила женщина. Она была худа, на вид около сорока лет, между шеей и пупком у нее не наблюдалось характерных выпуклостей. Зато у нее были большие карие глаза кошачьего разреза, и она, судя по всему, помирала от нетерпения. Какого черта, раз его жена все равно уехала в Северную Каролину? К тому же Билл Меджорс был одной из главных шишек в специальном подразделении и, имея богатый опыт рукопашных схваток, не боялся никого и ничего. Он просто окажет этой дамочке услугу: судя по всему, ей очень нужен мужчина. – Ладно, детка,– шепнул он ей на ухо,– если хочешь, можешь меня съесть. У тебя или у меня? Она назвалась Шийлой. Повадки у нее были вороватые: она то и дело озиралась через плечо, прятала лицо от проходящих мимо полицейских; в отеле "Копли-Плаза" она дала капитану денег, чтобы он расплатился за номер: она не хотела, чтобы портье запомнил ее. Окно номера выходило на Копли-сквер. Справа высилась церковь Троицы. Капитан Меджорс задернул шторы, разделся и уперся руками в голые бока. – О'кей, так ты хотела меня съесть? Давай! Шийла Файнберг улыбнулась. Капитан Билл Меджорс тоже улыбнулся. Его улыбка была сексуальной, ее – нет. Шийла Файнберг не стала раздеваться. Она поцеловала волосатую грудь Меджорса и провела по ней языком. Язык был влажный, кожа на груди, под волосами,– мягкая. Под ней лежали мышцы и полные костного мозга кости, которые так приятно погрызть. И сколько густой, алой человеческой крови! Как в спелом яблоке – сока... Только это лучше, чем яблоко. Шийла открыла рот. Сначала она лизала мужскую грудь языком, потом прикоснулась к ней зубами. Больше она не могла сдерживаться. Зубы вырвали из тела сочный кусок плоти. Движение шеи – и кусок остался у нее во рту. Билл Меджорс испытал болевой шок. Его пальцы схватили ее за шею, но движение было инстинктивным, слабым. Он попробовал напрячься, но откуда было взять сил, когда резцы уже погрузились в его предсердие... Несколько мгновений – и там, где у Билла Меджорса только что был живот, остался чисто вылизанный позвоночник. В лифте отеля "Копли-Плаза" была замечена женщина в вымазанном кровью платье, отклонившая все предложения оказать ей помощь. Шийла выбежала из отеля. Она знала, что так не должно продолжаться, но понимала, что не в силах остановиться. Ей был присущ рациональный склад ума – она сама развила в себе этот талант вместо красоты, которой была обделена. Она перестала быть биологом, дочерью Сола и Рут, которую сотни раз безуспешно знакомили с мужчинами, обещая им встречу с "миленькой девушкой". В ее кругу "миленькой" называлась особа, которую не зовут на свидания и чья внешность благоприятствует успехам скорее на профессиональном поприще. Она перестала быть блестящим директором Бостонской биологической аспирантуры. Она не жила больше в Джамайка Плейнс, в двухэтажной квартире с широкой кроватью перед окном с видом на Джамайка Уэй, который должен был одобрить единственный Он, явившийся ее соблазнить. Технически она не была девственницей, поскольку однажды ей все же выпало переспать с мужчиной. Опыт не доставил Шийле Файнберг радости, и она заранее знала, что обещанного чуда не будет,– уж больно настойчиво партнер спрашивал, хорошо ли ей. "Да",– стонала Шийла, кривя душой. После этого она опротивела сама себе. После она постоянно испытывала сексуальный голод, но смирилась с мыслью, что, если не случится чуда – скажем, с врачом-педиатром, жившим с ней в одном подъезде (он недавно развелся и неизменно улыбался ей при встрече),– то она так и не утолит свой голод и забудет о нем только тогда, когда с годами увянет ее тело. Возможно, именно поэтому ее привлекала генетика и кодирование, когда из одного сперматозоида получается человек, из другого – тигр. Сейчас, когда она брела в окровавленном платье по переулку, по ее телу разливалось чувство освобождения: она избавилась от сексуальной потребности в мужчине. Это позволило понять, насколько сильно прежнее существо, жившее в ее телесной оболочке,– Шийла Файнберг, страдало без мужчины. Это было все равно, что сбросить тесные туфли. Раньше она читала об утолении сексуального голода, но с ней произошло что-то другое: ее просто покинуло желание. Былое мучение кончилось. Она избавилась от желания. Ей хотелось есть, а в должный срок зачать и принести потомство. Но свое потомство, а не внуков Сола и Рут. Ее дети будут уметь охотиться она позаботится об этом. "Весенний Бостон,– думала она.– Как много вокруг вкусных людей!" Она не стала возвращаться в свою квартиру, не стала звонить коллегам по аспирантуре. Ведь они – люди. Если они поймут, во что она превратилась, то попытаются ее уничтожить. Все люди таковы. Рассудок, функционируя по-прежнему рационально, подсказывал, что люди натравят на нее лучших охотников. Инстинкт, присущий любому живому организму, от человека до амебы,– инстинкт выживания,– диктовал Шийле, что первым делом надо позаботиться о том, чтобы выжить, а уже потом – о размножении. Встречные предлагали ей помощь, и она сообразила то, о чем должна была сразу подумать: залитое кровью платье бросается в глаза, привлекает внимание. Неужели и в голове у нее происходят изменения? Неужели она теряет присущее людям ощущение рациональности? Оно необходимо, чтобы выжить среди людей... Кроме того, ей понадобятся эксперименты. Она нырнула в дверь антикварного магазинчика. Владелец предложил вызвать "скорую". Она ответила, что "скорая" ей ни к чему, оглушила его одним мощным ударом и заперла дверь. Откуда-то доносился детский плач, но ей не пришло в голову, что младенца надо перепеленать. Ее посетила другая мысль: в данный момент она сыта. Не обнаружив в себе сострадания к человеческому младенцу, зато ощущая интерес к новой породе, которую она теперь представляла, Шийла Файнберг поняла, стоя в пыльном антикварном магазинчике над его валяющимся в беспамятстве владельцем, что прервалась последняя нить между ней и остальным человечеством. Она принялась составлять перечень способов выжить. Каждый безоружный человек в отдельности беззащитен, однако объединившимся людям не в силах противостоять никто и ничто на свете. Так было до сих пор. Ее легко опознать по внешности – значит, требуется новая внешность. Среди людей убийца обычно принадлежит к мужскому полу. Значит, она выберет внешность, способную его разоружить. Рука ее была по-прежнему тверда. Ей доставила удовольствие ясность мысли, которую она чуть было не утратила. По мере того, как список расширялся, а на весенний Бостон опускались сумерки, она все больше приходила к выводу, что стала куда хитрее, чем прежде. Грудь. Она подчеркнула это слово. Волосы: блондинка. Талия: тонкая. Бедра: пышные. Ноги: длинные. Но главной приманкой для людей-самцов станет большая грудь. То ли обострившаяся сообразительность, то ли инстинкт в первую же ночь привел ее в лабораторию. В первую ночь все было очень зыбко. Она помнила, что, выпив содержимое всех пробирок, как бы погрузилась в темноту. Потом ее куда-то понесли – она быстро поняла, что это машина "скорой помощи"; стоило санитару наклониться к ней, как она увидела его горло и вцепилась в него, уже не владея собой. С биологической точки зрения все было ясно. Клетки человеческого тела обновляются каждые семь лет. Замена охватывает миллиарды клеток. Но почему вместе с клетками не меняется сама личность? Почему остается прежним нос, уши, даже прихотливые отпечатки пальцев? Все дело в кодирующей системе. Гены не только передают со сперматозоидом и яйцом послание, не меняющееся на протяжении жизни: в них заложена непрерывная жизненная программа, подобная магните-записи. Пока она звучит, Пятая симфония Бетховена никогда не превратится в шлягер Элтона Джона. Но стоит смешать этот материал, получить новую запись – и можно достичь любого результата. Она открыла способ менять последовательность связей между клетками и переписывать материал еще при жизни. Комбинируя гены и применяя изолирующий материал для поддержания их жизни, она получила способ "переписывания". Пока что она не знала, потребуется ли ей до полного перевоплощения целых семь лет. Нужно жить, а для этого необходимо перестать быть доктором Шийлой Файнберг, скромной ученой, заурядной старой девой, и стать другим, никому не знакомым человеком. Ученый, сидевший, в ней, не пострадал от трансформации. Трансформация была стремительной, и она знала, в чем причина этой стремительности. Она пребывала в немыслимом возбуждении. Организм разгорячился, адреналин выделялся в огромном количестве, и процесс происходил в ускорившемся токе крови. Младенец снова захныкал. На этот раз он ей понадобился. По крику она заключила, что ему долго не меняли пеленки. Она вышла в проулок позади антикварного магазина. Ей нравилась ночь. Плач доносился со второго этажа. Она ухватилась за пожарную лестницу и медленно подтянулась на одной руке. Логика подсказывала, что предстоящее деяние неизмеримо превосходит все то, чего ей удавалось добиться, пока она оставалась человеком. Вот бы добыть гены кузнечика! Каждый из них в отдельности значительно лучше гена крупной кошки. Кузнечик подпрыгивает на высоту, в двадцать раз превышающую длину его тела. Люди же – просто генетические отбросы. С точки зрения физического совершенства они прозябают в самом низу. Чего не скажешь об их умственных способностях. А новый вид "Шийла Файнберг"? Это будет нечто небывалое. Ему будет принадлежать весь мир. Младенец опять уснул. Он был такой розовенький, а Шийла так давно не ела... Но разум взял верх. Придется воздержаться. Этот кусок пойдет не на утоление голода. Она взяла кусочек кожи из-под глаза ребенка. Ребенок забился и завопил. Шийла отступила в тень, опасаясь, что на крик прибежит мать. А вдруг в доме находится и отец? У него может оказаться ружье... Но никто не появился. Шийла поместила детскую кожу в раствор, который, будучи в дальнейшем помещен в лабораторные условия, превратится в вещество, способное изменить генетический материал человека. Детская ткань перекочевала к ней в рот. Упомянутым раствором была слюна. В том и заключался ключ к разгадке, почему гены тигра, которые проглотила Шийла Файнберг, преодолели барьер и смешались с ее человеческой сущностью, в итоге чего на свет явилось небывалое существо. В детскую никто не вошел, и Шийла проскользнула в окно, подметив перед уходом, что у надрывающегося человеческого детеныша течет из глаза кровь. Вернувшись на склад, она занялась устройством лаборатории. Вся лаборатория располагалась на узкой балке, зато там присутствовало то, без чего обречен на неудачу любой научный проект,– тренированный мозг ученого. Работа закипела. Она отделила ткань ребенка от раствора. Поверхность балки была достаточно прохладной для сохранения ткани. Следующей в программе была западня на человека. Внизу был телефон-автомат. Она набрала номер старой знакомой. Та не узнала ее голос, но тут же проглотила крючок. – Слушайте меня,– заговорила Шийла.– Мы с вами не знакомы. Но я знаю, что вам скоро исполнится пятьдесят лет. Нет, нет, не сердитесь. У меня есть для вас предложение: я могу удалить морщины вокруг ваших глаз. У женщин старше тридцати вокруг глаз появляются морщины. Хотите от них избавиться? Конечно, это будет стоить денег. И больших. Но вы можете не платить, пока не убедитесь в эффективности метода. Ваша кожа станет гладкой, как у младенца. Шийла даже удивилась своему знанию человеческой натуры. Прежде ей никогда не удавался обман, что объяснялось, возможно, тем, что по части сбора информации ее мамаша могла дать фору ЦРУ. Если бы она предложила бесплатное лечение, женщина не поверила бы в его эффективность. Но слово "дорого" стало неотразимой приманкой. Теперь женщина не сомневалась, что ее коже вернут младенческую упругость. Сама доктор Файнберг была в этом отнюдь не уверена. Однако попробовать не мешало. Так она подойдет ко второму основополагающему этапу своего плана, родившегося в антикварном магазине. А если не сработает? Что ж, она по крайней мере встретится с этой женщиной и сможет полакомиться. Клиентка встречала ее в дверях своего роскошного дома в бостонском Бруклине. – Я вас знаю. Вы – та самая сумасшедшая доктор Файнберг, которую разыскивает полиция. Вы преступница, убийца! – Зато я могу омолодить вас на десять лет,– сказала Шийла. – Войдите. Женщина украдкой провела Шийлу в кабинет. Ей было около пятидесяти, ее отличали широкие бедра и пышная грудь, в ней было много аппетитного жирка. Доктор Файнберг проглотила голодную слюну. Волосы женщины были выкрашены в жгуче-рыжий цвет. – Сколько это стоит?– спросила она. – Дорого,– ответила Шийла.– Но сперва я вам докажу, что метод работает. – Откуда мне знать, что вы меня не отравите? – Неужели я, по-вашему, поехала бы через весь город, где на меня объявлена охота, чтобы вас отравить? За кого вы меня принимаете? Уж не вообразили ли вы, что люди не спят ночей, придумывая способы вам навредить? Неужели у меня не нашлось бы иных занятий? – Простите. – Как вам не стыдно! В руках у Шийлы появилась полная пробирка. – Выпейте это,– приказала она. – Вы первая,– сказала женщина. – У меня нет морщин вокруг глаз. – Я вам не доверяю. – А своим глазам вы доверяете? – Да. – Видели ли вы когда-нибудь, чтобы у кого-то пропали морщины? Хотя бы одна морщинка! Взяла и пропала, а не была удалена методом косметической хирургии, после которой лицо делается похожим на занавес, скрывающий прискорбное состояние декораций? У вас будет новая кожа. Новая, вообще без морщин! – У меня много друзей. Меня немедленно хватятся. – Знаю,– ответила Шийла.– Поэтому я и выбрала вас. Вы будете пользоваться расположением своих многочисленных друзей. – А если что-то получится не так? – Тогда вы останетесь при своих морщинах. Бросьте, я возвращаю вам молодость! Женщина поежилась. – Я должна все это выпить? – Все,– подтвердила Шийла и вынула из пробирки пробку.– Быстрее! Препарат не очень стойкий. До последней капли. Пейте! Женщина все еще колебалась. Шийла подскочила к ней, вылила содержимое пробирки на ее красный язык, сдавила ей челюсти сильной рукой и зажала нос. Женщина, инстинктивно ловя ртом воздух, сделала судорожный глоток. На лице женщины появилась гримаса отвращения. – Ух, какая гадость! Позвольте, я чем-нибудь это запью. – Нельзя,– сказала Шийла.– Алкоголь все испортит. Женщина замигала. Потом она с улыбкой опустилась на толстый белый ковер и замерла, дыша медленно и глубоко. Шийла заглянула ей в правый глаз. Глаз был широко распахнут, зрачок бессмысленно глядел в потолок. Для достижения успеха существовало два условия. Во-первых, требовалось, чтобы подтвердилась теория Шийлы о том, что в каждой клетке имеется собственная программа, благодаря которой она, подобно деталям в замке с секретом, достигнет вместе с кровью положенного ей места. Вторым условием была скорость. Сама Шийла была живым доказательством того, что некий процесс способен произойти молниеносно. Какой именно процесс, она пока толком не знала. Сейчас ее интересовал конкретный вопрос: быстро ли произойдут заказанные изменения? Одновременно она намеревалась выяснить, является ли человеческая слюна оптимальной средой для выживания чужого генетического материала в новом теле? Оставалось только ждать. Кожа вокруг глаз женщины была покрыта каким-то кремом. Шийла потерла ее большим пальцем. Если она рассчитала верно, то клетки ребенка должны были найти для себя единственно верное место в новом организме, более того, колоссальные перемены должны были начаться практически мгновенно так, как это произошло с самой Шийлой. Возможно, ее подвело воображение, но она испытала величайшее разочарование: кожа вокруг глаз показалась ей сейчас еще более морщинистой, чем минутой раньше. Вместо легкой сетки бороздок она обнаружила россыпь выпуклостей, как на впитывающей пролитую воду тонкой бумаге. Снаружи раздалось нетерпеливое гудение автомобилей перед светофором. Шийла втянула носом запах легких духов женщины и еще раз провела пальцем по морщинам вокруг ее глаз. Кожа осталась сухой. Шийла вздохнула. Неудача... На мгновение ее охватил испуг: вдруг ее лабораторные эксперименты привели к появлению не нового вида, как она надеялась, а еще одной сумасшедшей? До такой степени, что ей пришлось по вкусу человечье мясо. Но почему в таком случае она стала такой сильной? Откуда такая легкость в движениях? Может, это нечеловеческая сила, которой часто бывают наделены безумцы? Она слыхала о подобных случаях. Она снова потерла пальцами кожу вокруг глаз. Кожа начала трескаться. И тут ее взору предстало чудо: под облезающей старой кожей появилась новая. От морщин не осталось и следа. Кожа вокруг глаз становилась гладкой, как у младенца. Новые клетки расталкивали старые, отчего прежняя кожа выглядела еще более морщинистой. Шийла повернула голову женщины. На другом ее глазу, между веками, она заметила прозрачную чешуйку, подцепила ее ногтями и положила себе в рот. Когда, придя в сознание, женщина увидела, какими стали ее глаза, пощупала свою новую кожу, повертелась перед зеркалом, чтобы убедиться, в какую красавицу превратилась, особенно анфас, то на вопрос, что она готова сделать для доктора Шийлы Файнберг, у нее был один ответ: – Все, что угодно! – Отлично,– сказал Шийла.– Итак, у вас много друзей. Мне бы хотелось оказать им специфическую помощь. Я открываю клинику. – Вы будете богаты! Шийла улыбнулась. Богатство – утеха людей. Интересно, появится ли когда-нибудь у ее вида собственная валюта? О том, чтобы сделать свой вид лучше или, наоборот, хуже людей, она не помышляла. Это не имело для нее значения. С помощью логики Шийла Файнберг сформулировала мысль, которая присутствовала в ее сознании в виде инстинктивного чувства с момента перерождения; она знакома любому солдату, побывавшему в бою. Ты убиваешь не потому, что прав, храбр, даже не потому, что зол. Ты убиваешь для того, чтобы жить. Убиваешь других за то, что они другие. Шийла видела теперь, насколько ложны все доводы, которые приводило человечество в оправдание войн. Люди сражаются не за справедливость, даже не ради завоеваний, а просто потому, что другой – он и есть другой. Граница, непонятный язык, чудная одежда, именуемая "формой",– все это помогает распознать Другого. Будучи студенткой, она не изучала политологию или историю, но теперь чувствовала, что понимает в людях куда больше, чем любой ученый, поднаторевший в этих лженауках. Возможно, ее вид окажется удачливее и не станет, в отличие от людей, изводить себе подобных, а обратит свою силу против других видов. – Да, я буду богата,– кивнула Шийла. Пусть эта самка из человеческой породы считает, что ей нужны деньги. Шийле требовалась девушка с большой грудью, девушка с красивым носом, соломенная блондинка, обладательница гладких, нежных бедер. – Нежных? – Гладких и полных,– поправилась Шийла. – Столько достоинств у одной? – Нет, нет. Пусть их будет несколько. Но все – белые. – Ваш метод действует только на людей одной расы? – Наоборот! Между расами нет ровно никакой разницы, разве что косметическая. Но какая белая захочет черную грудь? И наоборот. – Как интересно!– сказала женщина. На самом деле ей это было вовсе не интересно. Она покосилась на свою левую грудь и представила себе, как она смотрелась бы, если бы к ней вернулась молодость. Или если бы грудь внезапно выросла. Она всегда твердила, что очень рада, что у нее не такая огромная, вульгарная грудь. Огромные груди она всегда обзывала американским извращением, бескультурьем, отвратительным для по-настоящему цивилизованных людей. – Я знаю одну: сама тоненькая, а грудь – пятый номер,– обрадовалась женщина. Шийлу беспокоили другие проблемы. Она уже целый день не ела. Она напала на старушку, ходившую за хлебом. Хлеб она не тронула. На следующий день явились девушки. Через сутки у Шийлы Файнберг была именно такая внешность, которую ее мать называла "кричащей". Нос больше не горбился, грудь вызывающе выпирала, бедра изгибались сладострастной дугой, волосы стали длинными, золотистыми. Полиция ее ни за что не опознает. Но важнее было другое: своей красотой она сможет покорять самцов человека. Пусть власти напустят на нее свои лучшие силы: сперва им придется найти и узнать ее, а потом устоять перед ее чарами. Пусть ее ищут – теперь эта проблема отодвинулась на задний план, сменившись другой: ей требовался партнер. Весь день она испытывала странное возбуждение. Ей было трудно не тереться задом о двери и не распространять по всему Бостону и окрестностям свой запах. Попросту говоря, у нее началась течка. Она была готова к продолжению рода. Она еще дважды пообедала. Трупы с выгрызенными животами породили панику. Город наводнили агенты федеральных служб. Здесь были и сотрудники секретной службы министерства финансов США, хотя их это и не касалось, агенты ФБР, хотя преступления не представляли собой покушения на федеральные законы. Трупы изучали специалисты из ЦРУ, хотя закон не разрешает агентству действовать в пределах страны. Мэр города, столкнувшись с проблемой, оказавшейся выше его понимания, на решение которой у него не было ни малейшей надежды, произнес по телевидению следующие слова: "Мы удвоили бдительность, развернули огромные силы и приближаемся к тому, чтобы положить этому ужасу конец". Если в этих словах и был какой-то смысл, то лишь тот, что город тратил все больше денег. Выжившим придется расплачиваться за это, платя больше налогов. Стояло лето. Горожане города готовились к ежегодним осенним беспорядкам на расовой основе. Но Шийла знала о них больше, чем знают о себе они сами. Она знала, что люди с разным цветом кожи одинаковы. Знала она и другое: учитывая продолжительность вынашивания, процесс воспроизводства грозил занять слишком много времени. "Возможно,– думала Шийла,– мне удастся изготовлять себе подобных ускоренным методом". Под "себе подобными" она подразумевала не большегрудых блондинок.